Могут ли птицы со сломанными крыльями летать

Нет ни капли боли Лишь бушует море Тебя разобьёт волна Горе моё горе Горе моё — море Столько слёз не выплакать Я тону Не заживают раны Больно постоянно Я иду ко дну Элли на маковом поле — «Море» Морской ветер — самый мерзкий из всех существующих, у Ли Ляньхуа все же есть в этом опыт. Есть ветер в городе — неприятный, но терпеть вполне можно, разве что есть шанс наглотаться пыли, если неудачно открыть рот, а еще такой ветер может украсть у тебя вещи, если держать недостаточно крепко, что, впрочем, характерно для всех ветров, сложно на них за это обижаться. Есть ветер в лесу — более неприятный, но есть в нем что-то захватывающее: в том, как весело, вольно он бродит меж крон, словно перебирает волосы любимого человека — тепло и радостно от уверенной абсолютной любви, он сам когда-то в мечтах так перебирал волосы А-Мянь, — взмывает к небу, шумит так, будто смеется. Есть ветер в горах — до крайности неприятный, звонкий, хлесткий, будто бьющий пощечины. А есть морской — и хлесткий, и шумный, и норовящий стащить накидку с плеч, а еще забирающийся солью в самые легкие и вызывающий слезы. Плакать Ли Ляньхуа, конечно, не будет. Он вцепляется пальцами в рукава, выпрямляет спину и до последнего держится, чтобы не обернуться. Волны плотоядно наползают ему на ноги, ветер забирается под одежду и сковывает болью горло, нет, плакать нельзя, ни в коем случае нельзя, а стук подков, обманчиво-тихий от песка, стихает. Он вздыхает, как перед прыжком в воду, и внутри все застывает от воспоминаний о девяти валах волн, в которые он упал десять лет назад — такие же валы тревоги накатывают на него сейчас, он, конечно, хорош в обманывании чувств — и своих, и чужих, но не может же он настолько сильно все отрицать. Он оборачивается и фальшиво улыбается, мол, да, всем привет, давно не виделись, как поживаете. Пару лет назад на рынке ему отдали фальшивые монеты, но даже в них золота было больше, чем искренности в этой улыбке. В следующую секунду его почти сбивают с ног. Оказывается, пока он рассуждал про ветра, Фан Добин успел до него добежать, успел выбрать, чего он хочет больше — его побить или обнять, а побить точно хотелось очень сильно, Ли Ляньхуа в этом уверен, — поэтому прямо сейчас он его обнимает — крепко, так, что весь соленый ветер просто не может проникнуть в легкие, — приподнимает немного над землей и начинает кружить. Ли Ляньхуа смотрит на застывшего за спиной Фан Добина Ди Фэйшена. У того — удивительно живописный взгляд. Он говорит «Ну ты и сволочь», «А я же знал, что ты выживешь», «Не хочешь извиниться?», «Все хорошо?» и «Пусть он тебя пообнимает, ладно? Он очень переживал», — одновременно. Ли Ляньхуа вздыхает и обнимает Фан Добина в ответ, тот, кажется, знатно этому удивляется, но не отпускает и только обнимает крепче. — Только не поднимай меня больше, — сварливо просит Ли Ляньхуа, а потом на пару мгновений закрывает глаза, наверное, впервые за долгие годы позволив себе расслабиться — и просто чувствовать тепло чужого тепла, объятия — отчаянные, полные испуга и счастья, запах трав и дорожной пыли. И больше ничего. Еще пару мгновений ничего. Ли Ляньхуа утыкается носом ему в плечо и выдыхает. — Ты редкостный гад, ты в курсе? — спрашивает у него Фан Добин. Ли Ляньхуа фыркает ему прямо в плечо и с радостью отмечает, как тот вздрагивает от щекотки. — Ты говоришь мне это с дня нашего знакомства, — замечает он, наконец отстраняясь. — И всегда оказываюсь прав. Потом Фан Добин и Ди Фэйшен показывают удивительный уровень взаимопонимания — одновременно берут его за руки, чтобы послушать пульс, замечают это, недовольно смотрят друг на друга, но его рук не выпускают. Ли Ляньхуа вздыхает — какой уже по счету раз? эти двое быстрее яда сведут в могилу — и, вывернув запястья, берет их обоих за ладони, гладит по тыльной стороне и ощущает крайнюю степень удовлетворения, когда видит, как они — опять же, одновременно — теряются. Любить их двоих стоит хотя бы для того, чтобы видеть эту милую смешную синхронность. Словно «любить» испуганно крутится в голове, и Ли Ляньхуа отвлекается на то, чтобы решить, готов ли он его произносить, а потому прослушивает начало тирады Фан Добина. — … Ты мог бы предупредить, сказать что-нибудь, чтобы мы не переживали, могли найти. Ты опять сбежал и всех бросил! — он на мгновение прерывается, заметив, что его не слушают. — Но вот вы здесь, — беспомощно замечает Ли Ляньхуа. — Не благодаря тебе, — Фан Добин взмахивает свободной рукой, продолжая, впрочем, второй держать Ли Ляньхуа. Выходит смешно — как курица на насесте. — Ты все же смог вылечиться? — Ди Фэйшена волнуют более практические вопросы. Ну конечно, им же еще сражаться, хотя, казалось бы, кого это еще волнует. — Ну, — Ли Ляньхуа замолкает. — Как видите. — И ты не расскажешь, как? — Фан Добин на этих словах хмурится. У него вообще удивительно милое лицо — взволнованное, удивленное немного, такое мягкое и привычное, что Ли Ляньхуа совсем забывает, что его должны отчитывать. Нужно дать им что-то взамен — что-то, что отвлечет их от его исцеления, что-то, на что можно переключить внимание. Тонкий голос в голове замечает, что можно попросить просто не спрашивать, но тараканы-то шуршат усами гораздо громче, а их шуршание прямо говорит: «Придумай-как-выкрутиться-мы-же-это-умеем». Ли Ляньхуа решает заглушить и голос, и тараканов — он, снова вдыхая гадкий морской воздух, тянется вперед