И волки сыты, и овцы целы

Агата сосредоточенно чистила вторую дольку чеснока, стараясь игнорировать разрастающееся чувство внизу живота, когда кожей ощутила, как что-то поменялось. Воздух сгустился и наэлектризовался, точно перед дождем, и чужое присутствие ощутилось в ее квартире так явно, что ей понадобилась вся сила воли, чтобы продолжить свои методичные движения. Страх, заложенный в ее генетику еще на заре человечества, холодком расползся по конечностям от пальцев к плечам, затек в забившееся неровно сердце. Внутри заорало от тревоги, и велико желание было застыть недвижимо, прикинуться мертвой в надежде, что так ее не заметят. Для человека, привыкшего считать себя вершиной пищевой цепи, столкновение с хищником выше него оказывается до того обезоруживающим, что ощущение беспомощности и ужаса разрастается на космических скоростях и в космических масштабах. У Агаты вспотели ледяные ладони — она хорошо была осведомлена о существовании консументов высшего порядка, но столкновение с ними все равно всякий раз было бесконтрольным шоком. Она перехватила нож — лезвие тяжело пахло чесноком — и развернулась на пятках. Единственный источник света остался за ее спиной, а в открытом дверном проеме балкона стояла призрачная женская фигура, мертвее любого трупа и неподвижнее любой статуи. Ее кожа холодно светилась в неоне рекламных баннеров, едва заглядывавших в помещение, а посмертная восковая маска лица была обманчиво прекрасна, красивее всех женщин со всех глянцевых обложек вместе взятых, красивая до того, что вызывала тошноту и ужас. Во всем величии перед Агатой распростерлась самая настоящая зловещая долина, не моргая, она смотрела на нее пустыми черными глазами. — Я достала пригласительные и документы, — сказала фигура приятным низким голосом, и тогда она показалась Агате чуть более живой и чуть менее страшной. — Аукцион завтра ночью. Агата заставила себя кивнуть. Тревога потихоньку отпускала ее. Она ненавидела то, как эта самая тревога бьет ее под дых всякий раз, как она оказывалась возле высших хищниц, и это при том, что Элену — так звали ее ночную гостью — она знала уже довольно давно. — Впустишь? — Еще чего. Элена сдержано вздохнула и осталась стоять на пороге. Она не могла войти без приглашения. Агата сунула дольку чеснока в рот. На самом деле это нисколько не спасало от кровососок, чеснок был неприятен их чувствительному носу, но никак не мог отпугнуть или причинить какой-либо вред. Агата делала это, только чтобы позлить Элену. Рот опалило, Агата проглотила разжеванный чеснок, и горло зажгло тоже. — Ну и дрянь, — сказала Элена невпечатленно. Агата выключила настенную лампу (на мгновение в темноте у нее ухнуло сердце) и включила верхний свет. В желтом электрическом свете лицо Элены сделалось красивее и прозрачнее, теряя всякие человеческие черты, когда оставалось неподвижным. Ее глаза оказались не провалами черноты, а прозрачными зеркалами, отражающими свет или его отсутствие. Одета Элена была в черный брючный костюм, а ее длинные светлые, как у всех кровососок, волосы были заплетены в низкий хвост, она точно только вышла из какого-нибудь бизнес-центра, спустилась с тридцатого этажа стеклянного небоскреба. Агата подошла к ней. Элена следила за ней неподвижно, а потом сказала, когда Агата оказалась достаточно близко: — От тебя пахнет кровью. Агата остановилась, уставившись на нее, и почувствовала, как потеплели щеки. Ей вспомнилась, как она в свои одиннадцать или двенадцать лет была в гостях у двоюродной сестры, у той была огромная собака размером как раз с одиннадцатилетнего ребенка. Месячные у Агаты начались только пару месяцев назад, и ее очень напугало то, как настойчиво и, как ей казалось, заинтересованно, огромная собака тыкалась носом ей в промежность. — Судя по тому, как обильно ей пахнет, до завтра это не кончится, — продолжала Элена все тем же спокойным ровным тоном, будто ей вовсе не было это интересно, но глаза у нее заблестели. — Это может стать проблемой. — Аукцион завтра, — шикнула Агата и встала так, что вторглась в ее личное пространство, но все еще оставаясь в пределах пространства, куда кровососка не может вторгнуться без приглашения. А приглашать она ее не собиралась. — Как бы ты не стала очередным лотом на нем, — ответила Элена и глубоко громко вдохнула, раздувая ноздри. Агата отшатнулась. На аукционах собирались сливки кровососущего общества, чтобы продавать то, что обычно продают на аукционах, вроде антиквариата и дизайнерских картин, но еще на них торговали людьми. — Что, совсем меня не впустишь? — Чтобы ты меня сожрала? Элена дернула уголками губ. — Гостей принято угощать, — сказала она. *** Хорошо Агате не было. Было мерзко, больно, от того, как она напрягалась, ее схватывало только сильнее, колющая боль прокатывалась под кожей живота, тянуло бедра и под коленями. Элена вылизывала ее с такими громкими хлюпающими звуками и громкими выдохами на грани стонов, что хотелось зажать уши. Хотелось