***
Ко дню проведения Съезда партии НСДАП погода сгладилась, выглянуло солнце, ветер был едва заметный и приятный. Мастера пропустили на территорию большого дворца, где уже собралось много народу и в гражданском, и в военном. Серого цвета было много. Само заседание будет проходить внутри, но банкет для гостей было решено провести в большом саду ввиду располагающей погоды. И вот журналист мюнхенской газеты «Горизонт», с висящей на шее небольшой камерой, и блокнотом с карандашом в кармане, прогуливался по отдаленной аллее, стараясь избегать охрану мероприятия. Задание из Москвы было предельно простым — присутствовать на Съезде, доложить информацию. Мастер вообще не был особенно «важным» членом разведки. Все ключевые его коллеги были в Берлине. Однако от этого работа безопаснее не становилась. У каждого из них на кону было одно — жизнь. Мастер шёл по мощённой дорожке, когда вдруг его кто-то окликнул по немецкому имени. Он тут же обернулся, чтобы увидеть, что ему на встречу идет герр Воланд, натянуто улыбаясь. Немец махнул ему рукой, как-бы прося подождать, хотя шаг не прибавлял и шёл совершенно не торопясь, едва опираясь на трость. Журналисту понадобилось напомнить себе о том, что людям нужно дышать, чтобы жить. — Герр Мейстер, я ведь говорил, что мы встретимся, — сказал Воланд, поравнявшись с ним. Он неопределенно указал рукой куда-то вперед, чтобы они продолжили прогулку. — Думал, вы должны быть в эпицентре событий, а не на его задворках. — Как и герр журналист. — Гауптштурмфюрер сложил руки за спиной. На этот раз он был в парадной, темно-серой форме с серебряным аксельбантом. На груди было приколото несколько орденов, а на голове сидела фуражка с орлом и черепом, отбрасывая тень на глаза. В голове Мастера промелькнула мысль, что цвет формы, почти зелёный в этой аллее, прекрасно оттеняет лицо Воланда, но он ее быстро выкинул как бесполезную. Они шли в неловком молчании какое-то время, так что журналист уже начал думать на кой черт эсэсовец вообще к нему подошел, раз у него нет к нему никакого дела, но вдруг мужчина все же начал разговор: — В вашем личном деле сказано, что вы переехали в Мюнхен в прошлом году. — О, у меня уже есть личное дело? — с легким сарказмом, тщательно подаваемом как дружелюбном, сказал Мастер. — Не сомневайтесь! — Снова эта широкая улыбка. — Но сами вы из Нюрнберга? — Я из Вены, но мои родители переехали в Нюрнберг, когда я был ребёнком. А вы? — Родился и жил в Берлине до недавнего времени. Снова повисло молчание. Слышался только стук каблуков армейских сапог по мощёной дорожке. Воланд снова предложил Мастеру свой портсигар. Снова немец подбил табак, но в этот раз о серебряный футляр. Закурили от одной «Zippo». — Банкет будет разделен на две части: в саду и во дворце. Приходите на банкет во дворце. Мастер в удивлении посмотрел на своего нового знакомца, встретившись с тяжелым взглядом, в котором, тем не менее, была какая-то чертовщина, какой-то озорной блеск, едва заметный. — Но, боюсь, что я не… — начал неуверенно Мастер, но был прерван. — Я внес ваше имя в список, — категорично сказал немец. — Садитесь рядом, — бросил он как-то небрежно, но все также настойчиво. Он сделал последнюю затяжку, кинул сигарету на дорожку и раздавил ее носком ботинка. Журналист лишь безмолвно смотрел на него, не зная, что сказать. Тогда Воланд растянул губы в улыбке, и у его прищуренных глаз образовались морщинки. Он похлопал Мастера по лопатке. — Приходите, — сказал Воланд и ушел в обратном направлении. А Мастер еще долго ходил вдоль свеже-подстриженного газона, смотря на носки своих лакированных черных туфель и думал, что все это значит. Весь разговор с герр Воландом был странным. Журналист искренне думал, что больше того никогда не увидит, но нет — вот он, сам же ищет встречи. Все это было слишком странно. Мастер прищурился, подняв голову, оглядывая как-бы со стороны спины серых форм, черных фраков и блестящих коктейльных платьев, вслушиваясь в неразборчивые разговоры и редкий смех. Что, если Воланд раскрыл его? Нет, тогда бы разговор был в другом месте и в другом тоне. Заподозрил, возможно? Ведь не зря он спросил откуда Михаэль Мейстер. Журналист взглядом нашел гауптштурмфюрера среди таких же черных и серых парадных мундиров. Он видел его профиль, не различая ни разноцветных глаз мужчины, ни острой улыбки — слишком далеко тот был. Рядом с Воландом стояла какая-то женщина в длинном, белом платье, обхватив тонкой рукой его плечо. Компания смеялась и что-то бурно обсуждала. Мастер тяжело вздохнул, отведя взгляд, и продолжил свой путь. Даже если Воланд его подозревает, сблизиться с главой СД в Мюнхене будет хорошо. Да даже просто попасть на закрытый банкет, где будет Гиммлер, уже замечательно. Он должен радоваться этой возможности, а насчет герр Воланда уточнит распоряжения у Москвы. После небольшой церемонии награждения (Воланд в числе прочих получил серебряный орден) от Гиммлера, нескольких речей, аплодисментов и бокалов шампанского, гости приглашались к столам, но не все. Небольшая кучка из человек тридцати — все члены руководства и их жены, прошла дальше во дворец. Мастер не был уверен в том, что ему делать, поэтому отчаянно искал глазами Воланда. Тот тоже искал Мастера. Их взгляды встретились. Немец кивнул ему и показал головой на сбившуюся вместе кучку фотографов и журналистов. Мастер кивнул в ответ и прибился к ним. Воланд с остальными почетными гостями прошел вперед, а группка в гражданских черных костюмах, в сопровождении нескольких членов СД, последовала за ними. Следующим испытанием для Мастера был банкетный зал — на входе стоял офицер и сверял их документы со списком. Пару журналистов развернули обратно и советский шпион уже начал переживать, что завернут и его тоже, но обошлось — его имя действительно было вписано самым последним. Дальше, однако, было еще хуже — нужно было найти себе место. Слишком много эсесовцов в одной комнате. За большим, длинным столом с белой скатертью, накрытом лучшей едой в Баварии, сидело несколько прекрасных дам в жемчуге и драгоценных камнях, под руку со своими мужьями или любовниками. Несколько лиц, по долгу службы, Мастеру были даже знакомы. Он как-то сконфуженно встал у входа, высматривая свободное место и не находя его. Стол был расположен параллельно входу, ему было видно, в основном, затылки гостей. Господи, все мужчины выглядели одинаково со спины, различаясь разве что в размерах и цвете волос. Но вдруг Мастер скорее почувствовал, чем увидел, взгляд тех самых разноцветных глаз. Воланд, уже сидя за столом, обернулся к нему через плечо и подозвал его к себе жестом руки, что-то неслышно прошептав. Судя по движению губ, это было ненастоящее имя журналиста. Мастер, настолько спокойно, насколько это было возможно, подошёл. Все журналисты, которые были приглашены на банкет остались стоять, чтобы снимать его, а не участвовать. — Герр Мейстер, замечательно! — Воланд положил руку ему на плечо, чуть выше локтя, и сжал его ненадолго, а затем отпустил. — Прошу, не стесняйтесь, скоро дорогой рейхсфюрер начнет свою речь. Присаживайтесь. Мастер послушно сел рядом с Воландом. Официант тут же подошел к нему и спросил о напитках. Журналист попросил двойной виски без льда. По залу проносилось спокойное щебетание вежливых разговоров и звона бокалов. Воланд как будто совсем забыл о присутствии Мастера и разговаривал со своей соседкой по правую руку и тихо посмеивался. Мастер был этому даже рад, потому что у него было время на то, чтобы собраться и заставить себя не переживать так сильно. Трижды раздался звон ножа по бокалу с шампанским. Всё смолкло, все взоры устремились во главу стола — Гиммлер начал свою речь. Несчастный журналист старался запомнить каждое слово, хотя и знал, что в газетах на следующее утро всё будет перепечатано. Он