Девяносто один Whiskey

7 августа 1944 г.

Дорогой Сэм, Сегодня мы захватили город! Нечасто я такое пишу, а? Все было не так уж круто и доблестно, как может показаться — это был не очень крупный городок, но на него ушло много времени и усилий, так что я все равно считаю это большим достижением. Я нами горжусь — особенно ребятами-артиллеристами: они вместе с танкистами взяли на себя самую тяжелую работу по расчистке позиций. Наверное, куплю им выпить, когда вернемся в Штаты. Может быть, куплю им целый бар! Особенно младшим офицерам. Есть там один паренек, Джек Монтгомери: он мне поначалу не нравился, но после всего этого я к нему прямо проникся. И к слову об офицерах: оставь уже эту тему, ладно? Честное слово, все под контролем, как я написал. Да, я наломал дров, но все в порядке, это уже не проблема. Доволен? Вот и все. Проехали. Чего тебя так занимает Новак? У тебя есть Джесс. Что, огонек потух? Ну подскажи ей, как тебе нравится, подучи ее, что ли… Черт, ладно, прости за грубости. Я бы порвал это письмо и начал заново, чтобы тебе этого не читать, да у меня заканчиваются бумага и чернила, так что не хочу расходовать зря. Джесс — хорошая девушка. По твоим описаниям так просто находка, и я рад за вас. Ей понравился твой подарок на день рождения? Хотя жаль, конечно, что ты не знал про ее аллергию… Ну, как-нибудь еще будете эту историю внукам рассказывать, хех. «Как-то давным-давно, когда мы с Джесс только начали встречаться, я приготовил для нее отпадные макароны с сыром по маминому рецепту, и она постеснялась отказаться, а потом ее рвало два часа». Даже писать об этом смешно. Надеюсь, ты не против: я рассказал эту байку всему взводу и они ухохатывались. Говорят, хватай такую и женись — но ты, небось, уже и сам это понял. Боже… Очень нехорошо писать, что мне надоело слышать об отце? И от отца? Не рассказывай ему, что я так говорю — не показывай эти письма, ладно? Не хочу, чтобы… Неважно. Просто, судя и по твоим письмам, и по его собственным — которых я не сказать, что много получаю, — он становится все хуже. Сильнее пьет, все больше претензий предъявляет… И да, я знаю, что ты на это ответишь, поэтому не трудись — я не буду ему перечить. Если он к тебе докопается, я ему спуску не дам, скажу ему валить нахуй и спиваться подальше от дома. Но за себя не буду — ты знаешь, я не могу. Тебя он, как ни печально, считает безнадежным случаем, как бы мне ни хотелось, чтобы он разул глаза и понял, какой ты молодец. Но у меня с ним еще есть шанс. Если не лезть на рожон, все наладится. Не то чтобы мне это было так уж нужно, но… в общем, ладно. Если найду новых чернил и раздобуду бумаги, то в ближайшие дни смогу писать регулярно, так как пока мы сидим и ждем новой крупной атаки. Так что еще успею рассказать тебе о перипетиях роты — я же знаю, как тебе не терпится услышать о проблемах пищеварительного тракта Бенни. (Не волнуйся, с этим он справился: уже все хорошо.) Ладно, передавай от меня привет Джесс и отцу и следи за собой. Скоро напишу снова. Сцуко. T-4 сержант Винчестер 91W1O, рота B, 116-й пехотный полк 29-я пехотная дивизия Армия Соединенных Штатов

9 августа 1944 г.

— И вот представьте, — рассказывает капрал Джонни Миллс. Остальные с интересом подаются ближе. — Лежу я в этой канаве у реки на подходе к Виру, с неба валятся снаряды, и я думаю: «Ну все, мне крышка!» — ну что ж тут поделаешь… — Анус сжимай, — подсказывает рядовой Бредбери. Энди Галлагер смеется. — Да, не повторяй ошибки Зеддмора! — Эй, заткнись, все было не так… — Да-да, рассказывай… Миллс тянется через костерок и пихает Галлагера в плечо. — Бога ради, я пытаюсь поделиться историей, заткнись, а? — Я не умею! — Галлагер разражается хихиканьем и покачивается на каблуках, сидя на корточках. Миллс толкает его еще раз, так что Галлагер падает на спину. Кастиэль наблюдает за ними с краю лагеря, и, хотя сам он натянут, как струна, ему приятно видеть, что солдаты в кои-то веки беззаботно отдыхают. После захвата Вира второму батальону выпало несколько дней передышки, пока штаб полка решает, что случится дальше. Их прикрепили к пятому корпусу, и уже идут слухи о новом переводе, в восьмой корпус. Все это никак не помогает Кастиэлю в планировании, но означает, что рота на какое-то время отозвана с линии фронта, и Кастиэль ценит эту кратковременную передышку. У них есть горячая пища, проточная вода (можно даже притвориться, что горячая), солдаты наконец добираются до свежей почты и выпусков боевых листков «29-я, вперед!» Вчера Кастиэль услышал, как они обсуждали игру в футбол. Конечно, рота по-прежнему высылает людей в патрули и порой нарывается на неприятности в окрестных полях, но пока что это самое спокойное время с дней Фалмута. — В общем, как я рассказывал, — продолжает Миллс, кинув суровый взгляд на Галлагера, — нас засыпает снарядами, и я уже думаю: все, или убьет, или обосрусь — или и то и другое. И тут — клянусь вам — как из ниоткуда передо мною возникает майор Эверетт! И говорит мне, — тут Миллс выпрямляется и пародирует голос начальника отдела безопасности: — «Черт побери, сынок, славный денек выдался!» Кастиэль хмурится на разразившихся недоверчивым смехом солдат и возвращается к работе. Во время брифинга батальона ему довелось взглянуть на песочную карту дальнейших маневров, сооруженную начальником оперативного отдела, и теперь он пытается воспроизвести эту песочную карту в меньшем масштабе и сравнить ее с бумажными в попытке найти схожий ландшафт, чтобы знать, чего ожидать в дальнейшем. Он мог бы присесть отдохнуть с офицерами — мог бы даже завести беседу с солдатами, ведь большинство из них дружелюбно к нему настроены, — но за последние сорок часов Кастиэль уже понял, что лучше занимать голову работой. Когда он занят работой, ему некогда размышлять, некогда зацикливаться на бесконечных «что, если» и «почему», вертящихся в голове. Некогда думать о Дине. Кастиэль убеждает себя, что не так уж сильно озабочен последними событиями, но они не идут из головы, в результате чего он ловит себя на том, что становится все более раздражительным. Он устал, как и все, у него все болит, и ему нужен отдых, но вдобавок к этому его мучает еще и сексуальная неудовлетворенность, так что он едва в состоянии вспоминать хоть о чем-то кроме беззастенчивости и решительности Дина, когда тот берет желаемое. От этих мыслей — вкупе с пониманием, что нельзя в этом участвовать, а нужно прекратить все как можно скорее, — становится только хуже. Настроение дрянь. Однако плохое настроение — не повод не делать дела, поэтому Кастиэль сидит на земле, скрестив ноги, и смотрит в карты и рисунки на песке. Пока обнадеживающих результатов нет. Время ползет, и Кастиэль наконец достигает успехов: он отслеживает постепенный подъем на песочной карте в юго-западном углу бумажной. Он размышляет, вероятен ли подобный двухсотмильный переход через Бретань, или же он что-то путает. В этот момент его прерывают. — Как идет дело, Пикассо? — спрашивает Иниас, возвышающийся над ним и сунувший руки в карманы. Кастиэль не поднимает головы. — Чего ты хочешь? — Ого. Теплый прием, однако. — Иниас качает головой. — Боже мой, я только поговорить подошел — во что мне это встанет? Кастиэль не удостаивает его слова ответом. Он не в настроении потворствовать Иниасу и в любом случае занят. Иниас с кряхтением опускается на корточки рядом и, сев на пятки, вынимает руки из карманов. Он прослеживает ими линии карты на песке. — Ну рассказывай, кто виноват, — требует он. — Кто виноват в чем? — спрашивает Кастиэль рассеянно. — Кто нассал в твои кукурузные хлопья? Эстер? Вопреки логике и желанию продолжать раздражаться на всех и вся, Кастиэль грустно улыбается. — От хлопьев я бы не отказался, — признает он. — Я замолвлю словечко перед генералом. — Иниас наклоняет голову набок, разглядывая песочную карту. Его взгляд скользит по дорогам, выложенным веточками, по холмам, обозначенным кучками земли. — Так кто? Эстер? — Эстер — не проблема, — отвечает Кастиэль. — Я поговорил с ним вчера вечером о его нетрадиционных методах дисциплины, и он, кажется, принял к сведению… С тех пор я его не видел, но не думаю, что инцидент прогрессирует. — Значит, не Эстер. Алистар? — Нет. Иниас кратко усмехается. — Мы что, в «Угадайку» играем? Ну ладно… Айзекс? — Иниас… — вздыхает Кастиэль. — Так значит, почтенный майор! Он что… — Майор Айзекс тут ни при чем, Иниас, но это не значит, что кто-то… — Как насчет Винчестера? Кастиэль колеблется. — Нет. Иниас молча смотрит на него. — Нет, Иниас. Дружелюбно хлопнув Кастиэля по плечу, Иниас говорит: — Малыш, ты — сила природы и любовь всей моей жизни, но если ты мне соврешь, я насру в твой окоп. Ну-ка признавайся: он просто как обычно говнюк, или все хуже? Потому что я всегда могу… Кастиэль дергает плечом, чтобы стряхнуть его руку, и бросает на него резкий взгляд. — Он ни при чем, отстань. — Очень жаль. Во мне за четыре дня накопилось много дерьма, так что окоп твой будет… — Иниас, прекрати уже, а?! — огрызается Кастиэль. Он не собирался выходить из себя, но, прежде чем он успевает смягчить свою реакцию следующей фразой, он замечает, как Иниас, вздрогнув, выпучивает на него глаза со смесью растерянности и неверия. Несколько мгновений они молча смотрят друг на друга поверх полузаконченной песочной карты. Наконец Иниас спрашивает: — Кас, что ты натворил? Кастиэль отводит взгляд. Он подтягивает к себе карту Пеи-де-ла-Луар. Иниас наклоняется ближе. — Кас?.. — Что? — спрашивает Кастиэль низко и угрюмо. — Да ты шутишь, — произносит Иниас ровно. — Кас… — Да ерунда это, Иниас, честное слово, я просто… — Что ты натворил — ты же не… — Конечно нет! — выпаливает Кастиэль и оглядывается через плечо проверить, нет ли кого в зоне слышимости. Но все чисто. Он поворачивается обратно к Иниасу, избегая его взгляда. — Мы не… почти, но нет… — Черт, Кас, это же… — Я его остановил! — яростно шипит Кастиэль. — Это почти случилось, но я его остановил, и ничего не было. Доволен?! Иниас стягивает каску и чешет макушку. — Боже, я не знаю, что и сказать… То есть я шутил, конечно, пару раз на эту тему, но я не думал, что вы на самом деле… черт. — Он смотрит на Кастиэля, подняв брови с выражением, близким к отчаянью. — Ты же знаешь, что я шутил, да? Я только дурака валял, ты же понимаешь… Кастиэль не знает, должно ли от этого стать легче. Если и должно — не становится. Слова Иниаса задевают его, но он проглатывает чувство уязвленности и несправедливости: он больше не ребенок, у него толстая кожа, и он уже свыкся с тем фактом, что он насмешка общества. Он стискивает зубы. — Иниас, — перебивает он. — Не надо. Пожалуйста, не надо… — Не надо чего? — Не надо… говорить того, что ты собираешься сказать. Я не знаю, почему так делаю, я не знаю, что со мной не так, — оправдывается Кастиэль — хотя это не совсем правда. Он прекрасно знает, что с ним не так. Не так с ним то, что где-то в процессе вылепливания его от макушки до кончиков пальцев Бог соскучился и решил пошутить, и сделал его чертовым гомосексуалом. К этому все сводится: к тому, что его влекут мужчины, а Дин — невыносимый соблазн с томным взглядом и языком, как помело, и Кастиэль ничего не может с собой поделать. Иниас смотрит на него со смесью грусти и жалости. Несколько мгновений он ничего не говорит, а когда заговаривает, его голос звучит тихо: — Ты знаешь, что нельзя этого допускать. Кастиэль усмехается без ноты юмора. — Поздно. Что есть, то есть. — Я не об этом — ты понимаешь, о чем я. Кастиэль отводит глаза. — Тебе нравится этот парень, малыш. Кастиэль усмехается. — Как он может мне не нравиться: он — старший медик роты. — Кас, я серьезно. — Иниас наклоняется ближе, повернув голову так, чтобы не вызывать подозрений — чтобы издалека казалось, будто они обсуждают карту. — Пожалуйста, не делай этого. И не потому, что мне это не нравится, или, там, ты не нравишься таким, какой ты есть, — я правда думаю, он хороший парень и вы друг другу подходите, но… пожалуйста, не делай этого больше. — Мы ничего и не делаем, — отвечает Кастиэль несколько уныло, вспоминая неудавшееся свидание в караульном пункте. Не обращая внимания на его слова, Иниас продолжает: — Это не бал дебютанток, Кас, понимаешь, это война, — и Кастиэль ненавидит его за эти слова. Есть в них что-то снисходительное: как будто Кастиэль — какой-то наивный идеалист с романтическими воззрениями, как будто он когда-либо смотрел на свою личную жизнь и склонности с чем-то кроме стыда. В нем вскипает гнев. Он хочет оттолкнуть Иниаса, велеть ему проваливать к черту, крикнуть, что тот понятия не имеет, о чем говорит, и представить себе не может, каково это… Но Кастиэль не делает этого, потому что в конечном итоге Иниас — это все, что у него есть. Он проглатывает обиду. — Не волнуйся, — отвечает он без выражения, глядя в карты. — Все под контролем. Я знаю, что он помеха и обуза, и я не впутаюсь ни во что, что ставит под угрозу командование ротой. Я все прекрасно понимаю. Фраза выходит заготовленной и фальшивой, и Иниас смотрит на него так, словно не верит ни единому слову. Кастиэль и сам не уверен, что это правда.

12 августа 1944 г.

