Праймы не ходят на вечеринки

— Нет, — голос Мегатрона был ровным и холодным, а красная оптика сверкала слишком знакомым высокомерием. В куполе Зала Суда эхом отозвалось его «нет», такое же резкое и суровое, как и произнесший его мех. — Я не намерен больше это выслушивать. Ходатайство отклонено, сенатор. Есть какие-нибудь разумные вопросы на повестке дня? Оптимус Прайм подавил улыбку, прикрывая сервоприводом рот. Всё тот же гладиатор, которого я когда-то знал, даже после четырех миллионов лет войны. Военачальник, гладиатор и лорд-протектор — все в одном лице… эти трансформеры не знают, с кем связываются. Сенатор, рожденный после войны мех из Кристалл Сити, окрашенный в оттенки серебра и синего, сейчас был похож на рыбу, вытащенную из воды: от удивления он только беззвучно открывал и закрывал рот. Он умоляюще посмотрел на Оптимуса, но тот промолчал, глядя с легким неодобрением. — Лорд-протектор, — заикаясь, пробормотал мех, — Простите меня за… эм … дерзость, но такие предложения нельзя просто отклонить без единогласного решения совета… — Мы сейчас обсуждаем не мои неограниченные полномочия, — отрезал Мегатрон — и, очевидно, они таковыми не являются. Ни Оптимус, ни Мегатрон не хотели бы восстанавливать Кибертрон по образу заката Золотого Века, породившему войну. Они пытались, насколько могли, превратить Кибертрон в планету свободную и равноправную, несмотря на множество разногласий по поводу того, как лучше достичь этой цели. Но вот в обсуждаемом сейчас вопросе, по крайней мере, Оптимус и Мегатрон были абсолютно солидарны друг с другом. Взгляд сенатора второй раз метнулся в сторону Оптимуса, и Мегатрон зарычал, сжав огромный кулак на длинном блестящем столе перед ним. — Не ищите спасения у Оптимуса, сенатор. Если вам есть что сказать, прошу – и смотрите на меня, когда делаете это. Покажите, что вы хотя бы не трус, и, возможно, я приму во внимание какой-нибудь из ваших ничтожных аргументов в пользу тирании. Хотя бы для того, чтобы потом с чистой совестью разорвать Вас на куски. — Мегатрон. Голос Оптимуса был мягким, аккуратно предупреждая Мегатрона умерить свой пыл. Сервопривод Прайма дернулся: ему хотелось дотянуться до Мегатрона, дотронуться до его руки или бедра, поглаживать блестящий серебряный металл в надежде успокоить. Но он остался на месте, на своем месте, фантазия на мгновение вспыхнула и так же резко угасла. Шлем Мегатрона резко повернулся в сторону автобота, и этот испепеляющий взгляд теперь был сосредоточен на нём. — О, я вижу, что наш прославленный Прайм тоже желает высказать мнение! Возможно, вы с сенатором стремитесь к компромиссу в этом вопросе? Я удивляюсь твоей неуверенности, Оптимус, хотя, полагаю, мне не следует удивляться. Ты всегда ценил терпимость больше, чем принципы. Оптимус нахмурился, и чем дольше говорил Мегатрон, тем тяжелее становилось на искре. Легко было забыть, кем стал Мегатрон за годы войны, но напоминание не заставило себя долго ждать. — Ты лучше многих знаешь, какие у меня принципы и насколько они тверды, — резко ответил он. — И я не согласен с твоей позицией. Я тоже против неограниченных полномочий в Сенате, но сенатору должна быть предоставлена возможность говорить за себя, не опасаясь деактивации. — Любой мех, который осмелится предложить возврат к старой политике, должен опасаться! — возразил Мегатрон. — Ты серьезно полагаешь, что имеешь право указывать на мой тон? Мне, меху из низшей касты и бывшему гладиатору? Учитывая, что ты жил очаровательной жизнью в Иаконе в те темные дни? Оптимус устало провентилировал. Корни этого спора уходили глубоко в прошлое, где он был наивен и глуп; где он не знал, как могли звучать жизнь, которую он вел, и взгляды, которых придерживался, для гладиатора, находившемуся в плену своей касты с момента активации. — Просьба умерить свой характер и соответствовать званию