понимал, что это очень важно для дела, что он оказался здесь, но совершенно не понимал что же ему делать. Спустя долгих пятнадцать минут рейхсфюрер закончил свою речь о процветании Германии и арийской расы, и гости приступили к еде, после традиционного воздаяния фюреру. Мастер ел, чтобы не выделяться, но едва притрагивался к блюдам. Он больше пил. — Что же вы ничего не едите, герр Мейстер? — спросил вдруг Воланд, огорошив Мастера, который думал, что в этот вечер с ним уже больше не заговорят. — Я очень разборчив в еде, — с легкостью на языке ответил мужчина. Немец ничего не ответил, лишь улыбнулся своей заученной улыбкой и отвернулся к соседке. Мастер очень старался вслушиваться в ближайшие разговоры, но, кажется, ничего важного не обсуждали. Лишь местные сплетни и здоровье друг друга. Слабо это походило на Съезд партии, разочарованно подумал журналист. Спустя какое-то время стали вставать из-за стола и разбредаться по группкам. Непонятно как, но Воланд ускользнул из-под внимания Мастера и исчез со своего места вместе со своей соседкой. Тогда он решил все же примкнуть к своим собратьям журналистам. Им даже удалось обсудить сегодняшнее мероприятие немного, однако не касаясь никаких конкретных тем, как вдруг его снова окликнули. Мастер обернулся и увидел перед собой Воланда под руку с той самой соседкой. — Герр Мейстер, разрешите представить вам мою жену — Лизель Воланд. Жена, это тот самый журналист, о котором я тебе говорил. Два чувства смешались внутри Мастера и он не знал какое из них был первичным: восхищение женской невиданной красотой или разочарование. Во всяком случае разочарование кольнуло гораздо сильнее. И все же советский шпион умело натянул приветливую улыбку и они обменялись положенными вежливыми репликами. Затем вдруг вторая женщина подошла к ним и, извиняясь, вперемешку со смехом, увлекла фрау Воланд с собой. Мастер со своим недавним знакомым остались вдвоем смотреть друг на друга. — У вас очень красивая жена, — сказал Мастер, потому что так было вежливо. Он засунул руки в карманы. — К тому же и очень умная! — ответил он, лукаво улыбнувшись. — У вас есть дети? — Двое прелестных дочурок. У вас? — Они посмотрели друг другу в глаза и оба понимали, что у Воланда есть дело Михаэля Мейстера, он прекрасно знает, что тот холост и без детей. — Нет. Я и не женат. — Какой-то непорядок. Но это быстро исправляется. — Благодарю. Нет нужды, — ответил Мастер привычно. Он еще в России привык к вопросам о жене и каждый раз оправдывался работой, работой, работой. Вот и в этот раз у него было оправдание на немой вопрос немца. — Я слишком часто разъезжаю по работе. Ни одна женщина не может этого вытерпеть. Воланд как-то странно улыбнулся и вдруг бесцеремонно покровительственно положил всю руку на плечи журналиста. — Присмотритесь к мюнхенским девушкам. Я слышал, они здесь не такие взыскательные, как в Берлине. — Сказал он как-бы заговорщически, вторую руку положив на плечо Мастера. Теперь получалось, что он как бы боком держал обеими руками мужчину: одна на левом плече, а другая со спины на правом, рядом с шеей. Воланд сжал пальцы на мгновение и отпустил, отстраняясь от своего заложника. Напоследок он похлопал Мастера по плечу и снова исчез. Это невероятная тактильность гауптшарфюрера могла свести советского разведчика в могилу, не меньше. К концу вечера, когда журналисты стали расходиться, Мастер решил последовать их примеру и уехать. Уже спускаясь по лестнице из дворца, он услышал гулкий стук чьих-то сапог, как будто этот кто-то бежал. Мастер уже точно знал кому они принадлежали. Он обернулся и, действительно, увидел как ему навстречу трусцой бежит Воланд. Без трости. — Уходите, дорогой Мейстер? — спросил он, останавливаясь и поправляя одним движением ладони выбившиеся пряди на голове. Мастер кивнул. Воланд предложил ему сигарету и они закурили. На этот раз, поскольку они стояли ближе, а немец опять дал прикурить от своей зажигалки, среди запаха никотина журналисту удалось почувствовать терпкий одеколон мужчины. От этого запаха почему-то стало приятно в груди. Словно он навевал какие-то далекие воспоминания. — Полезный был вечер для вашей газеты? — О да. Благодаря вам. Спасибо. — Делая новую затяжку, Мастер бросил взгляд на вальтер в кобуре на поясе немца. Ордена, пуговицы и бляшки отбрасывали причудливые рефлексы от света уличных фонарей, ярко выделяясь на темно-зеленой форме. — Вам идет, — вдруг сказал мужчина, сразу же прикусив язык. Виски всегда делал его неосмотрительнее. Какой же ужасный он был разведчик. Мастер коротко проклял себя. Воланд посмотрел на него тем же цепким, сканирующим взглядом. Его лицо было серьезным, уголки губ опущены, но разноцветные глаза передавали что-то игривое, живое. — Что идет? Мастер прочистил горло. — Мундир. Цвет. Воланд усмехнулся, на мгновение открывая боковой ряд белых ровных зубов. Его веки слегка опустились. — Мне это часто говорят. Женщины. Мастер неопределенно махнул рукой, словно говоря «не берите в голову», но в его голове это теперь останется. Воланд сделал последнюю затяжку и бросил ее на мраморный пол, затушив носком сапога. — Вы можете одолжить мою машину, — сказал он, не оборачиваясь спускаясь по лестнице, как будто точно зная, что Мастер последует за ним. — Вашу машину? Вы и так сегодня были слишком щедры ко мне, герр Воланд. — Все в порядке. Мы с женой пока еще побудем здесь. За это время шофёр дважды успеет увезти вас и привезти обратно. Они вышли к дороге, где к гостям подъезжали их машины. Воланд махнул рукой какому-то расторопному мальчику в белом фраке и тот мигом побежал куда-то. — Я начинаю думать, что вы испытываете слабость к журналистам, — легко сказал Мастер, от части ведомый алкоголем, а от части — этими глазами. — Или, быть может, я ошибаюсь и дело не в профессии? Немец посмотрел на мужчину серьезным взглядом, которым смотрит на своих подчиненных, сделал шаг к нему и уголок его губ, на котором теперь Мастер заметил, дерзко приковывающую к себе всё внимание, родинку, поднялся вверх. — Берите. Потому что я вам предлагаю. Под действием этого магического взгляда Мастер чувствовал, что мог согласиться на многое. Он послушно кивнул, завороженный. Подъехал черный «Линкольн». Воланд наклонился к окну водителя и велел тому везти «этого мужчину, куда тот скажет». Он открыл перед журналистом дверь пассажирского места. — Доброй ночи, дорогой Мейстер, — пожелал он, растянув улыбку от уха до уха, на этот раз показывая ряд ровных зубов, и помахал на прощание. Этим вечером Мастер записал по-русски на чистом листе лишь два слова «Бал Воланда» и сразу же их сжег.***
Солнечный свет отбрасывал причудливые пятна на зелёную траву и молодую поросль. За штанины Мастера цеплялся всякий мусор и трава по мере его продвижения в глубь леса. Журналист взял машину редакции, доехал до леса далеко за городом, оставил ее на просёлке между густыми елями и дальше пошёл пешком. Он шел не больше часа, пока не набрёл на одно конкретное дерево с дуплом в нем. Советский разведчик точно знал, что за ним не было хвоста, но все же огляделся по сторонам, а затем вложил небольшой свёрток внутрь дерева и ушёл. Внутри конверта лежал доклад о прошедшем Съезде и возможном установлении отношений с гауптштурмфюрером Мюнхена. Мастер знал, что у его связного кодовое имя «Бездомный», даже видел его пару раз еще в России — это был очень молодой парень со светлой копной волос и до ужаса простым лицом. Бездомный должен будет забрать конверт в установленное время и связаться с Коминтерном. Передавать таким образом сообщения они могли лишь раз в месяц, в определенный день и определенный час. В исключительно редких случаях могли быть изменения. Мужчина закурил, идя по лесу. Этот лес был совсем как дома. Тот же запах, те же птицы, березы и небо. На мгновение Мастер представил себе, что он снова в России, в его лесу, который расстилался перед его окном. Немедленно оборвав эти мысли, он потер заколовшие глаза рукой и зашагал быстрее.***