Кастиэль созывает офицеров в кружок для брифинга. Те опускаются на колено, достают блокноты. — Слушайте меня, — говорит им Кастиэль. От штаба полка в батальон пришло известие, что со дня на день рота выдвинется на юго-восток в направлении Бреста. Там враг удерживает прибрежную базу подводных лодок — последний стратегический оплот на пути сил союзников, освобождающих побережье. Это крайне сложная цель — Кастиэль предвидит тяжелую осаду и бойню, — но сначала нужно туда добраться. — Командиры взводов уже в курсе, что наша следующая цель — Брест: приморский город в двухстах милях отсюда. 29-я дивизия будет там в полном составе вместе с большей частью восьмого корпуса. Также прибудет 6-я дивизия и бронетехника, и, как мне сказали, можно ожидать поддержку с воздуха. — Кастиэль серьезно смотрит на офицеров. — Это будет операция серьезнее Сен-Ло, так что убедитесь, что люди готовы. К счастью, выдвигаемся туда мы только через несколько дней, так что время подготовиться есть. Командирам взводов — возобновить регулярную физподготовку роты начиная с половины седьмого утра завтра. Алистар, скоординируйте расписание с офицерами столовой. К двадцати ноль-ноль мне нужны будут отчеты о физической форме войск: список всех отстающих и не справляющихся, чтобы мы учли это при реорганизации и не теряли целое отделение по вине одного подвернувшего ногу неделю назад — это ясно? Вирджил, проследите, чтобы рапорты были подготовлены вовремя. Сержант Мастерс, от вас мне нужен полный перечень пайков, боеприпасов, снарядов и прочего снабжения к полудню… давайте к двенадцати тридцати. Лафитт, от вас — список всех имеющихся на данный момент травм. Скоординируйтесь с лейтенантом Вирджилом, у которого будут отчеты с физподготовки. — Есть, сэр. Кастиэль смотрит на офицеров. — Вопросы? Иниас поднимает руку. — Уоллас? Иниас вытягивает одну ногу перед собой. — Эти штаны меня полнят? Кастиэль закатывает глаза, остальные офицеры смеются. Лафитт демонстративно осматривает Иниаса, состроив гримасу. — Вопросы у кого-то кроме Уолласа? — спрашивает Кастиэль. — Нет, сэр, — подает голос Эстер. Остальные тоже качают головами. — Тогда все, вы свободны. Офицеры встают, разминая затекшие ноги, и отправляются выполнять свои обязанности. Иниас игриво толкает Кастиэля в плечо. — Ну же, малыш, я смешно шучу! — Не смешно, — отвечает Кастиэль. — Будь поулыбчивей. Долой хмурый вид! Выше клюв! Кастиэль поднимает брови. — Прошу прощения? — Не тот клюв… У Бредбери и так моральная травма, так что тот клюв лучше держи в штанах, — соглашается Иниас и уворачивается от подзатыльника. — Прочь с глаз моих, кошмар! — прикрикивает на него Кастиэль, силясь не улыбнуться, но, когда Иниас вскакивает, грациозно увернувшись от еще одной попытки Кастиэля его достать, не сдерживает улыбки. Иниас явно доволен. — Ну вот. Так-то лучше. Поработай над тем, чтобы сохранять такой вид — усмехайся время от времени. Это звук, который издают люди, когда им хорошо. — Ладно, — обещает Кастиэль с улыбкой. Про себя он гадает, как может быть хорошо тому, кто ведет роту на войну, но вслух этого не произносит. Он лишь смотрит, как Иниас направляется прочь по улице беспечно прогулочным шагом в поисках, к кому бы еще пристать. Улыбка пропадает с лица Кастиэля. Уже не в первый раз и наверняка не в последний он задается вопросом, почему не Иниаса назначили командиром роты. Однако размышлять об этом бессмысленно. Кастиэль с решимостью выдыхает и настраивается на остаток дня, мысленно перебирая список дел: срочных, затем важных, затем неважных, но необходимых. Для начала нужно наведаться в командный пункт батальона. Он встает, собираясь направиться по главной улице к штабу, но вместо этого сталкивается лицом к лицу с сержантом Винчестером. От неожиданности Кастиэль отшатывается. — Дин… — произносит он — слово выскакивает нечаянно, и он тут же чувствует, как вспыхивает лицо при мысли, что кто-то мог услышать. Он напоминает себе, что офицерам разрешается обращаться к подчиненным по имени в подобающих обстоятельствах. Иниас делает так постоянно. Кастиэль сглатывает. Дин приветственно приподнимает подбородок. — Сэр. Мне послышалось, или лейтенант Уоллас рассуждал о вашем клюве? — Вам послышалось. — Кастиэль оглядывает его с головы до ног, оценивая его уверенную позу: широко расставленные ноги, изгиб улыбки, дерзкий наклон головы. Перерыв вдали от фронта пошел Дину на пользу. Он как следует умылся впервые за последние недели, в его волосах вода: он явно постарался вымыть из-под каски грязь и камуфляжный крем, и волосы теперь торчат взлохмаченными клочьями. Забрызганную кровью армейскую куртку он сменил на свежую рубаху, и руки его в кои-то веки чисты. Он выглядит хорошо с этой кривой самоуверенно-заносчивой ухмылкой на лице. Кастиэль хочет его тут же, но за мгновением горячечной безответственности приходит воспоминание о разговоре с Иниасом. Кастиэль стискивает зубы. — В чем дело? — Ну-у… — начинает Дин, бесконечно растягивая слово, и поворачивает голову к плечу, чтобы незаметно бросить взгляд за спину. Кастиэль знает, зачем он пришел. Но в голове звучат слова Иниаса, и Кастиэль отвечает: — Нет. Это непозволительно и опасно, и делать этого нельзя. Его могут раскрыть, могут уволить. Это недопустимо. Это отвлекает его и может стоить жизней всей роте, это безответственно, грязно, неприемлемо. Его мать воспитала его лучше. Он думает о матери, об Иниасе и о прохладном на ощупь распятии под рубахой. Дин недоуменно моргает. — А что? — Нет, — повторяет Кастиэль тверже. — Сэр… — Не заставляйте меня повышать голос, Винчестер. Я сказал нет. Дин досадливо выдыхает и на мгновение отворачивается. Он прикусывает нижнюю губу, и Кастиэль намеренно избегает смотреть на его рот. — Сэр, это из-за того, что я сказал? Кастиэль вздыхает. — Винчестер… — Потому что, честное слово, сэр, я ничего не имел в виду: это… случайно вышло, ладно? Ляпнул, не подумав… — Мы больше этим не занимаемся, — прерывает его Кастиэль. Несколько мгновений Дин молча смотрит на него в сероватом свете пасмурного вечера. Глаза у него медно-зеленые. Трудно удерживаться, чтобы не поцеловать его. Кастиэль собирает в кулак всю волю, сжимает губы и смотрит на Дина. — Но… я не понимаю… — наконец говорит тот. — Вам и не надо понимать. — Но… — Тут и нечего понимать, — продолжает Кастиэль, думая, прямо пока произносит эти слова, о том, каким мягким, теплым и зовущим выглядит приоткрытый в замешательстве рот Дина. Кастиэль оглядывается, чтобы убедиться, что рядом никого нет. — Мы больше этим не занимаемся. Я ясно выражаюсь? Плечи Дина поникают. — Ясно, сэр. — Вот и хорошо. — Кастиэль смотрит на него и, откровенно говоря, ожидает от него большей свойственной ему напористости. Тот факт, что Дин даже не спорит, несколько обескураживает. — Хорошо, — повторяет Дин. Кастиэль вздыхает и улавливает в воздухе его аромат: простое армейское мыло, следы морфия на одежде, слабый солоноватый пот кожи. Кастиэль хочет его. — Тогда у меня больше ничего, сэр, — говорит Дин несколько смущенно, но без раскаяния в голосе. Кастиэль ненавидит его за это. — Вы свободны, сержант. Дин кратко кивает вместо салюта, медленно отворачивается и уходит в направлении первого взвода — по всей видимости, искать своих приятелей. Глядя ему вслед, Кастиэль мучится чувством, что поступил неправильно, — хотя он прекрасно знает, что отказать Дину — не просто лучший выход, но единственный выход. Он снимает каску и прочесывает рукой волосы. Принимая душ в тенте, установленном рядом со штабом батальона, он обратил внимание, что волосы отросли, но поделать с этим в данный момент ничего нельзя. Кастиэль заходит в командный пункт, забирает рапорты, которые понадобятся ему для административной работы позднее, и направляется дальше по узким усыпанным щебнем улочкам. Он не знает, куда бредет, пока не оказывается у входа в маленькую церковь, и тогда чувствует, что уже не свернуть. Он заходит внутрь. Потолок пробит снарядами в двух местах, и на покрытый пылью алтарь капает вода. В глубине Христос на кресте упал со стены и лежит лицом вниз в кучке кирпичной пыли. Кастиэль опускается на колени и молится. «Отче наш, Иже еси на небесех, да святится имя Твое. Да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя…» Он остается на коленях до тех пор, пока не начинают ныть ноги и тело не охватывает ледяной холод, поднимающийся от каменных плит. Он молится молча, беззвучно шевеля губами, прося прощения за то, что сотворил, и, только повторяя «Отче наш» в последний раз, произносит заключительные строки вслух: — …и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго. Никогда в жизни еще он не страдал от подобного искушения.

16 августа 1944 г.

Кузов грузовика подпрыгивает на шатких осях от выбоины на дороге, и Кастиэль просыпается. Он несколько мгновений сонно вглядывается в темные силуэты вокруг, силясь вспомнить, где он. Во мраке ночи видны два тлеющих огонька сигарет — Кастиэль сосредотачивается на них, пока привыкают к темноте глаза. Он узнает фигуры служащих первого взвода: Дина Винчестера, Чарли Брэдбери, Энди Галлагера… Оглянувшись, чтобы посмотреть, к кому он привалился во сне, Кастиэль видит рядом с собой ухмыляющегося Джо Харвелла. Кряхтя, Кастиэль садится прямо и ощущает на щеке влажное пятно, несомненно растекшееся и на плечо Харвелла. — Прошу прощения, капрал… Как ни унизительно уснуть на плече своего младшего офицера, Кастиэль особого стыда не испытывает. В последние дни он плохо спит, и сам не понимая почему, поэтому любая возможность вздремнуть — это счастье, на чьем бы плече она ни выдалась. — Ничего страшного, сэр, — отвечает Харвелл, лениво касаясь пальцем виска в намеке на салют. — Мы не хотели вас беспокоить, — поясняет Галлагер в оправдание за попустительство в неловкой ситуации. Бредбери поддакивает: лейтенанту явно нужен был отдых. — Кроме того, — продолжает Галлагер, — вид у вас во сне прямо-таки ангельский. — Надо было попросить Бенни вас зарисовать, — произносит Дин с сигаретой в зубах. Взглянув на него, Кастиэль замечает, что вид у Дина неуверенный, даже нервный, как будто он сомневается, не перешел ли своим комментарием черту, проведенную Кастиэлем. — Он мог бы как-нибудь красиво изобразить углем… — добавляет Дин с дразнящей нерешительностью. Харвелл смеется. — Вот это я бы повесил в рамочку! Кастиэль садится прямее и разминает плечи до хруста в спине, от которого Бредбери морщится и издает давящийся звук. — Где мы? — спрашивает Кастиэль. Несколько дней назад они выдвинулись из Вира и теперь находятся на двухсотмильном пути к южному побережью Франции, где их ждет Брест с многочисленными вражескими войсками. Это долгое и некомфортное путешествие: люди едут в грузовиках вместе с техникой, с минимумом остановок по пути, и останавливаются в основном, только если от батальона приходит весть, что на дороге встречается требующая проверки позиция. К этому времени две трети Франции уже заняты силами союзников, но это не означает, что нигде не осталось немецких позиций, особенно с продвижением на юг, куда полки союзников еще толком не добрались. — Понятия не имею, сэр, — отвечает Харвелл. — Вероятно, во Франции, — шутит Галлагер, и Бредбери шлепает его по руке. Кастиэль тянется поверх ящика с боеприпасами к крылу тяжелой брезентовой ткани, скрывающему кузов грузовика от внешнего мира. Приподнять его на мгновение не опасно, так как внутри все равно тьма и потенциальные немецкие шпионы ничего не смогут увидеть. Воздух снаружи свеж и прохладен после дождя, так что больше похож на сентябрьский. Кастиэль вглядывается в темноту. Когда глаза привыкают, он видит длинную ленту дороги и поля по обеим ее сторонам: с одной стороны растут подсолнухи, с другой высажены какие-то низкорослые посевы, да стоят редкие каменные и деревянные постройки. Мир слабо освещен серебристо-белым светом неполной луны за тонким облаком, и Кастиэлю думается, что, если бы не война, здорово было бы тут жить: вдалеке от городской суеты, на своей земле. Быть может, он даже немного завидует здешним местным жителям. — Какие новости от метеоролога? — спрашивает Галлагер из глубины грузовика. — Метеорологи не сообщают новостей, — отвечает Кастиэль и садится на место, опустив брезентовую завесу. — Приятная ночь. Ясная. — Звучит романтично, — дразнит Бредбери. Харвелл на это громко усмехается, а Кастиэль бросает опрометчивый взгляд на Дина. Глаза Дина — уже на нем, но его взгляд рассеян, и, как только он встречается глазами с Кастиэлем, он тушуется и отворачивается к кабине грузовика. Кастиэль роняет взгляд на колени и занимает себя попыткой размять затекшие ноги. Харвелл выглядывает наружу мимо него. — Черт, и правда красиво там! Напиши-ка об этом! — подначивает он Бредбери. — Хватит этого «В страхе войны, в страхе кары Господней», больше… не знаю… романтики. Бредбери нервно усмехается. — Кому тут романсы-то писать? Кастиэль вытягивает одну ногу, затем вторую. Он вращает ступнями из стороны в сторону. Ботинки при этом скрипят, и он чувствует, как Дин снова то и дело поглядывает на него. Галлагер прочищает горло и поднимает руки, показывая, что требует тишины перед выступлением. Он начинает театральным тоном: — Хоть ночь и холод на дворе… мы едем из Ланривоаре… Чем зябнуть в сельской сей дыре… вернуться б нам в Ланривоаре. Бредбери начинает смеяться. Харвелл снисходительно глядит на Галлагера. — Отвратительно. — Что-о?! Да ладно, поэма — в рифму же! — Не думаю, что повторять дважды одно и то же слово считается за рифму, — сухо замечает Кастиэль. Дин издает смешок, краткий и громкий, и Кастиэль неодобрительно смотрит на него. Дин уж слишком очевиден, при том что замечание было даже не смешное, — но солдаты, похоже, не обращают внимания. Дин даже не смущен своим неуместным выпадом: он как ни в чем не бывало наклоняется вперед и объявляет, что это напоминает ему об анекдоте, которым недавно поделился в письме его брат. Кастиэль прислушивается: большинство анекдотов Дина уж слишком вульгарны непристойны, но тот, что рассказал Сэм Винчестер, вероятно, приемлем. — Короче, собираются четыре друга на встрече бывших одноклассников, — начинает Дин и обводит взглядом солдат в грузовике, чтобы убедиться, что все слушают. — И вот один уходит в сортир — но другие не будут же молчать только потому, что его нет. И они обсуждают, у кого чего добились сыновья. Кастиэль невольно засматривается на рот Дина. — …и второй говорит: «А как вам это: мой сын так успешен, что у него свой автосалон, и он подарил другу спортивный Хили…» Мысли Кастиэля сами собой оказываются на запретной территории. Он тяжело сглатывает и заставляет себя сосредоточиться на истории, которую рассказывает Дин. Не время думать о том, как краснеют губы Дина под поцелуями и укусами; определенно не время думать о теплой влаге его рта, о тяжести его тела, когда Дин прижимает Кастиэля к ближайшей стене и вжимается в него так, словно готов взять его здесь и сейчас. Солдаты вокруг смеются. Кастиэль пропустил кульминацию шутки и понимает, что даже за деньги не смог бы воспроизвести ни единого слова, но чувствует упавший на него взгляд Дина. Кастиэль отрывается от его губ и выдавливает тихую запоздалую усмешку. Дин хмурится, слегка надув губы в замешательстве, и все, о чем может думать Кастиэль, это что он хочет чувствовать на себе эти губы. Хочет на себе его грубые, шершавые ладони. Хочет вновь ощутить, как поддаются бедра Дина, когда Кастиэль берется за его ремень, как он шумно выдыхает и… — нужно остановиться. Кастиэль пересаживается, сменив позу — которая превратилась одновременно в слишком неловкую и слишком откровенную. Пытаясь прогнать прилив жара в паху, он нащупывает в куртке портсигар. Он возится с крышкой портсигара, мысленно перебирая список всего, что его не возбуждает, — майор Сингер, лошади, подгнивающее мясо в просроченных пайках, — и чертыхается про себя, обнаружив, что портсигар пуст за исключением окурка, оставшегося с катера через Ла-Манш. Кастиэль захлопывает портсигар. — Ни у кого не найдется сигареты? Бредбери лезет в карманы штанов. В ожидании Кастиэль рассеянно ковыряет помятый угол портсигара в кармане, повторяя про себя, как мантру: «Не думай о Дине, не думай о Дине». Однако, прежде чем Бредбери находит свой портсигар, сигарету протягивает Дин. Кастиэль не обращает на него внимания. Он выжидательно смотрит на Бредбери. — Сэр, — обращается к нему Дин — так что игнорировать его становится невозможно. Капрал Харвелл легонько толкает Кастиэля в плечо, привлекая его внимание. — У дока есть. — Он кивает на Дина. Кастиэль поворачивает голову, словно только заметил, и неохотно протягивает руку за сигаретой. Несмотря на попытку забрать сигарету быстро и без излишнего контакта, его пальцы отчего-то все равно задевают пальцы Дина, и вся выдержка Кастиэля летит прахом: сердце замирает, как у школьницы, которую пригласили на выпускной бал. — Спасибо, — бурчит он. Он закуривает и затягивается. Дин не сводит с него глаз; Кастиэль старается не замечать. Он не дает себе права поразмышлять, что означает этот взгляд: профессиональный ли он или просто дружеский, есть ли в нем страсть. Кастиэль выпускает дым.

17 августа 1944 г.

