My love, mine all mine

      Всё начинается так: Джонхан и Мингю сидят плечом к плечу, оба пьяные и уставшие. Они выступали ранее в тот день, затем пошли на групповой ужин, а теперь возвращаются в отель. Голова Джонхана покоится на плече Мингю, а тот держит теплую руку на бедре Джонхана. Но они такие, они всегда были такими. Это не начало, это просто они вдвоем на заднем сиденье машины.       А вот то, что происходит потом, это уже что-то новое. Они возвращаются в отель, спотыкаются в тусклом коридоре, смеются, целуются — и даже сейчас, на следующее утро, Джонхан не уверен, кто из них был инициатором, — а затем Мингю отпирает дверь в свой номер и тянет его за собой. Джонхан запустил пальцы в волосы Мингю, его язык касается задней поверхности его зубов. Мингю на вкус как алкоголь и мятные конфеты. Джонхан лежит под ним, а Мингю у него между ног, и Джонхан думает: это было неизбежно, так почему же они не сделали этого раньше?       Сейчас, когда Джонхан лежит, прижавшись к Мингю, и обнимает его, он проклинает себя за то, что позволил этому случиться. Проклинает себя за слабость, за желание. Он всегда был тем, кто хочет больше, чем должен. Он всегда старался держать себя на коротком поводке. Он не хочет никому причинять боль. Он не хочет, чтобы ему причинили боль.       Поэтому, несмотря на то, что он больше всего на свете хочет остаться, полежать в объятиях Мингю еще немного и запомнить его лицо, его ресницы, его дыхание, — есть и другая часть, которая боится. Боится, что ему будет больно, боится причинить боль Мингю. Возможно, если бы это был кто-то другой, ему было бы не так страшно. Но это Мингю, поэтому он в ужасе. Он должен уйти. Не так ли? Он боится того, что может означать остаться. Да, будет лучше, если он уйдет.       Он выскальзывает из объятий Мингю и сползает с кровати, на цыпочках пробираясь по номеру в поисках своей одежды. Он натягивает брюки и берет в руки рубашку. — Хён? Куда ты идешь?       Джонхан застывает на месте, рубашка наполовину надета. — Никуда, — неуверенно отвечает он, — Просто холодно. — Хён, — повторяет Мингю, уже более настойчиво.       Повернувшись к нему, Джонхан натягивает рубашку до конца. Мингю уже сел, и одеяло упало на талию, обнажив голый торс. На его груди видны царапины и едва заметные места, где Джонхан впился ногтями в его плечи. От этого Джонхану захотелось бежать еще сильнее, быстрее, дальше, как можно дальше. В конце концов, это было реально. Как будто следы на его бедрах и засосы на ключицах не были достаточным доказательством этого. Так оно и было, но это было доказательством чего-то другого.       Это было доказательство причастности Джонхана к этому, доказательство его преступления. Доказательство того, что он хотел, что он держался слишком крепко и причинил вред. Это доказательство того, что Джонхан уже знал: на всем, что он когда-либо отпускал, остались следы от когтей.       Джонхан тяжело сглатывает. Затем он вздыхает, чувствуя, как сжимается его грудь: — Мингю, я… — Нет, — говорит Мингю, качая головой, — Нет, не надо. Никто не виноват, и уж точно не ты один. Для этого понадобились двое, не так ли? — Да, но… — Не надо, — повторяет Мингю, — не говори, что тебе жаль. Это заставит меня чувствовать себя плохо.       Джонхан снова сглатывает, отчаянно пытаясь сдержать комок в горле размером с сердце. Он не знает, что сказать, что сделать, как все исправить. Как он может не извиниться? Как он может не раскаяться? Он чувствует себя преступником, пойманным на месте преступления, вором, который позволил своим пальцам прикоснуться к мазкам картины. — И что дальше? — спрашивает Джонхан, — Что я должен сказать? Мингю, у нас был секс. Мы… — А что в этом плохого? — спрашивает Мингю, в его глазах появляется некий блеск, — Разве это плохо? — Ты же знаешь, я не об этом, — замечает Джонхан, пальцы его рук сжимаются в кулаки, а затем снова разжимаются. — Значит, было хорошо? — Мингю… — Джонхан начинает, а Мингю поднимает руки в знак поражения и вздыхает, — Как ты можешь так шутить? Мы… что нам делать, Мингю? — Что ты имеешь в виду? — спрашивает Мингю. Он не понимает, осознает Джонхан. Конечно, не понимает. Конечно, Мингю не напуган. Когда Мингю хоть раз уклонялся от ласки, когда он не гонялся за ней, как собака за кроликом?       