when the light is out and words have gone

             Он не может поверить, когда дверь камеры распахивается. Он был уверен, что все они останутся здесь умирать, задыхаясь и цепляясь друг за друга, чтобы удержаться на ногах; то есть, если здание вообще продержится так долго под сокрушительным весом собственного горящего каркаса.              Микки с трудом видит выход, глаза щиплет, когда он пробивается сквозь плотную стену дыма. Он с трудом поднимается вверх по лестнице, напряжённо отбиваясь от бьющихся в истерике заключённых, толпящихся в узком проходе.              Чья-то рука — цепкая, отчаянная — хватает его за плечо, дёргая назад, и Микки едва не падает под бешеные шаги одичавших мужчин. Он не знает находящегося за ним заключённого, настолько напуганного предсмертным хрипом здания суда, что тот готов бросить людей в огонь, но, когда Микки вытягивает шею, чтобы посмотреть на него, он узнаёт этот дикий, затаивший дыхание страх.              Нет, чёрт возьми.              Он умрёт не здесь. Он пережил своего отца, выполз из-под его мёртвого грёбаного влияния, не только чтобы процветать парочку драгоценных месяцев — не для того, чтобы умереть вот так, до последнего вздоха проклиная всё, что привело его сюда.              Он отпихивает мужчину от себя. Микки слышит его вопль, это удивлённый вскрик, как будто тот не ожидал, что у кого-то ещё останутся силы бороться. Он падает на пол с жутким хлопком.              Микки оборачивается — орда заключённых теперь пробивается вверх через лестничную площадку.              — Подождите, — задыхается мужчина. — Пожалуйста. Пожалуйста, помогите мне.              Он почти игнорирует это.              Почти проталкивается сквозь вздымающуюся, трясущуюся толпу, позволяя инстинкту выживания — единственному, чему он доверяет — взять верх. Он почти оставляет того рыдающего человека, когда последние из убегающих мужчин движутся на него, топча ногами.              Он почти игнорирует тихий голос в своей голове.              Тот, что помогал ему выживать здесь. Который направлял его, держал заземлённым и связанным с самим собой.              Тот, кто когда-то обнимал его. Любил.              Голос, который он в последний раз слышал почти год назад. Голос, положивший конец их отношениям.              Микки вздыхает. Ты намного лучше этого.              Он поворачивается, теперь борясь с волной страха. Заключённый лежит опалённой кучей на полу, окровавленный и сломленный. Стонет и плачет, правда, теперь еле слышно.              — Давай, — кричит Микки. Он тянет мужчину за руку. Стон. Плачь. — Вставай, вставай, мать твою!              Блядь. Чёрт. Жар наступает на них, языки пламени лижут карниз здания и стекают по стенам. Он не может дышать. Он, блядь, не может дышать.              — Чёрт возьми, — бормочет он. Мужчина лежит мёртвым грузом, когда Микки тянет его вверх, и тот стонет ему в ухо, когда он тащит его по последнему пролёту лестницы. Тело протестует, а боль бьёт по нервам.              Он слаб; каждый отчаянный, тяжёлый шаг кажется более невозможным, чем предыдущий. Микки напрягается, чтобы двигаться вперёд, проталкиваясь к величественным дверям здания суда.              Он видит их. Слышит хаос снаружи. Даже там, в этом столпотворении — у него есть шанс.              Задыхаясь от жгучей боли в плече, он тянет мужчину вперёд.              Вперёд, в пылающий мир.              Чикаго неузнаваем, когда они, спотыкаясь, спускаются по главным ступеням, падая вместе на площади. Микки перекатывается на спину, грудь вздымается.              Воздух здесь ничуть не лучше.              Он смотрит на перевёрнутый вверх дном город, на ряды горящих зданий. Дома, магазины, пабы — все они держаться на слабых каркасах, стонут и раскачиваются, пока пламя торжествующе ревёт.              Крики и вопли раздирают ночное небо, озарённое пылающими жизнями.              Он почти уверен, что человек рядом с ним мёртв.              Тело ненавидит его за это. Драгоценная энергия потрачена впустую. И всё же он не может представить себе, как унизительно умирать внизу лестницы, оставшись в бессердечном месте, наедине с самим собой. Если человек умер, по крайней мере, зная, что кто-то вернулся за ним, этого достаточно.              Вопреки всем инстинктам, Микки закрывает глаза. Мягкий внутренний голос удовлетворён; теперь он что-то шепчет ему, успокаивая и убаюкивая.              Пока не становится громче.              