Не его невеста

      Дэринг и Декстер только-только вошли в имение, разуваясь и подбирая с порога подбитые мехами плащи. Разодетые, сверкающие золотом застёжек и окантовок, в коронах и лёгком волнении. Их тут же обступает встревоженная и перепуганная прислуга — две девицы помоложе и кастелянша в возрасте.       — Ваша Светлость! Ваше Благородие! Господа! Хозяева! — тараторят служанки наперебой. — Совсем сладу с Её Сиятельством нет! Головы нам рубить готова! Весь день не в духе! А как же ж она? Свадьба же ж!       Дэринг обеспокоенно вздыхает, расправляя плащ, Декстер хмурится и мрачнеет. Показывает подбородком, чтобы слуги вели их к сестре, а Дэрингу — чтобы молчал и шёл за ним.       — Что она так? — спрашивает, набирая шаг и заставляя невысокую кастеляншу семенить перед ним по выстилавшим коридор красным коврам.       — Ваше Благородие, да откуда ж нам знать? Проснулась, в ванную сопроводили, завтраком накормили, причесали, лицо накрасили, а как одевать стали — как взвилась над нами гарпией! — девицы помоложе заахали и заохали, услышав кастеляншину брань на хозяйку. Нельзя же было, а то недолго и языка лишиться, но Декстер эту кастеляншу как раз за честность и любил. Потому кивнул, приказывая говорить дальше. — Велела швей позвать к ней, а как пришли — отчитала за платье, накричала на всех, а самую младшую девчушку на своё место поставила и…       Кастелянша махнула руками, семенившие девицы опустили головы в чепцах. Декстер тяжело вздохнул, Дэринг сцапал его под локоть. Обеспокоенно переглянулись, но не то чтобы это помогло.       Для прислуги загадка, почему же Её Сиятельство так взъелась, а для них с братом — яснее безоблачного неба. Декстер отсюда слышал прислужий гомон, до комнаты Дарлинг оставалось совсем чуть-чуть.       Как и до её свадьбы. А она беременна. От любимого.       Декстер стискивает зубы и впивается ладонью в подол укороченного плаща. Никто не виноват, но и никто не прав. Дарлинг узнала с месяц назад, срок у неё — около полутора или не больше двух; если она уже сейчас мучает прислугу, бьясь в тесной золотой клетке, что же будет дальше?.. Декстер не загадывает, Дэринг не думает и подавно.       Коридорную тишину разрезает тонёхонький девичий взвизг.       — Постой за дверями, — Декстер просит спокойно, мягко убирая с себя ладонь Дэринга. — Пожалуйста.       — В дверях.       Стискивая зубы, но Декстер соглашается. Злить Дарлинг ещё больше, чем она уже, опасно, но её (и Декстера тоже) злоба на Дэринга всегда оказывалась бессильной. Пусть Дэринг останется — в конце концов, он тоже с ними, пусть Дарлинг это видит.       В её комнате светло, все шторы распахнуты, кровать убрана, по столикам и комодам разложены девичьи приблуды. Сама Дарлинг, причёсанная, накрашенная, но одетая в домашний шёлковый халат, полулежит на мягком диванчике, качает в руке бокал с самой обычной минеральной водой. На её месте, на постаменте в окружении зеркал, стоит безродная девчушка-швея, едва ли совершеннолетняя, заплаканная до красного лица — а на девчушке свадебное платье Дарлинг. По стенкам рядом вытянулись слуги и ещё три швеи, что платье пошили.       Услышав мужскую походку, Дарлинг оборачивается к двери и не слишком радостно хмыкает — это братьям вместо приветствия.       — Вот скажи мне, Декстер, как умный человек, — её голос упал и засочился ядом; раньше Дарлинг такой не была, и это Декстер знал, что она волнуется и боится за себя и ребёнка, а всем остальным казалось, что их госпжу в день свадьбы будто подменили, — ты бы смог ходить и особенно танцевать, когда на тебе вот это вот уродище надето?       Дарлинг уже усталая, первый пар безжалостно спустила на прислугу, второй на швей, сейчас злилась больше по инерции, чем искренне. Она показывает бокалом на платье, в которое одета швея, — пышное-пышное, из белых атласа и шёлка, с гротескными рукавами-фонариками и тяжёлой многоярусной юбкой, тянущейся по полу большим широким шлейфом. Платье красивое, но жуть какое неудобное, в нём нельзя повернуться и даже сделать шаг, а корсет будет давить на живот, в котором ещё долго не будет пусто.       — Ну пройдись, пройдись! — Дарлинг прикрикивает на молоденькую швею, и та, снова всхлипнув, едва не делает шаткий шаг с постамента, придержав руками еле поддающуюся юбку, но Декстер останавливает её мирно поднятой ладонью. Дарлинг не лезет спорить.       — Дар, — присаживаясь перед сестрой на колено, Декстер надеется поймать её взгляд. Она вся холодная, бледная, уже уставшая, черты лица заострились от утреннего гнева, глаза поблёскивают волнением и нежеланием. Дарлинг не удостаивает ни его, ни натерпевшуюся швею ничем, смотрит поодаль, в окно, где на кустах цветут пышные цветы. — Я знаю. Я понимаю тебя.       Не уточняет, что именно, но потому, что при слугах о личном не поговоришь. Дэринг, опираясь плечом в горностае об дверной косяк, намеренно скрипит, чтобы о нём помнили тоже. Дарлинг обессиленно выдыхает, собирая во рту и проглатывая подкатившую волну возмущений. Погладив её по одной щеке, Декстер крепко-крепко целует в другую, и это единственное тепло вокруг.       — Ты тянешь время, — потому что успевать на собственную свадьбу не хочется совершенно. Дарлинг не спрашивает, был бы ли Декстер счастлив на её месте, окажись сосватан престарелому борову, от одного взгляда на которого хочется не то проблеваться, не то застрелиться. Дарлинг знает, что не был бы, но попереть против они не могут — ни они, ни даже Дэринг, до последнего стоявший за сестру и её честь. Престарелый боров богат до жути — брак выгоден родителям, брак выгоден семье, а остальное никого не волнует.       — Я не надену это убожество. Пусть срезают все эти метры ткани или выдают замуж тех куриц, что его шили. Вальсы они хотят, чтобы я им танцевала!       Швеи стыдливо опускают головы, распуганные слуги не знают, что ещё предложить хозяйке, чтобы она сменила гнев на милость. Дэринг входит медленными шагами и встаёт у сестры за спиной, начиная осторожно массировать её плечи. А она мыслями не здесь, не в комнатушке, в которой устроила переполох — её возлюбленное рыжее пламя скачет по полям на гнедой кобылке, и Дарлинг на соловом жеребце где-то там, с ним, над колосьями и ромашками.       Месяцев через семь родит. Мальчонка будет, рыжий-рыжий в папеньку. А от матери достанутся голубущие глаза.       Ещё с детства было понятно, что хозяйская дочка не пальцем делана и слышать ничего не желает про то, чтобы быть кроткой леди. Гоняла с братьями по полям да по прилескам, пачкала и рвала платья, резала волосы кухонным ножом, просила у служилых мальчишек топор и колола дрова. А как повзрослела, так и вовсе с птицеловом сбегать стала, пряча белые волосы под засаленный зелёный плащ и шляпу с куропачьими перьями. И смеялась по-доброму над птичьим именем — Спэрроу.       Декстер знал обо всём с первых пор и возражать не торопился — доверял. Спэрроу их на пять лет старше, у него самого есть племянница мелкая — он бы Дарлинг, чьей-то младшей сестре, ни за что не навредил. Присматривал за ней, баловал подарками бедняцкими, но такими искренними и честными, что она едва не плакать была готова, пел ей песни, вырезал из полешков лошадей, водил тайком на ярмарки и учил стрелять из всего, из чего сам умел. В сочельник на восемнадцать лет попросила научить её целоваться — он, обнимая, как принцессу, научил. К концу лета, как собрали урожай, потянула за собой на конюшенный сеновал — раза три отказал, а на четвёртый, как по-хозяйски приказала, сдался.       Дэринг, узнав, едва не придушил, но куда ему, нескладному подростку, против вполне себе взрослого мужика. Декстер лезть даже не пытался — только строго смотрел исподлобья и просил с сестрой аккуратнее быть. Года три, друг за другом бегая, аккуратно смогли, а на четвёртый, как нашли единственной дочери мужа…       Дэринг целует Дарлинг во вторую щёку и пристраивает голову к плечу. Согнувшись в три погибели, помяв выглаженные рукава пиджака, так издевательски неидеально, как будто ему на идеальность плевать. С кем повёлся, от той и набрался, но Дарлинг его сестра и беременна она его племянником, и он не может не стоять на её стороне. Декстер разводит руками, швей отпуская с миром, а служанкам говоря помочь снять платье с наревевшейся девчушки. Пока она раздетая, они с Дэрингом отворачиваются, а как силится сбежать с глаз долой, по очереди крепко обнимают и целуют в макушку, извиняясь за сестру.       Дарлинг едва ли успокоилась при них, запивает минеральной водой закислившее на языке отчаяние и хихикает, вспоминая, как кастелянше чуть не разбила об голову предложенное «для блеску глаз» шампанское. Не помогает       — Дарлинг, — Декстер зовёт её, взывает к ней, гладя по замёрзшим коленкам. Она нехотя встаёт, откидывает заплетёные волосы назад — и не может сделать ничего, кроме как всунуть пустой бокал в чужие руки. Могла бы, конечно, разбить его в ладони и осколком вспороть себе горло, но она обязана жить — потому что рожать только через семь месяцев. А свадьба она вот она, сегодня. С престарелым боровом, а не рыжим воробьём.       — Я задушу его во сне, — накричавшийся голос сел, Дарлинг ощутимо сипит, в переменившемся настроении едва не плача; очередной подарок от беременности. — Или зарежу чем-нибудь, что под руку попадётся. Пусть только попробует меня тронуть.       Дэринг ёжится, Декстер вздыхает. Отвёрнутые лицами в стенку, пока она раздевается и влезает в чёртово пышнючее платье, они могут разве что думать — а чего хотели от своей сестры. Они знают её с детства, знают как никто другие, прикрывали и давали дышать полной грудью, чтобы хотя бы она дышать и знать, как это, могла. Дэрингу достанется всё, Декстеру — место подле брата, а Дарлинг досталась роль украшения стола — быть нарядной и улыбчивой, держа под руку противного, но богатого мужа.       — Руки, — её голос звенит сталью, когда служанки тянутся к корсету. Братья оборачиваются, просят прислугу выйти и говорят, что дальше сами, что о сестре позаботятся, что всем можно пойти попить водички и передохнуть, только пусть кастелянша далеко не уходит. Корсет на платье они завязывают сами — Дэринг держит спереди, Декстер перетягивает шнуровку сзади; так, чтобы не сдавить живот.       — У нас есть полгода. Мы придумаем, что сделать.       Дарлинг хмыкает и по-разбойничьи ухмыляется — Дэринг видит лицом к лицу, а Декстер в отражении зеркала.       — Я не зайду с ним в комнату. Напою и подложу служанку. Скажу, что беременна от мужа, мол, какое счастье, у этого старика хер ещё не отсох!       — Дарлинг! — они осаживают её вдвоём, но Дарлинг осаживаться не хочет. Хочет на своего жеребца — на зеленоглазого рыжего, конечно, но и соловый сойдёт, чтобы ускакать через поле далеко, в чужие земли, срезать юбки с платья, сорвать нашитые кружева с корсета и в первой же таверенке… напиться до соплей не выйдет, пока не родит, но хотя бы спросить дороги, поменять шмотки на попроще и обрезать под корень волосы.       В мужских руках ей спокойнее. Братья не давят лицемерных улыбочек и не завидуют пышными речами вот-вот замужней госпоже. Дэринг лезет под подол подтянуть чулки и застегнуть ремешки на туфлях, Декстер надевает на шею тяжёлое душащее колье.       — Какую служанку?       — Джейн.       Шумно выдыхает, совсем не понятно, устроил его ответ или нет. Джейн похожа на Дарлинг, разве что глазёнки серые, но пьяному борову будет всё равно. Дэрингу уже девчонку жалко. Декстеру было бы, если бы на другой чаше весов не была его сестра.       Дарлинг смотрит на себя в зеркало и хочет расплакаться от того, насколько ей не идёт быть картинной белой невестой. Платье хочется сжечь, по-драконьи плюнув пламенем — и себя вместе с ним.       — Красавица, — Дэринг подаёт ей руку с горькой улыбкой и нехотя, но признаёт, что на свадьбу с их птицеловом провожал бы охотнее. Декстер переступает через шлейф и укрывает плечи сестры жемчужно-белой соболиной накидочкой. У самого мех серо-бурый, волчий, и Дарлинг предпочла бы его до колена плащ с огромным воротником, но её никто не спрашивал и впредь не спросит.       Во дворе их уже ждёт экипаж, запряжённый соловым жеребцом и… нет, не гнедой, а рыжей, чужой кобылкой. Гнедая, наверное, где-нибудь в поле, и Дарлинг едва не падает с ног от отчаяния, думая, что завидует лошади, но ей не дают. Плечи у братьев крепкие, руки тёплые, и Дарлинг кажется, что до костёла не довезут, растает от них и утечёт в сырую землю, минуя плотно застёгнутые туфли. Было бы славно, если бы так.       В экипаже — отец и мать. Белый конь Дэринга и серая в яблоках кобыла Декстера без привязи топчутся рядом, ждут. Мать едва не расплывается в душно-масляных, как её духи, речах, но Дарлинг огрызается и приказывает молчать. Отец хмурится, мать хватается за сердце, но у сыновей взгляды такие же — и родители сдаются. Смиряются с тем, что дочь не хочет и не может притворно радоваться, когда её ведут на убой.       Декстер на серой в яблоках ускакивает чуть вперёд, белый конь Дэринга догоняет их, рысью перегоняет — и они оба срываются на галоп. Экипаж трогается с места, а у Дарлинг ёкает сердце, заставляя схватиться за живот, — в костёле их уже ждут, и свадьба будет по-сказочному красивой.