Лорда-Протектора не является указанием на невежественность, — сказал он. — Я помню, откуда ты вырвался и что перенес, возможно, помню куда лучше, чем тебе хотелось бы осознавать. Ты решил забыть, сколько времени я провел с тобой в те дни и как часто я лично был свидетелем твоей борьбы. — О, правда? — Мегатрон ощетинился. Из-за этого жеста его и без того массивное тело теперь выглядело чудовищным. Мех поменьше мог бы задрожать от страха под его яростным взглядом, но Оптимус лишь слегка наклонил голову, не впечатленный. Настроение Мегатрона было таким же, как песчаные бури в море ржавчины: внезапным, жестоким и беспощадным, быстро нарастающим и так же быстро угасающим. Этот случай не станет исключением. — Как же я мог забыть время, которое ты провел рядом со мной в шахтах, пытаясь пережить издевательства надсмотрщиков, которых гораздо сильнее волновали квоты, чем мехи, которые эти квоты выполняли? Ах, глупый я, - только что вспомнил, - тебя там не было. Ты был здесь, в Иаконе и, уютно устроившись в милом уголке библиотеки, жаловался, что тебя не пропустили в какой-нибудь модный клуб. Говоришь так, будто эти страдания сравнимы с моим… — … Милорды? – вмешался сенатор, осторожно подняв руку. — Возможно, дискуссию можно… отложить. Уже должно быть объявлено об окончании заседания. Оптимус поморщился и проверил свой внутренний хронометр. Он напомнил ему, что все дневные заседания подошли к концу и пора начать готовиться к вечернему мероприятию в пентхаусе сенатора Локтрека, возле зала Совета. Прелесть. Оптимус постучал по клавишам управления, позволяя дверям огромного зала распахнуться. — Совершенно верно, конечно. Сессия окончена. Мы соберемся снова через два дня, и тогда можно будет принять окончательное решение по Вашему вопросу. Раздался почти слышимый вздох облегчения. Сенатор поднялся и быстро двинулся к выходу, стремясь убежать от гнетущей тяжести ярости Мегатрона. Оптимус ждал, что Мегатрон поднимется и последует за политиком: он никогда не оставался достаточно долго наедине с Праймом. Но бывший гладиатор остался на месте, с царственным видом рассматривая свои когти. Вопреки всему, искра Оптимуса дрогнула. Мегатрон решил остаться и поговорить? Это был первый раз, когда они разговаривали один на один с тех самых пор, как автоботы и десептиконы объединились для активации Омега-замка. Возможно… может быть, если бы обстоятельства сложились правильно… Когда комната наконец опустела, Мегатрон заговорил. — Если ты хочешь вот так бросить мне в лицо нашу прежнюю близость, Оптимус, не мог бы ты попытаться сделать это в менее публичном месте? Я ценю такие беседы, но не в той степени, если они превращаются в сплетни. Оу. Всего-то. — Едва ли что-то такое входило в мои планы. — Нет? Что же это тогда было? — Мегатрон стоял, возвышаясь над Оптимусом, так что пришлось подняться с кресла. С опозданием Прайм вспомнил, что Мегатрон был выше его на несколько голов и что теперь он был лишь ближе к этому безжалостному, как палящее солнце, взгляду. — Ты надеялся заставить меня подчиниться, ссылаясь на наше прошлое знакомство? — Я ничего не сказал о характере данного знакомства, — заметил Оптимус, лицевая панель которого начала нагреваться. — Конечно, не сказал, — усмехнулся Мегатрон. — Я полагаю, ты не захочешь, чтобы твои драгоценные последователи знали, кем мы когда-то были. Как, должно быть, унизительно для великого Оптимуса Прайма, что мои грязные сервоприводы однажды запятнали его чистую и святую форму! Эти слова ударили Оптимуса словно пощечина. Резкий контраст с той мягкостью, которой он по глупости желал всего несколько минут назад. — Я не считаю тебя грязным и не считаю себя запятнанным твоими прикосновениями, — сказал Прайм. Сейчас он был совершенно не в себе, в груди ощущалась только ноющая боль. Он месяцами жаждал возможности побыть наедине с