of all the ways you loved me.

глубоко в сердце Снежной была только одна правда — белый — цвет смерти. логика за этим была проста — в Снежной, где лёд был так же жесток, как и архонт. где тела не кровоточили в свои последние моменты. они просто падали, проглоченные пастью снежной бури. эта болезненная ноша никогда не проваливалась в одном — разочаровании. губы Арлекино всегда сворачивались в удивлении. это был сюрприз, тогда, когда Розалина посетила её с оттенком белого. сначала Арлекино узнала комнату, уже потом женщину перед ней. они были в их спальне — точнее, дешёвой имитации их спальни, если тлеющая мебель считалась. книги, что обычно заполняли их стол, их прикроватную тумбочку и все остальные места, теперь исчезли, замененные сожженным деревом. люстра. незнакомое и неприятное дополнение к их комнате. она висела над ними, сияя ржаво-красным светом, рассыпанным пеплом и углем но самым необычным было пламя. оно облизывало все четыре ножки кровати, но никогда не поднималось выше одного дюйма, не желая обжигать женщину, устроившуюся на тлеющем матрасе. Розалина не обращала внимания огонь и лишь слегка поправила своё винно-красное платье. её выжидающая улыбка была невозмутима жару, когда она приветствовала Арлекино. «и снова здравствуй, любовь моя.» Арлекино глубоко вдохнула — дыма не было. «это сон.» «сон значит для тебя меньше?» одинокое, треснутое окно было на своем месте. снаружи, скрываясь за картонными облаками, висела полная луна, сияя болезненным голубым цветом. цветом, снега и льда, утягивающего в себя тонущего. Арлекино ждала, пока облака не уплывут, и продолжала ждать даже тогда, когда они упрямо оставались на своём месте. странно. Розалина похлопала по месту рядом с ней самой. «присядь.» Арлекино не обратила внимания, ее взор был обращен исключительно на застывшее ночное небо. «когда Розалина погибла,» — сказала Арлекино, — «мы похоронили пустой гроб. мы могли бы положить туда что угодно — палец, ухо или волос — но Райден Сегун не оставила ничего, даже пепла — это потрясло Царицу.» она рассматривала трещины на окне. сеть переломов расщеплялась при свете луны. «это сломало и меня» «почему?» Арлекино нахмурилась. заметив озлобленность, пламя под их ступнями разгорелось сильнее. жар прильнул к рукам Арлекино, пока шквал огоньков танцевал вокруг, падая на их кожу, обжигая их ресницы. Розалина лишь слегка задрала нос, ожидая, пока она закончит. была открытость — нет, невинность в ее серых, любопытных глазах. это заставило Арлекино стиснуть зубы. когда она в последний раз видела такую яркость на ее лице, такой обнаженный, искренний интерес? и видела ли она его вообще? «дети Царицы суждены быть заключены в оболочку изо льда после смерти. чтобы увековечить их, или хотя бы сохранить их воспоминания.» — «это привязывает их душу к Снежной, к дому, тогда ничто и никто не сможет разлучить их с Архонтом Любви снова.» — «но тебе нужно тело. нет тела — нет останков, нет останков — нет души.» Арлекино повернулась лицом к призраку. или к твари, что притворялась призраком. «так что ты такое?» «я — Розалина.» — ответило оно, это прекрасно знакомое лицо исказилось в замешательстве. «нет.» — накал ярко-белого гнева заполнил пустоту груди Арлекино. «ты — не она.» словно потакая злости, луна засияла сильнее, изменяя свою форму, свою оболочку, пока не- «я спрошу тебя снова,» — низко произнесла Арлекино. луна пропала, исчезла с небосвода. вместо неё в руке появился крио глаз бога. её крио глаз бога пульсировал в ладони. «что ты?» *** Снежная — бесцветный мир, и Синьора, когда Арлекино впервые встретила её, была мерзким пятном на белом холсту. все в ней заставляло глаза