Несколько дней спустя идущая на юг колонна машин с солдатами 116-го полка постепенно замедляет ход и наконец перестает двигаться совсем. Двигатель грузовика, в котором находится Кастиэль, еще какое-то время урчит под ними, сообщая ложное чувство безопасности, но затем глохнет. Кастиэль поднимает голову, нахмурившись. — Почему мы остановились? — спрашивает Эш Лоуэлл, замерев с ложкой у рта. Днем кузов открыт, и Кастиэль встает со скамьи, чтобы посмотреть, что происходит за бортом машины. Снаружи не заметно никакого движения за исключением солдат, с любопытством выглядывающих из грузовиков. Но дальше по дороге, впереди колонны, Кастиэль замечает плотный столб темного дыма, поднимающегося от земли. — Что-нибудь видно, сэр? — спрашивает снизу рядовой Тран. Кастиэль щурится, прикрыв рукой глаза от солнца. В последние дни облака, затягивавшие небо, рассеялись и уступили место удушающей летней жаре и яркому свету, жгущему глаза при взгляде вдаль. — Кажется, там что-то горит. Что-то происходит впереди колонны. — Может, один из грузовиков Авель закипел? — предполагает Тран. Эш фыркает в паек. — Так им и надо. Улыбка трогает губы Кастиэля, но тем не менее он волнуется. Из-за одного сломавшегося грузовика вся колонна не встала бы: что-то там не то. В конце концов от батальона прибегает посыльный с сообщением, что Кастиэля ждут впереди, у грузовика, в котором едет майор Сингер. Там он встречается с другими командирами для брифинга и с удивлением замечает, что майор Айзекс весь в грязи и какой-то саже. Оказывается, грузовик, шедший впереди колонны и везший с десяток ящиков боеприпасов и младшего офицера артиллерии, подорвался на мине. Грузовик сгорел, офицер погиб. Это удар по роте Авель, но Кастиэль чувствует лишь облегчение от новости, что это не Бейкер. Оповестив всех о том, что произошло, Сингер передает слово майору Кэмпбеллу для брифинга о дальнейших действиях. После этого собравшихся офицеров распускают, приказав организовать патрули во всех направлениях на случай, если за ними наблюдает противник, пока штаб батальона расчищает дорогу. Кастиэль идет от грузовика к грузовику, постукивая по бортам костяшками пальцев и созывая Вирджила, Эстера, Иниаса, Алистара и сержанта Мастерса в пустой грузовик, чтобы рассказать им, что случилось, и обсудить план. — Штаб не знает точно, свежая это мина или оставшаяся от прошлых маневров немцев, — добавляет Кастиэль, объяснив про мину и грузовик с боеприпасами, и про то, как немыслимо долго батальон собирается проверять безопасность дороги. — Но, если это не случайность, к северо-западу от нас находится лесистая местность, а в двух милях к востоку — деревня. И там, и там могут скрываться позиции врага. Так или иначе, батальон вызывает саперов, чтобы расчистить путь, и, пока они не прибудут, мы никуда не двинемся. Так что пока патрулируем в сторону деревни. — Кастиэль обводит взглядом офицеров и разворачивает карту, чтобы показать им план. — Чарли, Дог и Изи берут на себя леса, а мы работаем вместе с Фокс: Фокс идет дорогой через эти поля, Бейкер — правым флангом. Он проводит указательным пальцем по контурам окрестных возвышенностей. — Вот это здание у нас будет первой точкой встречи. Потом первый и второй взводы обойдут коровники с этой стороны, срежут вот здесь и пройдут этой дорогой к деревне. Третий и четвертый продолжат идти вперед, очистят пару складов и сараев, расположенных по этой линии, и финальная встреча произойдет здесь, в этом кармане — так у нас будет укрытие со стороны деревни. Если наткнетесь на врага где-то до деревни, просто отходите к предыдущему месту встречи: узнав, с чем мы имеем дело, мы дальше спланируем соответственно. — Он поднимает глаза, сурово глядя на офицеров — в особенности на Эстера, которого порой тянет на излишний авантюризм: — И это приказ, а не рекомендация. Я понимаю, что это лишь рядовая разведка, но нам не нужны жертвы из-за того, что кто-то не отнесся к ней с должной серьезностью. Это ясно? Эстер хмурится на этот намек в его адрес. — Да, сэр. — Хорошо. Собирайте людей: чтобы через пять минут все были здесь, построены клином и готовы выдвигаться. — Кастиэль вытягивается по стойке смирно вместо салюта и кратко кивает. — Вольно. Солдаты Бейкер оставляют снаряжение в грузовиках колонны и, взяв с собой лишь обвязки и оружие, ждут, опустившись на колено на высохшей под солнцем земле, готовые выдвинуться. Кастиэль стоит впереди строя, скрестив на груди руки и ожидая, пока пара артиллеристов разберется в своих сумках. — Не торопитесь, рядовой, — обращается Кастиэль к одному из них с сарказмом. Закатив глаза, он отворачивается, и его взгляд падает на Дина Винчестера, присевшего в конце строя. Во взгляде Дина чувствуется мрачный накал, отчего у Кастиэля внутри все нервно сжимается. Во рту ни с того ни с сего становится сухо, в груди тесно. Он хмурится на Дина. — В чем дело? — задает вопрос Кастиэль. — Простите, сэр, — отвечает Дин, но вид у него ничуть не раскаивающийся. Вид у него такой, словно он хочет затолкать Кастиэля в ближайший укромный угол и облапать там грубо, упоенно — и мысли Кастиэля тут же оказываются не там, где должны быть. Он чувствует жар румянца на шее. Он отрывает взгляд от Дина и смотрит в строй, туда, где рядовой Гарднер и еще один артиллериец из четвертого взвода поправляют обвязки. — Вы закончили, рядовые? — подчеркнуто спрашивает Кастиэль. Они наконец выдвигаются на восток. Рота разделяется один раз, потом снова дальше по дороге. Кастиэль отправляется с первым взводом. Они уверенным темпом продвигаются вдоль края поля грязных подсолнухов, обративших к земле свои увядающие коричневые лики. Солдаты медленно переводят дула винтовок из стороны в сторону в поисках опасности. Наконец они добираются до складов прямо по курсу. Рядовой Зеддмор вскрывает их, разбивая окна прикладом и швыряя внутрь гранаты, разносящие в клочья то, что осталось внутри. Склады пусты, не считая нескольких холщовых мешков с подгнивающими фруктами, и на пути к следующему пункту сержант Лафитт заставляет солдат ускорить шаг. Подсолнухи сливаются с желтым рапсом и растворяются в низкое коричневатое поле, испещренное холмиками грязи без каких-либо признаков жизни. Первый взвод осторожно пересекает поле по диагонали. — Что это за говно, как думаете? — заговаривает Кевин Тран, когда сержант Миллиган подворачивает ногу на камне и спотыкается. — Коровье, наверное, — выдвигает предположение Миллер. — Да не буквально, придурок. Я имею в виду, что это растет? — Не знаю, помидоры. Зеддмор закатывает глаза. — Ну ты тупой, Макс. Помидоры на деревьях растут. Первый сержант Марк Мастерс и сержант Миллиган удивленно переглядываются. Мастерс находится первым: — Ты шутишь? Кастиэль силится не смеяться. Однако в этот момент его внимание привлекает глухой звук артиллерийского выстрела, и он инстинктивно приседает. Остальные умолкают и следуют его примеру. Мир снова погружается в тишину: снаряд так и не прилетает. Кастиэль хмуро оборачивается к младшим офицерам. — Лафитт! — зовет он и дергает головой, давая сержанту сигнал подойти. — Это из деревни или позади нас? — C тех пор, как в день высадки рядом разорвался снаряд, слух Кастиэля временами подводит его, и он не доверяет себе в подобных суждениях. Бенни морщит нос. — По-моему, из деревни, сэр… но с другого ее конца. С той стороны, где Фокс. — И мне так показалось. Дайте мне Фокс на связь. Обстрел начинается снова, столь же далекий и нерегулярный. Рядовой Понд прибегает с капитаном Лафейсоном на линии, усмехающимся через статику: «Да, это нас обстреливают, но как-то… не сказать, что закидывают. Или сдерживаются, или… может, людей у них мало? — Еще одна усмешка. — Видать, кризис. Прием». Кастиэля порой раздражают неортодоксальные методы Габриэля как в бою, так и в общении, но информация ценная, и он за нее благодарен. Воссоединившись с остальной частью роты в финальном пункте перед холмом, поднимающимся к деревне, Кастиэль осматривает местность. — Алистар, отведите четвертый взвод к той лощине, где рухнула конюшня, обоснуйтесь там и ждите координат для артиллерии. Уоллас, второй взвод пойдет вокруг правого фланга. Первый и третий пойдут в быструю атаку по главной дороге: разделяйтесь на отделения, как только будет укрытие, и рассеивайтесь по улицам, пока не обнаружите, где эти ребята и чем вооружены. Докладывайте назад об увиденном, и я передам команды четвертому взводу. Вопросы? — Нет, сэр. Они взбираются на холм; Кастиэль следует за третьим взводом. Благодаря крутизне склона и расположению деревенских построек, из центра деревни их не видно до тех пор, пока они не достигнут вершины. Поэтому поднимаются они быстро и, как только грунт под ногами сменяется старыми гладкими камнями мостовой, разделяются по центру и бросаются в укрытия. Вражеские орудия грохочут, не переставая, и Кастиэль не проверяет, в его роту они целятся или в Фокс на другом конце деревни, — он бежит. Эстер разбивает третий взвод на четыре отделения, и те исчезают в узких переулках. Кастиэль следует за одним из отделений, пока не находит укрытие, откуда можно оценить ситуацию и потенциальные позиции врага. Теперь Кастиэль видит, о чем говорил по рации Габриэль. Деревня не целиком под обстрелом. Слышны спорадические очереди тяжелой артиллерии и неустанный треск пулемета, но они фокусируются на одном участке за раз, что подсказывает Кастиэлю: численность врага невысока. Немцев слишком мало, чтобы представлять угрозу целому полку, остановившемуся в нескольких милях по дороге, но они наверняка доложат немецким войскам в Бресте, что, в свою очередь, обернется большими проблемами. Поэтому и речи идти не может о том, чтобы отойти назад к батальону для обсуждения ситуации. По дороге справа от Кастиэля проходит часть первого взвода, и он следует с нею на запад в попытке подобраться ближе и точнее вычислить позицию врага, не попав под обстрел. Они врываются в заколоченный склад, пробираются сквозь него и выскакивают с другой стороны; высыпают на дорогу и бегут вдоль старого каменного амбара к перекрестку, где в последний раз видели второй взвод. Однако, прежде чем они успевают добраться туда, раздается глухой ритм ударов немецкого орудия, выплевывающего снаряды, и Кастиэль в панике отступает, неуклюже путаясь в ногах в попытке развернуться на ходу и крича: — В укрытие — ложись, ложись!.. В землю ярдах в десяти позади Кастиэля со взрывом врезается снаряд, но он помнит, что выстрела было три, один за другим: два других сейчас догонят первый. Кастиэль бежит. Он виляет вправо и влево отвлекающим зигзагом и ныряет за низкое препятствие из мешков с песком у стены амбара, как раз когда падает следующий снаряд, усеивая мостовую шрапнелью. Кастиэль вжимается в стену и переводит дух. Он слышит стук треноги миномета о землю за долю секунды до выстрела — порождающего резкий хруст, словно снаряд попал не по булыжнику, а по стеклу. Кастиэль разворачивается на корточках, чтобы выглянуть из-за угла здания. Он смутно припоминает замеченный на подходе антикварный магазин с выбитыми витринами, полный стекла и керамики, и, выглядывая на улицу, прикидывает, какой должна была быть траектория выстрела в ту точку. Похоже, источник он вычислил. Он снова прячется за стену и оборачивается к ближайшему отделению первого взвода. — Харвелл! — кричит он, прижимаясь к стене, когда мимо свистит еще один снаряд и, врезавшись в мостовую, поднимает в воздух осколки камня и брызги грязи. — Дайте мне бегуна! Харвелл окликает кого-то через плечо. Через мгновение, пригнувшись в страхе обстрела, прибегает рядовой Садовски и едва не врезается в стену здания позади Кастиэля. — Сэр? — За углом дом с зелеными ставнями слева от дороги — у него веранда с высокой деревянной оградой, там у вас будет укрытие, — говорит ему Кастиэль, жестом головы показывая, что парень должен наклониться мимо него, чтобы увидеть. — Видите? Хорошо — за домом переулок: мне нужно, чтобы вы его проверили — там предположительная локация вражеской артиллерии. Я вас прикрою. Ясно? Садовски неуверенно кивает, и у Кастиэля мелькает мысль о том, уж не первая ли это его перестрелка. Он хлопает Садовски по плечу, кричит «Вперед!» — беззвучно за ударом очередного снаряда, — и Садовски неуклюже выбегает на дорогу. Кастиэль поворачивается на колене, следуя за ним дулом винтовки, щелкает предохранителем и делает десять выстрелов вперед него, дыша ровно и отсчитывая между ними по две секунды. Садовски виляет из стороны в сторону, пригнув голову, заскакивает на ступени веранды по ту сторону дороги и ныряет за ограждение, скрывшись из виду. Кастиэль поднимает ствол винтовки, убрав палец со спускового крючка, и ждет новостей. Садовски все не видно, и, когда уже начинает казаться, что с ним что-то случилось, между балюстрад мелькает его лицо. Он быстро показывает Кастиэлю жестами: одна 88-миллиметровая пушка, двое зенитчиков, один пулеметчик, один стрелок. Кастиэль кратко кивает в знак благодарности и отворачивается к первому отделению. — Харвелл — ко мне! — кричит он и резко взмахивает рукой к макушке, так как понимает, что голос тонет в треске пулеметной очереди и неравномерных ударах зенитки. Джо подбегает, приседает рядом с Кастиэлем и поправляет пальцем каску, съезжающую на глаза. Для того, чтобы застегивать ремешок под подбородком, слишком жарко. — Займите этот угол и готовьтесь открыть огонь по тому углу: позиция врага сразу за ним. — Кастиэль указывает через мощеную улицу. — Они прямо за тем домом. Постарайтесь привлечь их огонь на себя, но отступайте, если натиск слишком силен — ясно? — Да, сэр! — кричит в ответ Харвелл, и Кастиэль не ждет исполнения приказа. Он отталкивается рукой от стены и бросается через дорогу в направлении остальной части первого взвода, оставшейся по ту сторону перекрестка. Одной рукой прижимая к груди винтовку, другой придерживая на макушке каску, он бежит по неровным камням мостовой. Однажды он уже подвернул ногу во время атаки и не хочет, чтобы это случилось снова, особенно сейчас, когда у него в голове сотня проблем: отделение Харвелла позади, отделение сержанта Лафитта где-то впереди, а остальная рота вообще бог знает где в пути. Он бежит так, что горят икры, и дыхание выходит рваным, но замедляться нельзя: вокруг по камням и кирпичу клацает пулеметная очередь, и сзади слышны жадные глотки зенитки. Кастиэль берет левее, огибая угол по широкой дуге и направляясь туда, где в последний раз видел второй взвод. Что происходит дальше, он и сам не понимает, но все кругом вдруг замирает в тишине. Земля уходит из-под ног, вокруг чувствуется вибрирующее затишье, волной отдающееся во всем теле, — и он приземляется на мостовую, сильно ударившись головой о камень. Следующее, что осознает Кастиэль, это пыль и кровь перед глазами и невыносимую боль в голове. Кажется, будто череп неравномерно дергается. Нет, равномерно: он пульсирует, и пульсирует, и пульсирует — и по этой пульсации Кастиэль понимает, что еще жив. Он моргает. Он бежал, кто-то кричал, и потом он очнулся на земле. Кастиэль силится вспомнить, как пошевелить руками, как подставить их под себя, чтобы сесть, как вдруг чья-то рука хватает его за куртку и поднимает в сидячее положение. Издалека раздается голос: — Сэр, вы меня слышите? Сэр? Лейтенант, вы в порядке? Вы в порядке? Вы в порядке? — Голос звенит в голове Кастиэля, как колокол, и он морщится. — Я не знаю… — Кастиэль собирается как-то закончить эту фразу, но умолкает, потеряв мысль. Чувство такое, будто голова вот-вот сползет с шеи, как мамино дрожащее желе с тарелки, но Кастиэль делает усилие, чтобы удержаться в сидячем положении, и поднимает глаза. Перед ним оказывается лицо Дина. Он не помнит, что произошло или даже где он, но он помнит Дина. Прохладные мозолистые руки чувствуются на его лице, тянут за то и это — с одной стороны лица сильно щиплет, и, когда Дин убирает руки, на них видны пятнышки крови. Дин осторожно поднимает брови Кастиэля, заглядывает ему в глаза. Вдалеке слышны взрывы, и Кастиэль спрашивает вслух, фейерверк ли это. Он не уверен, не спит ли. Не снится ли ему это все. — Вы здорово приложились головой, — сообщает Дин откуда-то из тумана, заполонившего сознание Кастиэля. — Думаю, ничего серьезного, — я позже как следует вами займусь, но пока мне надо оставить вас где-то в безопасности. Идти можете? — Дин… — произносит Кастиэль. — Я, сэр. Не волнуйтесь. Давайте-ка, вы можете идти? Кастиэль уцепляется за обвязку Дина, и когда Дин взволакивает его на ноги, события понемногу начинают возвращаться к нему. Вторжение в оккупированный Вир. Пара рядовых из первого взвода, смеющихся над какой-то шуткой. Скверный привкус во рту при мысли о том, что он касается Дина так — или иначе — на виду у всей роты. Может быть, это просто кровь на языке. Он слабо отталкивает Дина в грудь. — Не надо, Дин, я в порядке… Его тошнит на мостовую. — Да-да, вы в полном порядке — давайте… — Дин обнимает Кастиэля за талию и свободной рукой забрасывает его руку себе на плечи, заставив того зацепиться за обвязку спереди. Подхватив Кастиэля таким образом, Дин оттаскивает его из зоны опасности, и Кастиэль слишком дезориентирован, чтобы сопротивляться. Однако по пути к нему возвращается осознание того, что он командующий, он должен вести вперед роту, и он начинает вырываться из объятия Дина. — Пусти… пустите, мне надо… меня ждут, я должен… — Простите, лейтенант, но вы никуда не пойдете, — отвечает Дин подозрительно веселым тоном — может быть, оттого что в кои-то веки распоряжаться довелось ему и Кастиэль не в том состоянии, чтобы возразить. — Так доктор предписал. Вы идете со мной. Кастиэль ковыляет сбоку Дина. Тот на мгновение перехватывает его, чтобы поправить руку Кастиэля, сползающую с плеча. Кастиэль пытается заговорить снова, голосом, едва слышным за грохотом снарядов, врезающихся в бетон и разносящих стены домов: — Свяжитесь… скажите Вирджилу, он должен… он… — Не волнуйтесь, я ему сообщу. Дин не слушает протестов и без промедления затаскивает Кастиэля в какой-то укромный угол, где сажает его на землю, прислонив к стене. — Сидите здесь, хорошо, лейтенант? — говорит ему Дин. — Мне все равно, командир вы роты или сам Чингиз-Хан во плоти: вы остаетесь здесь, пока не прибудет транспорт от батальона и не эвакуирует вас обратно к колонне, ладно? — Он приседает прямо перед Кастиэлем и собирает в кулак его армейскую куртку, чтобы привлечь его внимание. — Хорошо? Обещаете мне? — Да, да, да, — ворчит Кастиэль, попытавшись отдернуться от Дина и едва не завалившись набок при этом. — Вы мне пообещали, сэр, — говорит Дин твердо, и его ладони оказываются на щеках Кастиэля, удерживают его голову, чтобы заглянуть ему в глаза. — Я вас знаю: дай вам волю, вы тут же рванете назад к роте, а сотрясение у вас такое, что вас тут же подстрелят в упор. И сидеть тут и нянчиться с вами я не могу, лейтенант. Так что оставайтесь здесь, будьте начеку и ждите, когда прибудет транспорт. Хорошо? Глаза Дина такие, такие зеленые. Кастиэль смотрит в них: на темное кольцо вокруг радужной оболочки, на вкрапления коричневого и желтого, на медленный взмах ресниц Дина, когда тот моргает, — рыжеватых и светлеющих к кончикам, — и приоткрытый рот Кастиэля сам собой произносит: — Дин… — Хорошо? — повторяет Дин с большим ударением. Если он и понимает, насколько эта сцена их компрометирует, он этого не показывает. — Хорошо, — бормочет Кастиэль. Большой палец Дина раз легонько пробегает по скуле Кастиэля, после чего Дин роняет руки и поднимется на ноги. Больше он ничего не говорит, но, убегая обратно на поле боя, оглядывается на Кастиэля через плечо — и Кастиэлю этого достаточно. С огромным усилием Кастиэлю удается держать глаза открытыми — во всяком случае, большую часть времени. Наконец из-за угла слышится рев двигателей и появляются тяжелые внедорожники с красными крестами на боках. Из кузова выпрыгивают люди и направляются к нему, и Кастиэль с облегчением выдыхает. Усталость пропитывает тело до костей, голова пульсирует так, что боль отдается в глазах, и больше всего на свете ему хочется спать. Он не должен, но ему хочется спать и хочется, чтобы Дин вернулся и был рядом. Он то приходит в себя, то проваливается в сон, и после нескольких подобных эпизодов отключки сонно открывает глаза в бескрайнее голубое небо. Первая мысль «Какого черта?» сменяется осознанием, что он лежит на носилках в кузове санитарного грузовика батальона. Это совершенно неприемлемая ситуация, и он решает уйти немедленно. Однако ноги не подчиняются ему, и, когда он наклоняет голову, чтобы осмотреть себя и понять, почему его собственные конечности сделались столь непослушны, мир в глазах качается, как за бортом корабля, и снова дает о себе знать тошнота. — Черт… — ворчит Кастиэль. Он роняет голову обратно на грубый брезент носилок и пытается вспомнить, как очутился в таком положении. Детали событий нечетки, но он помнит, как Дин взволакивал его с земли, и лицо с одной стороны опухшее и саднит, так что Кастиэль в состоянии вычислить, что произошло. В другом конце кузова видна высокая фигура, чьего лица Кастиэль не может разглядеть из-за тумана и желтых пятен перед глазами, но он узнает по осанке и легкому изгибу длинных ног, что это Дин. Из этого Кастиэль делает вывод, что перестрелка окончена, и невольно гадает, сколько всего еще произошло, пока он был без сознания. Нечеткий силуэт Дина по ту сторону кузова оборачивается, и, хотя Кастиэль не может как следует рассмотреть его затуманенным взором, он все равно отводит взгляд. В голове все плывет, и он закрывает глаза — намеренно игнорируя шаги Дина. Однако приближение Дина прерывается чьими-то чужими шагами снаружи кузова, и из-за борта раздается полный паники и настойчивости голос Иниаса: — Где он?! — Сэр, кого вы ищи… — Новак, лейтенант Новак — где он?! — Здесь, в кузове грузовика, сэр. Глаза Кастиэля закрыты, голова пульсирует в такт сердцебиению, но слух улавливает все: вот звук шагов Дина, мнущегося слева, и нервная запинка его дыхания; вот Иниас взбирается в кузов и останавливается. Кастиэль приоткрывает глаза, чтобы посмотреть на Иниаса: как только Иниас видит, что Кастиэль не мертв и не в коме, испуг тут же исчезает с его лица, и оно расплывается в широкой улыбке. Иниас славно притворяется, что не волнуется за Кастиэля, и Кастиэль, как всегда, подыгрывает ему. Иниас лелеет свой имидж легкомысленного шутника и ни за что не захочет прослыть кудахтающей наседкой: едва завидев, что Кастиэль в порядке, он уже усмехается. — Ну, как наш герой войны? — дразнит он и проходит последние несколько ярдов к носилкам Кастиэля с куда большей небрежностью, чем когда появился. — Как ни живописен этот синяк под глазом, малыш, билет домой в Бедфорд он тебе не купит. Но попытка достойная, правда. — Вот, попейте, сэр… — С другой стороны носилок вдруг появляется Дин с жестяной кружкой в руке. Кастиэль слегка вздрагивает от этой неожиданной близости. Опустив глаза, он берет кружку и не может заставить себя даже сказать спасибо. Он не хочет никак взаимодействовать с Дином на глазах у Иниаса — он уже и так видит, как Иниас украдкой поглядывает на них, и чувствует румянец стыда. — Так каков прогноз? — спрашивает Иниас. Кастиэль поднимает глаза, но оказывается, Иниас разговаривает не с ним. Кастиэль переводит взгляд на Дина и замечает, что тот не меньше удивлен этим приглашением поучаствовать в разговоре. — Думаете, наш пострадавший заработал на «Пурпурное сердце», а, Винчестер? Дин кривит рот; его зубы теребят нижнюю губу в зарождающейся улыбке. — Ну, мы замолвим словечко… — отвечает он. — Распишем в подробностях, с какой опасной мостовой он сражался во славное имя Америки. Кастиэль закатывает глаза. — О, за столь дерзкий героизм мы порекомендуем приставить тебя к Ордену Почета! — Заткнись, Уоллас, — велит Кастиэль, силясь не улыбаться. — Я серьезно, если бы не твоя смелость в победе над этой — что там было, бетонная плита? — Да рядовая мощеная улица… — сообщает Дин. — Мощеная улица? Черт возьми, Кас, если бы не ты и не храбрая работа, проделанная твоей гигантской головой, мы бы наверняка уже были захвачены фрицами. Кастиэль поднимает руку, насколько может, чтобы шлепнуть Иниаса по боку. — Кыш отсюда! — ворчит он, хмурясь. — Я пытаюсь отдохнуть как положено. Оставь меня в покое. — Прости, я вынужден остаться. Распоряжение медика. — Иниас с ухмылкой смотрит на Дина. — Верно, док? У Дина вид довольный. — Еще бы!