Мегатроном, но что из нее получается сейчас? — Я не чувствую унижения, когда думаю о нашем прошлом, и не боюсь, что о нем узнают. Какими бы неуклюжими ни были мои признания тебе той ночью в зале Чемпионов, я ни о чем не жалею. Не жалею и о том, что сказал или сделал после того, как ты меня спас. Мегатрон зарычал, его поле снова вспыхнуло злостью. — Не смей говорить о том, что произошло в тот катастрофический вечер, — предупредил он, сверкая оптикой. — Я сожалел об этом на протяжении тысячелетий. Будь уверен, я никогда больше не допущу такой слабости! Оптимус грустно посмотрел на Мегатрона. Искру бросало то в жар, то в холод, она дрожала внутри, сжимаясь от горя. — Как скажешь, — выдавил он наконец. — Я не буду говорить об этом снова. Однако прежде чем я уйду, подумай вот о чем: я знаю, что глубоко внутри своей искры ты умный, блестящий и красноречивый мех. Ты гораздо больше, чем твоя ярость. Эта планета - эти сенаторы - заслуживают мудрого и убежденного лидера революции, а не военачальника, чей гнев однажды разорвал мир на части. Используй свой характер по отношению к кастовой системе или будущему Кибертрона; Праймус знает, что нам это нужно. Мне это нужно. Но, пожалуйста, знай, когда и где остановиться. Мегатрон усмехнулся, не двигаясь. — Как предсказуемо! Подхалим и миротворец хотел бы, чтобы я был мягче с теми, кто всадит нож в мою спину при первой же возможности. А я только собирался удивиться. — Я не жду ничего подобного, и ты это знаешь, — резко ответил Оптимус. — Так же, как ты больше не безымянный шахтер, борющийся за выживание, я больше не привилегированный историк-архивист, не видящий неравенства между нашими кастами. Если хочешь, можешь продолжать искажать мои слова, чтобы выставить себя жертвой, но в своей искре ты всегда знал и знаешь, кто я и за что выступаю. Давай не будем притворяться, что это не так. Сказав это, Оптимус взял себя в руки и отвернулся, направляясь к двери и изо всех сил стараясь не дрожать от гнева. Почему он думал, что все пойдет иначе? Не имело значения, на какие уступки пошел Мегатрон. Не стоит обманываться компромиссом, на который они были вынуждены пойти, чтобы использовать Омега-замок и положить конец войне; Мегатрон по-прежнему оставался Мегатроном, военачальником и воином, полным ярости и апокалиптического разрушения. Оптимус должен, нет, обязан не забывать этого, ни на мгновение…

***

— Ты будешь на вечеринке сегодня вечером? Оптимус остановился. Повернулся. Он знал, как, должно быть, сейчас выглядит: совершенно сбитый с толку, пойманный между гневом и замешательством из-за внезапной смены темы. — Что? Мегатрон спокойно сошел с возвышения, где стояли их троны, и ровным шагом направился к нему. Он как будто никогда и не злился, на его фейсплейте не было ничего, кроме совершенного спокойствия. Я завидую этой твоей способности, любимый. Я никогда не мог скрывать свои чувства так, как ты. — Сенат и Совет собираются в апартаментах Локтрека, — сказал Мегатрон. — Слышал, что это будет крупнейший прием смешанных фракций со времен возрождения Кибертрона. Я так понимаю, список гостей довольно выдающийся; на этот раз я тоже там есть. Оптимус моргнул. Это было неожиданно. Мегатрона, несмотря на его роль Лорда-Верховного Протектора, не часто приглашали на те же собрания, что и Прайма. Хотя Оптимус узнал от Проула, что Мегатрон был почетным гостем на мероприятиях, проводимых мехами со схожими империалистическими политическими взглядами. — Я буду присутствовать, да. — Хорошо. Я знаю, что ты не слишком любишь такие многолюдные публичные мероприятия, — Мегатрон остановился слишком близко к нему: его тело ощущалось, горячее и болезненно знакомое. Вентиляция Оптимуса непроизвольно заблокировалась. — Я подумал, что в этот раз ты, возможно, сделаешь исключение, особенно зная, что я присоединюсь к тебе. — Трудно отказаться