рябить: губы, цвета внутренностей кролика; глаза, цвета огарков; её платье, цвета крови, впитывающейся в снег. но больше всего Арлекино ненавидела ее голос. он был мелодичен, будто завывание шторма, что сумел проскользнуть сквозь ледяной барьер, созданный самой Царицей. Синьора никогда не пела — по крайней мере, не перед ней. но Арлекино неохотно играла роль тайного свидетеля, когда, думая, что никто больше не слышит, Синьора исполняла свои баллады перед её Величеством и Коломбиной. звук имеет свойство распространяться, Арлекино всегда хотела напомнить ей, лишь для того, чтобы узреть оттенок смущения на её щеках. правда вот, Синьора упряма и у неё большое и хрупкое эго, может, даже больше, чем у самой Арлекино. перейти ей дорогу легко, а её Величество не потерпит унижения своих любимых певчих птичек, разве нет? это было в общих интересах, держать язык Арлекино за зубами. тише едешь — дальше будешь. к сожалению, это молчаливое соглашение сумело достичь ушей Коломбины. «она любит розы.» «что?» пауза. Арлекино подняла свои глаза от письма на девушку, что оккупировала кресло у камина. они были в библиотеке Заполярного дворца, и здесь был сладкий, тяжелый аромат недосказанности, что Арлекино так ненавидела. Коломбина улыбнулась, довольная тем, что наконец сумела завладеть ее вниманием. «она любит розы,» — вяло повторила она, то ли для драматизма, то ли чтобы спровоцировать Арлекино. ты не понимаешь? «и что с того?» — вырвалось из Арлекино перед тем, как она вернулась к своей переписке. «в Снежной розы не растут.» «а если я все же сумела достать букет?» «тогда я имею полное право назвать тебя глупой за то, что ты тратишь мору на такую бесполезную, недолговечную чушь.» к разочарованию Арлекино, Дамслетта лишь звонко рассмеялась. спустя время, Коломбина откланялась, и Арлекино, с пальцами, испачканными а чернилах, вложила три розы в своё пальто, покидая библиотеку, униженная собственными словами. *** Арлекино ничего не помнила, ничего не чувствовала. все, что существовало в этом тусклом, ледяном месте — её горе и дверь, манящая за собой. дверь зависла в футе от земли, мерцая голубым, будто чистое небо во время летнего солнцестояния. здесь не было дверной ручки или хоть чего-то, за что можно было бы потянуть, лишь три стеклянные ступеньки, ведущие к ней. вход в домен. когда она достигла двери, серия резких образов заполнила её разум. болезненно голубая луна. горящая кровать. ржаво-красная люстра, что скрипела от пошатываний. женщина. Арлекино моргнула, вытянув левую руку перед собой. все было так быстро, образы покинули её голову, растворились в потоке мыслей. дезориентированная, она взглянула на свою свободную руку. глаз бога исчез. уловка, игра разума, может? покачав головой своей, Арлекино открыла дверь. ржаво-красная люстра. болезненно голубая луна. женщина, устроившаяся на горящей кровати. она улыбнулась, когда Арлекино ступила внутрь. «снова здравствуй, любовь моя.» *** это был неожиданный визит, и этого было достаточно для того, чтобы Арлекино начала трещать по швам. Синьора взглянула на неё. выжидающе, с любопытством, пока Иль Капитано, как и всегда, был нечитаем. его пустые глаза оставались за маской. Арлекино вынула из-под своего пальто три розы. алая жидкость капала с их стебельков, окрашивая её белые костяшки, впиваясь в её немеющие ладони. «одна для Иль Капитано,» — сказала Арлекино, улыбка едва ли не достигала её ушей. — «две для Леди Синьоры.» тишина. значение было ясно для двоих: нечетное число подарков для живых, четное — для тех, от кого хотелось бы избавиться. после, капитан ответил с большей злобой, на какую он, как она думала, способен. «ты стала