Прошло пару недель со Съезда, которые Мастер провёл в работе, ожидая ответа из Москвы. Было раннее утро, когда в дверь его маленького кабинета постучали. Мужчина поправил очки на носу, которые ему были нужны при письме, и попросил войти, думая, что это кто-то из его коллег, но дверь открылась и показалось бледное лицо секретарши Герды. Она успела только едва слышно пролепетать, что к нему пришли, как за ее спиной образовалась высокая фигура в фуражке с черепом, серой форме и черных высоких сапогах. Мастер и бровью не повел, любезно улыбнулся. — Чем могу помочь? — спросил он у вошедшего молодого офицера. — Спасибо, Герда, ты можешь идти. — Герр Мейстер? Гауптштурмфюрер Воланд требует вас немедленно к себе. Машина ждёт вас. — Зачем? — удивился Мастер, но всё же потянулся к пиджаку, висящему на спинке стула. — Поедем, герр Мейстер, — безапелляционно ответил офицер. Во второй раз журналист спрашивать не стал, вместо этого проследовав за немцем. Единственное, что удерживало его на земле — это понимание, что в кабинете было бы гораздо больше военных на один квадратный метр, если бы что-то вскрылось. Однако никаких других причин такого внезапного визита в его голове не было. Поездка была недолгой, но Мастер успел собрать себя заново, сидя в одиночестве на заднем сиденье «Линкольна», поэтому, когда он оказался перед зданием СД, его лицо было настолько безмятежным и вежливо-приветливым, на сколько только это было возможно. Офицер проводил его до уже знакомых дверей, постучался, что-то сказал кому-то в комнате и ушёл восвояси. Мастер снова остался ждать. Через несколько минут вышла та самая секретарша Галла и пригласила его войти. На этот раз Воланд встретил его почти с порога, сразу же увлекая Мастера в крепкое рукопожатие. Он улыбнулся посетителю, и его нос слегка сморщился. — Дорогой мой герр Мейстер! Как я рад, что вы смогли так скоро приехать! — Едва ли у меня был выбор, — мягко ответил Мастер, не сдержав свой длинный язык. Воланд как-то изменился в лице, сначала не поняв, о чем идет речь, но вдруг коротко рассмеялся. — А! Это всё мои обалдуи, — он поправил одним движением руки выбившиеся пряди волос и присел на ребро стола, недалеко от стула, на который указал журналисту. — Не знают как работать с уважаемыми людьми. Будьте покойны, мой дорогой, такого больше не повторится. А что? Напугали мы вас слишком? — Немец заглянул в голубые глаза. — Я всего лишь не люблю, когда меня отвлекают от работы. — Это верно. Сам такой. Потому, чтобы вас не задерживать, перейду сразу к сути дела. — Воланд вдруг хлопнул в ладоши и развернулся в поисках чего-то на столе. — Завтра я выступаю с речью перед юнкерами… — Он достал тонкую стопку бумаги. — Я хоть и остер на язык, но только оратор из меня никакой, сами понимаете, поэтому речь мне заблаговременно пишут. Вот только эта никуда не годится, — Бледная рука протянула листы журналисту. — И, как на зло, мой помощник не в городе, а речь как никогда нужна к завтрашнему утру. — И вы послали за мной, герр Воланд? — спросил Мастер, пробежавшись глазами по не удовлетворившему немца тексту. — Ваш Пилат у меня из головы не выходит. — Вы хотите, чтобы я написал для вас речь? — Именно этого и хочу! Возьметесь? Не бойтесь мне отказать, дорогой Мейстер. Обида мне не свойственна. Разноцветные глаза вцепились в лицо журналиста, но улыбка была мягкой, располагающей. Мастеру не нужно было даже минуты, чтобы принять решение, потому что, действительно, подготовленная речь была ужасна, а он сам не имел право упустить возможность сблизиться с гауптштурмфюрером Мюнхена. — Вам следует уволить вашего гострайтера, — уверенно начал он. Воланд вскинул брови в удивлении, но сразу же улыбнулся, издав смешок. — Речь никуда не годится. Я напишу её для вас. — Превосходно! — Немец чуть ли не подпрыгнул с места, подошел к большому глобусу в углу кабинета, открыл его, раскрывая запасы первоклассного алкоголя, и достал из него бутылку виски с двумя стаканами. Он разлил их на столе, совсем слегка покачиваясь в нетерпении, как будто энергия не могла слишком долго сдерживаться в его организме, и предложил один стакан журналисту, вернувшись на место у стола. — За успешное сотрудничество! Мужчины отсалютовали друг другу, перед тем как припасть к напитку. Воланд сделал глоток, задержал его на мгновение во рту, и проглотил. Его губы сжались в тонкую линию и почти сразу же раскрылись, обнажая оба ряда зубов и выпуская в пространство удовлетворенное короткое шипение. Затем, рот сомкнулся и показался язык, собравший с темно-розовой нежной кожи остатки виски. Мастер понял, что грубо пялится на это зрелище только тогда, когда разноцветные глаза посмотрели на него в ответ. Он, пристыженный, опустил взгляд на черную кожу военных сапог. — Когда вы можете приступить? — спросил Воланд, как будто ничего не случилось, но если бы журналист смотрел на него сейчас, то увидел бы на тонких губах усмешку. — Сейчас? Вас устроит? Немец взмахнул рукой, выражая восторг. — Сейчас — именно то, что нужно! Вам ведь нужен стол? Вы можете воспользоваться моим. Что же еще? — Воланд вдруг выпрямился, отошел от своего стола и стал всматриваться в него так, как будто видел впервые. — Ах, конечно же! Печатная машинка! Это мы можем. — Герр Воланд, вовсе не нужно, я найду место. Мужчина в форме категорично повел указательным пальцем от одного плеча к другому, вмиг теряя весь налёт радушия, если таковое вообще было. У гауптштурмфюрера, иногда, была очень странная манера говорить — словно он говорил очень серьезно или даже учтиво, но послевкусие было такое, как будто над человеком тонко глумились. — Нет, так нельзя. В конце концов, вы оказываете мне услугу. Прошу вас, сядьте за стол. — Широкими и уверенными шагами, какими ходят только военные, Воланд направился к двери, открыл ее и громко приказал принести печатную машинку, высунувшись из кабинета по грудь. — Вот и всё, дорогой Мейстер. Чувствуйте себя как дома. Мастеру ничего не оставалось, кроме как сесть за стол, который был в разы дороже и удобнее того, что стоял в его кабинете в редакции. Немец, в свою очередь, расположился в глубоком кресле, с пачкой каких-то документов в руках, скрестив ноги на низком, тёмно-зелёном пуфике. Спустя пару минут Галла внесла печатную машинку и, лишь по одному взгляду начальника, догадалась, что её нужно поставить перед Мастером. Работа началась. Прочитав изначальный текст, журналист понял основные требования, но все-таки обращался к гауптштурмфюреру за уточнениями и его пожеланиями. Спустя час Мастер заметил, что Воланд, не отрываясь от чтения, трёт левое колено, едва ли осознанно. — Что случилось с вашим коленом? — спросил мужчина довольно бестактный вопрос, но он чувствовал, что может позволить себе больше хотя бы потому, что сегодня утром его выдернули с работы и теперь он пишет этому человеку речь. Воланд посмотрел на него тяжелым, задумчивым взглядом, так что Мастер подумал, что сейчас его просто пошлют куда подальше, но вместо этого ему сказали: — Был ранен. — Этих двух слов было достаточно, чтобы понять как ранен и где. — Вы были на войне, герр Мейстер? — Глаза немца блеснули интересом, а голова склонилась к плечу, как у любопытной кошки. Ведь Воланд прекрасно это всё знал. Ему нужно было узнать лишь одно — реакцию человека за столом, черт знает зачем. Мастер был на войне. Как будто в другой жизни. Мир тогда был другим. Когда он вернулся с войны, его страна уже стала другой. Журналист кивнул. — Я был врачом. — И этих слов тоже было достаточно, чтобы понять, что Мастера мобилизовали на фронт в качестве врача. — Я тогда едва