19 августа 1944 г.

К счастью, Кастиэля заставляют провести в санитарной части батальона всего ночь, чтобы понаблюдать, не обернется ли сотрясение мозга отеком, а наутро уже выпускают обратно в мир. Приятно вернуться в строй: по словам Иниаса, у всей роты перехватило дыхание при виде того, как он упал. — Тебя любят больше Милтона, — сообщает ему Иниас, хлопнув его по плечу, когда на следующей остановке они возвращаются вдоль колонны грузовиков по направлению к своей роте. — Скажем так: мысль, что тебя могут комиссовать, никого не обрадовала. Просто чтоб ты знал. — Чтоб я знал, — повторяет Кастиэль, подняв бровь, и тут же морщится. Он все забывает, что размозжил себе половину лица. Под глазом такой фингал, что глаз почти не открывается, да еще и огромный темный синяк на скуле и виске. Стоит ли говорить, что больно. Но утро состоит не из одной лишь радости по поводу возвращения Кастиэля. После попадания грузовика на мину и столкновения с остатками немецкой артиллерии за Ренном всем ротам 116-го приказано быть в непрерывной боевой готовности. Каждое утро перед отправкой колонны они бегают по две мили и выполняют цикл упражнений. Когда около полуночи колонна останавливается на ночь, Эстер по приказу Кастиэля проверяет, помнят ли солдаты теорию боя и по уставу ли обращаются с оружием. Поначалу Кастиэль полагал, что командир роты, как человек с сотрясением мозга и в целом занятой, будет от всего этого освобожден. Но Иниас — не адепт этой теории: он глух к раздраженным настояниям Кастиэля, что у того есть более важные дела, и неустанно тащит его за локоть в строй. Рота патрулирует окрестности, отрабатывает упражнения, оттачивает техники ориентирования на местности и рукопашного боя. Время от времени солдаты получают почту из тылового полка. Но Кастиэлю кажется, что на самом деле больше всего этого солдатам пошла бы на пользу ночь спокойного сна. В трех днях езды от Бреста перед самой полуночью колонна останавливается на ночь, и рота Бейкер выходит на дорогу на шестимильный марш через Бретань в темноте, в полной экипировке, по приказу майора Кэмпбелла. Кэмпбелл утверждает, что необходимо быть в форме, продвигаться вперед быстрее, — хотя, конечно, какое бы расстояние они ни прошли за ночь, утром им придется разбить лагерь и ждать, пока их догонит остальная колонна. Кастиэль, мягко говоря, этому не рад. По его мнению, можно было бы потратить время куда продуктивнее, нежели покрывать пешком ту дистанцию, которую все равно проедут грузовики. Однако жаловаться — не в его компетенции. Они выходят и, согнувшись под весом тяжелых ранцев, отправляются на юг. С полчаса в строю царит тишина, не считая тихого перешептывания солдат, старающихся разговаривать, не привлекая внимания, да мелодии, которую мычит под нос кто-то в районе третьего взвода сзади. Постепенно, незаметно для самого Кастиэля гул шепота нарастает — очевидно от отсутствия замечаний со стороны командования, — пока наконец почти все солдаты не вступают в тихие беседы друг с другом. Кастиэль слишком утомлен, чтобы затыкать им рты, но тут в паре рядов впереди он замечает тлеющий огонек сигареты. — Кто там курит в первом отделении — прекратить! — распоряжается он, повысив голос в конце фразы. Впереди раздается недовольное бормотание, и кто-то бросает раздраженный взгляд через плечо — в темноте Кастиэль не разбирает, кто это, но все одно, невозмутимо смотрит в ответ. — Разве пение — не опаснее курения, сэр? — заговаривает рядовой Тран. Кастиэль хмурится. — А кто поет? — Сержант Лафитт, сэр: «Sunday, Monday, Or Always». Кастиэль в раздумье наклоняет голову. Силы его на исходе, как наверняка и у большинства солдат, и, хотя им приказано быть в боевой готовности, никто в батальоне не узнает, если они немного расслабятся. Ни пение, ни курение не подвергнет их большей опасности: немцам надо быть совсем идиотами, чтобы не заметить марширующую в темноте сотню людей, даже если все будут молчать. — Я люблю эту песню, — говорит наконец Кастиэль. — Хорошо поет? Тран смеется: — Не особо, сэр. Теперь, когда песня опознана, ее слышит и Кастиэль: Бенни напевает мимо нот, в такт шагу, и кажется даже, что парочка солдат его отделения вторит ему узнаваемыми «у-у» подпевки. — Спросите, принимает ли он заявки, — говорит Кастиэль. Идущий впереди капрал Джонни Миллс разражается смехом. — Я думал, мы должны быть в боевой готовности, сэр. Кастиэль морщит нос и решает не сопротивляться. — Это не секретный патруль, капрал. Нас тут сотня идет колонной. Если немцы здесь, они нас заметят так или иначе — топот, небось, слышно до самой Италии. — Эх, хорошо, говорят, в Италии… — мечтательно замечает Бредбери. Где-то позади слышится пренебрежительное фырканье Галлагера: — Во Франции тоже, говорили, хорошо… — Кто говорил? — Лиззи Миллинс! — отвечает Галлагер тоном «а кто же еще?» Следует мгновение всеобщей тишины. Зеддмор спрашивает: — Какая еще Лиззи Миллинс?! — Моя девушка! — оскорбленно заявляет Галлагер. — Ты что, Зеддмор, вообще не слушаешь, что я рассказываю? Лиззи — из Слэптона! — Минуточку… это Лиззи с массивными сиськами? — Не-е… другая. — Рыжая?! — недоверчиво спрашивает Зеддмор. — Да ты спятил, что ли? Слышится глухой звук подзатыльника, и Кастиэль изо всех сил старается не улыбаться. Первый взвод напевает Бинга Кросби, пока капрал Соренто не пытается взять «White Christmas». Второй взвод дружно заглушает его песней «Pistol Packin’ Mama». Завязывается горячий спор насчет того, годится ли Эл Декстер или же ему следует засунуть гитару поглубже в жопу — тут уже вступает Дин Винчестер, яростно агитирующий за последнее, — и рота, сама того не заметив, подходит к месту встречи со штабом, где предстоит разбить лагерь и ожидать колонну. Солдаты ложатся вздремнуть в предутренние часы; иные расставляют плитки, чтобы разогреть пайки, или варят кофе. Парочка солдат растянулась на мокрой от росы траве, сравнивая сувениры, добытые с тел врага. Капрал Лоуэлл достает из армейской куртки колоду карт и сдает. Кастиэль садится на корточки среди взводов, опершись спиной о ствол дерева. Он нащупывает в кармане штанов портсигар, но потом вспоминает, что сигареты закончились, и с сожалением убирает его обратно. — Угощу тебя сигаретой, если поделишься огоньком, — предлагает подошедший от второго взвода Иниас и протягивает свой портсигар. Кастиэль берет у него сигарету. — Что бы я без тебя делал... — ворчит он, зажигая сигарету в губах. — Один Бог знает. Лучше об этом сценарии не думать, — отвечает Иниас. Кастиэль протягивает ему только что зажженную сигарету, после чего берет в рот следующую. — Думаю, несколько дней я бы протянул, — говорит он. — Может, неделю, если начать следить за собой. Иниас смеется. Небо окрашивается предрассветным серовато-сиреневым, и до подхода полка есть еще несколько часов. Солдаты спят в причудливых позах: привалившись друг к другу, прилегши на ранцы вместо подушек. Те же, кто не спит, занимают себя чем-то, чтобы не заснуть. Кастиэль невольно ловит себя на мысли, что мог бы воспользоваться этими тихими предутренними часами, чтобы уединиться с Дином где-нибудь поодаль, но потом вспоминает, что между ними все кончено. В желудке начинается изжога. Иниас порхает туда-сюда по роте — то спрашивая Кастиэля для завязки разговора, предпочел бы тот ноги вместо рук или руки вместо ног, то обращаясь к другим людям за более удовлетворительным ответом, то обыскивая карманы обвязки Кастиэля на предмет пайков — и хотя Кастиэль ценит его энергию и преданность поддержанию всеобщего морального духа, в данный момент он слишком уставший для этого. Кастиэль не асоциален: он улыбается, поймав на себе взгляд солдата, получает удовольствие от праздной беседы с младшими офицерами. Но он всего этого не ищет. Больше всего на свете ему хочется спать, но, как обычно, он слишком на взводе, чтобы заснуть, поэтому вместо этого занимает себя делом одновременно полезным и успокаивающим: усаживается на земле, скрестив ноги, и снимает свою M1 для чистки. Пальцы привычно и уверенно отстегивают наплечный ремень: Кастиэль так сосредоточен на своем занятии, что не сразу замечает собравшуюся вокруг него группку солдат. Большая часть первого взвода расселась в окрестности двух-трех ярдов, разбирая винтовки, пулеметы и гранатометы, и, хотя Кастиэль понимает, что солдаты естественным образом тяготеют к бывшему командиру их взвода, его трогает, что они следуют его примеру. Он обводит взглядом людей: рядовой Миллер поднес к прицелу зажигалку, Брэдбери своими тонкими пальцами помогает сержанту Лафитту вычистить засохшую грязь из рукоятки взведения затвора. Тут и пара солдат из других взводов: Кастиэль замечает рядового Дональда Хэнскама, пытающегося вытолкнуть ударник из спускового механизма. Кастиэль поднимает подбородок. — Хэнскам! — окликает он и бросает тому армейский комби-инструмент. На другом конце взвода завязывается спор: «Да ни хрена подобного — говорю тебе, если дрочить чаще десяти раз в день, точно умрешь!» — и Кастиэль слушает его вполуха, когда, откуда ни возьмись, рядом на землю усаживается Дин. Кастиэль изо всех сил делает вид, что не заметил его. — Да с чего это тебя убьет-то? — спрашивает Бредбери вдалеке. — Ну, то есть, если обильно пить при этом… — Да вода тут ни при чем, идиот! Просто яйца не могут производить столько… — Может, твои не могут — у меня стальные яйца. — Да ну? Ну надо же, Чарли, а мне помнится, в Форт-Блейдинге ты едва не разревелся, как дите малое, когда Энди заехал тебе по яйцам. — Деревянной пулькой! — с чувством восклицает Бредбери. — Деревянной пулькой, блядь, — посмотрел бы я на тебя, когда ты получишь дробью по члену! Дин осторожно толкает Кастиэля локтем. — Все в порядке, сэр? Помочь вам? Кастиэль сурово смотрит на него. — Помочь мне с чисткой винтовки? Вы — медик. Когда вы в последний раз держали в руках ствол? В глазах Дина появляется озорная искра. — Ну, вообще говоря, сэр… — Не отвечайте. Дин смеется и отклоняется назад, опершись на руки за спиной. Несколько мгновений он молчит, но Кастиэль чувствует его взгляд на своей щеке. Эта мысль лишь слегка занимает его: он сосредотачивается на том, чтобы достать из винтовки пружину. На секунду его посещает мысль просто отпустить ее, чтобы она отлетела в Дина, но Кастиэль зрелый взрослый человек. Он профессионал. Он осторожно вынимает пружину. — Как скоро, думаете, подоспеет кавалерия? — завязывает разговор Дин. Кастиэль кладет пружину на землю рядом с другими частями разобранной винтовки, аккуратно выложенными параллельно друг другу, после чего встряхивает рукавом, чтобы посмотреть на часы. — Сейчас пять сорок пять — они тронутся около шести и им понадобится меньше часа, чтобы нас нагнать. И двинемся дальше. Лицо Дина грустнеет. — Вот и все приятное утро? — Именно. — Лейтенант Новак, сэр! — окликает Кастиэля рядовой Хэнскам и бросает назад комби-инструмент. Кастиэль подставляет руки, но, прежде чем он успевает поймать инструмент, Дин с торжеством выхватывает его на лету. — Спасибо, рядовой, — благодарит Кастиэль, смерив Дина неодобрительным взглядом. Вид у того чересчур самодовольный. Кастиэль выжидательно протягивает руку. Дин вертит комби-инструмент в пальцах, раскрывая и защелкивая его сегменты. — Нужно включить в него еще… усыпляющий дротик. — Нужно, — раздраженно соглашается Кастиэль, думая, что уже знает ему хорошее применение. Дин смеется. — Когда Сэмми исполнилось пятнадцать, — начинает он, не прекращая улыбаться во весь рот, — я подарил ему на день рождения швейцарский армейский нож. Он был просто в восторге — нож так ему нравился! Он тогда как раз увлекался походами. И вот он уже мечтает, как будет строгать из веток боевые топорики и снимать шкуры с диких кабанов… И нож этот с собой носит везде — на всякий случай! А вдруг он заблудится за три мили пути из школы через кукурузное поле, или на него выпрыгнет медведь-гризли? Вот только он настолько теряется в своих фантазиях о том, какой он суровый охотник, что наступает на собственный шнурок — и протыкает себе этим ножом бедро. Страшно, конечно, было, когда это случилось, но в итоге с ним все в порядке. Только шрам остался — как напоминание о том времени, когда он казался самому себе крутым охотником, а в итоге напоролся на свой же нож. Молодец, Сэм! — Винчестер, инструмент? — просит Кастиэль. Дин моргает. — Что?.. — Господи… Мой комби-инструмент, Винчестер! Давайте сюда, пожалуйста. — А, черт… точно. — Дин передает инструмент и улыбается виноватой улыбкой, словно совершенно забыл, что держит его. У Кастиэля уже наготове раздражение, вот только сердце против воли подпрыгивает в груди, и он усердно старается не думать о том, как мог бы целовать Дина. Его рот такой мягкий и зовущий, с этой очаровательной улыбкой и озорным промельком зубов, но Кастиэль не позволяет себе на этом задерживаться. Он сглатывает через сухость во рту, забирает инструмент и начинает вычищать им скопившуюся в глубине спускового механизма пыль. На несколько минут повисает благословенная тишина. Кастиэль работает, слушая разговоры солдат неподалеку, варьирующихся от заурядно-будничных до откровенно причудливых, — и затем: — Можно спросить вас, сэр? — Смотря о чем, — отвечает Кастиэль, не поднимая головы. Дин прочищает горло. — Вы, гм… — начинает он. — Вы правда думаете, оно работает? Кастиэль поднимает недоуменный взгляд, полагая, что Дин говорит об орудии: будучи разобранным на пятнадцать частей, конечно оно не работает, но, когда Кастиэль его соберет, вполне сгодится. — Что? Дин кивает на Кастиэля, но его взгляд устремлен ниже лица, в область горла. Кастиэль опускает глаза на грудь и понимает, что, когда нагнулся, чтобы смазать компоненты винтовки, из-под воротника рубахи выскользнуло распятие и свисает на виду. Он прячет его обратно под рубаху и оглядывается на взвод, проверить, не подслушивает ли кто. Но все, похоже заняты собственными беседами и делами. Кастиэль возвращает взгляд на Дина, хмурясь в ответ на подобный скепсис в отношении его религии. — Да, думаю. — Правда? Я-то не религиозен, просто… — Дин неопределенно дергает плечами. — Вы думаете, оно защитит вас от пуль? — Нет. — Кастиэль снова смотрит на винтовку и сосредотачивается на проверке спускового механизма, смазывая его и убеждаясь, что ход крючка плавный. — Я знаю, что пуля и меня не минует. Это лишь надежда на то, что она меня не убьет. — Надежда? Кастиэль качает головой. — Не обижайтесь, Винчестер, мне показалось, вы не воспримете слово «молитва». Дин смеется. — Молитвы не работают… Кастиэль резко вздыхает. По правде говоря, он и сам не понимает, зачем ввязался в этот разговор: кроме желания спорить и неуважения от Дина ожидать нечего. Кастиэль поднимает брови. — Вы хоть раз пробовали? — Мне не нужно пробовать, — отвечает Дин. — Это не цветная капуста — не новинка и не то занятие, чтобы войти во вкус. Я просто не вижу смысла марать колени ради неизменно оптимистичной ерунды из серии «стакан наполовину полон». Кастиэль отвечает не сразу. Он сосредотачивается на том, чтобы намотать лоскут материи на кончик длинного тросика, просунуть его вглубь ствола винтовки и вычистить оттуда избыток масла и порох. Он наматывает другой конец тросика на кулак, протягивает его одним плавным движением и лишь после удостаивает невежественное замечание Дина ответом. Расправив плечи, он смотрит прямо на Дина. — Ради ерунды. Дин пренебрежительно пожимает плечами. — Простите, сэр, но это ерунда. Кастиэль поджимает губы. В горле формируется презрительная усмешка. — И как же так вышло, — спрашивает он, скрывая раздражение за недоуменным тоном, — что ваша мать верила в ангелов, а вы не веруете и смотрите на мои верования свысока? Выражение лица Дина мгновенно меняется: становится замкнутым и холодным, и Кастиэль понимает, что не стоило упоминать его мать. Когда Дин заговаривает, его тон источает презрение. Кастиэль никогда не слышал из его уст такой горечи: она искажает его черты так, что Кастиэль уже не уверен, разговаривает ли с тем же человеком. — Да, мать верила в ангелов, — отвечает он резко. — Но это ни черта не помогло, когда они дали ей сгореть заживо. Кастиэль хочет взять свои слова назад, проглотить их, как глоток алкоголя, но они уже вылетели наружу, и Дин уцепился за эту мимолетную оплошность, чтобы заставить Кастиэля пожалеть о своей нечуткости. — Вы когда-нибудь молились о чем-нибудь снова и снова, сотни раз, пока не садится голос и слова не теряют смысл? В юности, быть может? — Дин вызывающе смотрит в глаза Кастиэлю; его губа слегка изгибается. Кастиэль видал его разозленным, но никогда еще так ясно не чувствовал, что Дин может ударить или схватить его за лацканы и встряхнуть так, что загремят кости. Но есть в этом и что-то до боли печальное: Кастиэль понимает, что гнев этот направлен не на него, а на всевышние силы, что не оправдывали себя перед Дином с самого его детства. — Я так и думал, — говорит Дин после обоюдной паузы. — Небось, к концу всей этой эпопеи и вы поймете, каково это, — ворчит он, — но поверьте мне на слово: когда, после всего этого, все ваши усилия и преданность так ни во что и не выльются, молиться вам захочется чуть меньше. Дин резко выдыхает, словно через рану в груди, и только тогда разрывает зрительный контакт. Он поднимает перед собой колено и обхватывает его руками, закрываясь от Кастиэля жестом настолько болезненно детским, что Кастиэлю кажется, будто Дин потерял что-то вместе со способностью молиться еще в том возрасте, когда даже не понимал смысла молитвы. И Кастиэлю это знакомо. — Мой отец ушел, когда мне было десять, — сообщает он неловко в образовавшуюся тишину. Дин поднимает взгляд, угрюмый из-под ресниц, но ничего не говорит. Он ждет, когда Кастиэль продолжит. Кастиэль запрокидывает голову, смотрит прочь, на верхушки деревьев, и несколько секунд равномерно дышит, пытаясь вызвать в памяти ту ночь. — Тем вечером мы были дома вдвоем — мать уехала навестить сестру, — и я помню, это казалось мне большим делом, — начинает он тихо. — Мы уже давно не проводили так время — только он и я, за детскими играми, — и я помню, какое удовольствие получал: чувство было, словно мы вдвоем покоряем мир — без матери, которая велит умываться, убирать за собой или идти спать. Он приготовил мне горячий шоколад, и у нас закончилось молоко. — Кастиэль смотрит на свои руки. — И он вышел за молоком. Сказал, будто не хотел, чтобы мать узнала про горячий шоколад — что это будет наш маленький секрет. И я помню, это чувство, что мы заговорщики, было таким отчетливым… я даже попросил его купить мне арахисовый батончик «Хейнис» в придачу. Он согласился и отправился в магазин — и больше не вернулся. Кастиэль не поднимает глаз, поэтому не видит реакции Дина: зол ли он еще, или сочувствует, или же вообще отвлекся. Но он слышит ровный звук дыхания Дина и завидует ему. — Я не спал всю ночь, — продолжает Кастиэль. Теперь воспоминания выливаются наружу сами. — Мне казалось, он задерживается потому, что не может найти для меня батончик — и ищет его, потому что… — У Кастиэля перехватывает горло. Он прерывается и тяжело сглатывает. — Потому что не хочет расстроить меня. Через год «Хейнис» разорился. Теперь уже, думаю, батончик «Хейнис» вряд ли отыщется. Он поднимает глаза на Дина, молча бросая вызов тому обвинить его в отсутствии опыта религиозных переживаний. Не Дину поучать его о том, каково быть молодым, беспомощным и убежденным, что если молиться долго и истово, то Господь смилостивится. Лицо Дина смягчилось — в выражении глаз, в линии рта. Гнев еще заметен, но теперь он не столь явственен, и у Кастиэля складывается впечатление, что направлен он больше не на абстрактных ангелов, но уже на самого Кастиэля: как смеет он продолжать верить в Бога, которому все равно? — Так что ж вы его до сих пор носите? — спрашивает Дин резко, сняв руку с колена, чтобы указать на распятие. Кастиэль прослеживает кончик его пальца в направлении потертого бронзового распятия на груди. Он осторожно вынимает распятие из-под рубахи и легонько постукивает большим пальцем по лицевой стороне. — Одного отца я уже потерял, — говорит он наконец. — Не хочу потерять и второго. Дин ничего на это не говорит. Лишь согласно хмыкает мгновение спустя. Кастиэля вдруг охватывает смущение от осознания, что он только что вывалил кучу личного — не только перед Дином, что само по себе недопустимо, но и перед всем первым взводом. Он оглядывается на солдат, краснея от стыда, но, судя по всему, никто больше их не слушал. Капрал Миллс напевает «Hot Time In Berlin», Зеддмор рассказывает какой-то уничижительный анекдот о разнице между женщиной и коровой, Кевин Тран и Чарли Бредбери, похоже, замышляют способ убийства Фрэнка Синатры за то, что тот откосил от армии. Кастиэль опускает голову и сосредотачивается на сборе разобранной винтовки. — Простите. Кастиэль не смотрит на Дина, но замедляет работу: собирает свою M1 неспешнее и прислушивается. — Я не хотел… это вообще не мое дело. — Вы правы, не ваше, — отвечает Кастиэль. Дин колеблется. Кастиэль слышит его краткий неуверенный вдох. — Я точно ничем не могу помочь? — спрашивает он, и, хотя иногда Кастиэлю кажется, будто он вовсе не знает Дина, тут он понимает: это протянутая рука. Это и прощение, и извинение одновременно, это «между нами все в порядке». Кастиэлю ничего этого не нужно. Он вставляет на место последние штифты, поднимает винтовку к плечу и проверяет ее работу: дергает рукоять взведения затвора, щелкает затвором. Дин все смотрит на него. Кастиэль опускает винтовку, бросает на него взгляд и — сам не зная с чего, ведь он не собирается быть Дину другом — просит: — Передайте мне ремень? Дин сворачивает ремень в руке и передает ему. Палец задевает за палец на металлической пряжке, и на этот раз Кастиэль никак этого не комментирует. Он допускает этот контакт и отчитывает Дина лишь за последующую ухмылку. Между ними все в порядке, но подобная заносчивость ни к чему.

