***
Эмир вздыхает и откладывает очки, потирая глаза. Его гуманитарный мозг не выдерживает всей этой ебанной математики — ему легче поверить, что Земля плоская, чем в то, что он реально высчитал весь этот длинный столбец цифр в строчку. А4 лист в клеточку был сверху донизу усыпан аккуратными циферками, расчетами, формулами, туда даже затесалось два схематичных графика. Эмир, может, и умный в какой-то там степени, начитанный, но вот алгебраические выражения — совсем не его. И только знания формул вывозили его в годы учебы, но чтобы он вот так самостоятельно сел за решение сложных уравнений, без угрозы смерти? Никогда. Но вот он здесь. Это было не самой лучшей его идеей из всех, что когда-либо посещали разум, но однозначно не самая худшая. Консультаций Светы хватило, чтобы прогнать его и Макара данные обстоятельств рождения через самый примитивный эзотерический сайт на расчет совместимости. Вышла цифра без знака минус, что уже было достижением, и отталкиваясь от нее Эмир выстроил несколько сложных функций зависимости разных переменных от иных переменных, выражавших в процентном соотношении такие вещи, как одинаковый гормональный фон, генетическая предрасположенность, похожие вкусы в фильмах и любовь к дешевому парфюму. Значений было дохуя и больше, но, загоревшись идеей, Эмир усердно возился с этой алгебраической парашей, высчитывая необходимые проценты. В конце концов, это было лишь способом признаться в чувствах — самым удобным из всех. Если что-то пойдет не так, и они не сольются с Ильёй в страстном поцелуе (у Эмира от этой мысли вспотели ладошки, как у подростка), то можно будет спокойно превратить все в шутку. Правда, тогда уже грим клоуна придется сдирать вместе с кожей. А что поделать — терять Макара насовсем Эмир эгоистично и категорично был не готов. Сложнее всего отговорить себя от импульсивной покупки букета цветов, бутылки шампанского или чего-то ещё в этом конфетно-букетном духе. Во-первых, Илья не должен ни о чем догадаться, если план сорвётся, во-вторых, букет и шампанское кажется не только слишком тривиальным, а попросту пошлым подарком для своего лучшего друга на протяжении нескольких лет. Так что к дому Ильи — без предупреждения, разумеется, но зная, что тот сидит там в ожидании доставки — Эмир приходит налегке, с одним лишь листочком в руке, который должен будет изменить его жизнь. Символично. Удержать себя от того, чтобы на всякий случай попрощаться с Рустамом и Тамби, оказывается задачей не из лёгких. Наконец, собравшись с силами, с гудящей от стресса головой Эмир подходит к дому Ильи. По счастливой случайности он проскальзывает в подъезд с каким-то жильцом, и, пока едет в лифте, до слез придирчиво оглядывает себя в зеркале. Но разворачиваться уже поздно. Ладно. Хорошо. Отлично. Эмир ебанулся. Он поднимает руку и стучится в чужую дверь, с трудом собирая разбегающиеся по черепной коробке мысли в кучку. Главное не облажаться, как со стеной. Дверь открывается. «Господи, лишь бы не спиздануть какую-нибудь хуйню, типа: «бомжур, красавица». Илья, в полосатом поло и домашних штанах с карамельками, по ту сторону порога выглядит озадаченным, если не сказать охуевшим, и у Эмира есть несколько секунд, чтобы слова вырвались из глотки: — Я тут подсчитал, и получилось, что мы с тобой — идеальная математическая пара. Макар по инерции сжимает в руках листик с циферками, который ему всучили, и растерянно хлопает своими ахуительно светлыми лазурными глазами, уставившись на Эмира. Тот молчит, хотя внутри его черепной коробки пространство звенит от напряжения (и он перестал чувствовать свое тело). Наконец, переварив услышанное, Макар опускает глаза на лист бумаги. — Ебать… — тихо констатирует он. Конечно, ведь Эмир никогда не был технарем и на половину процента своей многогранной личности. Илья неожиданно сосредоточенно изучает записи, хмуря рыжие брови. — Это розыгрыш какой-то, да? Сердце Эмира падает вниз. Но несмотря на равнодушный голос, глаза Ильи сияют, прямо, блядь, светятся, пока Эмир готовится ебнуться в обморок. Сказать «да» и обрубить все надежды язык не поворачивается — может, Эмир не кукловод-манипулятор, читающий людей, как открытую книгу, но не видеть, как Илью прямо распирает от лучистого восторга, не слышать, как подрагивает его голос — практически невозможно. — Это может стать розыгрышем, если ты этого захочешь, — выдавливает из себя Эмир, чувствуя, как смертельно бледнеет от стресса, а у Макара, сука, губы дрожат от смеха. — А если не захочу? — что ж, это немного смахивает на разговор душевнобольных, но Эмир теряет связь с реальностью, стоя так близко к человеку, которому признался в чувствах и все ещё не услышал вердикт. Но Макар, блядь, сдерживает смех, уёба такая, хотя отлично видит, что Эмир прямо сейчас вознесется к праотцам. Сейчас они оба тут и слягут — один с истерикой, другой с паничкой. — Так от моего ответа зависит смысловая нагрузка данного документа? — кривляясь, интересуется Илья, снова пробегаясь глазами по вычислениям. — Да, — кое-как просипел Эмир, разрываемый от ожидания ответа. — Пизда, — охотно отзывается Макар, стреляя смешливым взглядом из-за листочка. Эмир вздыхает и смотрит снизу вверх — грозно и жалобно одновременно. У Ильи самая красивая улыбка на свете. — Та-ак, ну, что ж, тогда… Руки Макара медленно поднимаются к лицу Эмира, и тот стоит прямо с явным трудом, когда длинные ладони ложатся на его бледные от волнения щёки. В абсолютной тишине (помимо стука крови в ушах) слышно, как кабина лифта в глубине шахты тронулась с места, уплывая к первому этажу. Илья, окинув взглядом лестничную клетку, пятится назад, втягивая его в квартиру, и Эмиру ещё хватает самообладания, чтобы закрыть за собой дверь на замок трясущейся рукой. Макар в полумраке своей прихожей кажется таким родным, неожиданно трогательным, а его силуэт столь милым и нежным, что сердце стягивает кипящей нитью привязанности. Эмир задерживает дыхание, невольно кладет руки на локти Ильи — чувствует, что реально не устоит на ногах от паники. Лицо Ильи приближается почти вплотную, но вдруг выражение на нем превращается в хитрую лисью морду. — Прежде, чем я сделаю то, о чем в дальнейшем могу ужасно пожалеть — правильно ли я понял, что… — Тымненравишьсязаебалблядь! Илья моргает, заново проглатывая сумбурные, суматошные слова Эмира, который невольно прислонился спиной ко входной двери, оглушенный развитием событий. Макар вздыхает, но не печально — наоборот, с предвкушением и лукавостью, искрящейся в его глазах и изгибе губ. — Сокращаю вопрос до трёх слов, Эмир. (Ебать, как же он вздрогнул от своего имени). Илья заглядывает прямо в его обнаженную, кипящую душу: — Можно тебя поцеловать? У Эмира от волнения отнимается язык, в горле пересыхает, и он может только кивнуть — судорожно, быстро-быстро, жалобными глазами следя за лицом Ильи. Тот улыбается — нешироко, мягко, ласково — и склоняется вниз, все ниже, ниже, пока Эмир не чувствует его мятное дыхание на своих губах. И ему остаётся лишь проклинать себя внутри черепной коробки за то, что страх оказался сильнее желания, и он так и застыл — парализованный паникой, не дышащий. Мятные губы Ильи касаются его, осторожно, на пробу, и сердце Эмира колотится так сильно, что ему правда больно от этого. Он стискивает пальцы на локтях Макара до побелевших костяшек, невольно расслабляет тело, перенося его вес на дверь за спиной, и прикрывает глаза. Касание вышло трогательным, нежным, без намека на пошлость. Эмиру показалось, что он сейчас расплачется. — Не-не, ты только не реви, — Макар отстраняется, а у Эмира в грудной клетке кипящая песчаная буря. — А не то я тоже зареву. Полгода