***
Саша думает о нём неприлично много. Рома отзывчивый и внимательный, мудрый и понимающий — он ни капли не возражает на просьбу Саши впервые остаться дома на весь день. Как малый ребёнок Собакин возится с Дынькой несколько часов кряду, пробует на ней все мячики и пищалки, что только может найти по углам, гладит мягкую шубку, аккуратно распутывая единичные колтуны. Потом без задней мысли засыпает прямо возле её лежанки — сказывалась накопившаяся усталость. И пусть пол был неудобным, а сон очень быстротечным — Саша впервые за долгое время ощутил себя выспавшимся и бодрым. Лишь к ночи того же дня вспомнилось о грязной работёнке, невыполнению которой явно никто не будет рад. Но было всё равно. Любые внешние раздражители не назойливей мухи за окном, неслышно бьющейся в стекло. Ведь они с Ромой впервые вместе залипли в телевизор на идиотские кулинарные баттлы. Саша больше не чувствовал себя одиноким. Ещё через пару дней Собакину пришлось всерьёз задуматься над нынешним положением дел. Действительно, тяжело было не опешить, когда несбыточные грёзы формата «А что если бы…» с Антоном в главных ролях, вдруг впустили в себя совсем другого персонажа. С Ромой нельзя «не пойти на историю и целоваться за лестницей» с ним нельзя было «облить друг друга ледяной водой из душа, чтобы просвечивалась хлопковая белоснежная рубашка». Всё это отстойно. Но…его можно взять за руку и по-глупому сплести в замочек пальцы. С ним можно бок о бок выгуливать Дыньку. Можно попросить научить играть на музыкальном инструменте и несколько часов потом чувствовать его горячие, направляющие на нужные струны руки. Саша был влюблён до чёртиков и расхлябанного идиотизма. Ведь у них неподходящее время. Не то время, чтобы бросить все планы и нахлебником остаться у Сатыбалдиева жить. Не тот возраст, чтобы что-то с Ромой пробовать. Нередко он относился к Сашке, как к дурному подростку, да разве могло бы у них что-то быть серьёзно? Однако, если всё же есть шанс… Рома трогает Сашу за запястье, протянувшись к нему через весь кухонный стол. Точно, они же пили чай и вот-вот собирались готовиться ко сну. Как настоящая семья… Саша сосредотачивает мутный расфокусированный взгляд на лице Ромы. Если днём Рома придерживался обыкновения легко краситься — всего лишь тонким слоем тональника закрывать недочёты, — то теперь на бледном его лице, на правой щеке красовалась пара некрупных родинок. Саша не считал нужным их замазывать. Ему вот они очень нравились. — Ты сам не свой в последнее время, — по-доброму замечает Рома. Не то что бы он вообще знал, какое состояние для Саши норма, но такая формулировка согревает сердце куда ярче кипятка с фруктовой заваркой. — Это у тебя старческий маразм. Саша насмехается, а в глазах у него скачут блики-зайчики от ярких, размещённых по всему потолку спотов. Рома на это лишь фыркает. Что странно, он всё ещё не убирает руку. Напротив, легонько оглаживает Сашину — тонкую и костлявую — с невыносимой, как самому Собакину кажется, нежностью. В груди сердце замирает, чтобы потом усиленно отстучать песенный марш. Всё как в идиотских фильмах. Саша не думал, что предательское тело с ним взаправду такие кульбиты проворачивать будет, измываясь над повисшей на волоске менталкой. — Я очень рад, что ты пытаешься открыться, — несмотря ни на что продолжает Рома. — Это очень дорогого стоит. Саша чувствует на себе заботливый, кажется, околовлюблённый взгляд и не может понять, за что заслуживает человека перед собой. Зрелого и умного, статного и такого до жути харизматичного. Воплощение любой его мечты. У Саши от липкого смущения чешется нёбо и хочется выдать что-то отвратительное, лишь бы прогнать ощущение мимолетной слабости. Всё-таки, любовь — штука противная, Саша никогда не привыкнет испытывать её, сколько бы не влюблялся. — Ром, знаешь, — загадочно начинает Собакин, прикусывая серебристое кольцо в губе, — тебе сегодня Дынька на кровать сикнула, а я специально не мыл сразу, чтобы впиталось. Улыбка стремглав слетает с красивого лица Ромы, а Саша не выдерживает и пяти секунд — лающе хохочет с серьёзного прищура, ударяя несколько раз по кромке стола. Но… Это всё было обманчивым сном. Иллюзией. Саша настолько потонул в собственных чувствах, что надумал себе много ненужного, никчёмного и мерзкого хлама. С самого начала. С самого