Пока он не чувствует горячее дыхание на своём лице и руки на груди.              — Эй, — зовёт голос, маня вернуться обратно во всеобщий хаос. — Эй! Шевелись, это здание сейчас рухнет.              Микки с трудом различает его сквозь дымку.              Разум оказывает ему великодушную услугу. Вызывая в воображении этот голос и эти грубые руки на его теле. Вытаскивая его с площади перед зданием суда на улицу.              Его голова склоняется набок, наблюдая, как мужчина поворачивается к мёртвому заключённому.              — Не беспокойся, — выдыхает Микки. — Он мёртв.              Мужчина выпячивает подбородок, и знакомый жест заставляет сердце Микки сжаться в груди. Так намного лучше. Тот снова поворачивается к заключённому и уводит его с площади.              Микки поворачивает голову в другую сторону, наблюдая, как паровой автомобиль шипит на улице позади него. Одинокий мужчина, кажется, единственным, кто мог бы управлять машиной. Даже лошади разбежались.              Кряхтя, мужчина грузит заключённого на паровозную тележку. Кажется, он знает, что она его никуда не отвезёт, потому что на мгновение опускает голову.              Может быть, молится? Микки приходит в голову, что он так и не удосужился помолиться с тех пор, как начался пожар.              — Вот, — хрипит мужчина, присаживаясь на корточки рядом с ним. Он весь в саже, а его некогда синяя униформа теперь почернела и опалилась. Кепка съезжает набок, когда он поворачивается, чтобы схватить флягу, висящую у бедра…              … и от рыжих волос под ней у Микки перехватывает дыхание.              Он садится, повинуясь импульсу.              — Воу, — хрипит мужчина, протягивая руку, чтобы поддержать его. Он протягивает Микки флягу. — Притормози. Выпей немного.              Вода тёплая, но легко проникает в его пересохшее горло. Он наливает немного в ладонь и вытирает лицо. Переводит дыхание, возвращая флягу обратно.              Поднимает глаза.              — Спасибо, Йен.              Йен моргает. Его горло подпрыгивает под туго застёгнутым воротником.       — Микки? — он смотрит на него дикими глазами и сдувается, испуская влажный выдох. — Микки.              Этого не может быть. Он пытается сесть, и Йен бросается вперёд, чтобы помочь ему.              — Ты в порядке? — выдыхает он. — Тебе больно?              Микки смотрит на него.       — Чёрт возьми, что происходит, Йен? Как это произошло... и, какого хуя ты сейчас тут делаешь?              Йен поворачивается, оглядывая сцену перед ними, как будто забыл, что весь чёртов мир в огне.              — Всё началось на юге, — отвечает он, указывая головой, продолжая так, словно не может поверить в то, что говорит. — Несколько часов назад. Перебросилось через реку, и всё ещё движется.              — Господи Иисусе, — руки Йена блуждают, проверяя его на наличие травм. Они проникают ему под рубашку, и Микки тяжело сглатывает. — И ты?              — Пожарная команда, — просто отвечает Йен. У Микки отвисает челюсть. — Присоединился несколько месяцев назад. Нужно было чем-то заняться после… ну. Ты знаешь.              После.              За исключением того, что он не знает. Не знает, что было после.              — Ты единственный, кого сюда прислали?              Руки Йена дрогнули, всего на мгновение.              — Нет, — медленно произносит он, не сводя глаз с ушибленного плеча Микки. «Сустав», — думает он, но ему всё равно. — Я здесь уже какое-то время. Было чертовски жарко, но мы старались. Пригнали паровозы и начали вывозить людей. Всё просто стало слишком сильным. Слишком быстро. — он делает успокаивающий вдох. — Повсюду были отряды, но… главная сеть пересохла. Примерно час назад. После этого люди начали по-настоящему разбегаться.              Микки оглядывается по сторонам. Непрерывный поток людей: родители, прижимающие к себе плачущих детей, тележки, нагруженные немногочисленными драгоценными пожитками и запряжённые едва управляемыми лошадьми, — движется к мосту на Рэндольф-стрит.              Борьба с огнём больше не кажется приоритетом по сравнению с тем, чтобы просто выбраться. Кажется, для всех, кроме Йена. Долбаный придурок.              — И ты подумал, что сможешь потушить его своей флягой?              Йен закатывает глаза.       — Конечно, нет. Фляга — это всё, что у меня осталось. Машина слишком повреждена. Но когда мэр решил выпустить всех из тюрьмы, я подумал… Не знаю. Просто решил посмотреть.              