***
Смог бы Чимин сказать, кто такой Чон Чонгук? Разумеется, нет. Во-первых, он сам за длительное время их знакомства едва ли приблизился к разгадке его личности. Чонгук редко делился тем, что его по-настоящему гложет. Во-вторых, не хотел Чимин никому про Чонгука рассказывать. Он не был дамой, за чье внимание боролись мужчины, не был достижением, которым необходимо хвастать. Чонгук был для него чем-то большим, настоящей любовью, которую он оберегал и за пределы мыслей не выпускал. Между ними мало что изменилось. Возможно, потому что обоих устраивали их отношения — ночные встречи, умиротворённое молчание или неспешная беседа. Иногда, когда посчастливится, они вместе обедали. И этого было достаточно. Пока. Чимин не упускал возможности смотреть на Чонгука. Как казалось, ему было этого достаточно. Но однажды он обратил внимание на губы парня, и с тех пор не мог выкинуть их из головы. Он был уже зависим. С мыслями о его губах он просыпался, думал о Чонгуке, облизывая свои пересохшие губы, представлял близость с Чонгуком, слушая рассказы солдат об их любовных похождениях. Благо времени и сил уничтожать себя катастрофически не хватало. Физическое влечение к Чонгуку было единственным, что сохраняло в нем человечность, поэтому он тонул в этих чувствах, растворялся в них. Теперь, если бы его спросили, что такое настоящая любовь, он ответил бы без промедлений: когда до скрипа в зубах хочется втянуть в себя запах его кожи, когда хочется согреть холодные пальцы на его теплой груди. Чимину не нужно было представлять его обнаженным. Они видели друг друга с голым торсом во время бесчисленных перевязок. Теперь этот образ стоял у Чимина перед глазами. Всякий раз, когда он вспоминал капельки пота на чужом подтянутом животе, затвердевшие от холода соски, он чувствовал разгоравшееся пламя внутри. В начале у него получалось сдерживать пламя, но, когда напряжение стало невыносимым, он, до крови прикусив запястье, выпустил его. Когда следы происшествия были убраны, он с колотящимся сердцем осознал свою никчемность. Делать подобные вещи считалось постыдным. Но кто мог подумать, что Чимин во время самоудовлетворения будет думать не о девушке, а о мужчине? Он никогда не слышал, что мужчины могут любить друг друга. Было ли с ним что-то не так? А может, всё дело в Чонгуке? Нельзя, чтобы кто-нибудь узнал. Это порочно, неправильно. Мужчины не могут связать друг друга узами брака, у них никогда не будет детей. Для Чимина и Чонгука, выходцев из великих домов, это недопустимо. Чимин думал, что ему станет легче, но он так и не смог уснуть. Настолько погрузился в греховность их связи, что был готов умереть, лишь бы прекратить чувствовать себя больным, сломанным. Поэтому, когда вражеский меч стремительно приближался к его лицу, он обессиленно опустил руки и закрыл глаза. Лучше храбро погибнуть во время сражения, чем опорочить наследие своего рода. — Чимин! Ты что творишь?! — Голос Чонгука режет слух сильнее, чем скрежет металла. Он открыл глаза и не замечал скрещенных мечей, он видел лишь Чонгука. Злого Чонгука. Испуганного Чонгука. Прекрасного. Позже, когда они вернулись в лагерь, Чонгук ещё долго кричал на Чимина, но ему было плевать. Он быстро преодолел разделяющее их расстояние и схватил его дрожащие руки. Чонгук вздрогнул, но не пытался выбраться. Чимин находился в состоянии аффекта из-за близости смерти и неожиданного спасения. Он обхватил чужие пальцы и, опустившись на колени, прижался к ним холодным лбом. Таким образом прося прощения. И посвящая свою жизнь ему. А Чонгук смотрел, как по его лицу катятся слезы, которых сам Чимин по-видимому не замечал. Как и он не замечал своих.На что мы готовы пойти
1 мая 2024 г. в 22:51
В череде безумных дней Чимин, казалось, потерял голову, всё было будто во сне. Он двигался на автомате, не смотрел по сторонам и не думал ни о чём. И, если честно, он не хотел просыпаться. Если в таком состоянии он мог продержаться до конца войны, то Чимин был готов. Пусть он и не видел Чонгука, но мысль об их будущей встрече придавала сил двигаться дальше. Он считал, что после победы восполнит недостаток жизни в своих днях рядом с Чонгуком, но ему пришлось очнуться от небытия гораздо раньше.