кончил университет. — Тогда вы, как врач, конечно, понимаете, что мне крупно повезло, что колено осталось при мне. — Чем лечите? — Доктора мне прописали всякие мази, но… — Воланд красноречиво пожал плечами и поджал губы. — Оно вот так ноет перед дождём. Мастеру ничего не оставалось, кроме как сочувственно кивнуть. — Почему не остались в практике? — спросил вдруг немец. — На фронте я научился, в основном, отрубать людям ноги или руки. Это отбивает желание ко всякого рода практике. Воланд понимающе хмыкнул, и снова все вернулись к работе. Еще через час Мастер закончил речь. Немцу она так понравилась, что тот с выразительным наслаждением поцеловал мужчину в щёку, положив на другую свою ладонь. Это длилось всего секунду, но оставило Мастера в полном смятении, которое он не сумел скрыть. Воланд это заметил и рассмеялся, похлопал того по плечу. В этот момент в кабинет вошла Галла, что моментально преобразило ее начальника, с лица которого вмиг спало всё веселье. — Может быть герр Мейстер хочет чай или кофе? — учтиво спросила девушка, улыбнувшись Мастеру красной помадой. Мастер не успел ничего ответить, как вдруг Воланд громко спохватился, хлопнув в ладоши: — Нет, он не хочет. Мы пойдем в ресторан! Галла, дорогая, набери Ганса и вели приготовить столик на двоих. — Слушаюсь, герр Воланд. — Ресторан? — спросил Мастер, как только секретарша ушла. — Ресторан, ресторан! Должен же я вас отблагодарить за вашу помощь. Кстати, о благодарности, — Воланд достал из внутреннего кармана мундира бумажник. — Сколько я вам должен? — Нисколько не должны! — спохватился Мастер. Воланд сделал шаг ближе к нему и теперь смотрел на журналиста сверху вниз, напряженным взглядом с опущенными бровями. Его рот стал прямым. — Никогда ничего не делайте просто так, — Он выставил указательный палец. — Просите столько, сколько стоила ваша работа. Никогда не цените себя дёшево, дорогой Мейстер. — Я… — Мастер тяжело вздохнул. — Сто рейхсмарок. — Замечательно! Сто рейхсмарок, значит сто рейхсмарок, — Воланд довольно улыбнулся, отсчитал в бумажнике нужную сумму и отдал ее мужчине. — А теперь в ресторан. — Герр Воланд, ведь вы уже заплатили мне, не нужно ресторана. — Вот именно! Я заплатил вам, а теперь я хочу выразить благодарность. К тому же, мне просто необходимо поговорить с вами о Пилате! Последнее предложение так сильно удивило Мастера, что тому ничего не оставалось, кроме как согласиться. Хотя бы потому что ему самому хотелось поговорить с умным человеком о Пилате. Ресторан находился совсем недалеко от здания СД, а официанты в нём мигом узнали гауптштурмфюрера. К уединенному столику их проводил управляющий ресторана, а еще через пару минут разлил по двум бокалам любимое вино герр Воланда «за счет заведения». Сам немец вежливо улыбался, но не придавал значения такому обслуживанию, которое, судя по всему, было в порядке нормы для него. Что ж, это не было чем-то удивительным. Мастер заказал жаренный картофель с беконом, а Воланд сосиски с тушёной капустой. — Значит, вы писали, что Пилат мог приказать убить Иуду, — начал немец, сделав глоток вина. — Я всего лишь предположил, знать этого мы никак не можем. Но… Мне просто показалось, что Иуда бы не убил себя. — Вы так считаете? — Снова разноцветные глаза с жадностью вцепились в лицо Мастера. — Иуду убрали, как ненужного посредника. — Но, в таком случае, Пилат отомстил за всех христиан. Мастер пожал плечами. — Пилат не хотел смерти Христа, — сказал он. — «Невиновен я в крови Праведника Сего». Мне кажется, Пилат мучился чувством вины до конца своих дней и после. Воланд с жадным интересом слушал его. — А он виновен? Как по вашему? Мастер слегка улыбнулся и пожал плечами. — Это не нам решать. — Но заслужил ли он прощения? — Немец подался ближе. Голубые глаза с интересом всмотрелись в разноцветные, как будто что-то улавливая в них. Мастер как-то посмотрел на Воланда с сочувствием. — Всё дело в ответственности и степени обладания властью, — сказал журналист. — Кто-то может сказать, что Пилат сделал всё, что мог. Он попросил у Каифы помиловать Христа, попросил об этом у народа, но ничего не получилось. — Что же скажет кто-то другой? — Кто-то другой скажет, что и тогда Пилат мог помиловать Христа. Да, с риском для собственной жизни, но ведь он отправлял Праведника на смерть. Это лишь значит, что Пилат человек, казнящий праведников. И не важно как при этом он мучился чувством вины и сколько сокрушался. Главное — это действия. — И никаких оправданий? — Нет. — И всё же, Пилат был бы прощён, — категорично сказал Воланд, но не споря, а как-бы делая вывод. — Вы так считаете? — с интересом спросил Мастер. — Я так считаю, — уверенно ответил немец. — Ведь Пилат уверовал в слова Христа. Я, конечно, свечку не держал, но, если вы говорите, что это он убил… Вдруг их прервали. Подошел какой-то мужчина, судя по черной форме и нашивках, это был штурмбаннфюрер. Это был мужчина сильно за пятьдесят, с намёком на второй подбородок, гладко выбритым лицом, блондин, с как будто замыленными глазами. Как только тот подошёл к ним, Воланд поднялся с места, широко улыбнулся, и поприветствовал знакомого крепким рукопожатием. — Гауптштурмфюрер Воланд, как приятно вас видеть! — проговорил мужчина глубоким басом. — Взаимно, взаимно, драгоценнейший штурмбаннфюрер Громанн. Присоединитесь? — Очень радушно, как будто встретив старого друга, предложил Воланд. — К сожалению, меня ждут за другим столом. — Маленькие голубые глазки метнулись в сторону незнакомого им человека. — Представляю вам журналиста газеты «Горизонт» — Михаэля Мейстера. — Гауптштурмфюрер указал рукой через весь стол на Мастера. — Очень талантлив. Герр Мейстер, прошу жаловать любезнейшего штурмбаннфюрера Ганса Громанна. Замечательный человек, но просто никуда не годится в картах. — Когда вы за столом, герр Воланд, никто не годится для карт. Разведчику ничего не оставалось, кроме как подняться и пожать предложенную мясистую руку. — «Горизонт»! Знаем, знаем. Очень приятно познакомиться, герр Мейстер. Моя жена любит вашу газету. Мастер натянуто улыбнулся и сел обратно. Громанн сделал шаг ближе к Воланду, лицо которого разгладилось в вежливой заинтересованности, наклонился к нему и полу-шепотом заговорил: — Мы вас ждём, ждём. Обязательно приходите, герр Воланд. И журналиста с собой берите, если хотите. Все очень расстроятся, если вы не придёте. — Я посмотрю, что могу сделать, — ответил Воланд. Двое в форме распрощались и один из них, к великой радости другого, наконец-то ушёл за другой стол. Голубые глаза Мастера встретились с разноцветным взглядом Воланда. Как будто бы между ними происходил немой диалог. «И вы действительно уважаете этого картёжника?» «Разумеется, нет, дорогой! Я уважаю его погоны. Но до чего смешной человек!» Или, возможно, Мастеру этот диалог только показался. Особенно слово «lieber», но, во всяком случае, оба они тихо рассмеялись, глядя друг на друга. Их разговор продолжился, как ни в чем не бывало, но что-то всё же неуловимо изменилось. Как будто между двумя появилась какая-то общая тайна, даже если оба они не знали о её существовании. Уже были съедены десерты и обед подходил к своему логическому завершению. — Вы удивительно эрудированный человек, герр Воланд, — сказал Мастер, откинувшись на спинку кресла. — Для офицера, вы хотели добавить? — спросил вдруг Воланд с лукавой улыбкой, наклонив голову. На этот раз в глазах у него плясали самые настоящие черти. — Я этого не говорил, — ответил журналист, сдерживая усмешку. — Но… Это правда… Таких глубоких познаний не ожидаешь от… военного. — Говорил он, запинаясь. — Кем вы были до… — Последнее слово так и не родилось на свет, убитое остатками вежливости и такта. Повисло короткое молчание, во время которого немец внимательно изучал лицо напротив, внутренне принимая