Значит, опоздаю

Утро. Сонное, медлительное и такое растя-я-янутое. На улице царит тишина, лишь тихое шуршание листьев и трели птиц. Спонтанно, а может и не совсем спонтанно, переехав в центр Парфедии из кипящей жизнью республики, один профессор не учел одного маленького нюанса: В городе мудрости жизнь течет совсем по другому. В республике, где с раннего утра все разбегаются по работе, все по-иному. Прямо сейчас из приоткрытого окна можно было различить два силуэта: один пониже, суетящийся и корящий себя за то, что сегодня все-таки уснул, так еще и за рабочим столом, а другой поспокойнее: еще совсем сонный, растрёпанный и словно растворяющийся в своих же сновидениях. В его длинных струящихся волосах, кажется, застряли переливающиеся грёзы. Одного, затормошенного республиканца, звали Эспрессо. Он торопился на работу, сегодня весь день проведет в лаборатории, а не как обычно, нудно и с двумя учениками в кабинете. Это словно напоминание о работе в институте тауматургии, только без жужжащих практикантов под локтем. Профессор, пытаясь не моргать лишний раз, быстро собирался. Со своим близким молодым человекоы он только и успел, как обменяться словами: „доброе утро“ и приобнять, вот и все. Эклера, так звали второго, такой резкий темп профессора явно не устраивал. Он только проснулся, а этот дурачок уже куда-то рвется, ну что за дела! — . . . Неутомимый ты мой, к чему так торопиться? — сонно мямлит блондин, пытаясь нащупать рукой свой монокль. Брюнет на мгновение застывает с удивленным отблеском в глазах, а затем тихо смеется, с ноткой легкого сарказма парировав возлюбленному: — Экки, чем раньше закончу, тем раньше вернусь. — Эспрессо, блеснув очками, бегает глазами по кухонной столешнице. Заметив знакомый монокль, он аккуратно берет его за позолоченную оправу, отдавая в руки сонного хозяина. — В твоем случае это никогда не работает, а еще, как факт, ты обещал сварить мне вкусный кофе. — Эклер поджимает губы, с немного потухшим взглядом смотря на любимого, который опять куда-то убегает. Сначала убегал из Парфедии, в заморские места, а как вернулся, то бежит на работу. Когда же он наконец остановится? Историк вздыхает, тут же отдергивая себя от неприятных мыслей и понимая, что диалог может набрать не те обороты. Они же ведь любят друг друга, верно? Искренне любят? Вечно спешащий остановился, молча глядя на вечно любимого им с широко распахнутым глазом. — Я на работу так опоздаю-. . . — почему-то брюнет обрывается, будто какая-то искра попала ему прямо в горло и загорелась, оставляя после себя неприятную горечь и скованность. А ведь правда, он вечно куда-то спешит, забывая о том чуде, что всегда готово быть рядом с ним, будь он просто „ не выходящим на свет коллегой по соседству ” или „ дорогим “. — Значит, не сваришь? — спрашивает Эклер с какой-то усталостью. Не сварит, походу. Улыбка, брошенная сумка и тихие шаги. — Значит, опоздаю. _________ Мораль сего ночного бреда такова: сварите сонному Эклеру кофи.