от общественных обязательств, когда ты Прайм. Он сознательно решил не добавлять: «Я не знал, что ты там будешь, но вряд ли твоё присутствие что-то изменит». — Почему ты спрашиваешь? Мегатрон ухмыльнулся сам себе. — О, без причины. Просто любопытно. Оптимус сузил оптику. — Если ты вдруг рассматриваешь вариант покушения на убийство, я бы не рекомендовал. В этом месте обеспечена первоклассная охрана. Локтрек, возможно, и нейтрален, но я сомневаюсь, что он хочет возобновления войны. — Как жаль, — во взгляде Мегатрона промелькнуло веселье, которого Оптимусу отчаянно не хватало. — Считай, что мой вечер безнадежно испорчен. Однако, полагаю, я смогу пережить наличие некой голубой оптики на другом конце комнаты. — И даже никакого танца с ее обладателем? — Флирт вырвался раньше, чем Оптимус успел одуматься, и ему больших сил стоило не вздрогнуть, надеясь, что Мегатрон воспримет эти слова так, как он их задумал, а не так, как они прозвучали. Как будто Оптимус не имел в виду именно то, как они прозвучали. Мегатрон лишь усмехнулся. Если он и был удивлен этим замечанием, то не показал этого. — Боюсь, что нет. Ты не отдаешь мне должного, Оптимус! На таких собраниях я более популярен, чем тебе хотелось бы. Следовало спросить меня раньше. — Я учту это в следующий раз. Ему так сильно хотелось поцеловать Мегатрона, что это отдавалось болью на искре. Я скучал по тебе, я скучал по тебе, я скучал по тебе, ты мне нужен. — Возможно, вместо этого мы сможем вместе выпить. — У меня сложилось впечатление, что ты стал трезвенником. Оптимус пожал плечами. — Однажды я пережил ужасный опыт и больше никогда не чувствовал желания пить… Но я не думаю, что Кросскейс будет там, чтобы испортить мне вечер. Мегатрон раздраженно фыркнул, но не стал открыто протестовать против упоминания того случая. — Если только мехи теперь не возвращаются из мертвых регулярно, а я в этом очень сомневаюсь. Он встретил довольно неудачный конец за то, что однажды осмелился направить сервоприводы на того, о ком я заботился. Оптимус вздохнул. Он не был удивлен этой новостью. Он умолял Мегатрона сохранить жизнь меху, но уже давно знал, какая вероятная судьба постигла Кросскейса, пока некогда Орион Пакс благополучно спал в кровати Мегатронуса. — У меня были подозрения. Мегатрон закатил глаза. — Пожалуйста, не утруждай себя благодарностями. — За что именно я должен тебя благодарить? Ты проигнорировал мои пожелания и причинили вред меху, которого я прямо просил оставить в покое. Ты хладнокровно убил его за то, что он подошел к тому, кого ты считал своей собственностью. Почему я должен быть благодарен за такую жестокость? Вся теплота и добродушие на лице Мегатрона тут же исчезли. — Как я мог забыть, что великий и могучий Оптимус Прайм всегда заботился о том, чтобы его сервоприводы не были запачканы? — Он усмехнулся. — Я полагаю, неважно, какое насилие Кросскейс намеревался причинить тебе; насилие, от которого я тебя уберег. Я был еще большим дураком, думая, что ты когда-нибудь оценишь всё, что я для тебя сделал, хоть я и верил в искренность твоих намерений. — Мои намерения всегда были искренними, — сердито прорычал Оптимус. Мегатрон моргнул, удивленный его свирепостью, а Оптимус продолжил: — Я был тогда и до сих пор остаюсь благодарен за все, чему ты меня научил и показал. Если я не поблагодарил тебя за твои действия сейчас, в разгар возрождения Кибертрона, это моя ошибка, и я сожалею об этом. Мегатрон с любопытством наклонил шлем и нахмурился. — Сейчас я очень мало чего делаю для тебя, Оптимус Прайм. — Я не говорил, что моя благодарность была только за то, что ты сделал лично для меня, — ответил Оптимус, хотя ему очень хотелось сказать, что да, на самом деле, очень многое из того, что сделал Мегатрон, вращалось вокруг Оптимуса и того, что Оптимус мог бы сделать. Делать. — Меня гораздо больше волнует