Один на один с городом

      Если бы не многочисленные выбросы с местных заводов, Алхимпир был бы идеальным городом.       Техническая столица Терры. По дорогам разъезжали паромобили, в каждом мало-мальски богатом доме стояла охранная система на основе хекстека, а Академия делала такие разработки, от которых в других государствах грязные неучи закрывались крестами. Этот город ушёл далеко от бога, но тем ближе он к развитию и технологиям.       Даже в самых бедных районах никто не жаловался на жизнь. Либо, по крайней мере, не кричали слишком громко.       Ивлису Ловердосу не был по душе серый, загрязнённый воздух. Все эти трубы, возвышающиеся над городом и отбрасывающие на него грузные тени, ужасали Ивлиса. Внешне он этого не проявлял, но его жена прекрасно это знала и даже замечала, как тот кратко вздрагивал, когда бросал взгляд за окно. Когда Элиза могла, она ласково гладила его по плечам и целовала в щёку.       Все страхи снимало, как рукой.       Ивлис смотрел в окно своей новой квартиры. Вид прямо на завод; окна открывать было страшно. Будто только раскроешь, и сразу задохнёшься из-за того, что никто не додумался до установки фильтров и очистных сооружений.       Ловердос сам обнял себя за плечи и, шумно выдохнув, принялся дальше разбирать сумки.       Он был бы рад гораздо больше, если бы решение о переезде он принял сам. Но, увы, судьба распорядилась его жизнью сама.       — Господин? — донёсся до него тихий и низкий голос со стороны дверного проёма. Ивлис вопросительно промычал. — Я просто хотел убедиться, что освободил для Вас достаточно места.       Ловердос всё-таки пересилил себя и взглянул в дверной проём.       Там стоял единственный, кто у него остался. Его верный слуга. Покорный, покладистый, и очень способный эльф в свои сто семьдесят лет. Верой и правдой, Воланд служил ему уже пятьдесят с лишним лет.       Ивлис его, безусловно, ценил. Разве что, у него не было сил и времени это показывать. Теперь, когда жизнь перевернулась с ног на голову, тем более.       Поэтому Ловердос не смог сделать ничего лучше, кроме как дважды размашисто кивнуть и отвернуться обратно. Ивлис просто знал, что, отреагируй он хоть на толику бурнее, Воланд решил остаться в комнате и помочь ему. Грахан хоть и был телохранителем, но в плохие времена не чурался быть и прачкой, и поваром, и уборщиком. Был готов помогать Ивлису с чем угодно и когда угодно. Но Ловердос предпочитал заниматься всем сам — по крайней мере, когда было время.       — Я собираюсь сходить на рынок, — казалось, Воланд с каждым словом становился всё тише. Они оба не были разговорчивыми, а поэтому такое количество слов уже казалось запредельным. — Есть что-нибудь, что Вы хотели бы на ужин?       — На твоё усмотрение, — спустя несколько секунд неловкого молчания, всё же смог сказать Ловердос. Говорить было удивительно трудно, словно его горло сдавливало шипами и, стоило ему лишь раскрыть рот, как он тут же истечёт кровью и упадёт замертво.       Краем глаза Ивлис заметил, что Воланд учтиво ему поклонился и ушёл.       А как только из коридора донёсся звук поворота ключа в замочной скважине, Ловердос выдохнул и замер. Теперь он остался в квартире один. Наконец-то.       Ивлис очень давно не оставался в полном одиночестве при свете дня. Только под покровом ночи Ловердос оставался наедине со своей больной головой и роящимися в ней мыслями. Каждый вечер у него в черепной коробке пробуждался рой пчёл, которые неистово бились изнутри и пытались выбраться наружу.       Ему приходили мысли о жене и двух их замечательных дочерях: Абигейл и Изабелле. Ивлис вспоминал, как малышки, которым не было и десяти, любили устраивать дома маленькие представления для своих родителей и, изредка, маминых подруг. Изабелла любила писать стихи — детские, нескладные и без единого намёка на двойное дно — а младшая Абигейл видела себя в ораторском искусстве. Действующим лицом выступлений пусть и была Аби, которая для столь юного возраста обладала хорошей дикцией и удивительной памятью, наблюдать за Изабеллой было отдельным удовольствием. Она сама стояла позади с толстой тетрадью, забитой её же стихами, и одними губами волнительно проговаривала их вместе с сестрой.       