пустой надежды даже без попыток действовать, и вдруг на тебе — чудо. И последнее слово Илья сказал так мягко, так нежно, так чувственно, заглядывая прямо в глаза и улыбаясь, что у Эмира что-то дрогнуло внутри. Не в силах бороться с эмоциями, он судорожно скользит ладонями по рукам Макара вверх, к плечам, доходит ледяными пальцами до его шеи, обхватывает ее так, как если бы физически тонул в массиве эмоций, рвущих душу. Эмир цепляется за Илью и целует его, зажмурившись крепко-крепко, чтобы действительно не расплакаться. Когда они на секунду отстраняются друг от друга, деля дыхание на двоих, Эмир восклицает: — Полгода ждал! Уебок! И тянет своего любимого рыжего уебка к себе вниз за шею, чтобы снова коснуться его мягких губ, сцеловать с них смешки. И только когда Эмир ударяется затылком об дверь, у него в мозгу наконец загорается аларм: Он Сосется С Ильёй Охуеть Он сосется с ним, потому что его чувства взаимны. Взаимны, нахуй. — Илюш-ш, — это глупое уменьшительно-ласкательное слетело с губ само как результат переизбытка чувств. Внутри пламя пожирает ребра. — А? — так же тихо звучит в ответ, мягко. Тёплые, длинные ладони Ильи, лежащие на его талии, щекочут бока кончикам пальцев. Эмир улыбается гудящими от поцелуев губами. — Мы с тобой пидоры, получается. — Получается, — покладисто отзывается Илья таким голосом, что Эмир просто не может совладать с собой — он встаёт на носочки, мажет губами по чужим, полуоткрытым, и обнимает Илью как можно крепче, зарываясь пальцами в рыжие волосы. Закрывает глаза, когда чувствует его руки на своей спине. Теперь было хорошо.***
— Нет, засосаться на их глазах точно не вариант. — Ну почему-у, — Илья смешно поджимает губы, и Эмиру ничего не остаётся, как только поцеловать его в них, изогнувшись со своего теплого места на диване подле Макара. Потому что он может. На фоне идут «Пираты Карибского моря», рядом лежит открытая коробка пиццы и импульсивно заказанные ими два коктейля экспрессивной наружности с плавающими в них мармеладными пингвинами. Человечество настолько далеко от бога. — Потому, что мы собираемся рассказать о том, что встречаемся, всей команде Лэйбелкома, среди которой есть такие кадры, как Леха или Нурлан. — Ну, не прям всей команде. Но слов зато меньше придется говорить. — Блять, ты — комик, у тебя функция слова говорить должна быть отточена до совершенства, — Эмир медленно разжимает пальцы, которыми вцепился в плюшевую игрушку, которых у Ильи было непозволительно дохуя, все ещё отходя от того, что вслух произнес заветные слова: «мы с тобой встречаемся». — Нихуя предъява, — шуточно возмущается Илья, отпивая коктейля. — Давай так — ты говоришь, я на практике исполняю. — Что ты там сможешь исполнить, — фыркает Эмир. Увидев, как меняется выражение лица Ильи на лукавую хитрую мину, поспешно добавляет: — Не комментируй. Пожалуйста. Это я даже услышать пока не готов. — А жаль, — словно невзначай замечает Илья, потягивая коктейль через трубочку с бумажным арбузом, так ненавязчиво отводя глаза, что Эмир, бывший уверенным, что больше не сможет покраснеть, опять чувствует, как вспыхивают уши. (Приходится снова разжимать кулаки и разглаживать оставшиеся от пальцев следы на плюшевом Почите из Человека-бензопилы). — Наверное, самым логичным будет просто вбросить этот факт по середине разговора, ну, знаешь, как-нибудь так, чтобы не дать им времени на его обработку. Илья бархатно хмыкнул, от чего по спине опять поползли мурашки. — Это как? «Согласен, в третий раз Ивлееву звать не будем. Мы, кстати, с Эмиром встречаемся. А вот Майями пригласить было бы не плохо, что думаете? Или сразу Чапаряна разъеба ради?» И они все покивают, похихикают, один только Нурлан, наверное, застынет с круглыми глазами. Хмыкнув, Эмир подхватывает, входит в роль, меняя позу: — А потом, я вижу, как они возвращаются домой и, стоя под душем, такие: «…с кем, блядь, он встречается?» — Да-да-да, а мы отключили телефоны и лежим на шезлонгах где-нибудь на Канарских островах, вдали от цивилизации, где белый песок и пальмы, и хлещем кокосовое молоко прям из… горла... кокоса… из… дыр… всех разом. — Ага, только на Канарских островах черный песок. Белый — это искусственные насыпи, а они рядом с цивилизаций. Илья поворачивает к нему голову, и на заднем плане выразительно ругается Капитан Джек Воробей. У Эмира первого дрогнули губы от улыбки, и тотчас смешливые морщинки сложились на рыжем лице Ильи вслед за смехом. — Ну ахуеть, — почти обиженно сообщает с выразительностью Илья, перестав смеяться. — Вот нахуя ты, когда эти мудрые факты в беседу вбрасываешь, потом с таким симпотным и одновременно абсолютно сучьим лицом застываешь? Тебя то ли засосать, то ли въебать хочется. — Выбирай первое, — доверительно советует Эмир и с трудом сглатывает, заметив, как черный зрачок в лазаревских глазах Ильи стремительно сожрал всю голубую радужку, оставив только тонкую каемку лазури вокруг тьмы. Эмир судорожно вдыхает, боясь отрывать взгляд. И выдыхает он в той же лихорадке, урывками между сладкими поцелуями, цепляясь изломанными дрожью пальцами за чужие плечи. Чувствует, как в спину пружинисто упирается сидение дивана, когда его мягко толкают назад, вздрагивает от странного восторга, когда руки Ильи упираются по обеим сторонам от его головы. Как в очень примитивных романтических сюжетах. Но не успевает развить эту мысль, слишком отвлечённый вылизыванием чужого рта. Удерживает себя дважды от того, чтобы не простонать имя Ильи. Из принципа. На поводу у амбиций. Стонет, если не скулит, его имя спустя несколько минут, до звёздочек откинув назад голову, упираясь затылком в диван, изломившись дугой. Душераздирающе, бесконечно жалобно и абсолютно по-блядски то ли хнычет, то ли выстанывает «Илья-я» и «бля-я-ть», в беспамятстве хватаясь руками за его плечи и спину. Трясётся всем телом, распаленный жаром, когда чувствует, что уже близко. Задыхается нахуй, распахнув невидящие глаза, уставившись мёртвым взглядом в потолок. Выдыхает его имя без сил, с любовью, едва шевеля слабо улыбающимися губами, когда может говорить, пока всё тело прошивает током сокращаемых нервных окончаний. Сотрясенный крутой судорогой оргазма, амебой расплывается по дивану, как рыба хватая воздух крохотными порциями, расфокусировав потерянный взгляд. Отдаленно ощущает теплый поцелуй в уголок приоткрытых в затихшем стоне губ. Оглушенные таким стремительным развитием событий, они вдвоем сидят на том же диване, прижавшись друг к другу, драматично затягиваясь одной сигаретой на двоих, по очереди. В полной отрешенности Эмир вертит в руках голубенькую пластиковую упаковку с акулой для пачек сигарет. (В этой охуевшей тишине не хватает только глубокомысленного «пу-пу-пуу»). Правда, внутри Эмира все ещё бурлит какой-то детский, инфантильный восторг и ликование, поэтому он первый нарушает эту ошеломленную тишину: — Это было ахуенно. Особенно для петтинга. — Хуй поспоришь, — соглашается Илья, отмирая. — У меня до сих пор мурашки от того, как ты меня… звал. Это же… Как в кино. — Потому что у тебя имя мелодичное. «Илья-а-а». — Эмир отметил, как Макар стиснул ладони, услышав его голос. — Сам слышишь. — Слышу, — буркнул тот, проморгавшись. Затянулся. Взглянул прямо в душу лазурной белизной. — У тебя, кстати, когда ты кончаешь, слёзы на глазах выступают. Вот это было неожиданным заявлением. Эмир невольно поднимает руку, чтобы стереть влажную дорожку с горячей щеки. Илья мягко ловит его запястье, оплетая руку длинными пальцами. Рыжие ресницы дрогнули. — Цыганский поцелуй, — информирует Эмир, прежде, чем Илья склонится ниже, затянется и поцелует, выпуская дым в его губы. Влажные от слез ресницы