Поздним вечером ему передали письмо. Увидев на нем свой герб, он тут же почуял неладное. Они условились с матушкой не писать друг другу письма, чтобы не разжигать в сердце тоску. Чимин дрожащими пальцами сломал печать, и тогда он проснулся.
Впервые, как он тут оказался, Чимин горько плакал. Усталость, ужас последних дней, горькая весть как лавиной накрыли его, и он не мог остановиться. Было плевать, если его заменит кто-то из солдат, кто-то из друзей, если распустят слухи о том, что он слаб и трус. Имело ли это значение? Всё равно им не выбраться отсюда живыми.
Тем не менее он услышал тихие, несмелые шаги сзади. Сквозь слёзы он различил силуэт Чонгука. Он его всегда узнает, столько времени любовался им. Однако сейчас его мысли были о другом, о тяжёлом.
— Господин Пак? Что-то случилось?
— Мне сейчас нужно побыть одному, Чонгук. Пожалуйста, уходи.
— Как я могу вас бросить сейчас?
— А почему бы и нет? — Чимин дёрнул плечами и, закусив губу, заломил брови. Новая порция слёз вылилась вместе с криком, — Кто ты вообще такой, чтобы беспокоиться? Порой я даже не могу понять, считаешь ли ты меня другом? Я всегда был инициатором наших разговоров. Я всегда думал о тебе. А ты? Ты даже по имени назвать меня не можешь.
Чонгук молчал. Позволял Чимину выговориться, старался не принимать ничего близко к сердцу. Когда гневная тирада закончилась, когда истощились запасы воздуха в чужих лёгких и хлынули горячие слезы с новой силой, он раскрыл руки и заключил Чимина в крепкие объятья. Его холодная рука обхватила чиминов разгоряченный затылок и наклонила чужую голову к его плечу, словно не давая другим увидеть непривычные слёзы.
Его сердцебиение успокаивало Чимина. Он слышал его и понимал, что жизнь продолжается. Цеплялся за его плечи, будто только они могли спасти его от отчаяния.
Но, к сожалению, Чонгуку не дано было спасти его от безнадежной любви.
— Я всегда считал вас своим единственным другом, господин Пак. — Его шёпот помог остановить слезы. Чимин вытащил из нагрудного кармана смятое письмо и протянул Чонгуку. Тот пробежался по написанному глазами, поджал губы и заломил брови.
— Моя матушка умерла. — Сказанное вслух обладало ещё большей силой, чем на бумаге. Чимин вздрогнул и отстранился от Чонгука. Холодный ночной воздух обжигал его щёки и лёгкие, он не мог надышаться.
— Мне… Мне очень жаль.
— Она была здорова, когда я уезжал. Прошло всего полгода. А ведь я сам попросил ее не писать мне, думал, что так тоска по дому станет невыносимой. Как же я был глуп. Как она заболела? Тяжело ли ей было? Я уже никогда не узнаю. — Чимин открыл фляжку с водой и вылил на свои волосы. Теперь не разобрать, где вода, а где его слёзы. — Я не помню наш последний разговор. Боюсь вспомнить ее лицо и понять, что оно стёрлось из памяти.
— Чимин. — Чимин мотал головой, отказываясь его слушать. Сейчас он уже не придавал значения имени, которое жаждал услышать из чужих уст. Но Чонгук настаивал. — Чимин, сейчас вам очень тяжело. Признаться честно, со временем легче не станет, но к боли можно привыкнуть. Не пытайтесь забыть матушку, игнорировать воспоминания, наоборот, замечайте её в мелочах, поймите, что она навсегда останется в вашем сердце.
— Даже если оно молчит?
— А вам и необязательно слышать её голос, чтобы ощущать её присутствие. Я тоже часто молчу, но я ведь рядом.
— Спасибо. И, Чонгук, ради Бога, извини меня за те слова.
— Не волнуйтесь об этом. Заварите успокоительные травы, которые вам передала матушка, и ложитесь спать.