Ивлис не знал, должен ли он корить себя за то, что во время этих «поэтических вечеров» обычно занимался тем, что разбирал рабочие документы. Слушал лишь краем уха, и изредка хлопал, когда до его слуха доносились хлопки жены. Пару раз он даже слышал, как Элиза перед сном объясняла дочерям, что «папа работает, потому что очень вас любит. Хочет, чтобы у вас всё было».       Теперь думалось, что, лучше бы они жили в небольшой квартире на окраине Алхимпира, зато Ивлис проводил бы больше времени с семьёй.       Влиятельные люди в этом городе всегда были в опасности. Но Ловердос никогда не думал, что быть владельцем издательского дома может представлять угрозу для его семьи.       Достав из своей сумки платье жены, Ивлис прижал его к себе и спиной упал на скрипучий старый диван.       Ему очень хотелось помнить о жене только хорошее. Ивлис мечтал, чтобы в его памяти отпечатались лишь её заботливые ласковые руки, фирменные блинчики, кроме которых готовить она ничего не умела, колыбельные, что и самому Ивлису помогали засыпать, и ощущение лёгкой ткани её воздушных сарафанов в цветочек, которые она могла носить хоть круглый год.       Но перед глазами стояла абсолютно другая картина.

***

      Ивлис задушено беззвучно плакал.       Он крепко прижимал к себе тело Элизы, абсолютно не обращая внимания на то, что уже весь был в её крови. Его идеальный белоснежный костюм был в красных широких разводах, а между пальцами струились целые реки алой густой жидкости.       Истерзанное тело Элизы лежало на полу. Если бы не растекающаяся лужа крови под ней, можно было подумать, что она просто упала в обморок и ещё не очнулась. Её рыжие волосы разметались по полу, а узорчатое платье было покрыто красными пятнами — где-то это была задумка дизайнера, а где-то — жестокого ублюдка, которого она пустила в дом.       Тела девочек находились не в таком ужасающем состоянии. Но смириться с утратой это совершенно не помогало.       Они были усажены на диван, как жутко реалистичные фарфоровые куклы. Бледные не то от ужаса, не то от потери крови, они просто сидели и смотрели точно перед собой. У скромной тихони Изабеллы были следы синяков на ногах и запястьях, а у отважной Абигейл — кровь преступника под ногтями и на белых острых зубах.       Ивлиса не было дома весь день. Он был занят — не укладывался в сроки и план. Элиза с утра сама распустила всю прислугу по домам: делала так изредка, чтобы вспомнить, каково это — самой хлопотать по дому.       Золотой час уже истёк и никто не мог с этим ничего сделать.       Оставалось только хоронить Элизу в закрытом гробу. И отправлять слуг, чтобы те заказали детские гробы нужных размеров. У самого бы сил не хватило.       Сразу после похорон Ивлис вернулся к работе. Но не потому что сроки поджимали, или смерть семьи никак на него не повлияла. Напротив — теперь он ночевал на работе, лишь бы не возвращаться домой. Чтобы не видеть место, на котором он лишился всего, что было ему дорого.       И рядом с ним всегда был верный ему слуга.       Даже когда Ивлис кричал, срывая голос о том, чтобы его все оставили в покое, Грахан только почтительно выходил за дверь, чтобы охранять своего господина. И он прекрасно знал, что истерика долго не продлится — у Ловердоса не было на неё сил. А поэтому всего через несколько минут Ивлис просил его вернуться. Позволял Воланду вольности, которые нужны были и ему тоже.       Ивлис пустым взглядом смотрел в окно, где клубы дыма и высокие трубы его уже не пугали. А Воланд несмело подходил к нему со спины и гладил по плечам. Склонялся, чтобы оставить на макушке Ивлиса отпечаток собственных губ, но сам себя одёргивал.       Это было не время и не место.       