опускаются, и голова кружится от мятного дыма и тепла тяжелой ладони на коленке. Ахуенно. Потрясающе. Великолепно. Эмир правда сейчас умрёт. От одной только мысли, что теперь он может коснуться Ильи в любой момент, когда захочется, становилось невыносимо радостно, словно уровень эндорфина подскакивал до самого горла. Но вслед за эгоистичным упоением пришло впечатление куда сильнее. Он нравился Илье уже целых полгода. Не это ли совпадение вселенских масштабов? (И, наконец, можно было успокоить развившуюся на нервной почве паранойю — лишние взгляды, случайные касания, неожиданные стечения обстоятельств не были плодом больного воображения). Впрочем, про тактильность Эмир спрашивает отдельно, спустя два дня, в течение которых они принципиально не расходились дальше пределов макаровской квартиры. В чате с Тамби и двумя Рустамами Рептилоид слал Эмиру лично адресованные угрожающие смайлики и гифки и зловещие напоминания об истекшем времени. Эмир туманно обещал поговорить в понедельник, оттягивая неизбежное, как резинку браслета на руке — отпускать будет все больнее. (Из фонда золотых цитат Ильи, потому что первое, что они обсудили по инициативе Эмира — вопрос каминг-аута. Ну. В возможных пределах обсудили). И первым действительным открытием амбивалентного свойства становится откровение Ильи об их повысившейся за эти месяцы тактильности. В конце концов, Эмиру по-настоящему необходимо знать, казалось ли ему, что Макар не просто выделяет его из остальных знакомых в плане физического контакта, но, даже, скорее, вообще единственному из всех позволяет себя касаться без причины. — Не подумай, что я нарцисс, но у меня сложилось впечатление, что ты открыт для физического контакта только… больше со мной, чем с остальными членами команды, — максимально лояльным образом говорит Эмир, внимательно следя за изменениями мимики Ильи, валяясь с ним на кровати. (Намного удобнее дивана. (Во всех отношениях)). — А при чем тут вообще нарциссизм? — возражает Макар, скосив на Эмира лазаревские глаза. Но его тело, к искреннему сожалению, все равно напряглось. — Это буквально так и есть, тут даже сомневаться бессмысленно, — получив заинтересованный взгляд, он с некой неохотой продолжил: — Честно говоря, как ты уже, наверное, мог заметить, я не любитель каких-либо взаимодействий, где нужно соприкасаться с другими людьми… физически. Эмир побарывает желание отодвинуться. — Но с тобой мне комфортно, всё в порядке, — довольно поспешно продолжает Илья, видимо, почувствовав его намерения. — Помимо очевидного — ты мне пиздец нравился и нравишься, тут уж волей-неволей к тактильности тянешься — тут ещё одна причина. — Макар протягивает руку, и Эмир, поколебавшись, прикладывает к его ладони свою пятерню, по-новому прислушиваясь к ощущениям. К трению кожи о кожу. Сердце застучало в горле. — Я же вижу, что тебе физический контакт с человеком важен и даже просто нужен в некоторые моменты. А теперь, — пальцы Ильи мягко скользнули по его ладони, переплетая их кисти в замок. — Я вообще думаю, что тактильность — это твой язык любви. Так что я, следуя на поводу искреннего желания выразить симпатию и корыстного стремления лишний раз коснуться запретного плода, действительно контактировал с тобой почаще, чем с остальными. Да и к прикосновениям ты очень отзывчивый. — Илья указательным пальцем легко, как паутинка, скользнул по внутренней стороне запястья Эмира к локтю, и тот вздрогнул всем телом. — Коварно и логично, — выносит вердикт Эмир, после чего, молча проанализировав всё услышанное и пару отложенных в долгосрочной памяти вещей, неуверенно произносит: — сразу заткни меня, если эта тема тебя триггерит, но ты «не любитель» тактильности в связи с комплексами? Илья молчит несколько секунд, и Эмир, переплетя их пальцы в замок, со знанием дела сообщает: — Я ебанат. — Не-е, всё окей-окейно-заебись, — Илья вздыхает, прежде чем продолжить: — но, наверное, ты прав. Не то что бы я думал об этом так много, чтобы поставить себе однозначный диагноз, но какие-то такие мысли в голове были. Но я успокаиваю себя мыслью, что комплексы — лишь узость сознания, с которой я постепенно борюсь. — Лирично, — неодобрительно фыркнул Эмир. — Но больше трагично. Комплексы не просто так появляются, и их преодоление — тяжкий труд. Стыдиться какой-то части себя, разумеется, не здоровая вещь с точки зрения полностью психически полноценного человека, но комплексы — слишком распространенное явление, чтобы отгораживаться от него таким образом. Работать надо с причиной, а не «узостью сознания». С узостью сознания борется Снуппдог, а ещё Нурлан по пятницам, когда с Лехой английским занимается. Грудная клетка Ильи ухнула от смешка. — Ибать, как красиво заливаешь. Слушал бы и слушал. Конечно, с тем, что конкретно ты вещаешь, я согласен, но… — Илья прерывается на полуслове. — А, ладно, забей. Эмир поворачивается к нему, выгибает бровь: — Ахуел? Макар растерянно смеётся, отводя невозможно синие глаза куда-то в сторону. — Ну а что? Не настолько это и играет роль, а? Справляюсь же как-то. Вздохнув, Эмир садится в постели так, чтобы хорошо видеть Илью. (и это одновременно недостаток, потому что хочется засосать его или хотя бы обнять до безумия). — Не думал я, что первые дни наших отношений ебать будут мозг, а не какие-то другие части тела, но, тем не менее. — Эмир строго смотрит на улыбнувшегося на слове «ебать» Илью, подавляя кретинскую улыбочку. — Но, тем не менее, извольте выслушать, сударь, почему в данном вопросе вы еблан.***
— Ты уверен? — Илья с искренним беспокойством заглядывает ему в глаза, но, получив в ответ красноречивый, по-настоящему напуганный и нервный взгляд, сразу сменил тон: — Погодь, дай-ка перефразирую: ар ю шурэ, лав оф май лайв? — Эмир слабо улыбнулся, и Илья тотчас отзеркалил нежное выражение лица так тепло и мягко, что на плечи облаком наползло спокойствие. — Я тебя, конечно, отговаривать не собираюсь, потому что отлично понимаю, как тебе важно рассказать об этом ребятам, но ты не выглядишь… готовым. — Я обещал, — просто пожимает плечами в ответ Эмир. — Мне и так сверхурочно неделю выделили, «с мыслями собраться», тянуть дальше — провоцировать Рустама на кровопролитие. — Ну, знаешь ли, его тоже понять можно, — Илья смерил Эмира взглядом, выдохнув сигаретный дым. — Ходишь весь измученный и бледный, как хтонь, вздрагиваешь от каждого слова… Ну, уже в прошедшем времени, наверное. Хотя не сказать, что ты особо посвежел за эти два дня, курс всяких там АБЦ тебе пропить все ещё надо. — Ну спасибо, — хмыкнул Эмир, потирая шею. — Ладно. Выбора всё равно нет: либо Рустам мне голову к хуям оторвёт, за то, что никак не комментирую всё творящееся, либо… — Эмир многозначительно и судорожно вздыхает, неуютно поежившись, поднимая глаза к окнам своей квартиры. Забирает сигарету, затягивается. — Мне страшно — пиздец. — Мне кажется, шансов у тебя много, — искренне отвечает Илья. — Главное, сохраняй нужную кондицию. Да и, ну, я тут буду, — Илья кивает в сторону маячащего за домами здания мегамаркета. — Рядом, получается. Затариваться. А не то за два дня нашего добровольного затворничества все продукты исчезли, испарились, одни финики ебаные остались. Так что — чуть если что — знаешь, куда бежать. — Знаю, — Эмир дёрнул уголком рта. Снова повёл плечами, как от холода. — О, я ещё лучше придумал. Чтобы не бежать никуда, ты мне звони, как только ваша беседа подойдёт к концу. И если все прошло хорошо, то начни с фразы — «я в своем познании настолько преисполнился», что б я сразу знал, что покупать: праздничный тортик или какую-нибудь самую жёсткую… кого… текилу, чтобы вставило по самые гланды. — Да тут в