Джонхан делает шаг к Мингю, не обращая внимания на его желание убежать. Игнорируя желание подойти еще ближе. Он — ходячее противоречие. — Что мы будем делать? — повторяет Джонхан, — А как же группа, ее члены…– «А как же мы?» Он хочет сказать. Но «нас» не существует, не совсем, — Что мы будем делать? — О, — тихо говорит Мингю. Выражение его лица немного смягчается, поскольку осознание того, что за пределами этого гостиничного номера есть целый мир, кажется, осеняет его. — Да, — говорит Джонхан. Он сгибает руки в кулак, — Что ты хочешь делать, Мингю?       Это нечестно. Джонхан знает, что нечестно сваливать все на Мингю, но ему страшно, и он, как зверь, которому угрожает опасность, бросается наутек. — Чего я хочу…? , — пробормотал Мингю, глядя на свои руки, лежащие на коленях. Затем он снова поднимает взгляд на Джонхана, его глаза проясняются. — Наверное, я хочу, чтобы мы не менялись, или просто… Я хочу сделать то, что должен сделать, чтобы не потерять тебя. Главное, чего я хочу — это не потерять тебя, хён. Поэтому все, что я должен сделать, чтобы ты был со мной… чтобы мы оставались нами… вот чего я хочу.       Чтобы мы оставались нами. Джонхан хочет спросить, что это значит, каких «нас» имеет в виду Мингю, чтобы заставить его сказать что-то более осмысленное, но Джонхан не хочет и не может, и его сердце сейчас так сильно бьется в горле, что он чувствует металлический привкус крови на языке. — Ты не потеряешь меня, — наконец вымолвил Джонхан, — Я тоже не хочу тебя терять. Ты мой друг, Мингю, — говорит он, хотя слова ударяют по ушам ужасным звуком– Seventeen, мемберы… Ты ведь знаешь, да? — Он продолжает, позволяя своему голосу затихнуть, надеясь, что Мингю хотя бы поймет, что Джонхан боится, даже если не понимает, почему. Даже если Джонхан не может выразить это словами.       А Мингю понимает — конечно, понимает. Когда Джонхан протягивал руку, а Мингю ее не брал? Даже если Мингю не понимает до конца, не знает наверняка, он никогда не откажется от попыток понять. Он никогда не откажется от того, чтобы видеть глаза в глаза. — Я знаю, — говорит Мингю, — Я знаю, хён. Мы в порядке.       Джонхан сначала ничего не говорит, поэтому Мингю встаёт, сокращая расстояние между ними. Он смотрит на Джонхана, который слегка откидывает голову назад, чтобы взглянуть на Мингю, в его лицо — лицо, которое он, пусть и ненадолго, но держал в своих руках. Он снова жалеет, что не удержался подольше, что не попытался запомнить форму челюсти, ее ощущение на ладони. Затем Мингю обхватывает Джонхана за плечи, притягивая его к своей груди. — Я не сержусь на тебя, хён, — говорит Мингю, — Ничего подобного. Так что, пожалуйста… Пожалуйста, не смотри на меня так.       Джонхан снова обнимает его: — Как я на тебя смотрю? — спрашивает он, хотя ему кажется, что он знает. — Не знаю, — отвечает Мингю, — Не знаю. Как будто ты боишься, что я уйду, или что я скажу что-то плохое. Или проигнорирую тебя, или… Ты просто выглядишь грустным. — Может, я и грущу. — Из-за меня? — Мингю говорит с легкой дрожью в голосе. — Из-за того, что я что-то сказал? — Нет, — говорит Джонхан, — Нет, не из-за тебя. — Из-за себя? — Что-то вроде этого, — шепчет Джонхан, закрывая глаза. Мингю никогда не откажется от встречи, а Джонхан не откажется бросать дымовые шашки и прятаться за зеркалами, — Я просто не хочу потерять тебя, Мингю~я. Я не хочу, чтобы все было… странно. Вот и все. — Этого не случится, — говорит Мингю, звуча так уверенно, что Джонхан почти верит ему, — Я не позволю этому случиться. Я тоже не хочу тебя терять.       