Воланду хватало того, что Ловердос мог вжаться в его ладони и расслабленно выдохнуть. Даже если он помогал Ивлису забываться на жалкие считанные мгновения, он уже делал немало.       Больше, чем кто-либо ещё.       Ивлис был ему благодарен. Воланд это знал, даже несмотря на то, что Ловердос ему об этом никогда не говорил.       Он определённо ценил то, что, пока все остальные работники и слуги сетовали и жалели его, Грахан молча был рядом. Ни слова не сказал ни о смерти Элизы, ни о девочках, ни о том, что Ивлис даже не мог банально появляться дома.       — Воланд, — подал голос Ивлис спустя несколько дней чересчур мрачного и затянувшегося молчания. Грахан от испуга даже за меч схватился. Благо, Ловердос этого не видел.       — Да, господин? — отозвался Воланд ещё тише, чем его позвали. Словно силился не спугнуть Ивлиса, который наконец-то заговорил.       Эти несколько дней молчания были сложными.       Если до этого Воланду ещё удавалось провожать Ловердоса домой — под предлогом того, что ему нужно отдохнуть или поспать в мягкой постели — то эти дни они вдвоём полностью провели в кабинете Ивлиса в его издательстве. Ловердос всё это время работал, не поднимая головы от рукописей и документов. Иногда вырубался прямо за столом с пером в руках, и Воланду приходилось перекладывать его на неудобный узкий диван в углу кабинета. Спать на подобном было решительно нельзя, но Ивлис был слишком слаб, чтобы возмущаться.       Воланд делал часть работы за него, пока Ловердос не видел. Грахан хоть и не имел даже банального школьного образования, но не понимать, что делать, после тридцати лет наблюдения за начальником было бы верхом идиотизма.       Ивлис этого не замечал. Его взгляд был слишком замылен, чтобы отличать один документ от другого. Ловердосу приходилось оставлять себе пометки, чтобы не перечитывать и не переделывать то, срок чего уже давно сгорел.       За это время он ел ту еду, которую приносила ему секретарша по просьбе Воланда. Готовила она сносно, но явно недостаточно.       Но и просить её о большем было неудобно.       Ивлис за те два месяца, что не стало его семьи, постарел на десяток лет. У него появились мешки и синяки под глазами, щёки впали из-за недоедания, а пальцы были в мозолях и царапинах от бумаги. На дурной запах из-за отсутствия душа Воланд внимания не обращал.       По сравнению с тем, что у Ивлиса творилось, вонь была сущей мелочью, как и сальные неухоженные волосы.       — Почему ты не заплакал, когда их увидел? — спросил Ловердос тихо, будто выдавал самый страшный секрет.       Он знал, что Воланд сильный. Раньше он был наёмником, и видел много крови и смертей. Но разве это можно было сравнивать?       Грахан любил Абигейл и Изабеллу, как собственных дочерей. Занимался ими, пока родители были заняты или хотели побыть наедине друг с другом. А иногда даже сам вызывался.       Почти всегда Воланд был хмурым и молчаливым мужчиной в закрытой одежде и маской, что скрывала его лицо. Но когда он был рядом с дочерями Ловердоса, по морщинам в уголках его глаз можно было понять, как широко и искренне он улыбался во все тридцать два. Воланд позволял им заплетать его длинные вороные волосы, ведь даже у Элизы они были короткими, и разгуляться было негде. Красить он себя тоже разрешал, пусть и не сразу; но отказы больше основывались на том, что Воланд не любил снимать маску.       И пусть девочек ругали за то, что они брали мамину косметику, а Грахану давали очень настоятельные рекомендации лучше за ними следить, ничего не менялось. Всё это повторялось из раза в раз, а Элиза стала относиться к этому уже с улыбкой. Косметику можно было легко купить, даже если девочки её испортили, а эмоции были бесценными.       А Ивлис пусть и отчитывал их, но Воланд видел, как тот украдкой улыбался. Глядя на его очередной «цирковой грим», Ловердос кашлял себе в кулак, пряча за этим улыбку. Но получалось из рук вон плохо.       Вопрос был не из простых.       Грахан чувствовал, почти что знал, что Ивлис его задаст. Это было мерзкое чувство где-то за длинным ухом. Ощущение того, что ему шептали проклятья и внимали вину.       