решение. — Я был историком, — ответил он. На этих словах брови разведчика взлетели вверх, а в глаза быстро пришло удивление и также быстро сменилось какой-то тоской. Это было сожаление. — Работал в университете. — Как же… — Я пошёл добровольцем. Многие из нас тогда пошли. Мои студенты… — Взгляд больших глаз вдруг стал мутнеть от отпечатков воспоминаний, который быстро вернулся к прежней остроте и яркости. — После войны оказалось, что форма кормит гораздо лучше университетской кафедры. На армию у республики деньги всегда находились. — Тонкие губы растянулись в насильственной, горькой улыбке. Бледные пальцы потянулись во внутренний карман кителя и достали портсигар. Мастер проследил взглядом как они постучали сигаретой по столу, а после поместили её между тонких розовых губ. Одним взглядом Воланд предложил закурить и ему, но тот покачал головой. — Вы рады тому как всё сложилось? — деревянным голосом спросил Мастер и прочистил горло, удивляясь самому себе. — О да! — ответил Воланд и улыбнулся ему, прищурив глаза. — Я всегда хорошо управлялся с властью. К тому же, встретил красавицу жену. Вы разве её не узнали? — А должен был? — Скажите, дорогой Мейстер, вы часто бываете в кино? — Совсем нет. Я не люблю кино. Предпочитаю театр. — В таком случае, всё понятно. Разумеется, вы не узнали мою жену, потому что она актриса кино. — Вот как? — Мастер вежливо улыбнулся. Глаза Воланда на мгновение сосредоточились на лице журналиста, как будто он увидел в нём что-то новое, сменяя веселье на лукавство. — Вы любите «Фауста»? — спросил он, растягивая губы в улыбке. — Драму — безусловно. Оперу — ещё больше. — Разведчик выгнул одну бровь, принимая правила новой игры. — Так вышло, что у меня есть два билета в Bayerische Staatsoper. На «Фауста». Завтра вечером. — Разноцветные глаза отразили свет люстр, и разве не было это настолько красиво, чтобы простить Мастеру, что он засмотрелся как оранжевые блики сочетаются с зелёным и темно-карим? — Что-то мне подсказывает, что у вас есть билеты не только на «Фауста» и в любые дни, гауптштурмфюрер. — Это правда. — Розовый тонкий рот растянулся чуть больше, выпуская на волю язык, который прошёлся по нижней губе. — Опера — тоже часть вашей благодарности за речь? — на последнем слове голос журналиста дрогнул. — Нет. Опера — уже просто моя прихоть. Повисло короткое молчание, прервать которое должен был именно Мастер, но он натурально замер, сражённый десятками мыслей, проносящихся в его голове, не в силах остановиться на какой-нибудь одной: от гадания, чтобы это всё значило, до мыслей о долге, которые неизбежно вели цепочкой к расстрелу от немецких или советских автоматов. Однако на помощь ему пришел врачебный опыт, когда под свистом пуль нужно было немедленно решать что делать с только что положенным перед ним на стол солдатом, потому что исход зависел от нескольких секунд. Всё, что мог делать молодой, но быстро набивший руку, врач — довериться инстинктам. Подсознание уже приняло решение, нужно было только к нему прислушаться. Так и в этот раз, Мастер сумел откопать внутри себя то самое чувство, скрываемое под тоннами прикрытия, страха, долга, двух языков и вежливости — это было предвкушение. Отбросив всё лишнее, оставалось только самое важное — искреннее желание. Ему он и решил довериться. — Никогда не мог устоять перед хорошей оперой, — ответил Мастер, вызывая широкую улыбку на немецком лице. Итак, они условились о времени и, несмотря на протесты другого, Воланд безапелляционно заявил, что заедет за ним на машине. Когда время обеда прошло, наступило время дождя, который пришёл безжалостно и врасплох. Они вышли из ресторана — журналист держал поверх головы свой портфель, а гауптштурмфюрер надел фуражку и прижал плечи ближе к голове, и каждый пошёл в свою сторону, но вдруг Мастер обернулся, чтобы увидеть как его новый друг, словно почувствовав на себе взгляд голубых глаз, тоже обернулся и помахал ему на прощание рукой, едва различимый за потоком дождя.***
В воздухе пахло надвигающимся дождем, когда вечером следующего дня Мастер, надев свой лучший костюм с бабочкой, вышел за калитку небольшого дома, в котором снимал квартиру-подвальчик, чтобы сразу же наткнуться на пронзительный взгляд разноцветных глаз. Воланд стоял, опираясь спиной о блестящий, черный автомобиль «Хорьх». Под черной фуражкой была видна только заразительная довольная улыбка, которая преобразила его губы как только открылась калитка. Больше всего Мастера обескуражил расстегнутый черный кожаный плащ, спускающийся до икр немца, который делал из своего обладателя настоящего демона-искусителя. Журналист улыбнулся в ответ, отмахивая от себя непрошенные мысли, и пожал протянутую ему теплую руку. Воланд, проявляя чудеса немецкого этикета, открыл перед ним дверь пассажирского сиденья, дождался пока Мастер сядет на место, захлопнул его и, держа в руках трость, оббежал автомобиль и сел с другой стороны. Шофёр завел мотор, и «Хорьх» двинулся с места, оставляя позади светло-зелёную калитку. — Как прошло ваше выступление перед юнкерами? — поинтересовался журналист. Воланд посмотрел на него и наклонился ближе, слегка съехав спиной ближе к центру сиденья, отвечая: — Замечательно, дорогой Мейстер. Даже задним рядам не было скучно. Вы самый настоящий мастер своего дела. — Речь может быть сколь угодно интересной, но она не произведет никого эффекта в руках плохого оратора. Воланд довольно улыбнулся, и Мастер с удовольствием проследил, как образовались морщинки в уголках его прикрытых глаз и носа. Немец похлопал его по плечу, поблагодарив. — Вообще-то, у меня для вас кое-что есть, — сказал журналист и полез в глубокий карман пальто. Воланд вскинул брови в удивлении, но его глаза, словно глаза ищейки, с острым любопытством проследили за движением его нового друга. Мастер достал небольшую металлическую, круглую коробочку, которую протянул ему. Тот с интересом взял её в руки и сразу же открыл. — Это мазь для вашего колена. Между бровей немца залегла морщинка, но быстро разгладилась, не устояв перед новой улыбкой. — Вы удивительный человек, герр Мейстер, — сказал он, поднося коробочку к носу. Послышался запах леса, каких-то знакомых трав и мёда. — Моя благодарность вам за оперу. Это старый бабкин рецепт. Я использовал его для ребят, вернувшихся с войны. Должен помочь. — Вы сами это сделали?! — воскликнул от удивления Воланд, снова обращая всё свое внимание на мужчину, сидящего рядом. — Я всё-таки бывший врач. Немец открыл было рот, чтобы рассыпаться в благодарностях, но Мастер остановил его одним жестом руки. — Поблагодарите потом, если мазь поможет. Воланд согласился с этим, но сделался невероятно довольным и — журналист не знал, что такое возможно — в нём как будто стало ещё больше энергии, чем прежде. Каждое движение и каждое слово было живым, наполненное теплотой и воодушевлением. Автомобиль остановился на площади Макс-Йозеф-плац перед зданием в стиле классицизма, с портиками, колоннами, широкой лестницей и фронтоном с горельефными фигурами. Здесь Воланд снова открыл перед Мастером пассажирскую дверь. Самое сложное было продраться к гардеробу, а затем к своим местам, через бесчисленное количество немцев в форме и в гражданском, желающих непременно пожать руку гауптштурмфюреру Мюнхена, которому также приспичило обязательно представлять всем своего спутника на этот вечер. В какой-то момент у Мастера начали болеть щёки от постоянно натянутой улыбки и заныла рука, уставшая от сильных рукопожатий. Воланд как-то успел достать бутылку шампанского, два бокала, и кивком головы наконец-то увлек журналиста вверх по лестнице, пока они не достигли двери, ведущей в небольшую ложу. — Терпеть не могу сидеть в партере, — пояснил немец в ответ на удивленный взгляд Мастера. — Всегда найдётся кто-то с насморком, кто-то