Как позвать, чтобы он услышал, как догнать его душу, ускользающую от меня... Ведь она такая таинственная и неизведанная, эта страна слез...
Сочувствовать чужой боли, искренне и деликатно, – трудно. Почти так же, как просить прощения, когда обидел. Все слова кажутся ненужными и неправильными. «Страна слез» действительно непостижима. Но главное – не разучиться сопереживать, не очерстветь, откручивая очередной неподатливый болт.
«Маленький принц» (Антуан де Сент-Экзюпери)
— Чарли, милый, я дома! — Ник крикнул ему из прихожей, со звоном роняя ключи на полку и на ходу снимая зимнее пальто, — ты не поверишь, как прошла практика. В этот раз они на самом деле допустили меня до проведения занятия и, знаешь, это было… Чарли, что такое? Ник зашел в гостиную, чтобы увидеть картину, к которой точно не был готов: Чарли свернулся калачиком на диване, плед упал с его плеч и бесформенной кучей лежал на полу, где и примостилась Эмми — их новая собака, маленький трехмесячный лабрадор, — которая с беспокойством смотрела на одного из своих хозяев и тихо поскуливала. Чарли не плакал. Его глаза не были влажными или красными, и он не издавал ни звука, но это все еще не говорило о том, что все было в порядке. Обыкновенно он встречал его после учебы совсем иначе: сидел за барной стойкой и листал соцсети, пытаясь скоротать время в ожидании Ника, выбирал новые рецепты, которые они вместе могли бы приготовить на ужин, или фильм для совместного просмотра на вечер. В этот раз все было по-другому, хотя такое случалось и не впервые. Когда у Чарли не было сил, он не выходил встречать Ника. Не вставал с постели. И точно не был готов к тому, чтобы приготовить или тем более съесть свой ужин. Ник прекрасно знал об этом: о том, как вел себя Чарли, когда ему становилось хуже или у него просто выдавался плохой день или вечер. Он мог судить о его состоянии, исходя из мельчайших деталей и жестов, не говоря уже о таком явном срыве. — Что такое, милый? — спросил Ник, склоняясь над Чарли. Он опустился на колени перед диваном, на котором он лежал, и положил теплую ладонь ему прямо на голову. Обычно это успокаивало Чарли: тяжесть прикосновений Ника возвращала его к настоящему и заставляла чувствовать себя живым. Но не в этот раз. Он не прикрыл глаза в попытке потереться о его ладонь, словно мартовский кот, и совсем не сдвинулся с места. Его взгляд по-прежнему был устремлен в никуда, а глаза казались стеклянными и едва ли живыми. Ник немного запаниковал, хотя и понимал, что должен взять себя в руки, чтобы действовать как можно непринужденнее. Ему нужно было успокоить Чарли. — Хорошо, дорогой, я понял. Ты устал, верно? Не хочешь сейчас говорить? Чарли слабо кивнул, но у Ника в груди разлилось тепло от осознания того, что он был на верном пути. Пока Чарли реагировал на его слова, он мог с этим работать. Эмми слабо гавкнула и приземлилась прямо на ступни Ника, свернувшись калачиком и прикрывая нос коротким хвостом. Ник погладил ее по голове, между длинных, не по размеру для такой малышки, ушей: — Твоему папе нехорошо, Эмми, видишь. Ты должна вести себя потише, чтобы мы могли позаботиться о нем. Она посмотрела на Ника маленькими, размером в две крошечных пуговицы, глазами и молча продолжила лежать у его ног, — хорошая девочка, — прошептал Ник, продолжая ее ласкать. Он с беспокойством смотрел на Чарли, думая, как лучше сейчас поступить, чтобы дать ему почувствовать себя спокойнее. Пара идей была всегда наготове: что-то из того, что он точно мог применить в подобных ситуациях. Одной рукой он по-прежнему продолжал гладить Чарли по голове, пропуская сквозь пальцы его черные кудри. Они были такими же мягкими на ощупь, как и всегда, но немного спутанными, так что Ник точно мог сказать, что Чарли сегодня было не до того, чтобы расчесывать их. — Я понимаю, милый, — шептал он тихо, все еще сидя на полу у ног Чарли, — бывают дни, которые определенно кажутся сложнее других, ты знаешь. Это нормально, — Ник поднял с пола упавший плед и аккуратно накинул Чарли на плечи. Он тут же схватился за него, как за спасательный круг, и сжал между пальцев, натягивая на себя до самой шеи. Его плечи слегка дрожали, вероятно, от холода из-за того, как долго он здесь лежал, — ты знаешь, иногда мне тоже кажется, что все идет не так, как