и утыкается лбом Ди Фэйшену в плечо — оказывается, это удобнее, чем в случае с Фан Добином: он выше, потому и обнимать его удобнее, хотя не так мягко, как обнимать Фан Добина. Ди Фэйшен освобождает руку и обнимает ей его за талию, и становится чуточку лучше — спокойно и хорошо, особенно, учитывая, что Фан Добин все еще буквально испускает из себя волны переживаний — шумные, мягкие, недовольные, смешные, — и держит его за руку. Принимать, что все в его мире бесповоротно изменилось — сложно. Сложнее — только думать о том, что он должен говорить об этом Фан Добину и Ди Фэйшену. Разумеется, он не говорит. Все начинается с безобидного — объятий во сне. Демоническое изобретение, честно говоря. Факт первый — когда его обнимают со спины, он засыпает быстрее. Выясняется это самым глупым образом — когда они возвращаются в терем, он понимает, что сильно задолжал им разговор, поэтому поступает как взрослый уважающий себя человек: он бормочет что-то про то что устал, залезает на кровать и отворачивается ото всех, накрываясь с головой одеялом. Он слышит, как Фан Добин и Ди Фэйшен возятся, видимо, прибираясь, а потом пол рядом с кроватью скрипит, и на нее садится Фан Добин. — Ли Ляньхуа? — тихо зовет он. Он, конечно, не откликается, но Фан Добин продолжает его звать, поэтому приходится сонно хмыкнуть. — Можно лечь рядом? Ну, между прочим, на такое он не подписывался. Ли Ляньхуа хмыкает во второй раз — недовольно и тоже сонно. А Фан Добин, не встретив активного сопротивления, что в случае с Ли Ляньхуа было равно разрешению, ложится, а потом совершает вопиющее — обнимает его и пододвигается ближе, утыкаясь носом ему в шею. Оказывается, кстати, просто поразительно щекотно. Наглый, глупый ребенок. — А просто так не лежится? — сварливо спрашивает Ли Ляньхуа. — Я боюсь, что ты снова сбежишь, — честно признается Фан Добин. После этого спорить Ли Ляньхуа не позволяет совесть. Он немного возится, пару раз пинает Фан Добина, но тот упорно продолжает его обнимать, а Ли Ляньхуа удивительно быстро засыпает, окунувшись в чужое мягкое тепло — он и не помнит, когда в последний раз его обнимали. А обнимали ли вообще? Сейчас прошлое кажется тяжелой горькой дымкой, заглядывать в которую отчаянно не хочется. Разумеется, это раздражает. Потому что не может он так сильно доверять, не должен так расслабляться рядом с кем-то, жгучая тревога захлестывает его уже утром, когда он смотрит из-под полуприкрытых ресниц на Фан Добина, болтающего с Хулицзин. Так не должно быть. Не с ним. В итоге это переходит все допустимые границы. Фан Добин обнимает его по утрам и мягко заправляет пряди волос за уши, Ди Фэйшен сурово и сухо целует его в лоб, Фан Добин кладет голову ему на колени, Ди Фэйшен расчесывает ему волосы по вечерам, они оба обнимают его во сне, оба держат за руки, гладят по запястьям, целуют костяшки пальцев, поднимают на руки и носят, а Ли Ляньхуа… А что он? Он напрягается от каждого прикосновения. Просто чтобы не забывать, что бывает, если потерять бдительность. Это тоже ощущается как тренировки — не рассказывать все, слушать всегда внимательно, на всякий случай пытаться придумать, куда можно сбежать, как можно уйти от слишком откровенного договора. Выматывающе. Тяжело. Неприятно до головной боли. Но разве он может позволить себе жить иначе? Он утыкается ночью Ди Фэйшену носом в плечо и позволяет тревожному узлу в животе развязаться на пару мгновений. Да, он хочет быть с ними — глупо это отрицать. Но ведь это не значит, что пора перестать сохранять бдительность, правильно? Они с ним меньше года, а последние десять лет он прожил только потому, что доверял только себе. Все же любить и доверять — не одно и то же. Ди Фэйшен возится во сне и обнимает его крепче, и Ли Ляньхуа чувствует, как внутри все напрягается. А если он зря стал таким уязвимым перед ними? Про то, что случилось в прошлом, они так и не разговаривают. Ли Ляньхуа долго мастерски уходит от разговора, а потом они, кажется, понимают, что им ничего не расскажут. — Чем ты хочешь заняться дальше? — спрашивает однажды его Ди Фэйшен. Умный, он тоже неплохо научился лавировать меж смыслов. — Пока не знаю, — Ли Ляньхуа пожимает плечами. Он не любит этот вопрос. Отчаянно, почти до слез. Он жил последние десять лет с уверенностью, что умрет, с надеждой, что до этого успеет найти тело Шань Гудао, только вот Шань Гудао оказались не нужны эти десять лет, которые он был готов отдать ему, и сейчас Ли Ляньхуа просто не представляет, что должен делать дальше. — Так что случилось с тобой, когда ты ушел? Ли Ляньхуа улыбается — он надеется, что выглядит эта улыбка хорошо, хотя уверенности нет. — Я обучу Фан Добина, можешь сразиться с ним, если захочешь. — Да к черту сражение, — гневно вздыхает Ди Фэйшен. — Я хочу знать, планируешь ли и дальше умирать или эти планы у тебя все же поменялись? — Как грубо, — укоряет ли Ли Ляньхуа, а потом замолкает. Дело не в том, что он совсем не хочет говорить, просто за эти годы он так привык обманывать, что это становится проще, чем говорить правду — уйти от ответа, наболтать чуши, сказать что-то придуманное вместо истины, хотя надобности в этом нет, и сейчас он испытывает удушающую панику, будто яд Бича снова оплетает болью его горло — от необходимости рассказывать что-то честно. — Ли Сянъи, — ох, а это дело плохо, обычно так Ди Фэйшен к нему обращается, только когда злится. — М? — Ты можешь пудрить мозги Фан Добину, но не мне. — А