довольно наглой в последнее время.» «ну-ну,» все ещё решительно, все ещё элегантно, Синьора взяла обе запятнанные розы. её руки, облаченные в перчатки, страдали от шипов, что так же легко поранили Арлекино. улыбка озаряла её проклятый рот. только тогда Арлекино осознала, что ее губы были такого же оттенка, что и лепестки. все же не внутренности кролика, подумала Арлекино. розы. розы. «дать мне на один цветок больше, чем Иль Капитано…ты, должно быть, лелеешь меня намного больше, чем я думала.» идиотка — мысль пронеслась, когда Синьора расположила поцелуй на её щеке. нежно, будто бабочка. — ты — всего лишь идиотка. всего лишь идиотка. этим же вечером, Арлекино нашла парные кинжалы на кровати. рядом записка, написанная элегантным, безупречным почерком. вся её комната была окутана ароматом роз. Дорогая Слуга, Я не ожидала цветов от тебя, но, предполагаю, твоя искренность не должна была остаться незамеченной. я надеюсь, ты найдешь это достойным ответным подарком. Я выбирала эти кинжалы с традициями Снежной в голове. пусть острота этих лезвий покажет мои наилучшие намерения. Лишь твоя, Ла Синьора. Арлекино прочитала письмо один раз. после, она начала смеяться, и смеяться, и смеяться, до тех пор, пока перечитывать письмо не стало единственным делом в жизни. Традициями Снежной в голове…"так ты знала,» Арлекино прошептала, раздраженная и невыносимо виновато-облегченная. в Снежной, вещи, что пришли в парах, были легки для разделения, для распада. подарки в количестве двух, четырех или восьми были предвестниками конфликтов и неудачи, даже когда это было оружием. это не было редкостью, когда мужчины в этих снежных землях дрались из-за взгляда на двойные ножи. иногда, пролитая кровь была меньшим из зол. не смотря на саму себя, не смотря на очевидное оскорбление в таком подарке, гнев не разрывал Арлекино изнутри. она коснулась изгиба подписи Синьоры. буква «и» была резкой линией в сравнении с нежными, почти парящими другими буквами. Арлекино поднесла окровавленную ладонь к щеке, что была поцелована Синьорой. рана цвета роз встретилась с поцелуем того же оттенка. *** «откуда ты знаешь об этом?» — требовала Арлекино. спальня была крематорием льда, находилась в состояние между холодом и огнем. белый драгоценный камень в руке Арлекино бился об её пальцы со злостью певчей птицы, запертой в клетке. сердце в заточении. она заставила его замолкнуть, стиснув кулак. «я — Синьора,» — повторила сущность. ничто не заставляло её сдвинуться, ничто не заставило её испытать боль. «её последний вздох. каждое твоё воспоминание. я — твоё сердце, находящееся в чистой и неприкрытой тоске.» *** Дом Очага. больница, превращенная в приют для брошенных, истерзанных войной детей Тейвата. Синьора посетила его лишь раз, во время двадцать четвертого празднования «детей снега», но этого было достаточно для того, чтобы её образ отпечатался в памяти Арлекино. высокая. выше её самой на один большой палец, может, на два. волосы цвета зимнего рассвета с двумя пучками, уложенными в форме бутонов роз. элегантные черты лица, что становились острее из-за маски, закрывающей её глаз. откровенное красное платье, скрытое за белым пальто — обязательным элементом одежды для мероприятия, такое же, как у Арлекино. во время церемонии, Арлекино приходилось насильно отводить свой взгляд, чтобы не пялиться на неё, на её алые губы, испорченные неожиданной хмуростью. они стояли плечом к плечу среди огромного количества фигур в масках, облаченных в пальто с мехом на плечах. с места, где они стояли, было сложно различить одного кадета от другого. девушки и парни тонули в море из одинаковой черной шерсти ровно до тех пор, пока