должно. Тогда я представляю, что во всем виноваты сны, которые я видел в ту ночь, — Чарли повернулся на звук его голоса, с интересом всматриваясь Нику в глаза. — Я никогда не рассказывал тебе об этом, милый? — Ник тихо обратился к нему. Чарли все еще молчал, так что он точно знал, что в ближайшее время не услышит от него ни звука. Такое случалось с ним иногда: когда на сердце было тяжелее всего, слова не шли на ум или просто не желали звучать так, как надо. «Насколько должно быть больно, чтобы часть твоего организма просто не желала работать», — подумал Ник, но тут же мысленно встряхнул головой. Он нужен был Чарли прямо сейчас. — Что ж, это моя маленькая теория, но, пожалуй, я поделюсь ей с тобой, дорогой. Иногда я представляю, как каждую ночь, во сне, маленький Ник ходит по большому коридору с кучей дверей и перед ним всегда стоит один и тот же выбор: открыть одну из них. При этом, — Ник поднял вверх указательный палец в одном из тех жестов, который использовал, чтобы привлечь внимание детей к своим словам, — мне важно сделать правильный выбор: открыть дверь, за которой находится красивый луг с кучей цветов или большая река, которую я бы мог переплыть в жаркий день. Что-то достаточно красивое и не опасное — такое, чтобы на следующий день я смог с этим справиться. Но иногда я открываю дверь и ничего за ней не вижу. Иногда она просто оказывается глухой, и я натыкаюсь на стену из кирпичей, на которую смотрю до тех пор, пока по моим щекам не начинают течь слезы, и я не понимаю, что ошибся. Но на самом деле, я не виноват, потому что дверей в этом коридоре всегда очень много, и трудно каждый день делать правильный выбор. Статистически это просто невозможно. Он переплел пальцы Чарли со своими и начал осторожно поглаживать его по костяшкам на руке. — Понимаешь, о чем я? — спросил Ник, когда увидел, как Чарли снова тихонько качает головой в утвердительном жесте. Его глаза постепенно наполнялись слезами по мере того, как Ник разговаривал с ним, и, когда он закончил, Чарли схватился за его руку, обвиваясь вокруг нее всем телом, словно маленькая коала. Он прижимал ее ближе к себе почти до боли — и Ник позволял. Он знал, что Чарли плакал не от того, что он сделал что-то неправильно: его маленькая история о маленьком Нике должна была в самом деле показать Чарли, что он понимает его. И, скорее всего, Чарли действительно поверил ему. Слезы были лишь признаком того, что он мог наконец почувствовать себя в достаточной безопасности, чтобы дать волю эмоциям, и выплеснуть их вовне. Ник гладил его по голове, трясущимся позвонкам и тонким предплечьям. Так нежно и аккуратно, как только мог. Он шептал ему самые добрые слова, которые приходили на ум, хотя это и было довольно легко — при виде Чарли его мозг, казалось, сам собой наполнялся множеством комплиментов и нежных фраз. — С тобой все в порядке малыш, — шептал Ник, вытирая влагу с его покрасневших щек, — все в порядке. Ты молодец, дорогой. Молодец, что так стараешься каждый день. Я знаю, как тебе трудно сдерживать это так часто, честное слово, я знаю. Знаю, что каждый день тебе приходится бороться с собой, чтобы вот так улыбаться, гулять с Эмми и ходить на учебу, словно ничего не происходит. Словно у тебя в груди нет той черной дыры, которая пытается поглотить тебя каждый божий день, Чарли. Я знаю, что ты сопротивляешься ей. Ты мой самый смелый, самый сильный и милый мальчик. Я так люблю тебя, Чарли. Так сильно. Ник практически заплакал сам, когда произносил все эти слова. С каждым из них осознание того, как на самом деле тяжело было Чарли каждый день захлестывало его большой и пугающей волной. Ему нужно было вытащить их обоих из того дерьмового цунами, в которое они угодили. — И все же, — Ник немного задыхался на этих словах, — со временем таких дней, в которые ты бы натыкался на эту глухую, неправильную дверь будет все меньше. Их уже меньше, видишь? Я точно знаю, что в последнее время ты стал еще сильнее, еще смелее в борьбе со всей этой тьмой, которая иногда так близко подкрадывается к тебе, малыш. Я вижу, как ты побеждаешь ее. И я горжусь тобой, милый, горжусь каждый день, — он поцеловал Чарли в открытую ладонь и про себя отметил, что слезы перестали течь по его щекам. Чарли прикрыл глаза, его грудь вздымалась в медленном