вот, между прочим, я могу сказать, что и ему пудрить мозги стало сложно, — жалуется Ли Ляньхуа. — В последнее время он тоже не соглашается с моими словами и чувствует, когда я говорю что-то не то. — Почему ты так жесток к себе? — внезапно спрашивает Ди Фэйшен, и Ли Ляньхуа чувствует холод, забирающийся под рукава его ханьфу. — Жесток? — искренне удивленно спрашивает он. — Почему это жесток? — Потому что ты простил ошибки всем, кроме себя, и сейчас, когда, кажется, что тебе стало лучше, продолжаешь собственными руками зарывать себя в землю, не оставляя ни единого шанса помочь тебе, — Ди Фэйшен встает прямо перед ним, так что приходится смотреть прямо ему в глаза — еще можно на лоб, на которой нежно и мягко спадает челка, но тогда захочется ее поправить, а делать это Ли Ляньхуа прямо сейчас не рискует, потому смотрит в глаза. — Мне не нужно помогать, я же жив, — беспомощно замечает он. — Но ты не хочешь этого принять, — Ди Фэйшен вздыхает. — Почему ты не позволяешь себе жить? Его глаза — как руда. Как будто от горы решительным ударом отсекли щепки камня, а там золотом змеится блеск драгоценного металла. От ответа Ли Ляньхуа спасает прибежавший Фан Добин. Он широко им улыбается, а потом тревожно хмурится, видя их лица. — Что-то случилось? Ли Ляньхуа качает головой. — Ничего серьезного. Дальше возникает необходимость понять, какие у них вообще отношения. Вообще, конечно, Ли Ляньхуа мог избегать этого до бесконечности, благо, опыта хватало, но это казалось просто не честным — они жили с ним уже полгода, а он так и не решил, что со всем этим делать. Они нянчатся с ним, чтобы он не помер еще раз? Они ждут, что он вернется в мир цзянху? Они хотят от него чего-то? Ди Фэйшен, наверное, хотел задолженную ему битву, а чего тогда хотел Фан Добин? Они его любят? А если любят — то как? Им достаточно того, что он просто есть? Они хотят быть с ним, как с партнером? Как далеко простирались границы этих отношений? Эти мысли стайками курсировали в голове Ли Ляньхуа целыми днями — вот они, минусы мнимой смерти: у тебя остается слишком много времени, чтобы думать про разную чушь. То, что его обнимали, целовали в лоб, заплетали, поднимали на руки и закутывали в холодные дни в накидки, говорило о том, что, наверное, он правда им нравился. Но ведь они не целовались. А это было нужно? А чего они ждут кроме поцелуев? Нужно же им хотя бы сказать, что ждать чего-то еще бесполезно — ни поцелуев, ни битв, ни эмоциональной открытости не будет, готов вернуть залог в деньгах и можете уходить, чтобы я и дальше оставался один. Приходится признать — ему хорошо с ними, ему нравится, когда они шуточно ссорятся, когда Ди Фэйшен ругается, что его заставляют сажать редис, когда Фан Добин ворчит из-за него самого, вечно одевающегося слишком легко, когда они втроем по вечерам сидят на улице и можно положить голову на плечо любому из них, когда иногда они заходят в маленькие города и пробуют еду в гостиницах, когда получается победить их обоих с игре в Го. Он очень долго не думал об этом как о любви — он помнил, чем такая любовь может закончиться, но они уже потратили столько времени на него, молчать и дальше будет неправильно совсем. Начать он решает с Ди Фэйшена — он суровее и серьезнее, ему будет легче пережить разочарование. Он подходит к нему вечером. Ди Фэйшен играет с Хулицзин и сидит на камне у склона — тогда они путешествуют по горам, Ли Ляньхуа очень захотел, а остальные не стали возражать. — А чего в будущем хочешь ты? — возвращает он ему старый вопрос. Ди Фэйшен поворачивает к нему голову. — Конечно, остаться тут, — отвечает он с интонацией «Зачем ты задаешь такие глупые вопросы?» — Я не смогу дать тебе еще одну битву, — Ли Ляньхуа поднимает палочку и кидает ее Хулицзин, та с радостным громким лаем несется куда-то в кусты, и этот шум продолжает радостно звенеть в воздухе. — А ты думаешь, что я остался ради битвы? — Я не знаю, ради чего ты остался, — хмыкает Ли Ляньхуа. — Потому и спрашиваю. Ди Фэйшен качает головой, а потом аккуратно гладит его по щеке — мягко, трепетно, тепло, так, что внутри Ли Ляньхуа все взволнованно сжимается — а если он сейчас скажет им все, и они больше не захотят быть рядом? Он жил в одиночестве гораздо дольше, чем с ними, но к хорошему привыкаешь быстрее. Сможет ли он вынести одиночество дальше? — Ради тебя. — Мне нечего тебе, — Ли Ляньхуа запинается. — Вам дать. Никому. Ди Фэйшен фыркает. — Вроде самый умный человек на свете, а вроде говоришь иногда полнейшую чушь. — Это не чушь, — упрямо возражает Ли Ляньхуа. — Кто я для тебя? Бывший враг? Друг? Ради друзей не таскаются по горам, оставив остальную жизнь. Ди Фэйшен долго смотрит на него — тягучим, теплым, мягким взглядом, похожим на загустевший темный янтарь, сияющий и топкий, а потом делает то, что Ли Ляньхуа представлял много-много раз, всегда с опаской и колким, тревожно-счастливым волнением — целует его, осторожно, будто касаясь хрупкого фарфора, готового от любого неаккуратного прикосновения пойти трещинами, и Ли Ляньхуа ему за это благодарен, потому что он чувствует, что до трещин недалеко — кривой, глупой, радостной улыбкой и испугом будущего. — Не друг, — говорит Ди Фэйшен, отстранившись, но не сильно, так, что их носы трутся друг о друга, щекотно и нежно. Но это все еще не решение проблемы. — Не получится, — тихо говорит Ли Ляньхуа. — Я не смогу быть с тобой… — он мешкает. — В остальных смыслах. Никому не нужны просто