предвестники не выдавали им глаза порчи, крепили их к поясам и груди. Арлекино краем глаза сканировала первый ряд, прикрепляя имена к сияющим камням. Бузулак — Пиро глаз порчи — Сумеру. Николай — Дендро глаз порчи — Ли Юэ. Людочка — Электро глаз порчи — Иназума. в этом году её приют встретил пять тысяч восемьсот голодающих детей, и лишь малый процент сопровождал Синьору в её дипломатических поездках по Тейвату. еще меньше останется под контролем Чайлда, самого младшего из предвестников Фатуи. ни один не останется с Арлекино. после церемонии, в тепле кабинета Арлекино, Синьора нарушила тишину. «я не понимаю, почему ты заморачиваешься с этими масками.» Арлекино моргнула. Синьора, не услышав ответа, продолжила; «приют — лишь формальность, не так ли? это тренировочная площадка, а не укрытие.» «Дом Очага — это и то, и другое.» — Арлекино наблюдала за тем, как новоиспечённые солдаты вставали в конец строя, стоя у окна. свет глаз порчи подмигнул ей. была ли это Людочка? Бузулак? — «дети снега — это и семья, и солдаты. Царица не видит разницы между ними.» «а ты?» — промурлыкала Синьора. пауза. после осторожное «она и я имеет больше общих интересов, чем несогласий. до тех пор, пока служить ей выгодно мне, я продолжу. я искренне сомневаюсь, что хоть кто-то следует за ней из чистой преданности.» она косо взглянула на Синьору «разве нет?» «я — та, кто предана Царице.» тогда ты оказалась мягче, чем я ожидала Арлекино отвернулась от уходящих детей, уголки ее губ дёрнулись в улыбке. вежливый жест для тех, кто ни разу не видел Слугу. жест презрения для тех, кто знает её. «будь добра, объясни.» «я служу её Величеству потому что она дала мне п.» «потому что она разделяет твою ненависть-» «потому что она разделяет моё понимание,» — сказала Синьора, — «понимание того, ужасны небеса.» смех, что больше походил на рычание. «и этого достаточно для того, чтобы отдаться ей?» «а ты видишь другие причины?» «как трогательно.» — проворковала Арлекино. температура вокруг них немного понизилась, когда глаза Синьоры помрачнели. Арлекино приблизилась, застывшая от этого проявления бури, от остроты взгляда. выглядела ли Синьора так, когда писала то письмо? когда упаковывала кинжалы, когда подписывала её имя? была ли резкая линия в её подписи тихим, злым восстановлением её раненого эго? её рот издевательски призрачно коснулся раковины уха Синьоры — «так ты любишь её?» «любовь и преданность — синонимы для тебя?» Синьора осталась в той же идеальной позе, даже когда руки Арлекино начали покрываться инеем, а после и льдом. Арлекино даже не старалась избавиться от него. «может быть.» «какая жалость.» тем же нежным шёпотом «твои дети говорили мне об обратном.» Арлекино двинулась назад, смыв ухмылку со своего лица. *** беспорядок. прорычала Арлекино, «Синьора мертва.» «я — эхо. я — это она, но не настоящая. я здесь, но не так, как тебе бы этого хотелось. никогда не так, как тебе бы этого хотелось.» Синьора мертва. «кто создал тебя? кто послал?» Розалина. моя прекрасная Розалина. оно указало на место подле себя. «присядешь?» *** пара месяцев прошли с тех злонамеренных цветов. не смотря на некую враждебность, что-то начинало разгораться между ними. взаимное уважение? дружеское общение, если бы Арлекино говорила своим языком. «какое-то больное ухаживание», как сказал бы Чайлд. хотя женщинам не нужно было название для их отношений. тем не менее, все начало скатываться в рутину: Синьора, колко отвечающая на любые слова, Арлекино, довольная такой реакцией, желающая увидеть больше. «я читала о Мондштандте.» «неужели.» Синьора незаинтересованно перевернула страницу. Розалина всегда вела себя отстранено во время