ее оттолкнуть, отползти, забиться в шкаф и оттуда не выходить, пока из нее не перестанет хлестать кровь. Она чувствовала себя измотанной и жалкой, это ощущение жалкости всегда преследовало ее, как только из нее неизбежно начинала литься кровь. Ее раздувало, матка словно становилась слишком огромной, чтобы влезать в тело, она давила на мочевой пузырь, на кишечник, и от каждого нового движения Элены Агате казалось, что она вот-вот обмочится или выпустит газы, или все сразу. И ей было стыдно. Безумно иррационально стыдно, что ее тело вытворяет такое, что только неделю или две в месяц оно ведет себя нормально, а потом начинает болеть грудь, качать на волнах слишком сильных эмоций, обсыпать прыщами, сбивать сердце в сильную аритмию, мучить бессонницей и накручивать-накручивать это все, пока не прорвет, наконец. То, что у себя между ног, Агата воспринимала как зияющую небезопасную рану, которая периодически открывается, а потом зарастает. И облегчение всегда было только временным, потому что месяц неизбежно проходил, и рана неизбежно открывалась снова, и она неизбежно снова себя ненавидела. И она очень от этого устала. Резко Агате стало много, как будто сразу после оргазма, но на оргазм это было похоже мало. Она дернулась и попыталась Элену отпихнуть, но кровососка держала ее бедра стальными руками. От ногтей на коже останется след. Элена все же отпустила ее через секунду и выпрямилась. Вся нижняя половина ее лица была в крови. Агата поняла, что плачет, слезы были очень горячие, щекотали ей виски. Она зажмурилась и отвернулась, чтобы не видеть окровавленного лица Элены и своего огромного раздутого живота. Под собой она тоже чувствовала лужу крови, впитавшуюся в простыню, и лежать так было противно, но шевелиться она боялась. Элена вдруг наклонилась и ткнулась носом ей в промежность точно так же, как та собака из детства. Агата позорно негромко вскрикнула от неожиданности и задрожала, слушая, как громко хищница втягивает воздух носом. — Да уж, пахнешь ты так, что на аукционе тебе делать нечего, — сказала Элена. Агата сипло выдохнула и зло вытерла лицо. В носу щипало, глазам все еще было горячо и мокро, и она очень-очень на себя злилась. Элена встала и ушла, зашумела вода. Агата повернулась набок, вздрогнув, чувствуя под собой мокрую простыню, поежилась и сжалась, подтянув ноги к груди. Ей ломило поясницу и очень надо было в туалет. Когда Элена вернулась с чистым лицом, Агата отскреблась от кровати и, упорно на нее не смотря, ушла в ванную. Там она шумно сходила в туалет, тужась и умирая от боли, и умылась, избегая смотреть на себя в зеркало над раковиной. А когда все же посмотрела, то в очередной раз поймала себя на мысли о том, как это жалко, и у нее опять защипало в носу, и на воспаленных красных глазах опять проступили слезы. Агата глубоко вдохнула, вцепившись пальцами в борта раковины, и медленно выдохнула, борясь с плохо помещающимся внутри желанием ударить себя по лицу. Она вымылась, надела чистые трусы и прокладку, умудрившись капнуть кровью на коврик на полу ванной. Агата устало посмотрела на красную кляксу на этом светлом коврике и захотела сползти по стене и остаться тут. Она с трудом заставила себя выйти к Элене. Та уже оделась, сидела теперь на сбитой постели с огромным кровавым пятном посередине, беззаботно качала ногой, закинутой на ногу, и быстро печатала что-то в телефоне. Ногти с приятным звуком стучали об экран. — У вампиров бывают месячные? — спросила Агата неповоротливым языком. Ей не хотелось сейчас обо всем этом говорить, она не любила это обсуждать и лишний раз напоминать и проговаривать то, что с ней происходит и с чем она никак не может смириться. — Нет, — ответила Элена, не поведя бровью. — Я по ним не скучаю. Еще бы. — Думаю теперь, что с тобой делать, — сказала она, взглянув на Агату. — Разве не должны они у тебя были позже начаться, после аукциона, пробраться на который мы планировали столько времени? Агата смутилась и вытерла лицо. — Я это не контролирую, — выдавила она сквозь зубы. В груди больно сперло. — Я знаю. Ладно, есть одна идея. Ароматизированные прокладки у тебя есть? Агату передернуло. — Нет. — Я куплю, — Элена встала. Агата представила, как она обнюхивает полки в ближайшем круглосуточном, ища самый химозный и ядреный вариант, и почти фыркнула. Потом внутренне поежилась. Как все это было отвратительно неудобно и как же ее все это бесило, просто невозможно. — Слушай, — сказала Элена, — и я поела, и ты жива. Мужиков я просто убиваю. Они не умеют истекать кровью и при этом оставаться в живых. Ага, только вампиров приходится кормить нечасто, а кровью со всеми сопутствующими симптомами она истекает каждый месяц, еще и чаще всего по непредсказуемо съезжающему графику. Прямо сейчас Агате казалось, что помереть один раз не так уж и плохо, чем то, как ей сложно было стоять. И ей опять нужно было в туалет. — Сейчас вернусь. Пока сопли вытри. — Иди в жопу, — буркнула Агата. — Ухожу.