поцелуи, а Ли Ляньхуа может дать только их — хотя они тоже мало кому ценны, особенно если идут в придачу с таким невыносимым, как у него, характером — насчет него заблуждаться сложно. — Какой же ты дурак, — с чувством сообщает ему Ди Фэйшен и прижимает его ближе, так, что они начинают соприкасаться лбами и плечами — странное ощущение, которое Ли Ляньхуа не испытывал никогда раньше, нежность, хрупкость, граничащие с удивительной защищенностью. — Почему? — Потому что неужели ты думал, что я вернулся десять лет спустя, носился за тобой по половине цзянху, хотел, чтобы ты вылечился, надеялся, что ты не погиб, остался с тобой сейчас уже на полгода и не подумал о том, каких отношений ты хочешь? Ли Ляньхуа отстраняется и удивленно моргает. — Что это значит? — Что у тебя на лбу написано, что ты хочешь только спать до обеда и чтобы кто-нибудь сходил за покупками в город вместо тебя, — а, ну да, обычно он и сваливает это на Ди Фэйшена. — Это было пару раз, — обиженно замечает Ли Ляньхуа, а Ди Фэйшен начинает смеяться. — У тебя в голове просто поразительное количество тараканов, прямо словно не голова, а муравейник! — он тыкает его в лоб. Ли Ляньхуа вздыхает и подбирает с земли еще одну ветку, но не кидает ее Хулицзин, а начинает рисовать на земле, не находя сил посмотреть на Ди Фэйшена. — Я не могу ничего вам дать, — упрямо повторяет он. — Оставаться со мной — пустая трата вашего времени. — Значит, придется тратить его впустую с тобой, — равнодушно сообщает ему Ди Фэйшен. Ну просто ослиные размеры упрямства! Хотя, ослы и то более сговорчивые, судя по его опыту. Ли Ляньхуа сжимается почти неосознанно и понимает, как сильно напрягся, только после того, как его обнимают за плечи. — Я не уйду, — тихо говорит Ди Фэйшен, прижимая его ближе. Следующим шагом становится более сложная миссия — поговорить с Фан Добином. Его сложно расстраивать, почти невыносимо больно — в конце концов, он сделал для Ли Ляньхуа слишком много, и все внутри взволнованно скручивается даже при предполагаемой возможности, что он его чем-то расстроит. Что это? Желание, чтобы он был счастливым? Признательность? Страх, что если уйдет даже такой терпеливый человек, как Фан Добин, у него не остается вообще никого? Он все еще иногда вспоминает то письмо А-Мянь — особенно сейчас, когда приходится решать вопросы о любви, и сердце тревожно сжимается от страха, что он не изменился, что кто-то снова подумает, что его тяжело любить, что его оставят. Ведь не мог же он измениться полностью? Напротив, его сложный характер просто сделал виток и вылился из гордыни в… гордыню другого рода: желание, чтобы никто не захотел с ним лишний раз общаться. Разговор выходит спонтанно, тогда, когда сам Ли Ляньхуа еще не успел закончить морально к нему готовиться. — Ди Фэйшен сказал, что вы целовались, — начинает Фан Добин, и Ли Ляньхуа давится чаем. — А еще он сказал, что ты придешь рассказывать мне какие-то глупости. — Это не глупости, — мгновенно начинает отрицать Ли Ляньхуа, случайно признавая остальное. Хороший он учитель — научил Фан Добина болтать чепуху и ловить его в словесные капканы. — Да? — Фан Добин заинтересованно приподнимает брови, и в этом жесте отчетливо ощущается ирония. — Разумеется, — кивает Ли Ляньхуа. А потом замолкает, пытаясь решить, с чего бы начать, чтобы это правда не выглядело как глупость. — Ты планируешь вернуться и жениться на принцессе? Видя выражение лица Фан Добина, он понимает, что начал явно не с того. — Ты же не серьезно, — сухо уточняет Фан Добин. — Так же будет лучше, это хороший статус, имение… — пытается объяснить Ли Ляньхуа. Сгорел сарай, гори, ну, и все остальное. — Ты же не можешь вечно путешествовать со мной. — Правда Ди Фэйшен говорил, что ты придешь нести чушь, — фыркает Фан Добин. — Не чушь, а глупости, — поправляет Ли Ляньхуа, а потом видит, как темнеет лицо Фан Добина, и понимает, что это было лишним. Тот резко встает из-за стола и уходит в сторону леса. Ли Ляньхуа смотрит на чашку, потом — на Хулицзин, сидящую рядом, потом вздыхает, сжимает руки в кулаки и идет его догонять. Внутри беспокойным кружащим голову вином в полупустом сосуде бултыхается тревога, что он опять все испортил. Фан Добин не уходит далеко — топчется на дороге у их дома и выглядит крайне недовольным. — Фан Сяобао, — осторожно зовет его Ли Ляньхуа, а в голове уже крутится миллион вариантов того, как можно увести диалог в безопасное русло, но он запихивает их подальше и честно пытается придумать что-нибудь искренне. — Ты правда хочешь остаться со мной? — А это не очевидно? — Нет, ладно Ди Фэйшен, — вздыхает Ли Ляньхуа. — Но ты совсем молодой, тебе нужно строить карьеру… — он замолкает, пытаясь придумать, что еще нужно делать взрослым воспитанным юношам в его возрасте. — Семью завести там… — Но ты и есть моя семья, — голос Фан Добина садится, а в глазах плещется настолько явная обида, что Ли Ляньхуа становится некомфортно. — Ты настолько заперся в своих чувствах, что не видишь, как сильно ты нам важен. Что за чушь про свадьбу с принцессой? И про то, что мне стоит уйти? Что у тебя за гордость такая, что за ней ты не видишь, как сильно кому-то важен? Эти слова бьют точно туда, куда нужно — в воспоминания о прошлом. Ли Ляньхуа поджимает губы и закрывает глаза, в которые снова неожиданно забирается морская соль. Причем ведь казалось бы — они с А-Мянь помирились, а прошлое до сих пор тяжестью ворочается в душе. — Ты злился на меня с