20 августа 1944 г.

Они в дне езды от Бреста. Впереди уже слышны отдаленные звуки боев — танков и зениток, корабельных пушек и пулеметов — и Кастиэлю, откровенно говоря, совсем туда не хочется. Вокруг атаки много ажиотажа, так как над захватом города работают несколько подразделений, и каждому хочется войти первым. Каждый раз, когда Кастиэль разговаривает с начальником логистики о координации частей батальона, он только и слышит жалобы о том, как шестая дивизия вырывается вперед, срывая операцию восьмого корпуса. Что еще более тревожно: майор Эверетт упомянул, что немецкие войска, оккупировавшие Брест, модифицировали ряд противоморских укреплений, развернув их на сушу, чтобы отражать пехотные атаки. Быть может, Кастиэль уже страдает повышенной тревожностью, но эта новость его беспокоит — и еще более беспокоит тот факт, что он пока не получил распоряжений от начальства, как преодолеть это по слухам непреодолимое препятствие. Кастиэль спит, когда может, и ест, когда вспоминает об этом; в остальное же время изучает карты и нервничает. Он перемещается между грузовиками колонны, чтобы провести время с каждым из офицеров и большинством младших офицеров, узнать, что они думают. Если хоть кто-то из людей выразит протест, появится повод сообщить в штаб и настоять на встрече с прочими командирами второго батальона где-то в спокойной обстановке для обсуждения, что делать. Однако подчиненные его обладают завидным упрямством, не уступающим упрямству самого Кастиэля: за исключением сержанта Миллигана, пожаловавшегося на кочки при езде, никто и слова не говорит против наступления. Досаде Кастиэля нет предела, но делать нечего: остается лишь готовиться как возможно. Пока они медленно едут по извилистой дороге, теперь уже на запад через Сен-Тонан, Кастиэль корпит над картами, пытаясь понять, исходя из данных о том, как движутся другие полки, каким путем на Брест направит 116-й полк генерал Миддлтон. Вокруг снуют солдаты — кто-то спрыгивает из кузова грузовика, кто-то забирается в кузов, — но Кастиэль не обращает на них внимания: разве что временами просит передать ему бумаги из разложенных на полу и скамьях. Рядовой Миллер рассказывает какую-то байку о своих школьных проказах; капрал Соренто спускается размять ноги; сержант Лафитт и еще несколько человек собираются проверить, не осталось ли у Гарригана спиртного, что он нашел в Генгане. Ничто из этого не касается предстоящей атаки и потому Кастиэля не волнует. Он прослеживает пальцем на карте пути до Бреста — вверх вокруг Плабеннека, вниз к Боару или, может быть, напрямик через Гипава. Вряд ли через Гипава, так как разведка донесла, что там поблизости аэродром. С другой стороны, Кастиэль может и ошибаться. У него есть подозрение, что разведданные были насчет аэродрома в Гилере, не в Гипава, но, по правде говоря, и тот и другой вариант исключать нельзя. — Не передадите мне тот лист с заметками? — просит он, не отрывая глаз от контуров карты и рассеянно протянув руку к тому, кто находится справа. Тыльная сторона его ладони упирается в чью-то грудь, но бумагу ему не передают, и, подняв глаза, Кастиэль обнаруживает, что рядом сидит Дин Винчестер. Кастиэль удивленно моргает. — Винчестер, — произносит он. Заметив, что по-прежнему касается рукой груди Дина, он отдергивает ее, как ошпаренную. — Что вы здесь делаете? Дин улыбается. — Мы тут уже давно сидим, сэр, — с Джо и Бенни — но они вышли. Что вы искали? — Невзирая на свой вопрос, Дин даже не смотрит на бумаги и карты, разложенные по полу грузовика. — Мои заметки, — повторяет Кастиэль, уже неуверенный в том, о чем просит и нужны ли ему эти заметки. Хотя, конечно, он занят, у него миллион более важных дел и совсем нет времени отвлекаться. Но его рот произносит против воли: — Как давно ушли остальные? — Всего пару минут назад. — Дин бросает взгляд на часы. — Максимум пять минут. — Пять минут. — А что? — улыбка Дина становится шире, и он поднимает бровь. — Что, сэр: боитесь, нас начнут подозревать? — Нет, — автоматически отвечает Кастиэль. — Думаете, пять минут вдвоем в кузове грузовика означает, что весь восьмой корпус знает… — Нечего тут знать! — одергивает его Кастиэль, уронив голос до шепота, но сердце уже стучит от страха. Они с Дином сидят так близко, что чувствуют тепло тел друг друга. Это холодный для августа день — воздух влажный в преддверии дождя, пронизывающий ветер колышет лоскуты брезента, прикрывающие кузов грузовика, — и даже с небольшого расстояния Кастиэль ощущает тепло Дина. Тот кладет руку Кастиэлю на бедро. Надо ли говорить, это неожиданно. Кастиэль вздрагивает от этого прикосновения, теплого и внезапного, и несколько мгновений лишь смотрит завороженно, как пальцы Дина едва шевелятся на шве его армейских штанов. Он сглатывает и поднимает взгляд к лицу Дина: Дин смотрит на него так, словно ждет чего-то — быть может, позволения или упрека. В его распахнутых глазах — неуверенность, но вожделение ясно читается в безвольно приоткрытом рте, в поверхностном дыхании. Его большой палец начинает движение по ткани штанов Кастиэля. Кастиэль не может вспомнить слова, чтобы сказать, что нельзя этого делать. В груди тесно, и он силится справиться с этой теснотой. Он чувствует, что уже возбужден и возникает эта настойчивая потребность ответить. Ему хочется сдвинуться на скамье, опереться спиной о борт и развести ноги для лучшего доступа, потому что рука Дина — рядом, но не там, где нужно, а хочется, чтобы Дин трогал его как следует. Он смотрит на Дина, невольно приоткрыв рот: обводит взглядом его губы, подбородок, горло. Рука Дина напрягается, легонько царапая ногтями ткань штанов, и Кастиэль вспоминает: — Не надо. С огромным усилием он заставляет себя поднять взгляд к глазам Дина, и дыхание запинается у него в горле оттого, как Дин прикусывает губу, уставившись на его губы. Дин хочет целовать его: и явно не нежным романтическим поцелуем, как джентльмен девушку в конце фильма, — он хочет впиться в губы Кастиэля, взять его, кусать, царапать до бордовых разводов на горле; он хочет повалить, оседлать его, вжимаясь в его бедра. Кастиэль и не замечает, что давно умолк, пока Дин не произносит: «Лейтенант?» — словно в замедленной съемке: на «Л» мелькает его язык, натягиваются губы, язык касается зубов на «тен». Его рука — все еще на бедре Кастиэля, большой палец потирает опасно близко к члену, где пульсирует жар, настойчиво требующий внимания. Кастиэль судорожно выдыхает. — Не надо, — повторяет он — потому что больше ничего не помнит — и подается бедрами вперед, в руку Дина, так что ее большой палец оказывается на мошонке. — Оттолкните мою руку, — предлагает Дин. Его голос низкий, осипший. — Оттолкните мою руку, и я прекращу — и никогда больше… Кастиэль накрывает руку Дина ладонью, и Дин тут же умолкает. Он впервые смотрит на Кастиэля с опаской, и Кастиэлю думается, это признак того, насколько слабым он показал себя, раз Дин ожидает, что у Кастиэля не хватит самоконтроля его остановить. Но у Кастиэля отличный самоконтроль: он может остановить Дина в любой момент. Он просто... не хочет. Накрыв ладонью руку Дина, Кастиэль сдвигает ее выше на член. С губ срывается тихий звук на выдохе, затылок с глухим стуком падает на борт сзади, но Кастиэлю все равно: есть только рука Дина, которую он направляет, заставляя ласкать свой член через штаны. Бедра сами подаются в ладонь — даже это слабое трение лучше всего, что Кастиэль ощущал за последние недели. Его голова перекатывается набок, ища тепла рта Дина — да, пусть он жалкий педик, но без этого просто не то. Однако, прежде чем он и Дин успевают сомкнуть губы, снаружи раздается энергичный стук по металлическому борту. Кастиэль отталкивает Дина с такой силой, что тот валится на ящик с боеприпасами, и несколько секунд сидит в стороне, прочесывая пальцами волосы. Дыши. Дыши. В паху до сих пор жарко, и больше всего на свете ему хочется подползти обратно к Дину, но он не может — он идиот, идиот. — Лейтенант Новак, сэр, — вас капитан ищет! — окликает его снаружи сержант Миллиган. Кастиэль делает глубокий вдох. — Который? — Лафейсон, сэр. — Буду через минуту. Спасибо, сержант. — Он проводит ладонью по лицу — понимает, что перенял этот жест у Дина, который делает так в моменты раздражения и растерянности — и резко вскакивает на ноги, поправляя одежду. — Лейтенант, — зовет Дин позади него натянутым, почти виноватым голосом, но Кастиэль не удостаивает его даже поворота головы. Он отталкивает в сторону брезентовую завесу кузова и спрыгивает на дорогу. Колонна медленно движется по размытому грунту, так что Кастиэль без труда может пройти вдоль нее и отыскать грузовик, в котором едет Габриэль Лафейсон. Сжимая в руках винтовку, как будто профессиональная хватка за орудие удержит его на пути истинном, Кастиэль быстрым шагом идет по грязи и лужам. Он проходит мимо лейтенанта Вирджила, лениво поднимающего руку в приветствии, в одном из грузовиков и мимо тщетно окликающего его Иниаса в другом. — Эй, Кас! — повторяет Иниас и оборачивается, глядя вслед Кастиэлю. Тот не отвечает, а лишь пригибает голову и уходит быстрее. — Да что с тобой такое?! — Ничего, — раздраженно отвечает Кастиэль. Иниас недовольно фыркает. — Господи… да когда уж это «ничего» от тебя отстанет! Кастиэль не отвечает. Он не признается, что не хочет этого. Не говорит, что ничего не может поделать с этим зудом, что хочется ему только вернуться в тот грузовик и прижаться к Дину, позабыв обо всем на свете. Он убеждает себя, что просто устал, что, если только отдохнуть и сработать этот переизбыток энергии и неудовлетворенности, все придет в норму. Он находит капитана Лафейсона, сидящего на краю кузова и уплетающего что-то темное и склизкое из упаковки армейского пайка. Позади него спит, опершись на ящик, один из его младших офицеров. Заметив приближение Кастиэля, Габриэль восклицает: — Новак! Вас-то я и ждал! — Вы хотели меня видеть? — спрашивает Кастиэль. Он качает головой, когда Габриэль протягивает ему руку, приглашая забраться в грузовик, и вместо этого идет следом. Ему спокойнее, когда ноги двигаются: так кровь лучше разгоняется по организму, не скапливаясь в области члена при каждом невольном воспоминании о том, как выглядел рот Дина, приоткрытый от вожделения. — Я затеваю мятеж, — сообщает Габриэль и спускает ноги болтаться между задними колесами грузовика. — Никаких больше ночных маршей. Не знаю, как ваши ребята, но мои больше выдерживать этого не могут — а если и могут, этого не требуется. Им не нужно поддерживать форму — они на передовой с самой Омахи. Я бы сильно удивился, если бы кто-то из них оказался не в форме. Кастиэль кивает. Он вовсе не ждет этого разговора со штабом батальона, но его придется завести. — Рота Бейкер согласна. — Ну, значит, решено. На следующей остановке отправлюсь в хвост и выскажу Кэмпбеллу все, что думаю. Вы со мной? — Если это будет означать конец ночным маршам, то да, я с вами, — отвечает Кастиэль. Он уже чувствует облегчение во всем теле при мысли, что хоть одну ночь удастся как следует выспаться, прежде чем они подойдут к Бресту и дни и ночи снова наполнятся перестрелками и шрапнелью. Разговор проходит плохо. Около полудня колонна останавливается, чтобы сменить водителей и дать командирам время посовещаться. Кастиэль и Габриэль выбирают этот момент, чтобы разыскать майора Кэмпбелла. Майор оказывается занят разговором с лейтенантом Найоми и слышать не хочет о том, что они думают по поводу ночных маршей. Он кричит на Кастиэля, который заговаривает первым и принимает на себя основной удар, затем кричит на Габриэля за участие в сговоре, и, только когда Найоми вставляет, что и его люди устали, неохотно сдает позиции. — Пожалуйста, не ходите! — рявкает он. — Потеряете форму, не выстоите в атаке — сами будете виноваты! Кастиэлю хочется сказать, что такое развитие событий крайне маловероятно, но он молчит. Накопившееся раздражение выкипает в пульсирующий в крови гнев, какого он давно не чувствовал. Руки по бокам сжаты в слабые кулаки — стискивать их с силой означало бы признать, что он зол, а он спокоен. — Я учту ваше предостережение, сэр, — отвечает он с кратким кивком, давая понять, что сказал все, что собирался. Он смотрит в точку поверх головы майора Кэмпбелла и ждет команды вольно. Его не впервые отчитывает руководство, но подобные эпизоды задевают каждый раз. После обеда всех созывают обратно в грузовики трогаться дальше, и по пути к главной дороге в поисках Иниаса в недрах колонны Кастиэль минует Дина. — Сэр! — восклицает Дин, заметив его, и спешит следом, отделившись от друзей из первого взвода. Кастиэль ускоряет шаг. — Сэр, я только хотел вам сказать насчет того, что было… — Не сейчас, Винчестер, — отвечает Кастиэль резко, бросив предупреждающий взгляд через плечо. Он слышит позади смех капрала Харвелла и других над тем, как Дина отвергли, и, к счастью, Дин бросает попытки его догнать. Кастиэль взбирается в грузовик, где заметил Иниаса и, не объясняя ни слова, роняет голову ему на плечо. Объяснять и не нужно. Иниас обнимает его рукой. Они останавливаются на ночь в маленькой деревушке на окраинах Морле, почти дочиста уничтоженной немецкой артиллерией. Кастиэль надеется, что второй батальон выбрал это место не из одной лишь надежды, что по развалинам не ударят второй раз. Кое-какие здания в стороне от главной площади еще уцелели: старый отель, несколько рядов домов, церковь с узким двориком, давно заросшим крапивой и колючим осотом, торчащим вдоль разбитых надгробий. Кастиэль подгоняет свои взводы к главной площади, где штабные и младшие офицеры должны рассортировать солдат, накормить их и экипировать должным образом на остаток пути. Он снимает каску и проводит рукой в волосах, чувствуя, какими длинными и лохматыми они стали без должного ухода, и в этот момент замечает Дина по другую сторону перекрестка. Вокруг него суетятся медики, перенося оборудование из одного грузовика в другой, и Кастиэль не знает, должен ли Дин помогать, или же он руководит процессом: он стоит на обочине, скрестив на груди руки. Смотрит он при этом на Кастиэля, но взгляд его кажется нарочито отсутствующим: пока Кастиэль наблюдает, глаза Дина скользят по его туловищу к ногам, затем снова вверх. Кастиэль переносит вес с ноги на ногу, и это, должно быть, дает Дину понять, что он замечен: их взгляды встречаются через перекресток. Кастиэль отводит глаза и, устремив взор вдаль, втягивает воздух через приоткрытый рот. Он изо всех сил старается не вспоминать потемневший жадный взгляд Дина в грузовике. Заставив себя отвлечься, он отправляется на поиски командного пункта батальона, где оставил ранец, когда уходил от колонны. Нужно проверить, как дела у Иниаса, как дела у солдат. Нужно решить, как, черт возьми, распорядиться сотней человек в атаке на очень большую и очень хорошо защищенную прибрежную крепость. Он направляется вдоль колонны на юг, туда, где он в последний раз оставил Иниаса, и тут, откуда ни возьмись, с ним рядом пристраивается новобранец: некто рядовой Хиклинг, бегущий трусцой, чтобы поспевать в ногу с Кастиэлем. — Лейтенант Новак, сэр? — Да, рядовой? — отвечает Кастиэль. Сколько бы он ни приказывал себе «не раздражайся, не раздражайся» — ведь не рядовой Хиклинг виноват в том, что Дин Винчестер ломает Кастиэлю жизнь, — тон невольно выходит резким и недовольным. — Я только хотел спросить, можно ли мне быть в первом штурмовом отряде на Брест, — задыхаясь на бегу, спрашивает Хиклинг. — Просто… — Хиклинг, мы еще даже не у Бреста, — замечает Кастиэль, не сбавляя шага. Иные из новобранцев, пополнивших строй, необъяснимо рвутся в бой и, попав в него, спешат нарваться на неприятности, так что Кастиэль уже, мягко говоря, от них подустал. — Я знаю, сэр, просто… — Хиклинг едва не перепрыгивает шаг, чтобы успеть вместе с Кастиэлем. — Я просто хотел бы сразу вступить в бой… — Повторите вашу просьбу, когда доберемся туда, — отвечает Кастиэль и берет правее по широкой мощеной улице, которая, если