Джонхан снова молчит. Он позволяет себе прижаться к Мингю еще на мгновение, прежде чем отпустить его, и руки падают на бока, когда он поворачивается, чтобы поискать что-нибудь, что он еще не потерял. Он просто не может больше находиться так близко к Мингю, не может вынести, что его держат. Он все еще хочет попросить прощения, сказать: «Прости, что я позволил этому случиться. Я бы хотел повернуть время вспять, вернуть все назад», но слова Мингю не дают ему покоя: «Не говори, что тебе жаль. Это заставит меня чувствовать себя плохо.»       Джонхан понимает, или, по крайней мере, думает, что понимает. Он не хочет, чтобы Мингю извинялся. Если бы он это сделал, Джонхан почувствовал бы себя ошибкой, проступком. И даже если это так, даже если это так, они не обязаны говорить об этом. Разве они не могут просто не сказать? Они оба знают, что этого не должно было случиться, так стоит ли признавать это вслух? Нужно ли говорить «прости», когда они оба заняты вымаливанием прощения, и когда оно уже получено?       Он собирает последние вещи, затем поворачивается и снова смотрит на Мингю. Это как смотреть на солнце. — Мне нужно вернуться в свою комнату, — говорит Джонхан, крепко сжимая ткань куртки в кулаке, — А я… у нас ведь все в порядке, да? «Ты ведь простишь меня, правда?» — У нас все хорошо, — проговаривает Мингю с мягкой улыбкой — Увидимся позже, хён. — Хорошо, — говорит Джонхан. — Ладно, хорошо. Увидимся.       Он уходит, и Мингю отпускает его. Идти обратно в свою комнату долго, коридоры, кажется, тянутся перед ним бесконечно, петляя и извиваясь. Это дает ему слишком много времени для размышлений, и мысли уводят его в никуда. Добравшись до своей комнаты, он сразу же отправляется в душ, чтобы горячая вода согрела комнату и наполнила его голову паром. Но все равно он не может выбросить ее из головы. Не может выбросить Мингю из головы. Он занимает такое пространство, куда даже пар не может проникнуть.       Все уже прощено, думает Джонхан, так почему же он все еще беспокоится, почему ему все еще так страшно? Почему это все еще тяготит его, как земля, лежащая на плечах Атласа? Почему ему кажется, что он открыл дверь, которую не сможет закрыть? Такое ощущение, что это что-то необратимое — они говорят, что все прощено, они обещают, что не будет странностей, но и прежним тоже не будет. Это необратимо.       Но все равно всё должно быть по-старому. Должно быть. Seventeen, участники, компания — всё, вся их жизнь…       Джонхан сильно сжимает руку, в попытке вырваться из этого состояния, пока оно не начало превращаться в спираль. Он не может позволить себе развалиться на части, не сейчас, не здесь. Сегодня вечером у них еще одно шоу, потом они улетают в Нью-Йорк, потом еще одно шоу, еще один перелет, а когда они вернутся в Корею, то начнут готовиться к следующему камбэку. После этого — больше работы, больше камер, и будет ли когда-нибудь время? Будет ли когда-нибудь у Джонхана подходящее время, чтобы позволить себе рассыпаться, позволить себе почувствовать все, что угодно? Это кажется нереальным.       И он привык не показывать этого. Он даже стал довольно хорош в этом; в его маске нет трещин. Он научился закапывать вещи, убирать их подальше, клянясь, что разберётся с ними, когда у него будет время. Но времени никогда нет. Джонхан говорит, что сделает это позже, но время не наступает. Он говорит, что разберётся с этим завтра, но завтра никогда не наступает.       Сегодня Джонхан сжимает кулаки, берет себя в руки и говорит себе: «Я разберусь с этим завтра». Завтра он скажет себе то же самое.