обоих случаях нажираться в слюни. Они со знанием дела переглянулись — Эмир, по умолчанию не пьющий, и Илья, которому от алкоголя становилось плохо. — Ну, давай, — Илья хлопает его по плечу и отрывается от спинки скамейки. — Чмокнуть не могу, но мысленно… — Макар ловит жалобный и несчастный взгляд, который на него поднял Эмир, и махает рукой: — А похуй. Иди сюда. Он обнимает его, притянув к себе длинными руками, и действительно целует в макушку, крепче прижимая к себе. Эмир вцепляется пальцами в куртку на его спине и зажмуривается, стараясь запомнить все сразу — тепло тела, силу его рук, аромат парфюма, дыхание. Как на смертную казнь собрался, честное слово. Перед тем, как отпустить, Илья мягко тьмокает его губами в кончик носа и серьезным голосом наставляет: «Не ссы. Они твои друзья, а не звери в клетке, собирающиеся тебя сожрать». Эмир так сильно влюблён, что сейчас умрёт. Лифт, мразота ебаная, поднялся на нужный этаж слишком быстро, и Эмир ещё несколько минут мариновался в тревоге под дверью собственной квартиры. Внутри его ждали Рустам и Тамби, лучшие друзья с детства, с которыми они строили заоблачные планы на будущее, мечтая о карьере комиков, потом вместе покинули Нальчик, перебрались в шумную Москву, покорили эстраду комедии, заполучив место под солнцем. С которыми они прошли и огонь, и воду, и кризис юмора. И вот этим двум людям, одним из самых близких в его жизни, Эмир боялся признаться, что ему нравятся мужчины. Мужчина. Конкретный. Открывает дверь без звука и замирает в темном коридоре. Слышен запах пиццы, из комнаты Рустама доносятся голоса — разговаривают неторопливо, лениво смеясь. Тамби с Рустом проживали лучшие дни своей жизни. И сейчас он ворвётся к ним с заявлением, которое вполне в состоянии перевернуть их быт с ног на голову. Колени подогнулись от кислого страха, но отступать было некуда. Ладно. Ла-душ-ки. Все будет в порядке. Главное, чтобы его голову не разьебали об край кровати. С такой точкой зрения Эмир уже был в выигрыше, потому что Тамби и Рустам против физического насилия. — О-о-аве, Цезарь! Эмир! И где же носит вашу светлую персону, а? — Тамби замечает его первым, обращаясь миролюбиво, посмеиваясь, валяясь на огромной кровати Рустама. Постель у того реально было гигантской, словно ей он компенсировал свою щуплость и костлявость, и Тамби принципиально существовал внутри их квартиры только на поверхности его кровати. — Аве, Цезарь. Да вот, об этом как раз и… — Эмир пересекается глазами с обернувшемся Рустамом и замолкает. Делает вдох — проклинает свою драматичную натуру. — Нам надо поговорить. Ну а хули. Пластырь лучше содрать разом, зачем тянуть? Тамби от неожиданности моргнул. — Ты протащил десять пакетов марихуаны в кишках и тебе не с кем её выкурить? Блять, даже не имеет значения, кто из них двоих предположил это. — Да. То есть, нет, всё не так… масштабно, думаю. — Тогда можно выдыхать. — Тамби закидывает руки за голову, ожидающе смотря на Эмира. Рустам оседлал свой компьютерный, диджейский стул-кресло, уставившись на Эмира, задумчиво сверля его хмурым взглядом. Тот поерзал на мягкой кровати, как в последний раз взглядом окинув судорожно комнату Руста. На стенах не отгадать цвета обоев — настолько всё завешано плакатами и постерами. В углу стоят акустические колонки, электрогитара и валяются остальные хуечки-проводочки, о предназначении которых даже сам Рустам не всегда догадывался. В полумраке они втроём выглядели даже гротескно: все трое застыли с серьезными лицами, в тишине уставившись на бледного Эмира, пока на заднем фоне, тихонько из динамиков телефона Рустама надрывалось: «и я дрочу в четыре тридцать». Эмир вздыхает. — У меня есть две новости: хорошая и плохая. — Хорошая, — в унисон отвечают Тамби с Рустом и даже переглядываются: Тамби с лёгкой улыбкой, Рептилоид напряжённо. Что ж. — Я нашел человека, в которого взаимно влюблён. И мы… начали… — Эмир сглатывает, не выдержав искренне радостного взгляда Тамби. — Встречаться. Я люблю его. Рустам ёрзает на кресле, рукой прикрывая улыбающиеся губы. Серьезно смотрит прямо в душу. — А плохая новость? — Это Илья. Эмиру выдалась удивительная возможность наблюдать, как меняются лица его друзей от недоумения до осознания. То, что его в ту же секунду не ебнули, в принципе, можно считать положительным результатом. — Для ясности, — нарушает наконец тишину Тамби. — То, что ты встречаешься с Ильёй, не плохая новость. — Я гей, — также для ясности вставляет Эмир. — Это тоже не плохая новость, — замечает Рустам, заводя руку за голову, рассеянно взъерошив волосы на затылке. — Но ахуеть. Хорошо, что хотя бы в этом месте Эмир относительно подготовился. — Слушайте, я прекрасно понимаю, как это ударило по вашему восприятию… меня. — Эмир заставляет себя поднять глаза на Рустама: — Я сам до сих пор в ахуе. И я готов… съехать куда-нибудь на пару недель, чтобы ты свыкся с новой реальностью. Рустам переводит на него тяжёлый взгляд: — Бля, ты ебнулся? Рустам поднимается со стула и почти рывком ставит Эмира на ноги, чтобы обнять. Ерошит длинными пальцами его волосы, с игривой грубостью даёт подзатыльник параллельно обиженно, громко отчитывая: — Ты чего вообще думаешь, кретиноид, что мы тебя бросим, что ли? Ты ж наш братуха любимый, самый наш вообще лучший человечище. Съезжать он собрался. Из-за чего? Из-за того, что с Илюхой сосётся. Уважительная причина, нихуя не скажешь. Мы ж тебя любим, дурилка ты картонная. А гей ты или нет на это никак не влияет. Эмиру сложно дышать. Обнимая Тамби, Эмир утыкается лицом в теплое плечо товарища, сдерживая внутри довольное до пизды верещание облегчения. Даже голова закружилась от потрясающего чувства, как с плеч сваливается чудовищных размеров гора. — А теперь дружеская оргия? — с энтузиазмом интересуется Тамби, выпуская Эмира из объятий, и он убеждается, что в их отношениях ничего не поменялось. — Так тебя так хуевертило из-за кризиса ориентации? — Рустам открывает энергетик, протягивая Эмиру. — Гейские шутки вышли из-под контроля? — Больше из-за того, что передо мной был ахуеть какой большой выбор, грубо говоря, а мне по сердцу пришелся единственный родной сын Древних Русов. — Предрассудки, предвзятости и стереотипы, — Тамби качает головой, подбирая откуда-то с пола геймпад и вдруг испуганно вскрикивает: — Ой! О Боже! — Чего ты? Тамби поднимает на них взгляд с тем самым выражением лица — когда ему уже стыдно за шутку, но все ещё слишком смешно, чтобы не сказать. Он протягивает Эмиру джойстик. — Гейпад… Господи, сохрани его от нервного срыва, пожалуйста, ему ещё функционировать до конца этого дня. Но Рустам, гадина такая, запрокидывает голову, как, сука, гусь, и смеётся так надрывно и искренне, что у Эмира просто нет шансов. Когда они втроём успокоились, (что произошло не скоро, учитывая, какой цепной реакцией обладает смех троих друзей детства, только что благополучно закрывших гештальт сексуальной ориентации), Рустам вдруг застыл на кресле, неожиданно осознанным взглядом из-под разом нахмурившихся бровей уставившись в угол под потолком. — Блядь! — восклицает он со всей присущей ему экспрессией, и звонкое эхо отскакивает от стен, очерчивая проблему, как действительно серьезную. — Это громкое заявление, — тотчас реагирует Тамби, с любопытством следя за процессом умственной деятельности на лице Руста. Он переводит, наконец, глаза на них, моргает несколько раз и сообщает неверящим голосом: — Кашокыч, так это, получается, я только что пятьдесят тыщ у Нурика выиграл. Сука. Ну. Нет. Возможно, Эмир ошибся, и сегодня нервный срыв у него всё-таки будет. — Вы поспорили на мою, блять, ориентацию? — Эмир молчит пару секунд, обрабатывая