начала всё было обречено на тотальный провал. Он увидел их на аллее, заставленной фонарями и изящными лавочками. Летом здесь было сложно кого-то или что-то разглядеть — обзору мешала сочная листва молодых деревьев, теперь же, когда природа потеряла и листья, и краски, всякий прохожий лежал как на ладони. Девушку Собакин видел впервые. Миниатюрные остренькие черты лица, вздёрнутый нос и шелковистые распущенные волосы — она предстала хорошенькой со всех сторон. Очень хорошенькой. Саша на её фоне был тупой и бесполезной деревяшкой, будто Буратино из мультика, сколоченный нелюбящей рукой. Худой, широкий в плечах, с острыми ключицами и длинными ногами. До жути непропорциональный, неидеальный. С тяжёлой зависимостью, которая до сих пор время от времени мучала его, которая подмывала попробовать весь нераспроданный товар. Он не тот, кого при всех раскладах захотел бы себе Рома. Тем временем Рома притянул её поближе и на округлые плечики накинул кожаную куртку: на всех правах разгулялась морозная осень, и ходить в тонкой рубашке стало просто невыносимо. Но… Теперь он спокойно кутаёт её в свою одежду. Тёплую, хранящую запах любимого одеколона, от которого Сашка всегда шутливо воротил нос. Саша надеялся, что обознался. Легче поверить в то, что зрение подвело лишь сейчас, нежели в то, что он был беспросветно слеп всё это время. Но на Роме всё тот же бордовый галстук. Всё та же рубашка, не застёгнутая на последнюю пуговицу. Девушка поправляет ему этот чёртов галстук, а он неловко улыбается и целует её в лоб. Она берёт его под руку. Но Саша совсем не чувствует злости и праведного гнева от развернувшийся картины. Он хватается пальцами за остатки чего-то святого от своей чёрной души и понимает простую истину — нет там ничего. Ничего не осталось. Только ноющая пустота, отсутствующие амбиции. И боль. Да. Боль осталась. Но он привык чувствовать боль, она Собакину дорогой друг. Вечером того же дня Саша в последний раз треплет за ушами отчего-то печальную Дыньку и навсегда уходит из квартиры на двенадцатом этаже. Он рад, что не рассказал тогда Роме о своих планах на Дальний Восток. На билет в один конец ему оставалась жалкая пара тысяч.у аллеи
2 мая 2024 г. в 00:39
Примечания:
ты что выдал такое лини
Он жил у Ромы всего ничего — неделю или две. Даже «жил» сказать можно с натяжкой, скорее просто ночевал, а по утрам сбегал вольной птицей из клетки четырёх стен и окунался в беспокойную канитель аморальности. Незаконности. Саша игрался с собственной свободой так же просто и дурашливо, как маленький котёнок вертит в лапах прилипчивый моток ниток.
Если бы Рома увидел, как он на глаз рассыпает граммами белый порошок по случайно найденным грязным пакетикам и ныкает их в неочевидные на первый взгляд места, Рома, скорее всего, в тот же день Сашу вышвырнул. Вынес бы за порог, как провинившегося питомца, и наказал бы больше никогда в его поле зрения не попадаться. В правоохранительные органы не сдал бы — Саша уверен, но явно больше не захотел иметь ничего с ним общего.
И всё же Рома не видел, Рома не знал.
Он вообще много чего не знал, и вечно казалось, что сотни вопросов вертятся у него в голове, стоило смольно-чёрным глазам столкнуться с безжизненной плесневелой ртутью. Однако всё любопытство Рома оставлял при себе, а вслух мог задать лишь дежурные бесполезные вопросы. Те сначала раздражали Сашу, пытавшегося существовать в квартире Сатыбалдиева обособленно и совершенно незаметно, но вскоре стали своего рода панацеей — чертовски тяжело стало отправляться спать, не пройдя через допрос Ромы, которому, судя по всему, вся ситуация трудного подростка не была глубоко безразлична.
Пренебрежение и неявная неприязнь за считанные дни приоделись в яркие тёплые одёжки — стали ответным интересом и желанием идти на контакт.
Получать своеобразную заботу от спасшего его человека оказалось восхитительно. Пришло осознание того, что кроме Ромы допытывать будничными (и не очень) вопросами Собакина вовек никто не станет. Его фигура вообще по обыденности своей мелькала в жизнях людей радостным шлейфом и также быстро угасала в черноте небытия. Сашей не интересовались, о его проблемах даже не подозревали. Не подозревали, что те в принципе у шебутного мальчишки существуют, а о том, что они гложут червями-паразитами изнутри, речи вообще не велось.