За то, что не защитил. Не уберёг. Ни девочек, ни Элизу, ни Ивлиса.       Всё случилось слишком быстро. Вряд ли Воланд успел бы сделать хоть что-то, узнай он о произошедшем секунда в секунду.       Элиза впустила в дом мужчину, что представился другом Ивлиса. Даже не успела предложить ему чай, чтобы ожидание пролетело быстрее — он тут же вонзил ей в горло клинок. Слишком быстро. И некому было его остановить. Разве одна-единственная малышка Абигейл могла ему что-либо сделать? Вряд ли.       В этом не было вины Воланда. Но это не мешало ей его преследовать.       Грахан в тот роковой день нашёл в себе силы только на то, чтобы вызвать гвардию. Он не мог и взгляда бросить на мёртвые тела. Воланд только лишь положил руку на плечо Ивлиса и сжал, давая понять, что он рядом.       Ловердос тогда разревелся окончательно и, развернувшись, дрожащими руками обнял Грахана за ноги. Воланд был плох в утешении, но, оказалось, что быть рядом было достаточно.       Но теперь придётся отвечать вслух. Воланд боялся, что этим мог всё испортить.       — Просто подумал, что Вам так будет проще.       Ивлис обернулся через плечо. Этот ответ был сложным, как и сам вопрос. Да и Ловердос по большей части считал, что задал риторический вопрос.       В этом определённо был смысл.       Вряд ли Ивлису было бы лучше, если бы рядом с ним был такой же расклеившийся плаксивый истеричка. Сильный и почти безэмоциональный Воланд был лучшей альтернативой из возможных.       — В этом есть смысл, — пробурчал себе под нос Ивлис, качнув головой.       Грахан решил на это не реагировать. Ловердос хотел ответ — он его получил.

***

      Ивлис повесил сарафан Элизы в шкаф наряду со своими собственными вещами. Словно так и должно быть.       После смерти жены и детей Ивлис всего раз был в церкви. Он вообще не был верующим эльфом — просто в сложный момент что-то неведомое потянуло его туда. Ловердос считал эти сооружения незаслуженно роскошными.       Пастырь ему тогда сказал, что вещи покойников надо продавать или жертвовать нуждающимся, но ни в коем случае не оставлять у себя. Ивлис тогда его послушал и на самом деле всё отдал; он был только рад не видеть вещи Элизы и девочек. Но от одного из сарафанов избавиться так и не смог. В качестве проявления слабости оставил себе.       От детской одежды исправиться было и проще, и сложнее. Ивлис абсолютно не мог смотреть на детские платьица и туфельки без слёз, а потому и прощался с ними удивительно легко. От дочек у него не осталось ничего, кроме большой пухлой тетради, наполненной кривыми закорючками букв, которые, если хорошо вчитаться, складывались в стихи. Ловердос даже при желании не смог бы прочитать, что там написано.       Бесполезная и глупая детская тетрадь. Но нужно было оставить себе что-нибудь памятное от убитых дочерей.       Подумав немного, Ивлис снял сарафан с вешалки. Завернув в него тетрадь, Ловердос убрал этот своеобразный конверт в дальний ящик.       Даже не верилось, что с тех пор прошло целых двадцать лет.       За это время боль притупилась. Стало определённо проще. Всего через год после убийства Ивлис смог вернуться в свой дом окончательно, а теперь ему было грустно и вовсе с ним расставаться. Для эльфов год — это малый срок. Ничтожно малый.       Двадцать лет — уже внушительнее. За этот период нельзя забыть свою жену или детей, или то, что с ними случилось. Но можно научиться жить с этим. Просыпаться по утрам не от ощущения, что в постели холодно и пусто, а потому что у него были важные дела или планы на праздники и выходные. Ложиться спать и не желать спокойной ночи несуществующим жене и детям, а с чистой душой убирать свеженапечатанную книгу на тумбочку, выключать лампу и засыпать от усталости и замыленных глаз. Не отсиживаться дома во время праздников и ярмарок, чтобы не видеть счастливые семьи с детьми, а посещать любые из них, чтобы хорошо провести время и отдохнуть от круглосуточной редактуры и заполнения документов.       