информацию. — Так ты догадывался? — Между прочим, начни ты разговор со слов «Я гей», первой моей реакцией было бы предположение, что ты наконец-то уже с Илюхой замутил. Так что да. Догадывался. Ну ахуеть. Когда Эмир набирает Макару, то ему кажется, что он впервые слышит, как его организм буквально просит накидать его чем-нибудь, чтобы взять перерыв в интеллектуальной деятельности. — Да, душа моя? — Нихуя заява. Спасибо. — Ну как там всё движется-то? — Все, ступай, и я... — И синьку! Синьку бери! — на заднем плане верещит Рустам, Макар с облегчением хихикает в динамик, и это буквально лучшее, что Эмир когда-либо слышал. Илью встречают по всем кавказским обычаям. Ладно, из кавказского там только придурошный акцент Рустама и тот факт, что Тамби приветствовал Илью громкими причитаниями: «жених! Ну жених же!» Жених явился с пакетом увеселительных напитков и еды, поставил их в коридоре и принял на себя прилив тактильности Эмира, который и так почти уже подпрыгивал на месте от переизбытка эмоций. — Я тебя обожаю, — неожиданно даже для себя самого шепчет на ухо Илье Эмир, крепко стискивая руками его шею. Чувствует, как Макар, выдохнув, прячет лицо в его плече. И сейчас Эмиру даже не нужен ответ. — А я-то тебя как люблю. Так и съел бы вообще, кареглазого симпотного такого, — бурчит Илья куда-то в шею, и волосы на затылке шевелятся от золотого восторга и непонятного трепета, сводящего низ живота. Было что-то сокровенное, потрясающее душу, в этих оглушающих признаниях на фоне британского рэпа, смеха их лучших друзей, звона бокалов, пока они стояли в рыжем полумраке коридора, переплетясь телами, дыша лишь друг другом. Наверное, сейчас Эмиру возвращались все те разы, когда он безвозмездно помогал близким, смотрел фильмы не с пиратских сайтов и платил за подписки, а не просил знакомых хакнуть приложение. Устроившись на полу, у постели Рустама — упираясь спиной о ноги Ильи, так, чтобы касаться его как можно большей площадью тела — он рубился с ним в приставку, безбожно смеясь и матерясь. Примерно это же занятие, разве что, в иных пропорциях, с ними разделяли Тамби с Рустамом под качественную музыку и вкусную еду… Полшага до Рая, получается. К счастью, они ограничились квартирой, тем самым сохранив улицы в спокойствии. Более того, чудесным образом они не засиживались допоздна, и уже в восемь утра Тамби уснул под какой-то мутный фильм, который они смотрели то ли на спор, то ли из принципа: «этот одинаково никому не нравится», чтобы не тратить драгоценное время на дебаты. Рустам кинул Илье пару вещей с полки из своего шкафа, которая принадлежала Тамби, достаточно часто у них ночующего. Тот вяленько переоделся во что-то домашнее и уютное (кигуруми, в виде, блять, единорога) (на секунду Эмир задумался, не было ли это из гардероба Рустама)), и снова устроился в кресле-мешке на полу, рядом с изголовьем постели, обложившись неприличным количеством подушек. Секунду Эмир борется с амбициями. Ой да ладно. Кому он врёт. Его сейчас ломкой скрутит без физического контакта. Всё. Безнадежно машет на себя рукой и забирается в «домик» к Илье, прижимаясь к пушистому единорогу щекой, чуть ли не мурча, когда тот опускает ладонь на его бок, поглаживая кожу под задравшейся футболкой. — Кто первый заснёт — тот завтра моет посуду, — предостерегает Рустам с кровати, отчаянно зевая, и сам же отрубается спустя минут семь. Засыпая на коленях Ильи в этот раз, Эмир снова, как впервые, ощутил этот кипучий жар любви и привязанности, сладкой судорогой лизнувший тело от макушки до пят. Стиснув покрепче пояс Ильи, Эмир бормочет ему куда-то в живот: «я тебя слишком, сука, люблю». И засыпает с этими словами на выдохе, почти не чувствуя касания губ к своему лбу. Просыпаться после тусовки, пускай и почти безалкогольной, ещё никогда не было так приятно. Даже с учётом того, что Эмир редко когда был в восторге от того, чтобы спать на полу, без подушки и одеяла. Справедливости ради, рано подскочивший Рустам заботливо накрыл их с Ильёй покрывалом (из комнаты Эмира. С гусями). Но всё ворчание в принципе сходит на нет, когда Эмиру удается ощутить себя в пространстве до конца. Илья обнимал его поперек живота, притянув к себе, как плюшевую игрушку, практически уткнувшись лицом ему в грудь. Эмир же в свою очередь во сне закинул на него ногу, скрючившись вокруг Ильи. И даже несмотря на покалывание в отлежанной руке, было так приятно просыпаться в объятиях любимого человека, что будь Эмир чуточку эмоциональнее, он бы, наверное, прослезился. Растрогавшись, он несколько раз провел рукой по меху единорожьего кугуруми, просто погладив Илью по плечу, не зная, как ещё выразить чувства. Он самый счастливый человек. Правда. Честно. И ему Хорошо. Отлично. Ведь либо Эмир ебнулся, либо это не галлюцинации, и он действительно живёт с человеком, в которого взаимно сильно влюблён. Ладно… Его часто посещают такие мысли, «не сон ли это?», в рандомные моменты недели, когда он ловит себя на том, что, например, беспричинно улыбается, пока моет посуду или строчит сценарий. А потом теплой волной нагоняет мысль: «причина-то есть». Рыжая такая, длиннющая, мурлычет что-то себе под нос, сидя рядом, чиркая стилусом по планшету. Эмир отрывается от экрана ноутбука, поворачиваясь к Илье, и пялится на него, долго и задумчиво, не в силах оторваться. Ну есть что-то неземное, ирреальное в факте существования Ильи. В его огненных волосах, светлых, лазаревских глазах, так внимательно и сосредоточенно следящих за происходящим на экране планшета. И кажутся сверхъестественными его бледная кожа, бархатный тембр голоса, серьезное выражение лица. — Мне уже становится неловко, — оповещает Илья, отвлекаясь от дизайна декораций и поднимая лохматую голову. Эмир моргает и тянет распростёртые руки к Илье, просительно сжимая-разжимая ладоши, сопровождая это жалобным, невнятным кошачьим писком. Макар на требовательно-зовущее «мня-я» реагирует нежной улыбкой, поднимается, сладко потянувшись, и садится рядом с Эмиром на диван. Тот охотно откладывает ноутбук и забирается к Макару на колени — так обниматься легче и приятнее. Согласно мелодрамам и их общему стремлению к романтическим отношениям Илья сам снимает с него очки и ласково целует в переносицу. Эмир довольно жмурится, втягивая воздух, и Илья успевает расцеловать его лоб и брови, пока Эмир не обовьет руками его шею, пряча горящее от поцелуев лицо на его плече. Зарываясь пальцами в его волосы, гладя их, Эмир может только бесконечно охуевать (о чем сообщает в сонном бормотании), как же сильно ему повезло. Постепенно он перебирался в квартиру Ильи — по понятным причинам — хотя тот не реже ночевал у них. (Ладно, кому он врёт, если Руст и Макар пересекались в одном пространстве, спать они ложились в лучшем случае под утро — начиная от компьютерных игр и заканчивая душевными кухонными разговорами время было забито под завязку). Об их отношениях знали только люди доверенные, из соображений, что все они друзья между собой, и нет серьезных причин ожидать от них гомофобной реакции. Эмир ещё не смог набраться смелости рассказать обо всем родителям, (говоря откровенно, он и не планировал в ближайшие несколько лет), Илья тоже не горел желанием рассказывать о своих отношениях членам семьи — их национальность проявлялась, в первую очередь, в конверсивных взглядах на жизнь. Но Алёнке он решил рассказать тут же, мало того, ещё хотел сразу познакомить Эмира с ней, хотя она и не знала, что Илья не гетеро. Эмир против знакомства не был, пускай в голове пронеслось несколько нервических мыслей о том, что больно уж сильно это смахивает на стремительный переход на следующий этап их отношений — знакомству с семьей. Илья, желающий все рассказать сестре лично, никаких пояснений не давал, просто написав ей: «есть разговор. хочу тебя кое с кем познакомить. 