первого дня нашего знакомства, — напоминает он. — И я принес тебе много проблем. И да, я слишком гордый и у меня ужасный характер. И нет никакого будущего. У меня вообще ничего нет, неужели сложно понять, что да, я не понимаю, что вы такого во мне нашли? — У тебя есть мы, — напоминает Фан Добин, и Ли Ляньхуа открывает глаза, чтобы полюбоваться на упрямое выражение на его лице. — Но взамен мне нечего дать, — он вымученно улыбается. — Но ничего и не нужно. — Так не бывает, — качает головой Ли Ляньхуа. — Всем что-то нужно. Фан Добин устало хмыкает. — Ди Фэйшен же уже говорил, что ты только кажешься умным, а на деле болтаешь больше чуши, чем все остальные вместе взятые? — и эти слова, сказанные мягким веселым тоном, что-то ломают внутри Ли Ляньхуа. Он подходит ближе, неловко улыбается, обнимает Фан Добина — впервые так явно первым, гладит по волосам, целует в макушку, проводит по лопаткам, а потом отстраняется и целует его — озорно и ласково, всего на пару мгновений. — Разумеется говорил, это мой талант, — соглашается он. А потом его запоздало окатывает осознаем того, что он только что натворил — и внутри все холодеет, а потом привычно сжимается перед ощущением боли от яда. Боли не следует, только такой же осторожный поцелуй самого Фан Добина. — Я отсюда слышу, как в твоей голове ворочаются мысли, — тихо говорит он. — Не нужно. — Думать вообще? — да, он снова пытается соскочить с серьезного разговора, но это все еще его талант. — Переживать, — поясняет Фан Добин, а потом озорно добавляет. — Но сейчас можешь не думать совсем, — и, обняв, приподнимает над землей и кружит. Ли Ляньхуа прижимается близко, утыкается носом куда-то в изгиб шеи, рвано вздыхает. Ему придется проговорить это вслух — так просто будет честно. Для всех. — Ты же знаешь, что дальше поцелуев ничего не уйдет? — Об этом не так сложно догадаться, — замечает Фан Добин. — И тебя это устраивает? — Да. Ли Ляньхуа хмурится. Он правда не понимает. — Что во мне такого особенного? — Ты о чем? — Фан Добин даже отстраняется, чтобы посмотреть в его лицо. — Почему вы готовы терпеть столько всего неудобного просто, чтобы быть со мной? Ли Ляньхуа напрягается и внутренне готовится, что сейчас его перестанут обнимать, и начнется очередной виток ссоры. — Что именно неудобного? Ох, список выйдет внушительным. Ли Ляньхуа отходит сам, не дожидаясь, пока это сделает Фан Добин, изо всех сил держится, чтобы не обнять себя за плечи. Мозг отчаянно жужжит по-тараканьи в попытках придумать, как уйти от разговора. Он спиной чувствует, как к ним по тропинке подходит Ди Фэйшен и отчаянно жалеет, что не потратил эти десять лет тому, чтобы научиться технике сливания с травой. Так, с чего бы начать. — Я снова сбежал, — признает Ли Ляньхуа. — И вы много переживали за меня, хотя переживать не нужно, — он тревожно улыбается. — Что со мной сделается? Вы ушли от привычной жизни ради меня и, — дышать становится трудно, — терпите друг друга, чтобы быть тут? Мне нечего вам дать, если раньше я мог помочь с чем-то, то сейчас я не хочу возвращаться и чем-то еще заниматься, — он задумывается. — Может быть, если вы хотите, можно позже? Вернуться? Вы даже дом починили, и ухаживали за Хулицзин, а больше у меня нет ничего, так чего вы ждете? — он хмурится. — У меня изначально не было ничего. У меня есть только вы. Эти слова он не произносит, потому что дышать становится еще труднее — горло сдавливает, а легкие, кажется, забывают, как им нужно качать воздух, и Ли Ляньхуа их прекрасно понимает — он сам забывает, как просто шагать и оступается в попытке отойти дальше, мир едет вкось и на пару мгновений пропадает — как будто кто задувает последнюю свечу в темной комнате. Когда мир возвращается, он понимает, что сидит на камне, а рядом с ним — Ди Фэйшен и Фан Добин, и тревога прибывает новой волной, как дамба, вот-вот готовая прорваться. Ди Фэйшен обнимает его за плечи, Фан Добин держит за руки — ему места на камне не хватило, поэтому он расположился внизу. — Тебе лучше? — встревоженно спрашивает он, и Ли Ляньхуа ощущает, как снова злится на себя за то, что они опять за него волнуются. — Да что мне сделается, — смеется он и облизывает пересохшие губы. Все движения мягкие, будто он — кукла, полная изнутри и набитая тряпками. — Не говори так, — хмурится Фан Добин. — Ты дурак, — замечает Ди Фэйшен. — И неужели ты думаешь, что мы такие же бестолковые, как люди в твоем ордене, и не можем сами решить, с кем мы хотим быть и чем хотим заниматься? — Но почему вы хотите быть со мной? — упрямо возражает Ли Ляньхуа. — Потому что ты — самое дорогое, что у нас есть, — уверенно заключает Ди Фэйшен. — Какая у нас плохая жизнь была, конечно, — вымученно шутит Ли Ляньхуа, но все же позволяет себе расслабиться и облокотиться на Ди Фэйшена. Волны тревоги еще шуршат у его ног, но пока не так сильно, поэтому пока можно жить дальше. — Потому что ты очень умный, — начинает Фан Добин. — И смелый, — он улыбается, — хотя кошмарно вредный. И ты очень мило ворчишь по утрам. А еще ты смешно разговариваешь с Хулицзин, прогоняешь нас из дома, когда начинает убираться, тебя очень мягко обнимать и интересно слушать. А еще ты очень красивый. Особенно когда счастлив. — Молчи, — смущенно просит Ли Ляньхуа и быстро закрывает ему рот рукой, Фан Добин смеется, так, что щекотка ползет по его ладони и запястью. До дома его несут на руках — Ди Фэйшен и Фан Добин смешно ссорятся за это право, а он посмеивается, слушая