ему не изменяет память, ведет к главной дороге. Через каких-то пять шагов он сталкивается с еще одним новобранцем. — Простите, сэр, я хотел спросить: вы не знаете, где булочная? Там назначен сбор в двадцать три часа… Паренек невысокий и худощавый, со светлыми волосами. Кастиэль даже не знает его имени, но точно знает, что ему никак не больше восемнадцати. И ему нужно указать дорогу в булочную! «Я в жизни здесь не был, — думает Кастиэль. — Я тут так же в первый раз, как и ты. У меня в голове нет карты с каждым торговым заведением в Европе». Вслух он говорит: — Найдите сержанта Мастерса, он подскажет вам, где взять карту. Новобранец отстает и убегает обратно по улице искать Мастерса. Кастиэль с облегчением вздыхает, сворачивает за угол и оказывается лицом к лицу с лейтенантом Эстером, стоящим прямо у него на пути, уперев руки в бедра. — Эстер, — произносит Кастиэль без выражения, и Эстер хмурится усталости и отсутствию энтузиазма в его тоне. Кастиэль делает глубокий вдох и пытается еще раз: — Чем я могу помочь? — Новак, — начинает Эстер, — я только что услышал от майора Кэмпбелла, что на вечер запланирована физподготовка роты. Он велел поговорить об этом с вами. Скажу прямо, я не уверен, что это лучшее решение, когда люди уже настолько… Кастиэль беспомощно поднимает руки. — Минуту, Эстер. Какая еще физподготовка? — Я надеялся, это вы мне объясните! Какого черта Кэмпбелл запланировал ее для Бейкер? Черт. Кастиэль должен был это предвидеть. С падающим сердцем он смотрит на Эстера. — Он сказал что-нибудь по поводу Фокс и Чарли? — Ведь наверняка та же участь постигла Габриэля и лейтенанта Найоми. Эстер качает головой. — Насколько я понял, только мы. — Ясно… — Кастиэль выдыхает сквозь зубы. Боже, пусть настанет тот день, когда можно будет высказать Сэмюэлю Кэмпбеллу все, что Кастиэль о нем думает. Он понятия не имеет, за что Кэмпбелл его так презирает, но он мечтает положить этому конец. Напрямую, однако, этого не сделать: надо поговорить с Габриэлем. — Вы не знаете, где штаб-квартира роты Фокс? Эстер указывает направление. — На той стороне деревни. Вирджил сказал, между старым отелем и блоком рядных домов — вдоль того сада, что мы видели по дороге сюда. — Спасибо, — отвечает Кастиэль и, не теряя времени, направляется туда. — Новак! — возмущенно окликает его Эстер. — Вы что, ничего не собираетесь… — Я занимаюсь этим! Он набрасывает на плечо ремень винтовки и убирает ее за спину, по пути мимо главной площади сообщает Вирджилу, куда направляется и что скоро вернется, и срезает кратчайшим путем. Забрать ранец из командного пункта можно и потом. Вот он сад, вот отель. Рядом идет узкий переулок. Кастиэль поправляет ремень на плече и сворачивает туда. Однако при всех его навыках чтения карт и навигации, каким-то образом Кастиэль умудряется заблудиться. Он хмурится на здания по сторонам переулка. Одно из них состоит больше из руин, чем из стен, так что штаб-квартире роты Фокс там и расположиться-то было бы негде, разве что под грудами кирпичей. И, как Кастиэль уже установил, пройдя весь переулок из конца в конец, здание по другую его сторону пусто. Он снова проигрывает в голове слова лейтенанта Эстера: последняя дверь слева между старым отелем и рядными домами. Что ж: он и есть между отелем и домами и обошел этот переулок уже дважды. Он возвращается тем же путем назад — может быть, он что-то пропустил и нужно искать внимательнее — и видит в конце переулка Дина. От неожиданности Кастиэль вздрагивает, но затем успокаивается и раздраженно вздыхает. — Господи, Винчестер. — Он наблюдает за Дином, направляющемся к нему, и прикидывает: Дин, должно быть, увидел, как Кастиэль идет в эту сторону, и пошел следом. Или еще хуже: намеренно обошел с другого конца переулка, чтобы отрезать ему путь, — и это уже тревожный сигнал. — Мы, что, уже следим друг за другом? — вздернув бровями, спрашивает Кастиэль. Дин пожимает плечами, но не спускает глаз с Кастиэля, направляясь к нему быстрым решительным шагом. — Может, и следим, — говорит он невозмутимо и, очутившись в нескольких ярдах от Кастиэля, ускоряет шаг. Его взгляд тяжелый, горячий. — Винчестер, — произносит Кастиэль предупреждающе, но выходит вовсе не так — имя Дина звучит жарким выдохом, зовом желания, — и Дин не замедляет шага ни на секунду, пока не налетает на Кастиэля, схватив того за крутку спереди, чтобы притянуть к себе. Он впивается в рот Кастиэля с таким неистовством, что заставляет того попятиться, и Кастиэль поднимает руки, чтобы оттолкнуть его. Но дальше того, чтобы положить ладони ему на ключицы, дело не идет: вместо этого, Кастиэль ловит себя на том, что держится за Дина. Дин горяч, напорист, его язык проскальзывает по языку Кастиэля в его рот, и руки Кастиэля обхватывают его плечи, стискивая до синяков, когда Дин присасывает и прикусывает его нижнюю губу. Он спускается ниже и, приподняв носом подбородок Кастиэля, припадает губами к пульсирующей вене, заставив Кастиэля замычать и отстраниться. — Мы больше этим не занимаемся, — заявляет Кастиэль, удерживая плечи Дина на расстоянии вытянутых рук. Но тон не выходит авторитетным из-за сбившегося дыхания, и руки сами собой спускаются к талии Дина, возятся с пряжкой его ремня, с пуговицей на армейских штанах. Нужно идти искать Габриэля. Он шел в роту Фокс, он занят, и нельзя им к этому возвращаться… — Не занимаемся чем? — рассеянно бормочет Дин, не спуская глаз с нижней губы Кастиэля, и пытается расстегнуть его куртку, оттолкнув мешающуюся винтовку на плече. Он сует руки Кастиэлю под рубаху и проводит по голым бокам холодными пальцами, оставляя ногтями дорожки на коже. — Мы больше… мы… — Кастиэль не может закончить фразу. Он бесцеремонно сует руку Дину в штаны, не успев подумать как следует, что делает, и Дин маскирует тихий звук тем, что прижимается к Кастиэлю и целует его, не давая вздохнуть. Кастиэль снова пытается произнести ему в рот: — Мы больше этим не занимаемся. — Он вцепляется рукой в волосы Дина. — Пожалуй, не стоит заниматься этим… — соглашается Дин хрипло, когда Кастиэль находит в штанах его член и дергает долгим, медленным потягом, — ох-х… блядь, в таком очевидном… Кастиэль вынимает руку из штанов Дина, подчеркнуто не реагируя на то, как тело Дина подается следом, словно умоляя ее вернуться, — и отталкивает Дина в грудь этой рукой. Дин недоуменно моргает, от растерянности приоткрыв рот. Кастиэль направляется прочь по переулку. Однако, он не уходит — хоть и прекрасно знает, что должен, что нужно убраться от Дина Винчестера как можно дальше и больше никогда не думать о его зеленых глазах и широких плечах, — а лишь отходит чуть дальше, где на одной петле висит приоткрытая дверь черного хода какого-то дома. Он отворяет дверь, едва не сорвав ее с оставшейся петли, и отступает в сторону, пропуская Дина. — Вперед, — велит он охрипшим голосом, не поднимая глаз, чтобы не видеть выражения на лице Дина в тот момент, когда тот осознает, что Кастиэль не бросает его на произвол судьбы. Кастиэль оглядывается через плечо, придерживая полуоторванную дверь. Он стряхивает с плеча М1, приставив ее к стене, со стуком скидывает на пол каску и, повернувшись к Дину, набрасывается на него, ухватив за рубаху, и притягивает к себе. Все происходит в спешке, вслепую, наощупь. Прежде чем Кастиэль успевает хоть что-то сказать, Дин оттесняет его назад, ни на мгновение не отставая больше, чем на дюйм. Спина Кастиэля с глухим ударом встречается со стеной, отчего вокруг разлетаются хлопья кирпичной пыли, и Дин впивается ртом в рот Кастиэля. Он горячо лижет его десны, прижимаясь к нему от груди до бедер, прикусывает нижнюю губу Кастиэля и толкается в него всем телом. Кастиэль замирает и, схватившись за бедра Дина, прослеживает большими пальцами его бедренные кости, удерживает его рядом, вжимается в него. Член болезненно возбужден, и он чувствует Дина через тонкое белье там, где расстегнул его штаны. Руки Дина скользят по бокам Кастиэля дразняще медленно по сравнению с отчаянно жаркими поцелуями, и Кастиэль нетерпеливо трется о него. Рука Дина, взлетев, обнимает его шею сбоку, потом его пальцы проскальзывают ниже, и Кастиэль понимает, что он делает, лишь когда Дин подтягивает его ближе осторожным захватом за цепочку распятия. Господи боже, да он в своем уме? Кастиэль чувствует, как по телу прокатывает жгучая волна стыда, и отшатывается, так что распятие выскальзывает у Дина из руки. — Не смей, — одергивает его Кастиэль и вновь впивается в его губы. Дин не спорит. Он оставляет распятие в покое. Вместо него он хватает Кастиэля за рубаху и притягивает вплотную к себе — но теперь Кастиэль помнит про распятие. Он чувствует его вес на ключице, оно нагревается под одеждой так, что игнорировать его невозможно. Кастиэль крепче вцепляется в бедра Дина, кусает его губы, пока Дин не издает низкий животный гортанный звук и не просовывает ногу между ног Кастиэля — и вспыхнувший внизу позвоночника жар от осознания, как сильно Дин хочет его, заставляет Кастиэля забыть. Он толкается в ногу Дина — на краткое мгновение трение восхитительно и в животе разливается жар, но это лишь мгновение, сменяющееся почти болезненным натиранием ткани штанов. Кастиэль притирается бедрами снова, и снова, Дин издает низкий звук вожделения в его щеку, и это так возбуждает, что он не в силах вздохнуть. Ему кажется, он теряет рассудок. Он расставляет пошире ноги, и так чуть лучше, но нужно больше. Он вжимается в бедро Дина и чувствует трение его разгоряченного члена о свою ногу; ему хочется обхватить Дина ногами, насадиться на него, но он не знает, как сказать об этом. Он стискивает челюсти и плотно сжимает губы, сдерживая высокий звук, формирующийся в горле с каждым толчком. Он не доверяет себе заговорить и вместо этого выпускает бедра Дина, хватает его за рубаху на груди и дергает вниз, пытаясь объяснить без слов: «Я хочу тебя на полу, на мне, как тогда, в грязи часового пункта, хочу чувствовать всего тебя на себе, хочу, чтобы ты творил со мною ужасные вещи». Дин отстраняется; его рот припухший и покрасневший. Кастиэль произносит: «Дин…» — невольно на выдохе — и тянет его за одежду. И выясняется, что Дин не так понял — он падает на колени. — Погоди… ты что… Пока Кастиэль теряется в словах, Дин расстегивает его штаны и смотрит на него, подняв брови, словно бросая вызов заявить, что Кастиэль этого не хочет. И Кастиэль ненавидит Дина за то, как хорошо тот знает его, потому что он хочет, хочет, но он погублен достаточно уже и без того, чтобы Дин прикасался к нему таким образом. Он не знает, что будет, если сделать этот следующий шаг. Внутри у Кастиэля все нервно сжимается, губы раскрываются с мыслью сказать: «Нет, стой», несмотря на дрожь в коленях оттого, как сильно ему хочется этого от Дина. Все это оказывается неважно, потому что Дин приближается и лижет головку члена Кастиэля, с губ Кастиэля слетает дрожащий звук, и в этот момент, судорожно втягивая воздух и чувствуя вспыхнувшее в паху желание, он уже знает, что ни за что не сможет остановить Дина. Рот у того теплый и мягкий. Из горла Кастиэля невольно вырывается низкий стон, и голова падает на стену сзади. Он поднимает подбородок и, приоткрыв рот, сосредотачивается на усилии дышать равномерно, пока Дин движется. Кастиэль не искушен в таком сексе и не судит о технике Дина, но его язык быстр и горяч, и каждый раз, когда его голова слегка отстраняется, Кастиэля окатывает волна желания, побуждающая вонзиться обратно в его рот, и выдержки едва хватает на то, чтобы не шевелиться. С каждым движением накал нарастает, сдерживаться все труднее: Кастиэль не замечает, что тело сотрясает мелкая дрожь, пока Дин не поднимает одну руку, чтобы придержать его бедра. Он сглатывает и закрывает глаза. Он думает, не взяться ли за голову Дина, но от этой мысли в крови разливается новая волна жара, и из опыта Кастиэль заключает, что это означает, так делать нельзя. Он стискивает кулаки, вжимает их в грубый кирпич стены по бокам от себя и дышит. Вдох, выдох. Вдох… Дин лижет под головкой члена, задевает языком уздечку, и Кастиэль вдруг одновременно делает дрожащий вдох и дергает бедрами вперед, за большим. Ему хочется извиниться, но он не может подобрать слов, и Дин теперь спустил руки с его бедер на ноги выше колен, и, когда он снова смыкает губы вокруг члена Кастиэля, тот не может удержаться и начинает мелкими рывками всаживаться в его рот. Кастиэль чувствует, что теряет контроль, что тело действует не по воле разума. Он плотно сжимает губы, но все равно чувствует, как издает горлом тихие звуки, похожие на низкое хныканье. Пальцы Дина крепко впиваются в его бедренные мышцы, и Кастиэль все быстрее толкается в рот Дина. Он хочет шептать «Дин» и «вот так» и «да, о боже, да, да…» — но держит рот закрытым и тяжело дышит через нос, отдаваясь неизбежному, и затем, откуда ни возьмись, оно накрывает жаркой волной: Кастиэль выдыхает с кратким беспомощным стоном и кончает. Дин отстраняется с тихим давящимся звуком и сплевывает сперму рядом, пока Кастиэль, задыхаясь и дрожа, изливает остатки на бетонный пол. — Фу, гадость, — бормочет Дин, поморщившись. Кастиэль не жалуется — он полагает, это ожидаемый побочный эффект связи с нормальным мальчиком, — он лишь прислоняется к стене и медленно дышит, отходя от оргазма. Ему думается, что, наверное, нужно спросить Дина, как он, но Кастиэль не уверен, что в состоянии заговорить, и не доверяет голосу, даже если бы мог. Собственное сердцебиение кажется оглушительным, и он закрывает глаза. Он на ощупь приводит себя в порядок и застегивает штаны, и в этот момент чувствует, как его целуют. Кастиэль распахивает глаза и отдергивает голову: последнее, чего ему хочется, это отведать собственной спермы. — Какого черта, Винчестер? — выпаливает он и тогда замечает, что происходит. Дин издает низкий звук; лишенный поцелуя, он поворачивает лицо в шею Кастиэля и, тяжело опираясь на него, быстро дрочит. Из такого положения Кастиэлю не видно, что он делает, но его тело содрогается от мелких движений, все более резких и нескоординированных по мере того, как он приближается к развязке. Он открывает рот и прерывисто дышит в горло Кастиэля. Кастиэль не знает, чего требует этикет в такой ситуации — должен ли он помочь? хочет ли Дин, чтобы Кастиэль как-то обнял его? — поэтому стоит совершенно неподвижно. Дин роняет голову и упирается лбом в ключицу Кастиэля, издает дрожащий звук, переходящий в стон, и его тело охватывает волна трепета, медленно пробегающая по позвоночнику. Он замирает. Дин попытался поцеловать Кастиэля только потому, что, технически, они еще находились в процессе полового акта. Ничего необычного. Кастиэль этим не напуган — он лишь удивился и на мгновение растерялся, но все логично: Дин хотел кончить, и, может быть, для этого ему необходима какая-то физическая близость. Это можно понять. Через несколько мгновений Дин поднимает голову. В его глазах — такая необычная мягкость, что у Кастиэля холодеет кровь, особенно учитывая, что они еще прижаты друг к другу и дышат, по сути, одним воздухом. Взгляд Дина падает на губы Кастиэля. — Вы закончили? — спрашивает Кастиэль резко — что угодно, лишь бы нарушить эту неуютную тишину. Он поводит плечами, показывая, что Дину пора отойти и дать ему места. Дин повинуется, отступив медленным, даже неохотным шагом, и несколько секунд молча смотрит, как Кастиэль заправляет рубаху и застегивает армейскую куртку. Под этим взглядом некомфортно. Кастиэль щурится на Дина. — Что? — Ничего, — отвечает Дин охрипшим голосом. — Ничего, — вторит ему Кастиэль. — Вот именно. Дин не отвечает на это: не спорит, что хорошо, но и не соглашается, а лишь продолжает смотреть на Кастиэля. Его взгляд — кроткий и нежный, с оттенком грусти. Кастиэль не хочет усматривать в нем жалость, но, даже приведя в порядок одежду и отправившись дальше на поиски штаб-квартиры роты Фокс, он не может стряхнуть с себя этот взгляд: что-то в нем впивается в сознание и не желает отпускать.