19:00, Нескучный сад, беседка». Звучало это более чем подозрительно, но Алена юмор оценила, отреагировав кратким: «вас поняла. выдвигаюсь». Уже шагая рядом с Ильёй по мостовой, Эмир впервые ощутил себя с Макаром гейской парой. Той самой, из Голливудских фильмов, дефилирующей в коротких шортах, азиатских рубашках и обязательно идиотскими стрижками. Правда, из всего перечисленного, у них были лишь кретинские стрижки, (у Эмира, что уж таить. (Но он планировал ебануть волосы в белый)), но ощущение оставалось сильным, накладывая некое чувство ответственности. Алёна ждала их на лавочке у пруда, опустив голову с шикарными, длинными волосами, читая что-то, положив книгу на колени. И когда она на приветственный распев Ильёй: «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина, головой склоняя-ясь» подняла приятно-изумленное лицо, Эмира почти оглушило, как же сильно она была похожа на Илью. — Алёна — Эмир, Эмир — Алена, не перепутайте. Илья протягивает сестре шоколадку, купленную по дороге, и та улыбается — так солнечно и искренне, как умеет только Илья. Ахуеть, на что способна генетика. — Подожди-ка, — Аленка шуршит шоколадкой, разламывает, протягивает Эмиру, переводит взгляд с Ильи на него. — Вы встречаетесь, что ли? Открыв рот, Эмир так и застывает с долькой шоколада в руках. — Ебануться, ты как это вычислила? — первым отмирает Илья, после непродолжительной пантомимы «в ахуе». — Но, в общем-то, да. — Алена, ахнув, прижимает руки ко рту. — Спасибо, получается, что избавила от этого неловкого объяснения. — О-ой, Илюш, я так рада за вас! — Алена тянет руки к брату, обнимая его за шею, и тот, обняв в ответ, выпрямляется с ней на плечах, отрывая ее ноги от земли. Подождите… Стойте, блять. Вот так просто? Эмир отмирает, когда Илья забирает у него шоколадку из рук, отправляя себе в рот. — Блять, Эмир, ты только в обморок не ебнись, — с искренним беспокойством просит он, пощелкав перед лицом. — Ау? — И ты вот так просто на это отреагировала? — наконец, активируется Эмир, вылупившись на Алёну. Наверное, это прозвучало грубее, чем следовало, но, извините, он в ахуе. — Ну да? — Алена серебристо смеётся. — А что я должна была делать? Илья мне про тебя много чего рассказывал, так что я знаю, что ты — человек хороший, надёжный, которому можно доверять. Я рада, что вы вместе. — Ахуеть… — бормочет Эмир, но когда Алена раскидывает руки в стороны, вопросительно улыбаясь, с охотой обнимает её. Для ответного комплимента сообщает: — Мне тоже Илья про тебя много рассказывал. Ты… — Э-э-э, — влезает Илья, отламывая ещё шоколада. — Не надо поощрять эгоизм. — Ой, посмотрите, стесняется, что сестру за спиной похвалил, ой зашквар, стыдоба, трэш! — А вот стесняюсь, — тупит глаза Илья, и Аленка снова хихикает, хватаясь за его руку, повисая на ней. — Раз на словах стесняешься, то хоть в действии будь добр со мной по магазинам пройтись — у меня закупок в планах дохуя и больше. — Не матерись, блять, — Илья осуждающе грозит пальцем, и забирает рюкзачок Алёны себе на плечо. — Куда тебе там надо?.. Эмир борется с собой несколько минут, пока они идут по тротуару, но в итоге не выдерживает, и со словами: «да в пизду, кого я обманываю?» повисает на второй руке Ильи, цепляясь за сгиб локтя. Алёна заливисто смеётся, одобрительно показывая большой палец вверх, и Макар бормочет что-то про то, что окунулся в прошлое, где тоже был нянькой двух спиногрызов. Алёнка не преминула напомнить, как Илья один раз забыл про то, что она сидела у него на плечах во время концерта, и попытался выйти через дверь. Что ж, семья Ильи в лице Алёны Эмиру уже нравилась. Большинство аленкиных покупок оплачивал Илья (к большому её неудовольствию), каждый раз успевая быстрее сестры приложить карточку к терминалу. Алёна раздражённо и смущенно складывала руки на груди, оглядываясь на Эмира в поисках поддержки, но в следующем магазине он, видя, что Илья никак физически не успеет сохранить сестринский капитал, мазнул по таблу терминала собственной картой, теряя всякое доверие в глазах Алёны. — Я чувствую себя содержанкой, — со вздохом опустив голову, сообщает она, когда они взяли перерыв, устроившись в сквере недалеко от Москвы-реки. — Ты должна быть рада этому факту, — подсказывает с удовольствием Илья, раскрывая пачку кислых мармеладок. — Да как тут… — Алёна с безнадежностью посмотрела на них, лопающихся от гордости. — Сидят они, два чёрта, довольных до пизды. — Двое, — поправляет Эмир. — До хуя, — поправляет Илья. — Умных, — договаривают они вместе, поворачиваются друг к другу с идиотскими улыбками и имитируют резкий засос. Алёна под шумок забирает пачку мармелада. Эмир, ну, счастлив. Он становится ещё счастливее, на пару с Макаром, когда они покупают в последнем из списка супермаркете какие-то чипсы, на пачке которых нет ни одного русского слова, но зато сами чипсины ярко-зеленого цвета, со вкусом васаби, и они с Ильёй с одинаково дебильными, довольными лицами идут с тремя пачками от этих производителей к кассе (они взяли со вкусом шашлыков и краба). Аленка встречает эти чипсы одобряющим киванием, сложив руки на груди, и здесь явно не хватает высокого взгляда Нурлана — насмешки, снисхождения и осуждения (без негатива, разумеется) — которым он каждый раз окидывает их инфантильные приобретениями. — О-о… — Алёна многозначительно замолкает, когда они, с чипсами, бутылками тоника и пакетами остальных продуктов, идут к выходу. Косится на Эмира с Ильёй. — Не смотрите направо. Естественно, они оборачиваются одновременно, и там в углу стоит новенький игровой автомат с игрушками. Миниатюрный, корейской версии, аккуратненький. Илья судорожно лезет в карман за мелочью. Прыжком Эмир занимает стратегическую позицию. — Есть! Блять, да! Железная лапка автомата подцепила плюшевого ленивца и потащила к отверстию. Илья вцепился в руку Эмира, (тот стиснул его пальцы в ответ), вместе с ним затаив дыхание, наблюдая за движением лапы. Покачнувшись, ленивец упал ровно в приёмник, и они одновременно восторженно заверещали, выцарапывая игрушку из окошка. Эмиру апиздахуительно хорошо.***
И, поразительно, ему апиздахуительно хорошо уже продолжительное время. Невероятно, но факт: с начала месяца у него до сих пор не было панических атак, а курс витаминов действовал, как надо. Всё-таки, с точки зрения физиологии, любовь, как химическая реакция, чувство потрясающее. Примерно об этом, Эмир слышит, Илья разговаривает с Шастом по видеозвонку на кухне. Илья был на съёмках вчера вечером, поэтому уснул в одиннадцать, а Эмир как продюсер и долбоеб сидел над сценариями ТоШоСкетчей до шести утра. В полубессознательном состоянии Эмир проверял телефон, невольно отметив, что темы разговора у Ильи с Шастом, людей творческих и увлечённых, скакали только в путь, так что к моменту, когда Эмир выцарапывает себя из кровати, они уже обсуждают какую-то карбонару, лего по Гарри Поттеру и моторные лодки. — О-о-о, подожди, подожди, подожди, — Илья, реагируя на появление Эмира в кухне, переключается с фронтальной камеры, наводя на друга телефон. — Кто-о это тут у нас проснулся? Время всего-то три часа дня, да? Это мы рано ещё встали сегодня. — Эмир отчаянно зевает, пряча непроснувшееся лицо в ладонях. Илья издал звук умиления. — Ой-й, ну так на выдру похож, согласись, а? Сраный умный, а как выдра говорит? — А ведь реально, какие звуки вообще может издать выдра, — подхватывает Антон задумчивым тоном. Хихикает: - Сра-аный умный, прокомментируете ситуацию? Эмир, щурясь на