Да и Воланду на них, кажется, очень нравилось.       Ради забавы они выигрывали в тирах игрушки и прочую мелочь, которая в следующий же рабочий день доставалась их секретарше и троим её детям, что изредка крутились в офисе.       Милые дети. Полуэльфы-полутифлинги — очаровательные мальчишки-демоны с длиннющими ушами.       Жалко даже, что Ловердос больше не увидит ни их, ни их матушку. Это не убьёт его, но это определённо было важной частью его рутины.       Теперь ему не нужно вставать рано утром, чтобы отправиться на работу. Его издательский дом теперь принадлежал кому-то другому, а самого Ивлиса очень великодушно не посадили в Алхимпирскую темницу. Всего-то забрали бизнес вместо этого.       Прошло всего две недели. Для эльфов это даже до одного дня не дотягивало.       Ивлис продолжал вставать ровно в шесть утра, надевать свою накрахмаленную рубашку, идеально выглаженные пиджак и брюки. Но когда наступал момент того, что Воланд уже по традиции должен был помочь ему завязать галстук, ведь за всю жизнь Ловердос так и не научился этого делать, Грахан ему обо всём и напоминал. Откладывал протянутый ему галстук на тумбочку, складывал все вещи Ивлиса, который апатично и лениво снимал их с себя, а затем подавал Ловердосу его ночную сорочку в надежде, что в этот раз тот от неё не отмахнётся.       Что удивительно, у Ивлиса не было много сбережений. Поэтому штат домработников был быстро упразднён, чтобы не тратить последние сбережения, и остался только Воланд.

***

      Раздав каждому их последнюю зарплату и второй раз в жизни выслушав сетования на тему того, как их господину не везло в жизни, Ивлис обречённо выдохнул.       С сегодняшнего дня у него не было ни денег, ни семьи, ни работы. Ловердос остался один — он и не заставлял никого оставаться рядом, когда он не мог им заплатить. Одна из служанок — старенькая пухлая кухарка — даже сказала, что будет иногда его навещать. Осталась бы, но ей нужно содержать семью. Как и всем.       Даже Грахан получил свой расчёт.       Как Ивлис и ожидал, после этого Воланд учтиво остался у него в кабинете, ожидая, пока он закончит с остальными работниками. Вероятно, хотел отблагодарить за эти долгие лета наедине и попрощаться. Ловердос не понимал, почему ему так отвратительно и больно именно из-за этой мысли. Ивлису было неприятно прощаться с каждым, кто столько лет у него работал и благодаря кому в этом доме можно было банально жить.       Но Воланд из-за чего-то был выше этого списка. И из-за чего-то Ивлису казалось, что это отнюдь не из-за того, как много Грахам ему помогал и как трепетно заботился, уже давно позабыв понятие «должностные рамки». Они со временем вовсе исчезли сами.       Но словно причина такой горечи была далеко не в этом. Она была где-то рядом, но Ивлис никак не мог ухватить её за хвост. Вероятно, поймает, когда его голова будет свободна от тягот и проблем.       — Так ты, — хрипло сказал Ловердос, но затем прокашлялся. — Так ты хотел о чём-то поговорить?       — Да, господин, — Воланд вдруг выпрямился, сидя в кресле.       Ивлис на это движение грустно посмеялся и покачал головой, прикрыв глаза. Что-то ему подсказывало, что он будет скучать по этому обращению и мимике. Ловердос уже свыкся с тем, что рядом больше нет Элизы, и теперь ему вновь придётся мириться с тем, что кто-то ушёл из его жизни.       Стоило допустить всего пару ошибок, и теперь он здесь.       Его редакторы допустили к печати несколько книг, где толстенными намёками ругали алхимпирскую власть. Где-то по делу, где-то совсем нет — это не так уж и важно. Это не имело никакого значения теперь, когда авторы произведений и все причастные отправились в алхимпирскую темницу по политическим статьям, а его издательским домом теперь управляла какая-то правительственная шишка. Ивлису ещё повезло, что ему удалось откупаться.       Ловердос не знал, что делать дальше.       