их. Им обязательно нужно будет закончить разговор, но пока что все нормально. Ли Ляньхуа давно отвык и не успел привыкнуть к этому типу «нормально», но нужно же хотя бы попытаться. Можно попробовать рассказать о кошмарах — они утихли за десять лет, но из-за последних событий снова вернулись, гораздо более безобразные и тяжелые, мутные, лежащие комком несказанного на груди. Ли Ляньхуа просыпается ночью, долго лежит, не двигаясь и чувствуя, как стены удушающе сжимаются вокруг, а потом сбегает на улицу. Ди Фэйшен и Фан Добин довольно быстро замечают такое и приходит к нему — иногда вместе, иногда — по одному, видимо, составив какой-то график. В тот вечер приходит Фан Добин — опускает ему на плечи накидку, садится рядом, задумывается, а потом кладет голову ему на плечо. Ли Ляньхуа не хочет рассказывать о том, что ему снится — зачем? Разве это поможет? Но решает, что стоит попробовать. — Мне снится Шань Гудао, — говорит он. — Иногда — учитель, иногда — что я остаюсь главой, иногда — что меня долго кто-то убивает, иногда — как погибаете вы. Он сцепляет руки на коленях и закусывает губу. — А раньше тебе такое снилось? — Гораздо реже, — Ли Ляньхуа вздыхает. — Это… тяжело. Раньше я винил во всем себя, а оказалось, что меня предали. И что я все равно во всем этом виноват, потому что не заметил раньше. — Ты часто об этом думаешь? — Разумеется. — Но сейчас есть только мы, неужели ты не доверяешь нам? Ли Ляньхуа качает головой. — Я доверяю только вам, — дальше говорить становится чуточку труднее. — Иначе бы я никогда не вернулся. Фан Добин возится, протягивает руки и обнимает его, а потом целует в плечо. — Тогда что тебя тревожит? — Что, если я расслаблюсь, и кто-то снова сделает что-то такое, на что я мог бы повлиять, но не стал, потому что не заметил? — Ли Ляньхуа хмурится. — Тебе не нужно контролировать все, — Фан Добин фыркает. — Это профдеформация главы. У мамы есть такая же, только с механизмами, представляешь, она один раз начала придумывать, как переделать лестницы в коробки, которые по веревкам поднимаются на этажи, просто потому, что ей было скучно! Ли Ляньхуа фыркает, а потом осторожно спрашивает: — А мы к ней сходим? — А ты хочешь? — удивляется Фан Добин. — Очень, — говорит Ли Ляньхуа и сам поражается честности в голосе. Наверное, дело в потерянной семье — он давно не чувствовал себя таким важным и нужным, потому и собирался изо всех сил искать это ощущение и бороться за него. Ну и потому, что с его мамой можно обсудить детство Фан Добина и весь следующий год этим дразнить. Можно попробовать быть более открытым. Ли Ляньхуа никогда не просит заботы сам — он может радоваться, если ее ему дают, но раньше ему всегда казалось, что о таком просить нельзя. Не заслужил, не достоин. Следующим этапом становится — научиться выражать чувства. Он первый подходит обнимать Фан Добина и Ди Фэйшена, первый целует их, первый говорит, если ему плохо, а не просто замыкается на день в надежде, что кто-то увидит, что ему, ну, плохо. Фан Добин от такого поворота крайне удивляется, но и радуется одновременно. — Ты все же понял важность того, чтобы говорить об этом вслух? — Я понял, что так больше шансов получить поцелуи, — бесстыдно сообщает Ли Ляньхуа. Ди Фэйшен, который слушает этот разговор, иронично фыркает. Ли Ляньхуа кидает в него, особо не целясь, ложку. И только потом понимает, что использовал духовную силу. Ну, что ж. — Так у тебя сохранилась сила? — хмурится Ди Фэйшен, даже не пытаясь уклониться. Ложка прилетает ему по лбу, но разве же это важно. Ли Ляньхуа пожимает плечами, прекрасно понимая, что от разговора не уйти. — Так что ты сделал? — поддерживает Фан Добин. Поразительная солидарность! Они бы с таким согласием — да ужины бы готовили. — Не отдавал цветок императору, — Ли Ляньхуа дает вид «Ну даже детям понятно», а тот, конечно же, не работает. — Тогда почему он тебя отпустил? — не отстает Фан Добин. — Потому что я же сказал тебе, что забрал одну вещь из пагоды. — Это бы не помогло, — с сомнением замечает Фан Добин, а Ли Ляньхуа только разводит руками. Дальше все выравнивается — они отправляются на юг, потому что так выбирает Фан Добин, ткнув с закрытыми глазами на карту, Ли Ляньхуа обещают, что они навестят родителей зимой, Ди Фэйшен наконец-то смиряется со своей участью грядкокопателя и даже проникается идеей вырастить какие-то особенно привередливые цветы. И, разумеется, это не сохраняется надолго. Ли Ляньху не успевает отследить момент, когда все неуловимо надламывается — неуверенно, тревожно. Они ссорятся из-за какой-то глупости: пойти сегодня в город или нет, что будет на ужин, точнее, ссорятся Фан Добин и Ди Фэйшен, а он их слушает. — Ну подождите, — замечает он, когда те начинают ругаться сильнее, переходя с вопроса ужина на то, что Ди Фэйшен неделю назад случайно испачкал ханьфу Фан Добина земле, а Фан Добин увел Хулицзин гулять, не сказав об этом ему, он разволновался и долго не мог их найти. — Все еще можно приготовить… — Да какая уже разница, — раздраженно замечает Ди Фэйшен и уходит из дома, не забыв хлопнуть дверью. Ли Ляньхуа хмурится. — Что у вас случилось? — осторожно спрашивает он. Фан Добин хмыкает. — Просто кому-то надо быть спокойнее. Ли Ляньхуа встает со своего места и подходит к нему, берет за руки, тянет на себя, чтобы обнять, но Фан Добин вырывается. — Ты тоже в этом виноват, ты знаешь? — Почему? Фан Добин фыркает. — Ну конечно, ты об этом не