***

      Во второй раз никто из них не был пьян. Прошло семь дней с того первого раза, и Джонхан провел больше часов, чем когда-либо признался бы кому-либо, прокручивая в памяти ту ночь. Пытался вспомнить, кто кого поцеловал первым, пытался вспомнить, сколько он выпил, видел ли их кто-нибудь в коридоре. Он постоянно открывает Твиттер, наполовину ожидая увидеть новостную статью об утечке их фотографий, сделанных каким-нибудь сасэном или любопытным журналистом. Его сердце больше времени проводит в горле, чем в груди.       Поэтому он не может объяснить, почему снова позволяет себе это. Почему после всех этих переживаний, тревог, напряжённого разговора на следующее утро, он не может сказать, почему он делает это снова. Когда они возвращаются за кулисы после аншлагового концерта в The Forum, они оба потные и под кайфом от выступления, и, несмотря на то, что Джонхан пытается побороть желание, которое подкрадывается к нему, наблюдая за тем, как Мингю раздевается в зеленой комнате, он не может. Может быть, если бы он был лучше, он бы знал, как остановиться. Если бы он был лучше, он бы держал свои руки при себе в машине по дороге в отель, и он бы оттолкнул Мингю, когда тот целует его у закрытой двери отеля, пальцами нащупывая свою карточку-ключ в заднем кармане.       Если бы Джонхан был лучше, он бы вообще не согласился жить с Мингю. Зная его, зная, что они сделали, он должен был сказать «нет», когда Сынчоль спросил, все ли в порядке. Это было не нормально. Все было не в порядке. Джонхан не в порядке. И он начинает понимать, что он тоже не очень хороший человек.       Но сейчас, когда он лежит под Мингю, кожа к коже, трудно думать об этом. Трудно вообще о чем-либо беспокоиться, когда Мингю с открытым ртом целует его шею. Трудно даже не забывать дышать, так тепло, словно лежишь под солнцем в августе; и Джонхан думает, что для человека, родившегося весной, поцелуи Мингю — лето в его крови. Это самое теплое, что он когда-либо знал, и он думает, что если бы кто-то подобный любил его, это подожгло бы его.       Когда Джонхан просыпается на следующее утро, ему некуда бежать, нет номера в отеле, куда можно было бы улизнуть в ранний час. Он остается один в номере с Мингю, а на слона они оба отказываются смотреть. Поэтому он убегает так далеко, как только может в данной ситуации, а именно в ванную. Он включает воду и вздыхает, чувствуя, как к нему возвращается тепло, которого он лишился, отпустив Мингю.       Через некоторое время дверь открывается, и Джонхан едва не поскальзывается и не падает за шторку. — Йа! — кричит он, — Какого черта? Ты меня до смерти напугала! — Извини, — отстраненно сказал Мингю, и Джонхан слышит, как он роется в своей косметичке, — Я не могу найти свой телефон. — А почему он должен быть здесь? — Не знаю, — говорит Мингю, — Просто решил проверить. — И это не могло подождать, пока я приму душ? — спрашивает Джонхан, выключая воду. Прежде чем он успевает спросить, Мингю уже протягивает ему полотенце с другой стороны шторки. Он берет его и оборачивает вокруг талии, после чего выходит из душа и смотрит на Мингю, –… Спасибо. — Ты ведь понимаешь, что я уже видел тебя голым? — Мингю улыбается. Он осторожно проводит пальцем по синяку на бедре Джонхана.       Джонхан ворчит, его голос немного слабее, чем ему бы хотелось. Ему хочется, чтобы Мингю не прикасался к нему во время разговора. Он перестраивает его.       Он разворачивается и, схватив свою брошенную одежду, идет обратно в комнату, Мингю следует за ним по пятам. Он бросает взгляд на телефон Мингю, лежащий на полу, и вздыхает. — Что? — задаёт вопрос Мингю с легкой усмешкой в голосе. — Мингю, твой телефон вон там, — указывает он на пол, где лежит телефон парня, лишь слегка заслонённый его джинсами, –Ты хоть искал его здесь, прежде чем врываться в ванную? — Я не врывался, — возмущается Мингю, — Я не врываюсь, хён. Я вхожу.       