то, что ты сделал для Кибертрона за последние несколько лет. — Действительно. Оптимус подошел немного ближе, отражая серьезность в своем поле. Возможно, если он будет говорить достаточно ясно, если он будет достаточно открытым, Мегатрон наконец услышит его. — Ты взялся за восстановление Кибертрона со рвением, на которое я не смел надеяться, — сказал Прайм. — Три года назад я видел тебя на улицах Каона, Слотер-Сити и Тетрагекса, вместе с конструктиконами. В прошлом году я видел, как ты раздавал пайки голодным рабочим в Праксусе, как будто ты был одним из них, как будто ты вообще никогда не был военачальником. Ты защищал наши границы, боролся с неравенством там, где видел его рост, работал до тех пор, пока не изнурял себя настолько, что едва мог стоять. Всё, чтобы снова собрать этот мир воедино. Что бы ты еще ни сделал, это важно для меня. Это то, что меня восхищает в тебе больше всего. Мегатрон, казалось, смягчился, и его оптика потеплела, когда улыбка тронула фейсплейт. — Конечно, это так. Всегда такой самоотверженный, Оптимус! Но, по крайней мере, я знаю, когда нужно отдохнуть. Насколько я слышал, ты уже почти не перезаряжаешься. Оптимус пожал плечами, отмахнувшись от этого замечания. Его собственные действия здесь не обсуждались, и он не хотел сейчас их обсуждать. — Еще многое предстоит сделать. Мой долг перед Кибертроном прежде всего. Отдых придет, когда для него будет время. — Я подозреваю, что это время наступит не скоро. Мегатрон остановился, внимательно его рассматривая. Что он искал, Оптимус не мог сказать, но затянувшийся зрительный контакт заставил его забеспокоиться. — Как всегда, непревзойденный генерал. Хотя маска, которую ты так редко снимаешь, иногда соскальзывает. Интересно, имеют ли твои автоботы хоть какое-то представление о том, кто ты под ней? Оптимус нахмурился. — Они знают, что я забочусь об их благополучии и благополучии Кибертрона. — Я уверен, что так и есть, — сказал Мегатрон. — Но знают ли они тебя, Оптимус? Знают ли они, что зажигает твою искру, что мучает тебя в самые темные часы? Оптимус недоверчиво изогнул один глазной гребень. — А ты знаешь? Прошли тысячелетия с тех пор, как мы в последний раз были знакомы в какой-либо форме кроме боя. Что, по-твоему, ты знаешь обо мне такого, чего не знают мои автоботы и товарищи? — Думаю, я знаю достаточно, — сказал Мегатрон. В его оптике появился блеск, который не понравился Оптимусу; опасный свет, который наводил на мысль, что старый военачальник играет с ним. — Скажи мне, Оптимус… твои протоколы перезарядки все еще заставляют тебя переходить к циклу отдыха, пока ты стоишь на рабочем месте? В первые дни я так часто находил тебя таким: голова опущена, сервоприводы все еще работают на клавишах, отчеты, которые ты писал, оборвались на полуслове. Оптимус сжал челюсть, раздраженный. Раздраженный, потому что Мегатрон был прав. — Не нужно много воображения, чтобы предположить, что такое все еще случается. — Совершенно не удивлен! Я полагаю, тот, кто найдет тебя в таком положении, будет вынужден выключить режим подзарядки и направить в отсек. Я очень сомневаюсь, что кто-нибудь из твоих мехов сможет нести тебя так, как я. Оптимус с волной жара вспомнил, каково это было: проснуться ровно настолько, чтобы почувствовать жужжание искры Мегатронуса на своей щеке, зарыться ближе к этому теплу и пробормотать имя гладиатора нагруженным помехами голосом. «Тише, мой маленький архивист. Ты должен отдохнуть. Работа от тебя никуда не денется». Никогда больше он не чувствовал себя таким защищенным, таким желанным. Оптимус перезагрузил свой вокалайзер. — Ты снова говоришь вещи, которые любой мог бы экстраполировать на основе того, что когда-то знал. — Ты так думаешь? Хорошо, давай попробуем еще, — несмотря на слова Оптимуса, взгляд Мегатрона был нераскаянным, самодовольным, уверенным и чертовски