подумал. От этих слов становится обидно и колко в душе — хочется спросить, он так долго выстраивал доверие к ним, так почему они все это рушат? Что у них случилось, раз он в этом виноват? Что вообще происходит? Неужели на этом все? Он выходит из дома вслед за Ди Фэйшеном и сначала хочет уйти в другую сторону — чтобы попытаться избавиться от испуга, что все может закончиться. Он привкуса ощущения одиночества, которое накатывает на него мгновенно. Но он пересиливает себя и идет за Ди Фэйшеном. Причина довольно простая — его догоняет и кусает за лопатки воспоминание о том, как они расстались с А-Мянь — он не смог поговорить с ней, ей казалось, что ее не понимают, она выбрала уйти, потому что он ее не слышал. Неужели это повторится? Не должно. Он находит Ди Фэйшена на поляне, стоящим у дерева — в безмолвии, без движения. — Что тебя разозлило? — осторожно спрашивает он, когда встает рядом. В горле все немеет от испуга, но приходится постараться и продолжить говорить. Ди Фэйшен качает головой. — Просто иногда это сложно. — Что? — Все. Привыкнуть к такой жизни, общаться с Фан Добином, — он взмахивает рукой. — Со мной тоже? — нет, так не пойдет. — Наверное, так бывает? Ну то есть, — Ли Ляньхуа хмыкает. — С нами объективно тяжело. Ди Фэйшен подходит ближе к нему, обнимает за талию и кладет голову на плечо — мягко, доверительно, словно пытаясь этим выразить то, что нельзя проговорить словами, будто они и умели ими пользоваться вообще. — Как думаешь, а если нам иногда расставаться? И заниматься своими делами? Ты бы смог это пережить? — Почему бы не смог? — Тебе очень тяжело без нас, — звучит как утверждение, а не как вопрос. — Не и что? Это не значит, что я физически не способен быть один, — Ли Ляньхуа задумывается. — Дело не в том, что мне плохо без вас. — А в чем? Ну, он же хотел разговоров, вот, держите разговоры. — В том, что раньше я не был уверен, что вы останетесь со мной. Мне казалось, что вы уйдете, что вам будет трудно быть рядом. Что вы решите, что проще без меня. — А сейчас? Ли Ляньхуа вздыхает и целует его в макушку. — Вы доказали, что никуда не уйдете. После этого планы становится строить проще — Фан Добин говорит, что хочет вернуться в Байчуань на какое-то время, Ди Фэйшен решает остаться, но обещает, что чуть позже тоже на время уйдет — Ли Ляньхуа ехидно называет это «Пойти строить злодейские планы», за что в него кидают подушкой. Сам Ли Ляньхуа долго копается в себе — в грядках, честное слово, гораздо приятнее, — пытаясь понять, чего хочет он. Это оказывается крайне сложно — у него всегда была одна цель и один план, а когда все порушилось, он просто жил другими задачами, потом же не осталось и их, и сейчас, несмотря на то, что рядом Фан Добин и Ди Фэйшен, ему все еще иногда кажется, что он летит в пропасть. Он приходит к выводу, что ему хочется только жить в Лотосовом тереме — после этого он испугался, что потерял интерес к жизни и желание в ней что-то делать, что ощущалось как-то совсем неприятно — разве можно не делать ничего, только кататься по лесам в тереме? Тогда Ли Ляньхуа договаривается с собой, что он отдохнет пока — мысли о том, чтобы вернуться и начать снова что-то делать, вызывали гадкое липкое ощущение бесконечной человеческой путаницы, в которой у него не было сил разбираться, вызывало тревогу и чувство удушения, поэтому, вероятно, нужно было подождать. — Но мы же поедем к твоей маме? — спрашивает Ли Ляньхуа, когда рассказывает свои мысленные выкладки Фан Добину. — В следующем месяце, — обещает тот. Фан Добин обнимает его за плечи и тянет на себя. — Где встретимся? — Помнишь тот маленький городок рядом со столицей? — Ли Ляньхуа легко окунается в эти объятия и закрывает глаза. — Там очень красиво. — Хорошо. — Когда ты уходишь? — Завтра. Ли Ляньхуа кивает. — Я буду скучать. — Я тоже, — Фан Добин целует его в макушку и гладит по спине. — Пообещай, что Ди Фэйшен не будет занимать мою часть кровати. Ли Ляньхуа сдавленно смеется ему в плечо. — Буду защищать изо всех сил. — Ну-ну, — ни на секунду не верит ему Фан Добин. К его маме они правда едут через месяц — встречаются в городе неподалеку, Фан Добин долго его обнимает и снова по своей дурацкой привычке приподнимает над землей, чтобы покружить, а потом они обнимаются втроем, хотя Фан Добин и бубнит, что они его придушат такими темпами. Ли Ляньхуа обожает маму Фан Добина, это очень смелая умная женщина, кроме того, с ней можно сколько угодно обсуждать детство Фан Добина — желательно при нем, чтобы он дольше и громче возмущался. — Он вас очень любит, — говорит она вечером, когда все в доме уже засыпают, а Ли Ляньхуа пьет на веранде чай, пытаясь понять, неужели из-за долгой улыбки правда могут болеть скулы. — Он очень хороший друг, — кивает Ли Ляньхуа. — Мне вы можете не рассказывать глупости, тут явно что-то больше, — смеется она и подмигивает ему — заговорщически весело. — Вы… — Это хорошо, — качает головой она. — Я помню вас еще… — она спотыкается, — Ли Сянъи. — Лучше не надо. — Я не про статус говорю, — она качает головой. — Вы были одиноки, не знаю, видел ли это кто-то еще, но я женщина и мать, я всегда это чувствую — словно у вас не было опоры под ногами, вы отчаянно куда-то рвались, но потому и падать было так больно, что некому было вас подхватить. И потом, когда… Я узнала, кто вы, и узнала, что случилось с Шань Гудао — я искала в вашем облике остатки того одиночества, но нашла только неуверенность. — Неуверенность? — Вы