солнце, не глядя показывает в объектив илюхиной камеры средний палец, щёлкая кнопкой электрического чайника. — Да он кипел недавно, — отзывается Илья, старательно увеличивая пальцами изображение на экране, снимая монотонное шатание Эмира по кухне. — Антох, нащелкай мне скриншотиков, будь добр. На обои поставлю. Эмир смутно представлял, нахуя Илье на обоях телефона он. Как минимум, в нынешнем своем состоянии. Заспанный до невозможности, по-утреннему угрюмый, вяло переставляющий ноги и постоянно зевающий. Так мало того, одет он был в огромную, мятую футболку Ильи, в которой от зеленого цвета остались только несводимые пятна какой-то краски. Ладно одежда, но у Эмира, на минуточку, вся открытая шея и оголённое плечо покрыты засосами. Ну жених. Чихнув, Эмир открывает навесной ящик, потянувшись за своей кружкой для кофе — невероятно огромной и вместительной, чтобы было где утопить себя и свои слезы. (Ауф). Чувствует, как задирается футболка, но благоразумия надеть под нее шорты ему всё-таки хватило, так что Антону не пришлось выжигать свои глаза. — Вот она, моя сладкая жопка-карамелька, — слышно бормотание Ильи, и Эмир со вздохом оборачивается, чтобы увидеть, как камера рывком поднимается к его лицу. — Только не говори, что ты снимал мою задницу, — просит Эмир, без энтузиазма, впрочем. Видит лицо Ильи и, закатив глаза, (осуждающе), отворачивается к чайнику. — Крупным планом тоже скрины есть? — интересуется Илья, даже не потрудившись понизить голос, и Антон согласно мычит, злостно хихикая. Пиздец. (интонацией человека, пьющего кофе на миндальном молоке и не переносящего шутки про говно)(как сказал Леха в выпуске с пресловутым Шастуном: «выйдите нахуй отсюда»). — Бля, после такого вам надо уже и поближе познакомиться. А не то не дело. Жаль, только, вся неделя занята́… — Макар задумчиво умолкает, поднимает глаза на молча наслаждающегося кофе трехсекундной заварки Эмира. — Или за́нята? — Занята́, — Эмир делает ещё глоток. — Это женский род — исключение. Занят и занято с ударением на А. Илья улыбнулся ему — так искренне и нежно, что Эмир поспешил утопиться в кружке, чтобы не умереть от теплоты. — Ну вот что бы я без тебя делал, а? — Илья протягивает руки для объятий (издав вопросительное «мм-р?»), но Эмир глубже опускает лицо в чашку. — Стесняется он. — Илья обращается к Антону. — Ну вот что бы я без него делал, а? — Хуй на, — лучисто отзывается невидимый Шаст. — Зачётные шорты, Эмир. — Спасибо, — бурчит он в кружку, но вряд ли термин «зачётные» подходил к его шортам с мордой волка на всю площадь. Стойте… Подождите, сука. Остановите планету, я, блять, сойду. Шестерёнки наконец завертелись в просыпающемся, ленивом мозгу. Илья каминг-аутнулся перед Антоном. Только что. При прямом участии Эмира. И это прошло так, нахуй, гладко? Ахуеть. Макар просто позвонил Шастуну по видеозвонку, показал заспанного Эмира с засосами и в своей футболке, которую ему Антон и подарил, и они просто продолжают общение, как ни в чем не бывало? Блять, Подожди-ка, что-то здесь не так… Он это так нахуй не оставит. Ответ плавал на поверхности, но контрольного выстрела все равно требовал. — Антон? — Эмир садится по другую сторону стола, обхватывая ладонями кружку. — Ответь мне на один вопрос, пожалуйста. Он меня пиздец волнует. Телефонисты замолкают, Макар с любопытством поднимает глаза на Эмира. Шаст отзывается спустя паузу. — Э… Да? Что за вопрос? — Вы с Арсением в отношениях? Лицо Ильи кукурузится от попыток промолчать, а из динамиков его телефона слышны смех и шебуршание. Ну, хотя бы не пожелание отправиться куда-нибудь нахуй. Ладно, лучше отступить, пока их близкое знакомство не произошло во время драки на ножах. — Нет, прости, наверное, это я ёбу дал. Не мое дело. Просто влияние соц медии — вещь сильная, сам знаешь, — оно буквально внушило мне, что вы… Ухмыляясь, Илья в тишине поворачивает экран телефона к Эмиру. Он вздрагивает, чуть не пролив кофе. — Ахуеть. По ту сторону экрана сидел Антон в плюшевом розовом худи, а рядышком с ним, сцепив пальцы в замок на его животе, был Арс. С влажными после душа волосами, белым полотенцем на плечах и с хитрым лисьим выражением на лице. — Я тоже в ахуе, — сообщает Попов живым голосом, улыбаясь вполне так, как мог бы настоящий Арсений Попов. — Нет, погоди, это не ахуй, это прямо ебать, что? — Эмир невольно проводит рукой по глазам. — Подождите, ребят, внутри меня прямо сейчас верещит весь ваш импрофандом. Очень громко. Антон хихикает, явно довольный произведенной эффектом. Ну если эта гипотеза подтвердилась, то Эмир готов поверить, что в Серёжа с Волком из Майора Грома ебутся вполне канонично. Подтверждение самой громкой медийной теории — это же новый уровень жизнеощущения. — Вы… Вы собираетесь рассказывать… аудитории? — выдавливает он из себя, когда пережил до конца этот фанатский оргазм. — Возможно, — уклончиво отвечает Шаст, свободной рукой задумчиво перебирая пальцы Арсения на своем животе. Блять, кольца ведь правда парные. — Они и так о многом догадываются. — Словно бы им и не нужно никакое подтверждение с нашей стороны, — хмыкает Арсений, нет, реально, настоящий, и Эмир рассеянно тыкает себя в переносицу, по привычке желая поправить очки. Их импровизированное (каламбур) свидание вчетвером прервал дверной звонок в квартире Шастунов, и Арс исчез из кадра. Эмир глотнул ещё кофе, затупив в одну точку на столе. Илья за экраном телефона хихикает, наблюдая за тем, как рушится его жизневосприятие. Ладно. Хорошо. Это даже хорошо. Отлично! Такими темпами он научится предсказывать будущее по колебаниям социальной медии. Заявку на битву экстрасенсов подавать пока не позволяет совесть, но стать альтер-эго Каневского Эмир уже был в состоянии. (Опустим момент, что по сути глаза ему раскрыло творчество фанатов). — Эмир? — Илья, попрощавшийся с Антоном, заглянул ему в лицо, получив отрешенный, абсолютно далёкий от здешней реальности взгляд. — Мальчик, ты чего? — Хочу волосы в белый ебануть, — вне контекста сообщает он, нахмурив брови. — Сегодня. Илья моргает рыжими ресницами и улыбается. — А давай, хули нет? Вслед за обдумыванием процесса покраски всплыли такие моменты, как зубные щётки, пасты, полотенца и остальная «гигиеническая поебота»(©Эмир Кашоков, поганый чистоплюй), оставленные в квартире Рустама. И Тамби. Вроде, он жил на две квартиры сейчас, впрочем, как и Эмир. Было ли это практично? Хуй там плавал. Собирались ли они что-то менять? Не в ближайшие месяцы. Замки они не поменяли, так что внутрь Эмир попал без проблем. Обувь в прихожей свидетельствовала о наличии обоих отпрысков Нальчика дома, а время суток о том, что Тамби ещё спал, а Рустам… кто ж выяснит его хитросплетенные схемы режима сна? — Здравствуйте, домочадцы? В поисках, на самом деле, еды, Эмир заглядывает на кухню, чтобы запечатлеть картину маслом: Руст с крохотным хвостиком на голове сидел на стуле, обхватив рукой колени, очень напряжённо уставившись в телефон, явно не замечая посетителей. Эмир успевает разогреть себе лазанью из пятерочки к моменту, когда Рептилоид, вздрогнув, возвращается в реальность, шальным глазами оглядываясь вокруг. Он останавливает дикий взгляд на Эмире, с любопытством наблюдающим за ним. — Они там вообще… — Рустам вдыхает полной грудью, явно отвыкший от полноценного дыхания за часы напряжённого глядения в телефон. — В лодке, пока дождь идёт, прятались, и их ещё Машка искала, а они там, под лодкой… А Юрка ещё так нежно о нём думает, что просто… — Лето в пионерском галстуке? — недоверчиво спрашивает Эмир, и Рустам агрессивно кивает, (так, что резинка с волос слетает), следя за его лицом огромными осоловевшими глазами. — Оно так