очаровательным. — Зная твои прошлые склонности, я полагаю, что ты имеешь подписку на двухбитные романтические сериалы Дропдрифта и что из последней музыки, вышедшей на Кибертроне, композиции Зодиака — твои любимые. Такие задумчивые, горько-сладкие тексты и стремительные строфы… что-то вроде старых довоенных работ Vicewing, да? Оптимус не смог скрыть своего изумления, и его оптика непроизвольно расширилась. У него редко было время для музыки, но когда он оставался один в своем кабинете или кварте, ему нравилось проигрывать тихую, печальную музыку о потерянной молодости и не пройденных путях. Зодиак действительно часто встречался в его плейлистах. И да, конечно, он был подписан на эскапистские романы Дропдрифта; они были милыми и сердечными и происходили во временах, которых Оптимус все еще жаждал, или в мирах, которые казались знакомыми, но в то же время идеализированными так, как довоенный Кибертрон никогда не мог бы быть. Он никому не рассказывал об этом, потому что это личные детали: маленькие элементы личности, которые он скрывал даже от своих ближайших товарищей. Им нужно было, чтобы он был сильным. Им нужно было верить, что он был самым преданным их делу, непоколебимым, как гора: хранителем и путеводным светом. Им не нужно было, чтобы он был личностью. Он был иконой, идолом; а идолы не плачут над песнями. Его антеннки тревожно опустились вниз, впервые за много лет. Когда-то он использовал их для выражения эмоций, но заставил себя избавиться от этой привычки, когда стал военачальником. От Мегатрона этот жест не скрылся, и серебристый мех улыбнулся. — А это уже что-то, чего я давно не видел! Насколько я помню, это обеспокоенность. Не волнуйся, Оптимус. Я не скажу твоим автоботам, что ты такой же схемотехник и металлик, как и они, — он покачал шлемом, задумчивый и отстраненный, с некоторой грустью рассматривая Оптимуса. — Интересно, знают ли они что-нибудь о тебе, кроме твоих подвигов на войне? Оптимус сглотнул застрявший в горле ком. Нет, он очень сомневался, что кто-либо из его солдат что-либо знал о нем лично. Он никогда не позволял им подойти так близко. — Наши прошлые отношения не дают тебе особого понимания моего процессора, Мегатрон. — Прошлые отношения? О, теперь ты меня оскорбляешь, — Мегатрон сверкнул озорной ухмылкой, убийственно привлекательной, несмотря на шрамы, портящие его лицевую панель. — Нет меха, которого я посчитал бы более близким к тебе, чем я сам, и наоборот. Мы двое знаем друг друга ближе, чем когда-либо могли надеяться любые другие существа в этой вселенной. Тысячелетия войны только доказывают это. Как мы могли бы выдерживать бесконечные битвы, если бы не знали друг друга до самой глубокой и темной подпрограммы? Такое было бы невозможно. Нет, Оптимус, в том, насколько мы близки, нет ничего «прошлого». Мегатрон преодолел небольшое расстояние между ними одним шагом, так что теперь они стояли грудь к груди, соприкасаясь пластинами. — Я думаю, что у меня есть нечто гораздо большее, чем особая проницательность, Оптимус Прайм. Я знаю тебя лучше, чем любой мех на этой планете; за почетным исключением, полагаю, Рэтчета, — он закатил оптику и ухмыльнулся, произнося имя медика полным неприязни голосом. — В любом случае, я знаю, что ты не будешь пить со мной сегодня вечером, что бы ты ни подразумевал ранее. — Это вызов? — хрипло спросил Оптимус. Он не мог придумать, что еще сказать, когда Мегатрон был так близко к нему и так открыто говорил об интимности… Ухмылка Мегатрона стала шире. — Может быть? Я оставлю это на твое усмотрение. С этими словами он обошел Оптимуса, и его гнетущий жар исчез, оставив тело Прайма обжигающе холодным. — До свидания, Оптимус, — сказал он, поднимая руку. — Увидимся сегодня вечером. В мгновение ока он исчез, оставив совершенно ошеломленного Прайма в одиночестве посреди пустого зала Сената.