были как птичка, повредившая крыло — вы уже знали, что умеете летать, но не знали, получится ли полететь после травмы. — И вы думаете, это Фан Добин, — задумчиво уточняет Ли Ляньхуа. — Мне кажется, и вы сами тоже, но и он, конечно. — Почему? — Потому что ваши глаза светятся, когда вы на него смотрите, — улыбается она. Ого. Он возвращается в комнату к Фан Добину — Ди Фэйшен еще днем недовольно побухтел, что ему тут не нравится атмосфера, потому к вечеру куда-то делся, хотя утром обещал вернуться. В целом, ничего, Ли Ляньхуа начал подшучивать над Фан Добином просто в два раза усиленнее, в качестве компенсации, — ложится рядом с ним, обнимает, утыкаясь носом в лопатки. Да, наверное, она права. Хотя и признавать это тяжело. Еще тяжело оказывается принимать подарки — Ли Ляньхуа искренне и до последнего надеялся, что про его день рождения никто не вспомнит, он ведь и не праздновал его уже десять лет, так зачем начинать? Но Ди Фэйшен вспоминает, конечно, рассказывает Фан Добину, и, наверное, Ли Ляньхуа нужно было заподозрить что-то сразу, когда они заговорщически переглядывались почти неделю, но понимает он только в день самого праздника — когда ему дарят коробку. И обнимают. И целует в щеки и лоб. И ведь не то, чтобы это что-то новое — его каждый день обнимают и целуют, только подарков они обычно друг другу не дарят, потому что деньги-то в основном все равно общие, и проще попросить кого-то что-то купить, или кто-то просто замечает, что какие-то вещи нужны — хотя Ли Ляньхуа вот прямо сейчас чувствует мягкое удивленное счастье и думает, что политику в отношении подарков обязательно нужно пересмотреть, хотя бы из вредности, чтобы тоже однажды так удивить Фан Добина и Ди Фэйшена, они обязаны почувствовать такое же счастье. — Вы это чего? — осторожно спрашивает Ли Ляньхуа, забирая коробку. — В общем, — начинает Фан Добин, — мы неделю решали, что тебе подарить. Этот, — он недовольно зыркает на Ди Фэйшена, — предлагал меч. А я говорю: а меч-то зачем? Жухлые листья цветам обрезать? Потом мы хотели какие-нибудь редкие цветы, но не успели найти… — С днем рождения, — перебивает его Ди Фэйшен и улыбается — привычно-скупо, но тепло. — Открой. В коробке обнаруживается заколка — заметили ведь, как ему они нравится. Хотя, как тут не заметишь — Фан Добин однажды убирался у них в доме, и на него свалились целых две коробки с ними. Но Ли Ляньхуа не думал, что они когда-нибудь ему такую подарят. Совсем простая — изящно искривленное дверко, два маленьких цветка — белый и черный, вокруг блестят камешки. — Можно? — спрашивает Ди Фэйшен, а потом берет ее и вставляет Ли Ляньхуа в волосы. — Так красиво, — улыбается Фан Добин. — Тебе идет. — Мне все идет, — сварливо откликается Ли Ляньхуа. — Вы жребий тянули, кто будет закалывать? Фан Добин мгновенно надувается. — Я уверен, он жульничал! Ли Ляньхуа начинает смеяться — и сам в очередной раз поражается, как легко это выходит. Он умеет смеяться. Он снова этому научился — словно внутри развязался узел из мышц, годами мешавший ему это делать. Он смеется, он радуется, он снова умеет, у него получается. Кому нужны эти боевые искусства, когда научиться смеяться — гораздо сложнее? А потом наклоняется и целует Фан Добина в нос. Это кажется тяжело — просто взять и принять чужой подарок, позволить кому-то другому радовать себя, позволить быть так близко, но разве не стоит попробовать? Он смотрит, как Фан Добин и Ди Фэйшен возятся на кухне, пытаясь приготовить ему его любимое печенье, как Ди Фэйшен ласково тыкает Фан Добина пальцем в лоб, а тот ему улыбается — и внезапно понимает, что они тоже научились жить вместе. И им тоже это нравится. Сейчас ему кажется, что так было всегда — солнечное утро, ворчанье Фан Добина, даром, что он самый крошечный среди них, новая заколка, приятной тяжестью держащая пряди, словно напоминающая этим, что он теперь не один, что он не может просто уйти, потому что есть он, а еще есть эти двое — его катастрофичные, глупые, любимые, — что этого получилось достичь легко, но внутри осторожной взволнованностью все еще что-то крутится, напоминая, что каждым таким мгновением нужно дорожить, что это было долго и трудно, что было проделано столько работы, и на этой энергии можно заставить коробочки с нитках вместо лестниц двигаться без применения человеческой силы. А потом он вдруг понимает — он дожил до тридцати двух, и его окатывает давно забытой волной, от которой становится трудно дышать. Он правда дожил, хотя всегда думал, что умрет лет в двадцать пять, если очень повезет, то доживет максимум до тридцати, но вот, он все еще тут, наблюдает, как Фан Добин доказывает Ди Фэйшену, что нельзя сыпать столько муки, выйдет какая-то полная гадость, а Ди Фэйшен слушает, как тот возмущается, и ласково улыбается. Он встает к кровати и идет к ним, сам, не дожидаясь, когда они подойдут к нему, чуть не путается в подоле ханьфу, словно это волны тянут его за собой, а ветер, протиснувшийся сквозь щели в доме, треплет его волосы, но он упрямо шагает вперед, а потом обнимает их обоих и притягивает к себе. — Вы оба ужасно смешные, — сообщает он им. А потом говорит слова, которые никогда не говорил им вслух, хотя и очень надеялся, что это видно — в его решении остаться ради них, в доверии, которое он по крупицам собирал в своей душе и все отдавал им, в том, как он обнимал их вечерами и по утрам, как целовал их, как подшучивал над ними. — Люблю вас.