ритме, более спокойном и размеренном, нежели раньше. Лицо Ника просветлело. Он думал о том, что может сделать еще, когда Чарли чувствовал себя вот так: подавленно и мрачно. И ему на ум пришла одна, блестящая, как ему показалась, идея. — Малыш, — прошептал он близко к его уху, — ты хочешь, чтобы я тебе почитал? Я просто подумал, что ты не хочешь сейчас говорить, и, вероятно, просмотр чего бы то ни было тебя тоже не слишком отвлечет. Так что я подумал… Может быть, это глупая идея и я не слишком подходящий для этого кандидат, но… — Ник почувствовал, как Чарли несколько раз сжал его руку в своей и посмотрел на него, чтобы увидеть его улыбку и слабый кивок. Он улыбнулся ему в ответ, — хорошо, милый. Это хорошо. Тогда я сейчас сбегаю в спальню за какой-нибудь книжкой, прикрою окно и сразу вернусь, хорошо? Меня не будет здесь буквально пару минут, я обещаю, — он в последний раз нежно погладил его по волосам и оставил на лбу едва заметный поцелуй, как делал всегда, желая показать, что любит его, любит каждую частичку Чарли, вместе с его мозгом, который порой приносил ему такую сильную боль. — Эмми, — сказал Ник, поднимаясь на ноги и разминая затекшие колени, — присмотри за своим папой, пожалуйста. Я скоро вернусь, — она тихо гавкнула в ответ и запрыгнула на диван, подползая Чарли под руку, чтобы вновь улечься там поспать. Уходя, Ник вновь заметил его слабую улыбку, и куча маленьких бабочек, почти что мертвых от волнения этого странного вечера, затрепетали крыльями в его животе. Он ушел в их спальню, и даже не стал включать свет по пути, когда подошел к книжному шкафу, в котором Чарли хранил всю свою обширную коллекцию. Ник знал расположение каждой книги почти наизусть. Ему нравилось рассматривать их, пока Чарли не было дома, читать аннотации и названия, если он не был с ними знаком. Нравилось просто прикасаться к тому миру, в котором жил его умный, чрезвычайно талантливый муж. На этот раз выбор был трудным: ему нужно было найти что-то достаточно дорогое для Чарли, что-то, что он читал ни единожды и ему не пришлось бы слишком вслушиваться в слова Ника. Но также ему отчаянно хотелось, чтобы история подходила Чарли, чтобы она раскрыла ему глаза на природу всех тех страшных и неизведанных миров, в которые иногда попадало его сознание — в такие вечера, как сегодня. Ник медленно водил пальцем по корешкам книг, пока не наткнулся на то, что заставило его сердце биться чуть быстрее. Это, казалось, подходило им в самый раз. Он быстро вытащил книгу, убирая ее под мышку, и быстрым шагом направляясь в гостиную. Ему нужно было закрыть окно и налить пару стаканов воды, на случай, если они захотят пить. — Я здесь, милый, я вернулся, — Ник снова уселся на полу, у ног Чарли и откинул голову ему на колени, — скажи мне, если тебе не понравится книга, и я ее заменю, но я подумал, что она может тебе понравиться. Что ж… — он прочистил горло, чтобы начать и открыл первую страницу, пальцами проводя по маленьким иллюстрациям автора. Чарли смотрел в книгу из-за плеча Ника и положил холодные руки ему на спину, притягивая ближе к себе в неуверенном жесте. Плечи Ника расслабились от их маленькой близости. — Прошу детей простить меня за то, что я посвятил эту книжку взрослому. Скажу в оправдание: этот взрослый - мой самый лучший друг. И еще: он понимает все на свете, даже детские книжки. И наконец, он живет во Франции, а там сейчас голодно и холодно. И он очень нуждается в утешении. Если же все это меня не оправдывает, я посвящу свою книжку тому мальчику, каким был когда-то мой взрослый друг. Ведь все взрослые сначала были детьми, только мало кто из них об этом помнит… Ник читал каждую строчку размеренно, достаточно медленно, чтобы Чарли мог уловить смысл слов на слух. Когда-то, не так давно, они сами были маленькими детьми. Но прошло всего несколько лет и, посмотрите, в каких взрослых превратились они оба. Совсем не в тех очерствевших молодых людей, помешанных на цифрах. Во всяком случае, — больше нет. Но в тех, которые определенно стали сильнее и крепче, хотя все еще были достаточно молодыми и сумасшедшими, чтобы каждый день ловить бабочек в свой тряпичный сачок. В тех взрослых, которым не нужны были слова, чтобы понять или успокоить друг друга, потому что помните — зорко одно лишь сердце.