обучения, а Арлекино настойчиво сидела рядом, сохраняя тишину по странным причинам. «ты скучаешь по родине?» надавила она. «о чем мне скучать?» «о людях.» она фыркнула. «о людях?» «о еде. о достопримечательностях. о фестивалях.» «открою тебе тайну: еда, достопримечательности и фестивали есть не только в Мондштандте.» «а что насчет Архонта?» и тут Синьора застыла. скрипя зубами, она выдавила из себя; «я больше не дитя Мондштандта. Барбатос…» — прошипела она имя озлобленно, — «для меня мертв. ты прекрасна знаешь, какой веры я придерживаюсь.» «веры в Царицу.» — пропела Арлекино. «веры в её Величество.» — поправила Синьора. она отложила книгу, одаривая Арлекино взглядом. — «ты сегодня подозрительно разговорчива. почему бы твоему сладкому язычку не отдохнуть, пока ты ищешь более продуктивное занятие?» сладкому язычку. «я боюсь, здесь нет ничего интереснее пустой болтовни с тобой.» Синьора закатила глаза. Арлекино поймала себя на взгляде на ее скрещенные ноги, на её бедра, что не были прикрыты алым платьем. «почему ты здесь на самом деле, Слуга?» «твоё имя.» «моё имя.» повторила Синьора с серьезным видом. «твоё старое имя, то, что ты использовала до присоединения к Фатуи. какое оно?» Синьора вздохнула. «Розалина.» *** большинство доменов были рождены из амбиции. неважно, руками погибшего архитектора, или виной увядшего божества. они всегда были руинами. ни больше, ни меньше. но они были особенными случаям. рапорты о обреченных пространствах в затонувшем городе Фонтейн. или другие, с запада Мондштандта, заваленные обломками опавших колонн. и бесконечное множество в Инадзуме, желающие быть найденными. запомниться. все домены были руинами, но— некоторые были рождены из печали. Арлекино запомнила это, когда открыла дверь в энный раз. всё было так же, как она запомнила: воск свечи, прилипший к зелёному ковру, тлеющий березовый стол, яркая бумажная луна, виднеющаяся из окна. и она на кровати. такая же яркая, такая же красивая. Розалина. «снова здравствуй, любовь моя.» «заткни свой рот.» улыбка озарила открытую половину её лица, когда Арлекино пристроилась рядом. «извини. я тебя чем-то расстроила?» «я сказала тебе заткнуться.» продолжая улыбаться, Розалина потрепала ее за щеку. Арлекино подсознательно наклонилась ближе к её ладони. слишком нежно. слишком мягко. слишком открыто. Розалина — реальная Розалина — никогда не была настолько тепла. Арлекино позволила себе удовлетворенно прикрыть глаза, лишь бы эта иллюзия не разрушалась. это неправильно. это всё неправильно. *** Розалина прокашлялась, выпрямив спину. «если бы я была тобой, я бы держала своё любопытство на коротком поводке. если продолжишь вести себя так, догадки Чайлда могут получить еще больше подтверждений.» она потянулась к своей брошенной книге, бормоча; «даже я начинаю сомневаться в твоих мотивах…» Арлекино плюхнулась на диван рядом с ней. ужасно близко, хотя места было предостаточно. «а какие, ты думаешь, у меня намерения?» «разозлить меня. развлечь себя.» Розалина демонстративно перевернула страницу. цокнула языком, захлопнула книгу. после встретилась со взглядом Арлекино. с голодом в её красных зрачках. «моё время так же ограничено, как и моё терпение, Слуга. скажи, чего ты хочешь, и сделай это быстро.» «я хочу тебя.» удивление вспыхнуло на лице Розалины на мгновение, быстрее самой молнии, но этого было достаточно для Арлекино, чтобы двинуться на пару сантиметров ближе. в ушах шумело из-за давления. «я хочу владеть тобой» «каким образом?» «с любовью.» — и прежде чем хоть один звук успел вылететь из раскрытых губ Розалины, — «я люблю тебя.» сердце стукнуло. ещё раз. Розалина наградила её, не отвечая, даже