22 августа 1944 г.

Приходит время перейти на пеший марш. Колонна грузовиков доставляет их к западной окраине Бреста, откуда предстоит двинуться к форту Монбаре с остальными частями 29-й пехотной дивизией и несколькими ротами британского королевского танкового корпуса. Ожидается поддержка британцев с воздуха, и по другую сторону города стоят дополнительные бронетанковые и пехотные дивизии, так что, по крайней мере, не все свои усилия немцы сосредоточат на бойцах 116-го полка. Это не значит, что Кастиэлю не страшно. Они достаточно близко к первым немецким укреплениям, чтобы быть под угрозой артобстрелов и снайперского огня, и Кастиэль делает все возможное, чтобы рота Бейкер отнеслась к этому серьезно. Разбегаясь от колонны батальона, солдаты пригибают головы и расходятся широким клином, чтобы уберечься от огня. Командиры взводов и младшие офицеры изо всех сил стараются удерживать людей единым подразделением и в то же время рассредоточить их на достаточном пространстве, чтобы защитить. Цель на ночь — лесистая местность недалеко от Ларшантель, где можно создать огневую базу на случай нападения из форта Монбаре и разбить лагерь на дни осады. Деревья должны хоть немного прикрыть их от артиллерийского обстрела, и, если верить картам, перед лесом есть небольшая возвышенность местности, так что даже из форта на холме они не будут просматриваться напрямую. Они в двух милях от цели, когда из форта раздаются первые выстрелы. — Идем, идем! — кричит Кастиэль, срывая голос. — Двигаемся вперед! Звуки тяжелой артиллерии отличаются от привычных им полевых гаубиц: здесь это сверхмощные противокорабельные и зенитные орудия, способные проделать дыру в борту линкора. Снаряды яростно ревут при приближении. То их вроде бы нет, а то небо раскалывается от воя и вибрации, земля взрывается облаками густого черного дыма и рыхлой грязи и удар выбивает почву из-под ног у всех в пределах ста ярдов вокруг. И укрыться в этих полях негде: пытаться спрятаться в рядах низкорослых посевов — безумие; остается только двигаться вперед, пока не появится лучший вариант. Кастиэль замедляет бег, несмотря на адреналин, бурлящий в крови и подгоняющий мчаться скорее, скорее, дальше вперед, — потому что ему нужно быть сзади. Ему нужно убедиться, что все — или, во всяком случае, как можно больше людей — пройдут этот путь живыми. — Алистар, Уоллас, ведите их кругом! — кричит он, делая широкий жест в сторону узкой дорожки к юго-востоку, но звук его голоса заглушает подлетающий снаряд, и Кастиэля сбивает с ног. Раненое плечо напоминает о себе тупой болью при встрече с землей, но ремешок его каски на этот раз, к счастью, туго застегнут. Кастиэль приподнимается на локти и перекатывается на бок, чтобы снова крикнуть: — Уводите их кругом… Он замечает рядового Хиклинга с куском шрапнели в горле и еще одним в плече. Хиклинг немощно извивается, дернув ногами, и дыхание Кастиэля запинается в горле. Он вскакивает и, пригнувшись, бежит к Хиклингу, готовый кричать «Медик!» — пока слово не потеряет смысл, но к тому времени, как Кастиэль добирается до него, Хиклинг мертв. Не обращая внимания на липкость горячей крови, Кастиэль нащупывает жетоны под воротником его армейской рубахи, срывает один из двух и роется в карманах в поисках писем, карт, информации. Унести отсюда тело сейчас невозможно, но, может быть, штаб батальона сможет вернуться за ним позже. Кастиэль сует все это в нагрудный карман армейской куртки, поднимается на ноги и бросается обратно к линии фронта. Бейкер теряет по пути еще двоих людей — младшего капрала Вотина из четвертого взвода и рядового Дрю — но до целевой позиции они добираются достаточно быстро. Снаряды летят и по прибытии в Ларшантель, но теперь уже редко, и между обстрелами есть время окопаться и начать создавать собственные укрепления на ночь. Кастиэль связывается по рации с командным пунктом второго батальона, чтобы подтвердить, что рота заняла позицию и батальон в целом в нужной позиции для предстоящей атаки. Галлагер терпеливо сидит рядом, держа одной рукой рацию, а другой ища что-то в карманах обвязки. — …центральная позиция на юго-западной карте составляет 351-277 с севера на северо-запад, — докладывает Кастиэль майору Айзексу, прижимая передатчик ухом к плечу и держа в руках карту. — Наш самый северный часовой пункт находится у Авель примерно на 352-277 и… Прилетает снаряд, и Кастиэль припадает к земле, прижавшись к корпусу рации. Сержант Мастерс вдалеке кричит «Ложись!» — но снаряд приземляется дальше, ближе к третьему взводу, однако за ним прилетает еще один, уже ближе, и еще один. Самый ближний падает в десяти ярдах от Кастиэля с Галлагером, почти не защищенных лишь начатым окопом, и смертельная смесь шрапнели и щепок усеивает землю вокруг. Как только обстрел заканчивается, Кастиэль выпутывается из рации и снова поднимает передатчик ко рту. — Как слышно, Авель, это Бейкер-шесть. Бейкер — под периодическим артиллерийским огнем, меня слышно? Прием. Ответ майора Айзекса — торопливый и искаженный, и в следующее мгновение пулеметы Монбаре вступают снова. Галлагер оставляет в покое свою обвязку, по-видимому, бросив искать то, что пытался найти в ее карманах, и поворачивается отрегулировать настройки рации, чтобы Айзекса было четче слышно. В этот момент раздается оглушительный треск, в лицо Кастиэлю брызгает что-то влажное и горячее, и мгновение спустя он видит перед собой на коленях рядового Галлагера, челюсть которого свисает на одном суставе. Кастиэль замирает на корточках в грязи. Его рот открывается сам собой, и, уставившись на эту картину, Кастиэль чувствует, как по переносице, а затем вниз по щеке в рот медленно стекает струйка влаги. Это кровь, понимает он. Дышать не получается. — Медик, — произносит он хриплым шепотом. Энди Галлагер смотрит на него огромными глазами. Его горло работает, тщетно пытаясь произвести слова. По его шее и груди медленно разливается кровь. Кастиэль гадает, что он пытается сказать — позвать медика или выматериться, что его ранило. Некоторые солдаты взывают к женам, некоторые к матерям. Кастиэль мысленно умоляет Галлагера заговорить. «Скажи, — думает он, уставившись на изуродованную половину его лица. — Как там звали твою девушку, скажи ее имя». — Отступаем! — кричит Эстер. — Назад, забирайте инструменты! Вирджил кричит о снайперах, и все в спешке ретируются, убираясь из-под прицелов. Слово «медик» раздается рядом хриплым криком снова и снова. Галлагер медленно поднимает к лицу руку, и она тут же покрывается кровью. Ноги отказывают ему, и он падает. Кастиэль отшатывается назад. Он вдруг теряет ориентацию: где он, что делает; голова кружится, и чувство такое, что его вот-вот стошнит. Он выбрасывает в сторону руку, чтобы обо что-нибудь опереться, но рядом не оказывается ничего твердого вроде стены или дерева, и вместо этого кто-то подхватывает его под руку. — Тихо-тихо, сэр, — звучит голос Дина, низкий и вселяющий уверенность неизменным спокойствием. — Я все сделаю. Пригнитесь, не поднимайте головы, уходите отсюда… Кастиэль исступленно кивает, все не в силах вернуть контроль над зрением, но делает несколько глубоких вздохов и, когда Дин пробегает мимо него к Галлагеру, поднимается на ноги и бросается вперед. Его хватает на несколько шагов, после чего колени у него подкашиваются, и он неуклюже оседает на землю, на подогнувшиеся ноги. Вокруг царит полнейший хаос: Бейкер спешно отступает, побросав полузаконченные окопы и укрепления, в более надежное укрытие в роще в тылу. Кастиэль сидит на земле. Он теряет ощущение времени и не понимает, просидел ли так доли секунды или часы, пока наконец его не хватает за локоть чья-то рука и не взволакивает на ноги. — Боже, Кас, ты что!!! — кричит Иниас. Кастиэль спотыкается о корень. Над головой грохочет новая чреда летящих снарядов. Иниас падает на землю в брошенный кем-то едва начатый окоп, и они вдвоем съеживаются на земле в попытке остаться в живых. — Иниас… — начинает Кастиэль, но не может подобрать больше слов. Чувство такое, что горло сомкнулось, что он не может дышать. — Нельзя так делать, ты понял?! — кричит на него Иниас, перекрикивая свист и разрывы снарядов. — Нельзя просто… сесть и выключиться, или что это было… Боже правый, я уж подумал о худшем! Нельзя! Кастиэль неуверенно кивает, сглатывая страх, и, когда обстрел стихает, позволяет Иниасу поднять себя на ноги. На этот раз он бежит самостоятельно, без посторонней помощи. В конце концов, вопреки всем ожиданиям, немцы заканчивают стрелять. Солдаты появляются из своих укрытий и снова начинают рыть окопы и караульные пункты на ночь. На Кастиэля вдруг снисходит понимание, что он не знает, что случилось с Дином после того, как тот выбежал под огонь за Галлагером. Он ухватывает за рукав сержанта Мастерса, идущего мимо проверить, как дела у солдат. — Где Винчестер? — спрашивает Кастиэль, тщательно контролируя голос, чтобы не впускать в него панику. — Он в порядке, сэр, — отвечает Мастерс. — Он забрал Галлагера с передовой назад — там Дю Морт и еще пара человек разбили временный медпункт для него и других. — Других… — эхом повторяет Кастиэль. Сержант Мастерс перечисляет несколько имен, и Кастиэль слушает, но имена не задерживаются у него в голове. Он не помнит их. Он лишь кивает и отпускает рукав Мастерса, позволив тому уйти. Около двадцати одного часа Кастиэль велит роте, за исключением часовых и линии обороны, устраиваться на ночь, так как всем нужно как следует отдохнуть перед завтрашним днем. Кастиэль не следует собственным приказам. Он вновь созывает командующих, чтобы проверить, как дела в обороне, смотрит в карты снова и снова, начинает рапорты о потерях, о нападении, о снаряжении и боеприпасах. Когда он перекусывает ужином, приходит Иниас и пинает его в ботинок. — Тебе нужно поспать, — говорит Иниас в четвертый раз за вечер. «Посплю позже», — ответил Кастиэль один раз, а также «Я не устал», «Я не хочу» и «Не нужно», и один раз даже почти «Я не думаю, что смогу». Но от последнего он удержался. Не надо Иниасу знать, что Кастиэль так потрясен видом изуродованного лица Галлагера, что ни на секунду не может оставить в стороне дела, — у Иниаса и своих забот полно. Несколько часов поболтавшись вокруг Кастиэля в притворном безразличии, Иниас наконец сам отправляется спать и оставляет Кастиэля в покое. Того это вполне устраивает. Ему столько всего нужно закончить, что и спать-то некогда. Он просматривает свои рапорты и отходит отдать их в штаб-квартиру батальона, он пьет воду из фляги и чистит зубы. Смотрит на немецкую сигнальную ракету, запущенную в воздух и озарившую мир мерцающим серебристым светом, в котором деревья отбрасывают бледные тени. По ту сторону Бреста снова начинается стрельба. Ракета сгорает за семь минут, как засекает по часам Кастиэль. Время близится к полуночи. Кастиэль продумывает новое расписание часовых и выписывает всех солдат роты на лист бумаги, чтобы подумать над перераспределением людей во взводах. Потом еще раз на всякий случай сверяется с картами. Минутная стрелка на часах медленно передвигается в следующий час, и Кастиэль ловит себя на том, что сидит на земле, подняв перед собой колени и обхватив рукой распятие. Он понятия не имеет, как давно так сидит, на что смотрит или даже о чем думает. В какой-то момент его возвращает в реальность звук шагов и хруст веточек под тяжелыми ботинками: кто-то из роты Бейкер остановился справа от него. — Любуетесь на звезды, сэр? — спрашивает Дин. — Вроде того. Какое-то время они молчат. Дин стоит рядом. Наконец он спрашивает: — Ничего, если я сяду? — и тут же плюхается рядом, не дожидаясь ответа. — Боже… Не сказать, что удобно. Кастиэль смотрит на него. — Вы почему не спите? — спрашивает он. — Я сидел с Галлагером, — отвечает Дин, едва заметно пожав плечами. — Он накачан морфием и едва приходит в себя. Плохо понимает, что происходит, так что, я подумал, поболтать с ним не помешает. Привнести ощущение нормальности. Кастиэль выпускает долгий медленный выдох. Он держит в ладонях каску и смотрит на нее, поворачивая в руках. В передней ее части так и остались застрявшие со дня высадки в Омахе пули — теперь кажется, что тот день был годы назад. Кастиэль заговаривает, сам того не желая; произносит то, что должен был держать при себе: — Те, кого мы потеряли сегодня, кто… — Кастиэль запинается. Он сглатывает, проводит рукой по затылку. — Это все были хорошие люди. Они этого не заслуживали. — Не думаю, что кто-то этого заслуживает, — просто отвечает Дин, и Кастиэля посещает отстраненная мысль, что это необычно: большинство солдат роты, наверное, сказали бы, что такое заслуживают только немцы — и японцы. Его снова приятно удивляет, что Дин — вовсе не так черств и толстокож, каким хочет казаться, что он добрый несмотря ни на что. Однако у Кастиэля нет ни времени, ни моральных сил заметить это — он все не может отделаться от мысленной картины оторванной окровавленной челюсти Галлагера, его раскрошенных зубов. — И те, кого мы не потеряли… — произносит