Иногда неиронично хотелось, чтобы кто-нибудь, метафорическая фигура из мира, где не всем безразлична личность Собакина Саши, прижал бы его впритык к стене, и, светя ярким фонариком в лицо, заставил рассказать всю подноготную.
Поэтому Рома пришёлся весьма к стати. Вернее, нет, сказать так будет просто отвратительно. Рома стал его отдушиной, последней надеждой на то, чтобы выбраться из дня Сурка, перестать хомячком бегать в замкнутом пространстве, а потом в изнеможении падать на грязный пол. Рома спас его ещё тогда, когда по воле судьбы очутился рядом и помог избежать крышесносного падения на щебень проезжей части. Когда с неуверенностью утёр слёзы и протянул руку, сильную, крепкую, увитую лентами татуировок, будто силуэтами изящных чёрных лебедей.
Поэтому подвести его нельзя. Позволить себя обнаружить за подкапыванием промёрзлой земли в далёком скверике — непростительно. Саша испытывает ужасающий стресс абсолютно всегда, пока находится вне дома с мягким приглушённым светом ламп и полосой синеватого сияния по периметру пола. С волнением мнёт и так пожухлые купюры, собранные себе на дальнюю дорогу. Те шелестят меж пальцев мягко и приятно, как когда-то хрустели осенние листья в парке под Сашиной обувью двадцать пятого размера. Тогда он ещё и знать не знал, что существует такое страшное явление — горе, — ведь члены семьи были в сборе и все были каждодневно счастливы. Тогда он и думать не мог, что покинет родной город против своей воли и желания.
Боязливо озираясь, он покидает злополучный, перекрытый с недавних пор парк, и торопится в оживлённый богатый район Нижнего Волжска, рассчитывая добраться аккурат до возвращения Ромы со смены. Что-то странное теплится в груди, когда Собакин думает о предстоящей встрече, уже ставшей рутинным событием. Совсем скоро он увидит шлейф волос брюнета, чуть спутанные пряди у самого лица, увидит приветственно вскинутую ладонь и добродушную улыбку.
Будто Саша действительно просто ждёт Рому с работы. Будто Рома действительно торопится скорее увидеться с ним.
Поневоле Саша ускоряет шаг до тех пор, пока не срывается на лёгкий бег. Тело в тысячный раз напоминает о его тщедушности и слабости, когда размеренное дыхание превращается в рваные хрипы, а мышцы ног болезненно тянет. Остановиться уже не выходит, и он скачет вприпрыжку без оглядки назад.
Собакин выбегает на знакомую улочку и от сильного столкновения его рикошетит назад — сам не успевает восстановить равновесие, а Рома не успевает ухватить его за безразмерную зипку.
Приземляться на пятую точку далеко не приятно, но и не так ощутимо, Саша благодарен матушке-случайности, что не ударился копчиком. Ладони легко проезжаются по фактурному асфальту и нежную кожу печёт от сотни микроскопических ссадин, но Собакин ни секунды не медлит, когда Рома тянет ему руку, чтобы единым сильным движением подтянуть почти ничего не весящего блондина наверх.
— От кого так бежишь? — обеспокоенно спрашивает Рома, поглядывая на Сашку. Переживает: вдруг сильно ушибся.
— Вернее будет спросить о том, к кому я так тороплюсь.
Саша, абсолютно ехидный, улыбается самой широкой из своих улыбок, демонстрируя не самый белозубый оскал и едва заметную щербинку. Всем своим растрепанным, но довольным видом показывает — голос Ромы, такой долгожданный и полюбившийся, зря тратится на беспокойство. И Рома, наконец, улыбается в ответ, крепче сжимая горящую, зудящую болью ладошку.
— Ну пойдём же!
Саша тащит мужчину на себя, подгоняет словесно. Сам не может понять — отчего же на душе так хорошо и беззаботно. Рома только-только очутился рядом, а с него уже невыносимо трудно спустить взгляд. Помятая чёрная рубашка, практически никогда не сменяющаяся на что-то более неформальное, бордовый в полоску галстук, сейчас сдвинутый чуть набекрень — так и хочется поправить и всласть полюбоваться проделанной работой.
Рома забавно сводит густые смольные брови, недоумевая от чужого энтузиазма. Ну что за непостоянство! То ходит, бледный как мел, огрызается да озлобленно хмурится на любое замечание, то по-детски крутится, хватаясь за басиста обеими ладошками. И вроде даже здоровый румянец к щекам приливает. Но Рома не против. Сегодня у него тоже очень хорошее настроение.