с кашлем и, непременно, пара сплетников. Прозвенел второй звонок. Оба сели на места. Было слышно, как Воланд возится с бутылкой шампанского, затем тихий хлопок и журчание игристого напитка по бокалам. Мастер чуть поддался вперед, чтобы наблюдать как люди рассаживаются по своим местам. На самом деле само великолепие оперы ошеломило разведчика, который никогда не был в баварской опере и вообще в сравнимом по размаху театре. Он смотрел как оркестр в оркестровой яме настраивает инструменты, как дамы в длинных коктейльных платьях всматриваются в свой билет и ищут места. Вдруг тёплая фигура упёрлась в его бок — это Воланд налёг на него, тоже с интересом всматриваясь куда-то вниз. Он подал шампанское журналисту. — А! Министр просвещения и пропаганды Баварии. Видите молодую девушку и женщину в возрасте рядом с ним? Первая — его дальняя родственница, а вторая — жена. Фрау терпеть не может эту девицу. — Почему же? — Мастер с любопытством обернулся к другу, ожидая услышать какую-то грязную сплетню и не был разочарован. — Потому что её муж с ней спит. — Надо полагать, девица метит в актрисы? Воланд посмотрел на него с удовлетворением. — Очень проницательно, драгоценный Мейстер. — Думаете, жена в курсе? — Знаете, как это бывает — непроизнесённое вслух как будто бы не существует. — Воланд вдруг посмотрел в другую сторону. — Милейший Фрайгерр Майгель, — каким-то особенно приторным голосом сказал он. Мастер посмотрел в ту же сторону. — Тот, который в смокинге и монокле. Видите как замечательно блестит плешь? Действительно ведь бывший фрайгерр. Советник министра иностранных дел. — Мастер с любопытством смотрел на, с виду ничем не примечательного, седого мужчину. Воланд не переставал сладко улыбаться. — Сливает информацию советским шпионам. Мастер вздрогнул. Усилием воли держал взгляд на Майгеле. — Неужели? — спросил он, стараясь звучать лишь слегка удивленным. — Как вы узнали? — Он почувствовал как цепкий взгляд переместился на него. — Это моя работа, голубчик. — Почему не арестуете? Воланд пожал плечами и, бросив последний взгляд на фрайгерра, откинулся в кресле. Прозвучал третий звонок. — Никуда он не денется. Пока что он нам нужен. Мастер посмотрел на него через плечо, внимательно изучая спокойное, почти безразличное лицо. — А в итоге, сплетником оказались вы, герр Воланд, — сказал он, натягивая весёлую улыбку. Разноцветные глаза блеснули во тьме, посмотрев на Мастера. Тот тоже откинулся на спинку кресла. Потух свет. — Наслаждайтесь оперой, дорогой Мейстер. Раздались аплодисменты и первые ноты «Фауста». Зрелище мигом поглотило советского разведчика в свой далёкий мир, заставляя забыть о Майгеле, шпионах и расстрелах.***
Воистину, Воланд, ругавший сплетников и всех, кто имеет привычку отвлекать других в театре, оказался худшим компаньоном в опере, рядом с которым только можно было оказаться. Первое время тот сидел тихо, иногда лишь поднося к губам бокал, рефлексирующий бликами сцены, но вскоре немцу, судя по всему, стало скучно или в нем скопилось слишком много энергии от простого сидения. Поэтому, собственно, Воланд начал мешать Мастеру, что-то шепча тому на ухо (едва ли за оркестром можно было что-то разобрать) и предлагая ещё шампанского. На самом деле это не было бы так уж критично, если бы не тонкие губы и горячее дыхание возле такого, как оказалось, чувствительного уха журналиста. Каждый раз немецкие слова, проговоренные шёпотом, посылали мурашки по всему телу несчастного. И если бы только мурашки! Что-то тёплое, совсем не связанное с алкоголем, расплывалось по всему телу Мастера. От этого шёпота становилось так приятно, что мужчина поймал себя на том, что, хотя и стойко держа взгляд на сцене, корпусом он тянется к издевающемуся над ним немцу. Тот ведь действительно издевался, потому что не переставал тихо посмеиваться над Мастером, смотря на того прикрытыми глазами, разомлевшими то ли от алкоголя (что очень маловероятно, учитывая стойкость немцев к хмелю), то ли от чего-то ещё. Жертва Воланда храбро держалась почти всё действие, но не выдержала под самый конец, когда гауптштурмфюрер снова поддался ближе, налегая грудью в орденах на плечо мужчины, поднес лицо совсем близко, сложил губы трубочкой, и вдруг легко, почти невесомо, подул на открытый участок шеи Мастера. Журналист вздрогнул всем телом, обернулся к не успевшему отпрянуть Воланду, и, с ловкостью разведчика, схватил того за ворот мундира, движимый лишь иррациональной частью мозга, совершенно не зная зачем было бы нужно это действие. Мастер ведь хотел что-то сказать, но подернутый дымкой взгляд разноцветных глаз словно оглушил его, обескураживая, лишая способности мыслить. Воланд смотрел на него с поволокой, слегка разомкнув тонкие губы, раскрасневшийся, тяжело дышащий через рот. Дьявол, — единственное слово, пронёсшееся в голове Мастера. Вдруг раздались громкие аплодисменты. Первое действие было окончено. Впереди осталось еще три, плюс столько же антрактов. Прекрасный вечер превратился в пытку. Зажегся свет. Мастер отпрянул от Воланда, который резко откинулся на кресле, поправляя ладонью выбившиеся пряди волос. Оба смотрели в пол. — Мне лучше уйти, — сказал журналист хриплым голосом. — Нет… — начал неуверенно немец, но сила быстро вернулась к нему. — Нет, ни в коем случае. Ведь вы обожаете «Фауста»! Это я виноват, что всю дорогу вам мешал. Прошу, не нужно… Мастер не выдержал и встал с места, пробормотав извинения и что-то про то, что ему нужно в уборную, почти выбежал из ложа. Если бы мысли человека могли отражаться на его лбу, то всё, что было бы на лбу Мастера — это вопрос: «Какого чёрта это было?». Он, не помня как, добрался до мужской уборной. Растолкав очередь, протиснулся к одной из многочисленных белых раковин и обильно ополоснул лицо холодной водой, попадая на рубашку и пиджак. Со стороны послышались смешки и слова «Кто-то уже накидался прямо на первом действии». Мастер с силой потёр лицо руками, стараясь изгнать из головы жаркое марево. Это всего лишь алкоголь, всего лишь шампанское ударило в голову, — говорил он себе. — Ты сегодня больше не пьешь, дружище. Долго в уборной задерживаться было нельзя, но всё же холодная вода привела его мысли в относительный порядок, помогая выработать план действий, который заключался в том, чтобы немедленно уйти. К чёрту приличия и «Фауста». У него тут вырисовывался собственный Мефистофель. Уже проходя через большое фойе, среди бесчисленных серых и чёрных мундиров, Мастер узнал одного единственного проблемного немца, который, держа в руках бокал с шампанским, о чем-то беседовал с тем самым фрайгерром. Журналист сбился с шага и замер на мгновение. Со стороны Воланд выглядел точно также, как выглядел в первую их встречу в кабинете в здании СД: такой же острый, тяжелый взгляд, резкая улыбка, и власть, источающаяся из каждой линии тела немца. Мастер даже подумал, что вся эта чертовщина ему показалась. Что он вспылил и слишком взвинчен из-за работы. Вдруг тяжелый взгляд Воланда заскользил по толпе людей и лишь на пару секунд замер на журналисте, пригвождая того к месту, чтобы также плавно соскользнуть с него и отправиться дальше. Этих двух секунд хватило, чтобы Мастер развернулся и отправился обратно в ложу, зарекаясь пить так много. Оставшиеся действия прошли спокойно. Воланд действительно больше не отвлекал его и вообще вёл себя сущим паинькой, иногда лишь вставляя какие-то комментарии, но скорее для себя, чем для другого и потирая больное колено. На антрактах они выходили к буфету, ели закуски и запивали их шампанским. Разговор был лишь о «Фаусте», прекрасных актёрах и удивительном оркестре. Когда уже после последнего действия, они спускались на улице вниз по большой лестнице, Воланд сказал жёстким голосом, натягивая на руки кожаные перчатки: — Простите мне, если