он. — Господи, Галлагер… Он чувствует укол вины за свое богохульство, за то, что уж слишком часто стал произносить имя Господа всуе, но рядом с именем Энди Галлагера оно теперь кажется ересью. Слушай меня, Господи, смотри на жизни, которые Ты безвозвратно разрушил. Галлагер. Галлагер! Которому раздробило челюсть и разорвало половину лица, так что кровь ручьем полилась на грудь, — где Ты был, когда ему нужна была защита? Как теперь ему поможет Твоя бескрайняя любовь?! Осторожное прикосновение пальцев Дина к костяшкам выдергивает Кастиэля из задумчивости, и, взглянув на Дина, Кастиэль осознает, что его трясет. Он стискивает распятие с такой силой, что бронза врезается в кожу. Но успокаивает его прикосновение Дина, а не крест. Дин ничего не говорит, и Кастиэль поспешно добавляет: — Простите. Я не должен был говорить этого вам. Это непрофессионально, и у вас и без того забот хватает. Вы, должно быть, заняты. Простите меня. Дин в ответ на это усмехается, но под этой усмешкой слышно беспокойство, не издевка. — Я не занят, сэр, расслабьтесь. — Расслабиться? Дин… Винчестер… — Слова запутываются, и Кастиэль не может вспомнить, как нужно разговаривать с Дином. Он едва помнит, офицер он или католик, могут ли эти категории сосуществовать, или они вообще к нему не относятся. Ему тяжело дышать как следует, и он вспоминает: «страх смертелен, страх разрушает», поэтому несколько мгновений молчит. Молчит и дышит. Рука Дина неподвижна на его руке — теплый, успокаивающий вес. Они сидят вдвоем в тишине, ни тот ни другой не заговаривает. Кастиэль пытается мысленно разложить все по полочкам: и тревогу, и панику, которые теперь почти не оставляют его. Поход к бункеру. Марш на юг. Осада Бреста. Офицеры и младшие офицеры, ждущие команды. Поколебавшись, Кастиэль спрашивает: — Можно задать вам вопрос? Не как солдату или медику. Как… — Он не скажет «другу», они не друзья. Не друзья. — Как человеку. — Валяйте. — Думаете, когда-то станет легче? — спрашивает Кастиэль, и, как бы он ни старался, чтобы вопрос прозвучал праздно, он слышит, как жалок его голос, балансирующий на грани надежды и горечи. — Настанет ли момент, когда станет все равно? Поначалу Дин молчит. Он смотрит вниз на колени. Наконец он отвечает: — Я не знаю. Кастиэль подавляет порыв закатить глаза: очень в духе Дина дать столь тривиальный в ответ на в кои-то веки важный вопрос. Дин выдыхает сквозь зубы, надувает щеки. — Может быть, со временем и привыкаешь. — Он пожимает плечами. — Или начинаешь делать вид, что привык. Кастиэль вздыхает. — Даже звучит утомительно. — Он бросает взгляд на Дина и замечает, что тот выглядит на удивление нетронутым этим разговором. Кастиэль и сам не знает, чего ожидал: что Дин заплачет? Начнет рвать на себе волосы и стенать о том, что война — ад? Но он лишь слегка скривил рот с видом неловкости. Кастиэль поднимает брови. — У вас нет такого чувства? Дин уклончиво пожимает плечами. — Я по другую сторону. Кастиэль не уточняет, что это значит: он и так прекрасно понимает, и сердце его от этого падает. Дину не приходится убивать, как Кастиэлю. Дин здесь чтобы спасать людей. Его совесть чиста. Кастиэль отводит глаза. — Конечно… В груди ноет тупая боль, так напоминающая боль в плече, что иногда кажется, будто его ранило в последние дни. Но он цел, просто тяжело. — Винчестер, я понятия не имею, что делаю, — признает Кастиэль тихо. Пальцы сами поднимаются к горлу, под воротник, и находят распятие. Он не должен ничего этого говорить — уж тем более он не должен ничего этого говорить Дину, — но слова выходят сами быстрым шепотом: — Я не знаю, верные ли решения принимаю. Правильным ли путем иду. То есть… я должен быть ведом, но я не знаю даже… — Кастиэль умолкает, заметив, что снова сжимает крест, и смотрит в руку. Он не может заставить себя закончить фразу. Дин хмурится. — О чем вы? Кастиэль качает головой и поднимает глаза, глядя в сторону, мимо Дина. Ночь темная и холодная, звезды едва видны за ночным светом Бреста, горящего от бомб, попавших в деревянные постройки. За призрачными облаками просвечивает бледная луна. Боковым зрением Кастиэль видит, как Дин посматривает на распятие, висящее над рубахой среди жетонов. Должно быть, он понимает, в чем дело, потому что усмехается. — Да бросьте, сэр. Вы же это не серьезно… Кастиэль резко выдыхает. — Винчестер, не надо… — Может, я и не слишком уповаю на Всевышнего, но, по-моему, у вас все неплохо, — заявляет Дин и хлопает Кастиэля по плечу. — С самой операции Нептун вас не задело сильнее, чем куском металла в плечо, — похоже, за вами и впрямь кто-то приглядывает! Кастиэль смотрит на него. — В смысле — помимо вас и лейтенанта Уолласа? Дин смеется, но потом толкает Кастиэля в руку. — Я серьезно, сэр. — Многие пока не получили ни царапины, Винчестер. С другой стороны, о многих этого не скажешь. Может быть, за мной и приглядывают, но… я не понимаю, за что. — Кастиэль морщит лоб, и его рука опять теребит распятие. Он вертит его в пальцах снова и снова. — Неужели только из-за этого? Что, я должен верить, что до сих пор невредим, потому что молюсь, потому что повторяю «Отче наш, иже еси на небесех» — а Галлагер до конца жизни будет в больницах, потому что этого не делал? Дин открывает рот, чтобы ответить, но Кастиэль не дает ему. Он вскрыл какой-то нарыв и не может остановить слова, льющиеся из него волной страха, сдерживаемого с тех самых пор, как он ступил на французскую землю. — Галлагер больше никогда не заговорит. — Эта мысль не оставляет Кастиэля целый день. Разорванная челюсть, брызги крови, выпадающие зубы… — Он, наверное, даже есть уже никогда сам не сможет — и все почему? Потому что он некрещеный? В этом все дело?! — Не думаю, что тут можно найти логику, сэр, — отвечает Дин тихо, но в его тоне появляется беспокойство. — Если кто-то за мною присматривает, почему Он не может присматривать и за всеми остальными? Мне… мне нравился Галлагер, — признается Кастиэль. Да, его самого пока не задело, но страдают люди, которые стали ему небезразличны. Следующим может быть он — или, что более вероятно, кто-то, кто ему дорог. Он пытается не думать лишний раз о солдатах под его командованием и особенно не привязываться к новобранцам, но некоторые из этих людей прошли с ним весь путь из Форта Блейдинг, и он не может представить себе мира, из которого они будут просто вырезаны в один миг. Следующим может стать сержант Мастерс, лейтенант Вирджил, капитан Лафейсон… Иниас. — Мне нравился Галлагер и… рядовой Вотин, рядовой Дрю… сержант Барнс? Капрал Доу? Если это так работает, так это несправедливо, и я не думаю, что я заслужил… я не думаю… — Кастиэль тяжело сглатывает, борясь с приступом подступившей тошноты. Он не может выговорить то, что собрался сказать. Он знает, что хочет сказать, но, покуда слова не произнесены, их как будто нет, и инстинктивный страх и почтение, привитые еще со времен католической школы, заставляют его молчать. — Я не могу… Если Господь печется только о своих, Дин, то я не хочу… — Сэр, — прерывает его Дин. — Это из-за Бреста. Кастиэль отводит глаза. Он выпускает распятие, обхватывает себя рукой за живот и сидит так в тишине какое-то время, пытаясь подобрать слова. Кажется, усилие требуется, чтобы даже дышать. Он расстегивает карман куртки, выуживает портсигар и дрожащими пальцами достает сигарету, закуривая вместо ответа Дину. Кастиэль делает глубокую затяжку и удерживает в легких дым, плотно сжав губы. Он чувствует, как дым наполняет его всего: горячий, жалящий горло и легкие. Кастиэль медленно выдыхает дым меж зубов неравномерными клубами. — Сэр, — снова зовет его Дин, и Кастиэль отвечает резко: — Будет хуже, чем все, с чем мы имели дело. — Он смотрит на красный огонек сигареты в руке. — Все, кого мы потеряли в Вире, в Гранкаме, в Сен-Ло… — Он качает головой: имена запечатлены у него в голове, встают перед глазами всякий раз, когда он хоть на секунду прерывается, чтобы подумать, составить план или отдохнуть. Доббс, Корбетт, Рурк, Кэмпбелл, Ричардс, Спрюс, Абернати, Чемберс. — Будет хуже: масштабнее, труднее, опаснее, а мы уже — господи, мы уже… на треть ослаблены, и потеряем еще больше, — и за все это отвечаю я. Я в ответе за то, кого, сколько, как мы потеряем. Я — и кажется… кажется, будто есть какая-то уловка, чтобы все остались целы и невредимы, и я просто еще до нее не додумался! Как будто я просто плохо стараюсь! Дин молчит, и у Кастиэля вырывается смешок. Это настолько резкий и невеселый звук, насколько чуждый во рту, что он снова порождает тошноту. — Как будто я плохо стараюсь, — повторяет Кастиэль, и губы сами собой растягиваются в противоестественной улыбке, но при этом его трясет и дыхание выходит рваным сквозь зубы. — Понятно? Я стараюсь, как могу, и все равно плохо! Дин все молчит. Он смотрит на Кастиэля с какой-то напряженной грустью и безнадежностью и ждет. Кастиэль подавляет эту ненормальную улыбку, до боли стиснув челюсти, и смотрит в землю. Он делает глубокую затяжку, выпускает дым резким выдохом и затягивается снова. — Я чувствую себя обманщиком, — ворчит он. — Обманщиком, — вторит ему Дин и больше ничего не говорит, но по его тону очевидно изумление. — Как будто все со дня на день поймут, что Энт Милтон ошибся в выборе, что мне нельзя было вверять роту. Что кто угодно справился бы лучше. Решат «ну сколько ж можно!» — и отстранят меня. И честно — лучше б так и было. Потому что я понятия не имею, что делаю. Я не знаю, как все это делается, не знаю, приглядывает ли кто-то хоть за кем-то и… — Кастиэль опускает голову, упершись подбородком в грудь, и грубым жестом свободной руки прочесывает волосы. — Я не знаю, зачем выговариваю вам все это. — Кому-то надо выговориться, — отвечает Дин. Кастиэль поднимает глаза, не поднимая головы, и пристально смотрит на него. — Не вам. Дин уязвленно покачивается назад. — Почему это не мне? — Вы… — начинает Кастиэль, не продумав, как закончит фразу, и запинается, поняв, что не знает, к чему начал. Дин — что? Его сослуживец? Подчиненный? Кто-то, кого он время от времени тайно трахает, когда зашкаливают стресс и страх? Он возвращает сигарету в губы и затягивается, выигрывая время. «Ты непредсказуем. Ты опасен. Я и так уже слишком много тебе говорю. У тебя одного, кажется, на все есть ответы, и я не хочу зависеть от тебя в этом. Ты слишком уравновешен и стоек, чтобы не начать опираться на тебя». — Вы — обуза, — говорит он. Какое-то время Дин молчит, и Кастиэль не смотрит на него, но, глядя сквозь темноту в сторону оранжевых всполохов Бреста, чувствует на себе взгляд Дина. — Вот как? — переспрашивает Дин наконец тихим голосом. В его голосе нет обиды, как ожидал Кастиэль, — лишь смирение. Он встает, тщательно отряхивает пыль с армейских штанов, спереди и сзади. — Что ж, лейтенант, я готов побыть обузой, когда она вам нужна, — и вы знаете, где меня найти. И, если вас это хоть немного утешит… — Дин колеблется. Он прочищает горло. — Я мало во что верю, но я верю в вас. Вот так. В груди возникает резкая боль, словно ребра стиснули, выбив из легких воздух резким хлопком. Кастиэль хочет что-то сказать. У него в горле тысяча слов, и он не знает, с чего начать, и боится, что если начнет, то скажет слишком много. Его отношения с Дином — как прогулка по канату, и он чувствует, что как никогда близок к падению. Он ничего не говорит и лишь курит, глядя на Брест вдалеке. Дин делает нерешительный шаг ближе. Он протягивает руку к Кастиэлю, и она на мгновение замирает в воздухе между ними, не касаясь его плеча. Потом, наконец, рука приземляется, и Дин сжимает его плечо. — Ты справишься, солнышко, — говорит он. — Как всегда. Кастиэль сглатывает подступивший комок и только и может, что отрывисто кивнуть в ответ. Сигарета дергается во рту, слабо зажатая губами, и Кастиэль думает, что променял бы ее на губы Дина. Затушил бы ее каблуком, шагнул бы к Дину и целовал его до тех пор, пока Брест не превратится в один лишь плохой сон. И не надо будет волноваться о жизнях сотни солдат, когда руки Дина — в его волосах, на его бедрах. С Дином можно быть легкомысленным. Можно быть спокойным. — Я пойду спать, — говорит Дин после нескольких секунд тяжелой тишины. Он кивает головой туда, где встал лагерем его взвод. — Уже поздно. Вы как, ничего тут один? — Со мной все в порядке. — Голос Кастиэля охрипший. Он не может придумать, что еще сказать Дину, и боится признаться даже самому себе, что ищет повод попросить его остаться. Дин еще раз кивает и тихо произносит что-то вроде «спокойной ночи», едва слышное за звуками отдаленного морского боя. Он разворачивается уходить. — Винчестер… Дин останавливается и оглядывается вполоборота. Кастиэль не знает, как сказать «останься». Его губы на мгновение натягиваются. Наконец: — Я бы… не отказался от кофе. — Кофе? Кастиэль кивает. Вокруг слишком темно и Дин слишком далеко, чтобы Кастиэль мог различить выражение его лица, но, когда он заговаривает, его голос звучит еще мягче. — Не вопрос. Я могу сварить кофе. — Кажется, он улыбается.