Джонхан состроил насмешливую гримасу, качая головой. Когда Мингю бросает на него возмущенный взгляд, Джонхан ухмыляется и закатывает глаза. Он едва уворачивается от удара Мингю, который тоже ухмыляется. Затем Джонхан поворачивается, натягивает через голову рубашку и надевает боксеры, после чего снимает полотенце. Он снова оборачивается и видит, что Мингю отвернулся, и не знает, не хуже ли это, чем если бы он наблюдал за ним.       Наконец Джонхан падает обратно на кровать, морща нос от запаха секса, все еще сохраняющегося на простынях. Это неприятное напоминание о слоне, который все еще находится в комнате, стоит в углу и наблюдает за тем, как они притворяются. Притворяются, что они все еще те, кем были раньше. Притворяются, что все нормально — шутят, разговаривают беззаботно, как будто у них и не было секса вовсе.       Когда Мингю сказал, что не хочет, чтобы все изменилось, он имел в виду именно это? Хотя, когда он говорил это, то не знал, что все повторится. Неужели и сейчас он чувствует то же самое? — Хён, — зовёт Мингю, присаживаясь на край кровати, — Тебе… нам нужно поговорить об этом?       О. Джонхан полагает, что сейчас все узнает. Он даже не уверен, что хочет знать… не уверен, что хочет говорить об этом. Он думает, что, возможно, было бы лучше остаться в этом моменте, где все в порядке, где они еще не причинили друг другу боль. Но, по опыту Джонхана, кто-то всегда страдает. Он не хочет знать, кто из них пострадает. — А ты хочешь? — спрашивает Джонхан вместо ответа.       Мингю не удивило то, что он отмахнулся. Как будто он с самого начала знал, что в итоге ответит сам на свой же вопрос. Джонхан чувствует себя прозрачным, и это неприятно. Иногда то, что его так хорошо знают, больше похоже на рану, чем на утешение. Джонхан чувствует, что Мингю открылась какая-то его часть, что-то под кожей. Сколько времени должно пройти, чтобы черты характера превратились в пагубные недостатки? — Я просто… я просто не хочу, чтобы кто-то пострадал, — тихо говорит Мингю, — Вот и все. И если для этого нужно говорить об этом, то да, наверное, я хочу. — Кто сказал, что кто-то должен страдать? — отвечает Джонхан. Лжет. — Никто не пострадает. Мы просто… секс был хорошим, поэтому мы снова занялись им. Не нужно ничего усложнять, правда? — Так и есть, так и есть, так и есть, — А разве нельзя просто так? — Просто секс? — Ты же сам сказал, что не хочешь, чтобы мы менялись. — Если бы мы занимались сексом, это было бы изменением. — Не изменение, — снова лжет Джонхан, — Просто дополнение. Но если тебя это не устраивает, тогда… — Нет — говорит Мингю, прежде чем Джонхан успевает закончить, и успокаивает его по поводу беспокойства, которое он даже не успел высказать. — Я не против. Во всяком случае, я так думаю. Если мы не будем меняться… если мы останемся друзьями и просто… Ну, все так, как ты сказал. Секс — это хорошо.       Джонхан даже улыбнулся, несмотря на то, что в его груди все еще теплится тревога. Похоже, Мингю только этого и надо было — услышать, что никто не пострадает и что все в порядке. Что они ничего не испортили.       Джонхан до сих пор не уверен, что это так, и, учитывая, как Мингю принялся убираться в номере, складывая и перекладывая ненужную одежду, он догадывается, что тот тоже не уверен. Они говорили об этом, но не совсем. Они обходили это стороной. Они не говорили о том, почему — почему они снова занялись сексом, когда никто из них не был пьян, когда не на кого было свалить вину, кроме как на себя.       Но все в порядке. Они могут оставить в комнате еще одного или двух слонов. Джонхан не возражает. Он любит слонов.