я вас… — Он запнулся на мгновение, подбирая слово. — утомил. Стресс и алкоголь иногда заставляют меня забывать о границах. Мастер снова пытался поспеть за широкими шагами военного, которые сопровождали развивающиеся полы плаща. — Я получил большое удовольствие от оперы, герр Воланд, — постарался ответить он нейтрально. Гауптштурмфюрер резко замер и развернулся к нему в полу-обороте. Смерил журналиста тяжелым взглядом с ног до головы, но ничего не сказал, лишь развернулся обратно и махнул рукой мальчику в белом смокинге. Мастер встал рядом, сложив руки в карманы брюк и смотрел на мощённый камень под ногами, чтобы не видеть напряженную линию плеч немца. Вскоре подъехал автомобиль. Воланд было сделал шаг, чтобы открыть пассажирскую дверь, но вдруг прервал себя и обернулся к Мастеру, сказав как-то резко: — Вы голодны? Ему ответили неуверенным покачиванием головы. Гауптштурмфюрер вдруг растянул губы, но не в улыбке, а в оскале, закусывая нижнюю губу. Он бросил взгляд на памятник Максимилиану I, словно что-то решая для себя. Разноцветные глаза снова впились в лицо разведчика. — Если я вас не слишком утомил, поедемте ко мне домой, я вас накормлю. — Воланд натянуто улыбнулся и открыл дверь автомобиля. Мастер посмотрел на него с изумлением, но послушно сел на кожаное сиденье. Через несколько секунд с другой стороны к нему присоединился и владелец машины. Шофёр вдруг спросил тяжелым басом: — Куда едем, герр гауптштурмфюрер? Воланд обратил взгляд к Мастеру и выразительно вскинул брови, ожидая его ответа. Мастер только кивнул, сам не зная почему, хотя на языке была заготовлена просьба, чтобы его отвезли обратно в его подвальчик. — Домой, Азазель, — ответил немец приказным тоном. — Почему вы зовёте своего водителя «Азазель»? — спросил удивлённо Мастер, на что получил смешок от самого водителя. — Потому что он стреляет как чёрт, — ответил Воланд, хитро улыбнувшись. — И не только стреляет. Поняв намёк, Мастер больше не стал вдаваться в подробности о талантах водителя мюнхенского гауптштурмфюрера. Вскоре автомобиль выехал за город и остановился возле небольшого двухэтажного особняка семнадцатого века. К этому времени ночь совсем опустилась на Баварию, уже зажигая первые звёзды. В паре окон поместья горел свет. Приехавших вышел встречать дворецкий, который забрал у них верхнюю одежду и уведомил хозяина дома, что его дочки уже спят. Уверенным шагом, стуча по паркету каблуками сапог, едва опираясь на трость, Воланд прошёл в большой кабинет с книгами, расставленными по полкам от пола до потолка, двумя креслами перед уже зажжённым камином и большим деревянным столом по типу того, что был в кабинете здания СД. Комната, несмотря на люстру в потолке, освещалась несколькими свечами в канделябрах, образуя причудливые тени по углам и на лицах двоих. — Мы будем ужинать в кабинете, — сказал он своему дворецкому, расстегивая ворот мундира. Слуга поклонился и вышел. — Разве ваша фрау не присоединится к нам? — спросил Мастер, найдя для себя занятие в разглядывании корешков книг у стены. — Жена уехала в Берлин. Снимается в фильме. — Воланд небрежно отмахнулся от этого, сморщив нос. Он, стоя за столом, просматривал какие-то очередные документы. Мастер посмотрел на него чтобы что-то сказать, но его взгляд упал на ключицу хозяина, выглядывающую из-под полу-расстегнутого мундира и белой рубашки. Он поспешил вернуть всё внимание книгам и вдруг увидел толстый красный корешок. Пальцем подцепил издание и вытащил на свет. — Вы читали это? — спросил Мастер ровным голосом. — Что? — нахмурившись, сказал Воланд и поднял взгляд. Его лицо резко изменилось. — А, это… Разумеется. — Он посмотрел на бумаги на столе. — А вы? Мастер отрицательно покачал низко свешенной головой, всматриваясь в набор немецких букв, пропитанных злобой. — Не то, чтобы я не пытался… — добавил он. — На ваше счастье в моей библиотеке много других книг, которые могут вас заинтересовать. Разведчик что-то утвердительно промычал и вернул толстую книгу на место. Развернулся и посмотрел на хозяина новым взглядом. — Немудрено, что вы теряете голову, стоит вам расслабиться, — вдруг сказал он. — Вы ведь даже сейчас работаете. Когда у вас в доме гость. Воланд посмотрел на него в ответ и усмехнулся. — Я заставил вас почувствовать себя пренебрегаемым? — притворно-обеспокоенно спросил он. — Ничуть. В кабинет вошел дворецкий, вкатывая перед собой тележку с различными блюдами. Он накрыл небольшой круглый стол в углу белой скатертью и прекрасно справился с сервировкой. Эсэсовец и разведчик заняли места напротив друг друга. Сначала обсуждали «Фауста» и каким-то образом вновь вернулись к Пилату. Воланд взял в руки свиное ребро, откусил нежную плоть и, едва прожевав, спросил: — А что же власть? — Что, простите? — Мастер растерялся от резкой смены темы. — Вы говорили, что степень вины Пилата измеряется широтой его власти. Действительно ли казнь Христа была в его власти? Разве так не было предначертано Его Отцом? А ежели предначертано, то… — мужчина протянул последнее, подгоняя небрежными взмахами ладони, стремительно бегущие мысли. — То и взятки гладки! — выкрутил он, коротко и высоко рассмеявшись, прищурив глаза. Его белые зубы снова вцепились в нежное мясо. Мастер задумчиво наблюдал за ним, оказавшись среди пальм и жгучего песка на несколько секунд. — Вы правы. Если посмотреть с этой стороны, то конечно же. Не было бы над Ним власти пилатовой, если бы не была она дана свыше. — В таком случае, — Воланд указал ладонью на Мастера и коротко улыбнулся, сощурив глаза. — Так повелел Господь. — Да, конечно, Богу было угодно, чтобы прокуратором Иерусалима был Понтий Пилат. Но ведь… — Мужчина пожал плечами и отвернул голову на мгновение, как-бы в поиске чего-то, а затем снова посмотрел прямо в германские глаза. — Что же тогда с величайшим даром Божьим человечеству? — Что за дар? Душа? — Воланд с жадным интересом наклонился ближе. Мастер покачал головой, поджав губы. — Свобода воли. Человеческая воля. Ведь даже Бог над ней не властен. Лицо немца разгладилось. Вдруг он хлопнул по ладони тыльной стороной второй и воскликнул: — Да, да! Конечно! Теперь легко забыть о воле человека, хотя, кажется, только о ней здесь и говорят. — Потому что говорят о всеобщей воле, а не воле личности, — тихо вторил ему Мастер, сопротивляясь неожиданно подступившему кому в горле. Между ними как будто что-то появилось. Что-то общее, молчаливое, невысказанное. В комнате наступила тишина, которая прервалась лишь грохотом где-то за окном, за которым последовала вспышка. По стеклу забарабанило. Воланд опустил взгляд на фарфоровые тарелки и усмехнулся. Он поднёс ко рту пальцы и, несмотря на наличие салфеток, поочерёдно облизал три из них, что были в мясном жире. Этот жест выглядел очень обыденным и домашним, но Мастер отвёл взгляд, едва заметно покраснев. — Ужасно дождливый месяц, — сказал он слегка охрипшим голосом. — На мою беду, — подхватил немец, сжав губы в тонкую линию. Весь вечер он потирал колено. — Стало болеть сильнее? — в голосе бывшего врача проскользнул отстраненный профессионализм. Воланд кивнул. — Велите принести мазь, что я вам сегодня дал. Я сделаю вам массаж. Не смотрите на меня так. Я выхаживал солдат. Я знаю как расслабить мышцы. Хозяин дома не стал спорить, что привело его на софу всё в том же кабинете. Его левая нога осталась без сапога и с закатанной до бедра штаниной, а на коленях перед ним сидел мужчина, которого он видел четвёртый раз в жизни. Мундир остался забытым на спинке стула. Мастер зачерпнул пальцами немного обжигающей, собственноручно приготовленной, мази и стал плавными движениями растирать ее по гладкому колену. На его задней стороне он обнаружил толстый рубцовый шрам. Поначалу массаж бывшего врача не произвел впечатления на Воланда, но в какой-то момент