Пока не наступило утро

Байхэн не любит вставать рано. Даже на вылеты. Но иногда ее словно что-то подбрасывает ни свет, ни заря. Она уже запомнила, что обычно это связано с предвкушением интересного полёта в необычное место. Она же Безымянная, ее внутренний компас все время ищет самые сложные и интересные маршруты. Даже — особенно — если о предстоящем полете она заранее не знает. Но это значило только одно — утро и день будут замечательными. В такие утренние часы, полная предвкушения, она не может устроиться на татами, ворочаясь и копошась. Поэтому она предпочитает вскакивать, словно прыжком в ледяную воду — быстро и без оглядки. Как, собственно, и в это утро. Правда, прошлый вечер затянулся — Цзинь Юань и Дань Фэн вернулись с очередной вылазки на территорию борисинцев и они всем квинтетом устроили по этому поводу отличную вечеринку. Из тех, про которые потом говорит весь Лофу. Поэтому вставать после таких загулов всегда непросто. Байхэн с трудом сдерживает улыбку, смотря на последствия веселого вечера. На Цзинь Юаня, практически сгребшего в охапку Цзинлю, которая, кажется, только во сне может себе позволить быть нежной и хрупкой, пусть и только внешне. На Дань Фэна, разложившего свой хвост, который загребает всех остальных. На Инсина, который, даже находясь в мире грез, продолжает над чем-то размышлять. Поэтому лисица легко выпрыгивает на утопающую в сумерках веранду, зябко поджимая босые ноги, после чего, схватив флягу воды из Чешуйчатого ущелья, она со всех ног торопится к берегу, чтобы успеть искупаться, даже не снимая одежды, в этот рассветный час. Чтобы потом, отфыркиваясь, сидеть на берегу, любуясь искусственным восходом и переливами всех красок на небосводе. Когда за спиной раздаются шаги, Байхэн даже ухом не ведет. Только чувствует, как ее собственный хвост готов предать ее, начав радостно вилять. Лисица улыбается, довольно зажмурившись, когда ей на абсолютно мокрое платье накидывают теплую накидку. Она даже не поворачивает головы — она и так знает, кто это пришел к ней и сел рядом, на чье плечо она кладет голову и чьей руке — единственной, даже среди квинтета — она позволяет перебирать ее влажные волосы и чесать её за ухом. - Однажды ты все-таки простынешь, — голос Инсина все ещё заспанный, но Байхэн точно уверена, что, несмотря на серьёзные глаза, он улыбается. Сама же лисица только смеётся в ответ. - Ты только посмотри, какое чудесное утро! И море тоже! Ради такого даже простыть не жалко. - Под замок посажу. С пылающим чаем. Чтобы точно согрелась. - Эй! — она шутливо толкает его в бок и поднимает к нему голову, продолжая негромко, но весело смеяться. Байхэн твердо знает, что это неправильно. Ведь это непреложная истина, что связь маложивущих с представителями лисьего народа не приводит ни к чему хорошему, только к неизбежному одиночеству и горечи утраты. Особенно при условии, какое сильное влияние, природу которого до сих пор так никто и не понял, имеют представители лисьего народа на маложивущих. Байхэн отлично это все знает. Но, когда она смотрит в глубокие глаза Инсина, она напрочь теряет здравый смысл: ей хочется быть игривой, романтичной, смешливой, тактильной и ласковой. Иногда она думает о том, что было бы, если бы она тогда знала, что встреча с трагичным подростком-сиротой на Чжумине потом перевернет всю ее жизнь, что бы она тогда сделала. И сама себе отвечает, что только сильнее вдавила бы педаль газа на ялике в пол. Байхэн смеется, запрокинув голову, чтобы через секунду быть прерванной поцелуем. А она только этого и ждёт, отвечая и прижимаясь ближе, млея от прикосновений сухих уверенных губ к ее губам и мозолистых, но бережных пальцев к ее коже, словно на ней вообще нет одежды. Байхэн не может понять, почему они никак не могут сказать остальным, что именно их связывает. Она догадывается, что те если и не знают наверняка, то точно что-то подозревают. Лисица то и дело замечает внимательный взгляд Цзинлю; ощущает затылком морщинку между бровей Дань Фэна; чувствительным ухом улавливает смешок Цзинь Юаня. Но и она, и Инсин продолжают молчать. Сама Байхэн опасается, что эти отношения могут повлиять на их дружбу: она не хочет терять ту, кто стал ей как родная сестра; не хочет терять того, кто несмотря на свой упрямый драконий характер, в бою беспрекословно идет за ней; не хочет терять того, кто, несмотря строгий взгляд и крутой норов, является ее верным товарищем в шутках и проделках. Поэтому им с Инсином остаются такие вот тайком украденные у мироздания минуты, пустынным утром или непроглядной ночью, когда нет никаких преград, когда они оба сгорают дотла в тепле, нежности и страсти, которые каждый из них дарит другому, чтобы потом поднимать воротник, пряча следы от поцелуев — или одергивать подол короткой юбки, прикрывая синяки от чужих прикосновений. Байхэн не хочет молчать, не хочет иметь секреты от друзей — но они почему-то продолжают хранить свои чувства в тайне. И все, что только ей остаётся — сходить с ума от того, что Инсин делает с ней, плавиться под его руками быстрее, чем металл в горниле — она бывает у него в Комиссии по ремеслам, она знает, как он работает. Байхэн осознает, что как только ее лисий слух уловит, что кто-то из их друзей пошевелился, вырываясь из мира сна, они остановятся. Будут просто мирно сидеть рядом, будут смеяться, будут говорить о пустяках, будут пить прохладную воду, остужая разгоряченные губы. Будут улыбкой встречать с трудом проснувшихся друзей. Но сейчас есть ещё несколько минут только для них двоих. И Байхэн, без остановки целуя своего единственного, невозможного, невероятного Инсина, готова прерваться только для того, чтобы выдохнуть ему в губы всего одно-единственное слово. «Люблю». Потому что в такое прекрасное утро другие слова просто ни к чему.