когда ее рука обвила горло Арлекино. даже когда Арлекино позволила ей, не отводя взгляд. её пальцы были холодны. невыносимо, невозможно холодны. Арлекино прочувствовала волну мурашек, что пробежали вдоль её позвоночника, когда ногти Розалины впились в её кожу. достаточно для того, чтобы оставить синяки. не достаточно для того, чтобы заставить её замолчать. «ты думаешь, я настолько глупа?» — прошипела Розалина. «было бы неплохо» — ответила Арлекино — «я бы тосковала не так часто.» «пощади меня.» издевалась Розалина. её палец очертил глотку Арлекино. «я тебя знаю. знаю твою алчность. вещи, которые ты желаешь, ты никогда не любишь достаточно.а вещи, которыми владеешь…» её рука скользнула к воротнику рубашки Арлекино. после чуть ниже, к плоской груди. к её сердцу. " а вещи, которыми владеешь, ты никогда не лелеешь искренне.» «не с тобой.» Арлекино глубоко дышала. её рука расположилась на руке Розалины. её сердце было заперто в грудной клетке, билось, будто сейчас выпрыгнет. это оно. это жадность. «ты — особый случай.» *** «из всех мест,» — сказала Арлекино, уставшая до смерти, — «почему Иназума? зачем идти туда, где меня нет?» это был бессмысленный вопрос. она знала ответ даже до того момента, как первое слово вылетело изо рта. но призрак ответил: «смерть стерла её с этого мира, но Розалина жива в твоей памяти. жестокая. красивая. твоя и только твоя.» это ложь. думала Арлекино. она была красивой, она была жестокой, но она никогда не была моей. *** в утро её отправления в Иназуму, Арлекино сидела в полной тишине своей спальни. ей хотелось бы, чтобы Розалина погибла здесь, в тени плотных штор. это был подошло Розалине, роль буйного духа дома. её тень в огне камина; дрожь по спине, пока Арлекино чистит свои зубы. в мечтах, дикий огонь бы говорил с ней голосом Розалины. «я мертва.» раздраженно твердила бы она. «и это то, что загробный мир мне предложил.» а Арлекино— в мечтах, в самых близких их взаимодействиях, Арлекино бы держала её, упиралась бы головой в изгиб холодной шеи Розалины. «я сказала, что буду владеть тобой.смерть этого не изменит.» это был бы приятный кошмар. по привычке, пальцы Арлекино сжались бы внутри её кармана. она не проронила ни слезинки, когда новости о кончине Розалины достигли её ушей, она не плакала на похоронах и ни разу за всю неделю. подчиненные Розалины — её солдаты, её названные дети — кланялись Арлекино, когда видели её вместо того, чтобы виновато говорить. прости нас, отец Арлекино. мы подвели и её, и вас. Арлекино молчаливо замяла прошлое. она была последней, кто подошла к гробу Розалины. там не было тела, чтобы похоронить. ни косточки, ни волоса, ни даже капли крови, впитавшейся в татами Сегуна Райден. ничего. элегия Коломбины звенела в ушах, пока Арлекино разглаживала складки похоронного покрова когтистыми руками, оторвав маленький кусочек. сувенир. она спрятала ткань в своё пальто, слушая неодобряющий вскрик Чайлда. возвращаясь домой, Арлекино прижимала ткань к своим сухим глазам, желая, чтобы онемение распространилось по её телу, а после осталось в доме, будто миазм. если ты должна была умереть, думала Арлекино, ты могла бы умереть там, где ты смогла бы преследовать меня. *** лунный свет заполнял спальню, пока Арлекино прижималась виском к бедру Розалины. пальцы играли с её волосами цвета слоновой кости, нежность прикосновения заставила желудок Арлекино сжаться. «это отвратительно.» бормотала Арлекино, скорее самой себе, чем призраку. «вся нечисть такая.» Розалина грустно улыбнулась — первое и единственное проявление жалости, что ад мог ей предложить. «из всех эгоистичных способов, которыми ты любила меня, этот самый худший.»