Этот издательский дом достался ему от покойного отца, и больше Ивлис не умел работать нигде и никем. Надо было соображать, и как можно быстрее, но Ловердосу в голову лезло целое ничего. Разве что, непреодолимое и огромное желание жалеть себя.       Поэтому, пусть и с тоской на губах, но Ивлис в самом деле наслаждался этим «да, господин». Больше он такого в свой адрес не услышит.       — Ты можешь меня так больше не называть, — объяснил свой смех Ивлис. — Давно уже можешь, — Ловердос поднялся с места и пошёл к бутылочнице. Там, кажется, оставалось белое сухое.       В самом деле было удивительно, что Воланд продолжал «выкать». Возможно он просто послушно соблюдал субординацию, а может всего-навсего был достаточно глуп, чтобы думать, что не имеет права перейти на «ты».       Даже в моменты, когда они по просьбам Ивлиса вдвоём напивались до отключки или говорили по душам, куря на террасе — неважно, из-за алкоголя или эмоций, — Грахан не прекращал «выкать». А после их случайного пьяного поцелуя, инициатора которого Ивлис так и не сумел определить, Воланд, неведомо как, стал обращаться к нему ещё уважительнее. В самих словах для обращений ничего не изменилось, но интонация определённо стала другой.       Ловердос за этот поцелуй потом извинился, и тон Грахана вернулся на круги своя.       Ивлис просто устал от одиночества, и пьяный мозг счёл это поводом для поцелуя. Так случается. Ловердос в этой ситуации мог лишь благодарить Воланда за то, что их отношения не испортились.       — Выпьем в последний раз? — спросил Ивлис, садясь обратно за стол уже с бутылкой вина и двумя пошарпанными бокалами.       — А Вы бросаете? — искренне спросил Воланд, но сел напротив Ловердоса. За пьяным Ивлисом нужно было следить в сотню раз пристальнее, чем за трезвым. — Или мне нельзя будет больше с Вами пить? — Грахан поднял руку Ловердоса с бутылкой в ней, ведь вино чуть не полилось за край бокала.       — Ты правда намерен навещать меня ради выпивки? — не мог перестать грустно посмеиваться Ивлис.       Стоило признать, это было неплохой альтернативой одиночеству. До тех пор, пока Грахан не найдёт новую работу, несомненно хорошая.       Потом будет сложно, но Ивлис, должно быть, сможет с этим справиться. Уже взрослый мальчик.       — Ох. Об этом я и хотел поговорить, — Воланд стянул маску с лица. Взору Ивлиса тут же предстали уже выученные наизусть веснушки и шрам на нижней губе. — Я от Вас не уйду. Ни за какие деньги.       Ловердос растерянно поднял взгляд на него, а брови сами собой жалобно надломились.       Он думал о том, что Воланд мог сказать нечто подобное, но отгонял эту мысль. Незачем тешить себя надеждами, что хоть кто-то останется с неудачником вроде него. Судьбу он представлял как злую костлявую старуху с косой; разве она будет довольна, если у Ловердоса останется хоть кто-то, кому на него не плевать?       Оставалось надеяться, что пока что она уснула на посту.

***

      Теперь, Воланд устроился ночным охранником, чтобы они могли сводить концы с концами. А Ивлис медленно, но верно затухал от безделья и чувства собственной бесполезности.       Именно поэтому Ловердос и решил продать дом. Банально для того, чтобы у них были деньги.       Сегодня был тот день, когда он переехал в квартиру Грахана. Всего две комнаты: гостиная, где располагалась и кухня тоже, а также отдельная крохотная спальня. Ивлис предпочёл бы спать на диване, чтобы не так сильно чувствовать вину, но Воланд настоял на том, чтобы отдать свою спальню.       Должно быть, всё ещё видел в Ловердосе начальника.       Первое время поживут на деньги с продажи дома. Затем, вероятно, они просто будут вынуждены податься в наёмники.       Ивлис уже думал об этом. Если они поедут на задания, то исключительно вдвоём. Зачастую там было слишком опасно. И лучше пусть они погибнут вдвоём, но никак не один из них.       Ловердос пережил достаточно потерь. Он знает, как не дать новой случиться.       Ему плевать, что ценой этого будет его собственная жизнь.       Зато он больше не останется один.