его пальцы превратились в точное орудие, которое знало куда и с какой силой нужно надавить, чтобы сначала появилась боль, вскоре сменившаяся на долгожданное чувство расслабления. Немец упал на спинку софы и откинул голову, совершенно потеряв контроль над своим телом. Он не смог сдержать стона наслаждения, смешенного с облегчением. — О, доктор! Ваши пальцы… волшебны! Мастер покраснел до кончиков ушей, но продолжил массаж. Воланд, не меняя своего положения, провёл рукой по зачёсанным назад волосам и прошептал что-то ещё совершенно неразборчиво, глядя в потолок. Процедура продолжалась около пятнадцати минут, за которые немец возвёл бывшего врача до уровня бога, гения, благодетеля и спасителя. — Что мне нужно сделать, чтобы вы остались со мной навсегда, невероятный человек? — едва слышно спросил он, глядя как этот самый невероятный человек вытирает полотенцем руки, всё ещё сидя перед ним на коленях. — Я рад, что вашему колену лучше, — лишь смог ответить Мастер, коротко улыбнувшись, не поднимая взгляд. — Оно впервые чувствуется здоровым. — Затем, после длинной паузы. — Всё-таки… на войне вы научились не только отрубать конечности. — Уже поздно. Мне пора домой, герр Воланд. — Журналист наконец поднял голову и грустно улыбнулся, едва выхватывая в темноте разноцветные глаза. — Дорогой мой, милый мой Мейстер, почему вы так грустны? В вашем голосе всегда есть печаль, даже, когда вам весело. — А вы всегда веселы даже, когда вам грустно. Завораживающий взгляд исчез совсем. Мастер встал на ноги и поправил брюки, собравшись наконец уйти. — Куда же вы пойдёте в такой дождь? — спросил Воланд низким голосом из темноты и, прежде, чем ему могли бы ответить вдруг прыснул от смеха, потирая веки большим и указательным пальцами. — Верно, — продолжил он, отсмеявшись, и помахал свободной рукой, все ещё скрывая свои глаза за пальцами. — Простите мне, хотя бы потому что я пьян. Конечно, Азазель вас отвезёт куда скажете. Мастер не отвечал и долго, пристально смотрел на него, пока с Воланда не слетела вся спесь. Пока они не посмотрели друг другу в глаза. Немец смотрел снизу вверх, глубоким, почти отчаянным взглядом, слегка вытянув сжатые губы. — Расскажите мне… — тихо начал Мастер, но не нашёл других слов. — Просто расскажите, герр Воланд. — Чтобы я мог вам рассказать, герр Мейстер? — Губы Воланда дрогнули, в бесплодной попытке улыбнуться. — Правду. — Правду? — Мужчина усмехнулся и провел ладонью по лицу, как будто убирая с него влагу. — Расскажите мне вы. Правду. Мастер пожал плечами. Он мог рассказать. Просто не всё. Пожалуй, за полуправду он будет проклят. — Правда в том, что я устал. Каждый день своей жизни я думаю лишь о том, когда это всё кончится. Я думаю, могу ли я что-то изменить. Может быть, если попробую, что-то сделаю, может быть у меня получится… Но правда в том, что я всего лишь бегаю от пули, которая уже летит в меня. — Мастер сделал глубокий, судорожный вдох, чувствуя, как подрагивают его пальцы. Ему было страшно. Это он понял. Но от чего ему было страшно? Он продолжил, потому что это было не важно. — Я хочу кричать от того, что мир разваливается на части, от того, что чёрное стало белым, от того, что никто не обращает на это внимание, как будто так и должно быть. От того, что мне кажется, что это начало конца. Наступила тишина. Мастер не выдержал и отошёл вглубь кабинета, к книжным полкам. Он оперся рукой на одну из них и положил холодный лоб на ладонь, вслушиваясь в барабанную дробь за окном. Спустя долгие минуты за его спиной послышался не то смех, не то лай. Мастер обернулся и увидел оскалившийся профиль Воланда, который закрыл глаза бледной рукой. Его плечи тряслись. Он отнял ладонь от лица и посмотрел на своего гостя сухими, красными глазами, которые ни на йоту не потеряли своей пронзительности, но приобрели больше тоски. — Скажите мне, что вы не верите в то, чему служите. Прошу, скажите мне! — потребовал Мастер хриплым голосом. — На что вам моя вера? — Потому что тогда моя участь была бы не столь тяжела и печальна. Мужчина сделал два шага вперёд, носки его туфель остановились у спинки софы. Его лицо было бледным. Он схватил немца за волосы на затылке и наклонился, целуя тонкие губы. Мастер никогда бы не простил себе, если бы не сделал этого, но, возможно, он никогда не простит себя и за обратное. Это ему только предстояло выяснить. Тонкие губы разомкнулись под его напором. Они были мягкими и солёными. Поцелуй был отчаянным как последний и длился всего несколько секунд, прежде чем Мастер почувствовал как сильная рука отталкивает его. Он сразу же отпрянул, но Воланд не рассчитал силы и упал с софы. Немец был весь красный, взъерошенный, тяжело дышащий, смотрящий на стоящего мужчину распахнутыми в страхе глазами. — Вы поцеловали меня! — воскликнул он. — Да. Это — правда. Теперь можете арестовать меня. Воланд поднес ко рту руку, как будто его ударили, и поднялся с ковра. — Почему? — спросил он едва слышно. — Потому что я всего лишь человек. Всё ещё в одном сапоге, Воланд стремительными шагами подошёл к пятящемуся от него журналисту. Спина Мастера больно упёрлась в книги, когда к нему подошли совсем близко. Сначала он подумал, что его ударят и был к этому готов, но оказался совершенно не готов к жадному поцелую. Воланд приник к его губам, обхватив руками талию мужчины. От них обоих несло алкоголем и сигаретами. Мастер снова запустил пальцы в тёмные пряди, прижимаясь всем телом к чужому телу. Пара книг грохнулась на пол, но никто этого не заметил. Воланд отстранился от разгоряченных губ только для того, чтобы прильнуть поцелуями к податливой шее. Мастер не смог сдержать тихий стон. Очень быстро немец избавил его от мешающихся пиджака и жилета, сорвал с воротника несчастную бабочку. Он уткнулся носом в открывшуюся для ласк ключицу и сделал глубокий вдох, а затем слегка прикусил её, в награду получив ещё один сладкий стон. Ни отрывая губ от солёной кожи, Воланд выправил накрахмаленную рубашку из брюк журналиста и принялся за самое сложное для дрожащих пальцев — пряжку ремня. Мастер лишь сильнее сжал хватку на каштановых волосах и поцеловал его в макушку, в висок, куда только мог достать. — Папа? — раздался тихий детский голос где-то в коридоре. Это подействовало лучше кипятка, отбросив мужчин друг от друга в разные стороны. Воланд налетел спиной на софу и чуть было снова не упал, но удержался. Он кинулся к двери, на ходу поправляя волосы и одежду. Мастер же прижался к углу, в котором его не было бы видно, пытаясь успокоить своё дыхание. Что же он делает? Ведь у Воланда есть дети, жена, в конце концов. Какого чёрта он творил? Журналист услышал, как отворилась дверь, как тот же детский голосок снова обратился к своему отцу. — Что такое? Тебе снова приснился кошмар? — спросил очень вкрадчивый, нежный голос Воланда. Девочка сказала что-то совсем неразборчиво, но её папа её понял. — Пойдём, я отведу тебя в постель. Мастер услышал, как Воланд с тихим вздохом поднимает на руки дочь, а затем дверь тихо закрылась и он остался один в едва освещённом кабинете. Мужчина сполз по стенке вниз, сев на пол, взъерошил свои волосы ещё сильнее и спрятал красное лицо в ладонях. Дурак, дурак, дурак… У него жена и дети. Что с ними будет, если кто-то узнает? Ты себя приговорил, но ведь не тебе решать за чужих детей. Обессиленный, Мастер поднялся с пола, подобрал свою одежду и, кое-как приведя себя в порядок, тихо выскользнул из кабинета. В прихожей встретился дворецкий, который организовал для него машину с Азазелем и даже проводил его по улице, держа распахнутым зонт, защищающий их от холодного дождя. Сидя на заднем сиденье, смотря в зеркало заднего вида как удаляется от него особняк Воланда, Мастер уснул, убаюканный неровной дорогой и дворниками, смахивающими с лобового стекла поток воды.