затягивает — это просто фантастика… — Рустам отхлебывает из кружки Эмира. — У меня эта книга после того голосового от Илюхиной систр из головы не выходила… Но Володя с этими его садо-мазо наклонностями вообще… вообще. Читать больно. А Юрка такой наивный, он вообще не вкуривает, что происходит, но, как эмпат, чувствует, что что-то не так. Но помочь не может никак, потому что не понимает и… — Рустам эмоционально махнул рукой, проморгавшись, наконец. — Ну и вообще. А ещё вот эта фраза Володи «Юра, береги руки». Точь-в-точь, как ему бабушка говорила, понимаешь?! Он уже у него в голове. — Тамби разбудишь, — тихонько предупреждает Эмир, с улыбкой наблюдая за Рустамом, дрожащим от эмоций. Приятно было видеть друга настолько увлеченным чем-то. Но, зная Рустама… — Ты во сколько встал? — Я не ложился, — он глупо улыбается, отпивая ещё кофе. — Тут хуй уснёшь, пока такое происходит. Это я молчу про беседку и иву! — Эмир кивает, внимательно слушая, насколько позволяло абсолютное непонимание, о чем речь. Рустам подскакивает на стуле. — А Чайковский! Ты знаешь, что там было вообще? Там, короче, Володя говорит Юре: я как Чайковский. И всё. И молчит, блять. А это он так знаешь, что имел в виду? — Ну, Чайковский известен своими симфониями, коллаборацией с Рубинштейном и... гомосексуальной притязательностью. — А Юрка-то об этом не знал! — Рустам, закрыв лицо руками, откидывается на спинку стула. — Это ужасно. — Ужасно, что ты не спишь нихуя, — замечает Эмир, то ли чувствуя себя в долгу перед Рустамом за витамины, то ли по привычке начиная ворчать. — Но я рад, что тебя это так увлекло. — Обязательно прочитай, слышишь? Нет! Ещё лучше! Экранизируй. Прочитай и экранизируй, понял? Я буду твоим креативным продюсером. Всё, начинаем! Начинаем. — Бляяяяяяяяяя. — Ты чего? — Илья откидывается на подлокотник дивана, выглядывая в коридор. — Еб твою мааааааааать. — Да чего ты? — Макар поднимается, выходя в коридор — к открытой двери в ванную, где Эмир смывал краску с волос. — Мы случайно белый с зелёным перепутали? В молчании Эмир оборачивается к Илье, и тот даже запинается. Смотря друг на друга, они моргают. И одновременно то ли верещат, то ли воют — Илья восторженно, Эмир обреченно-истерично. — Это же ахуительно! — Макар шагает к Эмиру, рукой вороша его снежно-белые волосы. — Ты на эчпочмак похож стал. Пирожочек такой! — Лёха меня уебёт, — сокрушенно (в предвкушении) резюмировал Эмир, невольно ластясь к руке Ильи. Потянувшись за его ладонью, утыкается лбом в его плечо. Вздыхает. Чувствует, как длинные пальцы ложатся на его плечи, мягко гладят затылок. — Уебёт, — неспешно соглашается Илья с неким фатализмом. — Но ему ещё бороться с Нурланом и его гоголевским карэ. Нас больше — мы одержим победу над ним силой духа. Эмир хмыкнул: лениво, довольно, прикрыв глаза. Прижался щекой к мягкой рубашке на плече. Уставшие от вымывания краски руки не торопясь, осмысленно, легли на бедра Ильи. Не удержавшись, Эмир все же сжал ладони, но почти сразу же поднял руки выше. Скрестил их на его спине, прижимая поближе к себе. Обниматься с Ильёй было приятно, пускай стояли они во влажной ванной комнате, с запотевшим от жара зеркалом и сильным запахом жасминового бальзама. Важно не где, а с кем. С самым ценным и любимым человеком. С самым ценным и любимым человеком они устраивают марафон фильмов с симпатичными культовыми актерами, потому что, по словам Ильи, «нельзя дожить до такого возраста, при этом не заимев парочку фаворитов в мире шоу бизнеса». Сначала Эмира пытали к-попом, но Света ещё год назад старалась приобщить его к этой культуре, безуспешно, как можно догадаться. Когда Илья убедился, что Эмир ещё не рассматривал, (даже не думал), коллег по юмору в качестве партнёров или просто как привлекательных людей, Макару ничего не оставалось, как включать ему фильм за фильмом, приобщая к искусству человеческой красоты и харизмы. Ближе к ночи, проведя пятерней по белым волосам, Эмир задумчиво выдаёт: — Ну тут два варианта. Ладно… Хорошо. Илья вопросительно скашивает на него глаза, свободной рукой потянувшись к стакану швепса (второй рукой он обнимал Эмира за талию, и внутри тот все ещё визжал по этому поводу). Что ж. — Либо Мэтью Дэймон. Макар с уважением кивает. — Так. (Сам Илья, если что, в любовных ахуях с Тома Фелтона и Индианы Джонса. Джонсона. Он забыл. Настолько в ахуях). — Либо Ванечка Абрамов. — Ебать, — впечатлено комментирует Илья. — Ну тут тоже два варианта: ты либо чёртов гений, читающий людей, как книгу; либо это два абсолютно разных человека, что по внешности, что по личностным качествам. Эмир посмеивается, отпивая из стакана Ильи. Так неожиданно получать от Макара — фактически нынешнего партнёра — оценочное суждение по поводу твоих «фаворитов», а не агрессию, ревность или унижение. То есть, наверное, так и должно быть во здоровых отношениях, но для Эмира, не самого опытного в таких вещах, подобное — чудо. Надо сообщить. — Я рад, что мы можем это обсудить, — Эмир опускает голову на плечо Ильи, следя расфокусированными глазами за действиями на экране. Не может спрятать улыбку. — Спасибо. — Да ты штоо вообще, тут никакой моей заслуги нет. Мне нравится, что ты познаешь мир с некой, что ж, гейской точки зрения, естественно, я буду тебя в этом только поддерживать. Это ж так ахуенно — влюбиться, например, в Орландо Блума и искать особо красивые кадры с ним, как лотерейный билетик. Правда, обычно, эту фазу проживают лет в 13-16, но у тебя и возможности-то нормальной не было вдоволь пофанатеть с какого-нибудь Джека Воробья. Или, например, Абрамов — тут всё ясно, конечно, подобное к подобному — ты у нас интеллектуал, и Ванька тоже неизвестно какого уровня амбассадор мысли. Я даже не удивлен, что он тебе нравится. — Эмир издает какой-то недоверчивый смешок. — Да ну шо? Ну а как я должен, по-твоему, реагировать? Не скандалить же. Резонно. Эмир поднимает руку Ильи, с которой у него переплетены пальцы, и целует его костяшки. Бездумно. Бесцельно. Ему просто хочется поцеловать его — но не в губы, чтобы не перепутать с пошлостью и страстью. Этого, очевидно, у них и так много, но сейчас Эмиру важно показать другую сторону своей привязанности и любви. Ту, о которой пишутся самые громкие и душераздирающие произведения искусства. Которую можно почувствовать на тесной кухне, нарезая вдвоем овощи в салат под Наутилус Помпилиус. Ту любовь, ради которой люди идут на самые дикие поступки. Доказательства которой Эмир случайно заметил в планшете Ильи — больше десяти набросков и эскизов его, Эмира. Сказать, что он смутился, — не сказать нихуя. Он просто потёк. Как и Илья сейчас. Сначала он смешно сморщил нос, как кот, потом, пересекшись со взглядом Эмира, совсем смутился, пряча лицо в локте свободной руки и что-то тихонько просопев. (В голове Эмира вместо обезьянки с тарелками заверещал Димка Журавлёв: «стесняшка Шуша!») — А-а-а, прекрати, я умру сейчас прямо здесь вот, — наконец, захныкал Илья, вытягивая руку из ладоней Эмира. Но тот потянулся следом за ней, оперся о плечо Макара и поцеловал. Положил вторую ладонь на его покрасневшую щеку, закрыв глаза. Так тепло и защищённо он себя не чувствовал очень давно. Уже засыпая под теплым боком Ильи, по привычке закинув ногу на его бедро и вдыхая аромат родного «морского бриза», Эмир, утопая в безопасности и умиротворении, бормочет: — Я так тебя люблю, ебануться можно. Бурчит куда-то в плечо, лениво улыбаясь. Под ребрами жглось лучами счастье. И сильное, упрямое желание сделать Илюху таким же счастливым. Костьми лечь, но добиться того, чтобы он был по-настоящему счастливым. Хотя бы попытаться. Эмир попытается. Обязательно. Хорошо. Хорошо.