Не может быть. Это невозможно. Не после того, что произошло; не после того, как Йен вот так его отпустил.              — Ты… ты остался здесь, чтобы искать меня?              — Я пытался войти, — признаётся Йен, снова отводя взгляд. — Но все напирали и толкались, выходя. Поэтому я просто вытаскивал людей за двери. Думал, что каким-то образом упустил тебя. Должен был догадаться, что ты будешь последним, кто, спотыкаясь, выберется оттуда.              — Это твоя вина, — бормочет Микки, а Йен не спрашивает. Но у Микки нет ничего, кроме вопросов. И он озвучивает самый насущный: — Йен… почему?              — Ты знаешь почему, — говорит Йен, поправляя лёгкую куртку Микки и, наконец, встречаясь с ним глазами. Прошёл почти год с тех пор, как он видел этот взгляд. Глаза Йена ясные и светлые, а в них любовь. — Я не мог… не мог оставить тебя там.              Оно того не стоило, думает Микки.              Это опасно, особенно сейчас, когда здания вокруг них начинают крениться. Они либо умрут здесь, рядом с этим бесполезным паровым автомобилем, либо в тщетной попытке спастись от пламени, раздавленные городом, который когда-то считали своим.              — Что теперь? — спрашивает Микки, решив, что умрёт, так и не поняв Йена Галлагера.              Йен колеблется.       — Ну, — говорит он, — теперь ты в безопасности. Можешь идти к мосту и перейти реку. Огонь сейчас движется на север.              — О, я уйду, да? А что, чёрт возьми, ты планируешь делать?              Микки уже знает, что тот планирует делать. Возможно, он всё-таки понимает его.              — Вернусь домой, — твёрдо отвечает Йен. — Посмотрю, смогу ли найти кого-нибудь из своей семьи по пути.              — Ты шутишь, — говорит Микки, прекрасно зная, что Йен никогда не был более серьёзным. — Йен, почему они всё ещё там, на юге? Разве все остальные не свалили?              — Их пятеро, Мик, шестеро, если Фрэнк слоняется без дела, — в его голосе слышится отчаяние. — Карл болен и будет медлительным. Телега сломалась несколько недель назад, Фиона и Лип никак не смогут сами её дотащить. Фрэнк продал ёбаную лошадь в прошлом месяце. Они застрянут где-нибудь в дороге, и я буду им нужен.              Микки ненадолго задумывается, есть ли какой-то смысл пытаться отговорить Йена. Есть ли какой-то смысл спорить о том, что Галлагеры, возможно, выбрались из этого района несколько часов назад.              Или, вероятность того, что они будут цепляться за своё пространство, за свой дом — как поступила бы его собственная семья — пока не станет слишком поздно, победит, несмотря ни на что.              — Ты действительно вернёшься туда, — говорит Микки, указывая на юг, в сторону эпицентра пожара. Их район находится за рекой, и он не может представить, что вот так добровольно пойдёт навстречу смерти. Выживание — это всё, что знает Микки.              — Да, — легко отвечает Йен, вставая и предлагая Микки руку. Он берёт её, неуверенно поднимаясь на дрожащих ногах.              Всё это слишком знакомо: Йен, с головой уходящий в немыслимую ситуацию, едва оглядываясь, чтобы убедиться, что Микки следует за ним.              Микки всегда следовал за нами.              Но теперь всё по-другому. Йен отпустил его. Йен умолял его уйти, освободить их обоих из тошнотворного, извращённого водоворота, в который превратилась их совместная жизнь.              Так он и сделал. Он ушёл тихо, всегда зная, что это не могло продолжаться долго. Йену нужно было больше, чем Микки мог ему дать.              Хотя он и пытался.              Пытался, но мягкий голос Йена всё равно прозвучал. Тот стал одновременно резким, отчаянным и жёстким. Йен окаменел. И когда Микки наконец признался, что ему страшно, Йен велел ему уйти.              В тот день он покинул дом Йена, их дом, и больше не появлялся в том районе.              Остаток дня он провёл, попивая виски у реки, и в ту ночь был заперт за то, что устроил пьяную драку, которая вышла из-под контроля. Приговор был суровым, слишком суровым за то, чтобы выбить зубы какому-то парню, но Микки с готовностью принял судьбу Милковича.              В то время казалось, что конец света уже наступил и бороться с ним не было смысла.              Теперь он оглядывается вокруг и видит, что мир ждал его возвращения, прежде чем окончательно превратиться в дерьмо.              И на этот раз он не собирается выбрасывать свою жизнь на ветер.              — Йен, — говорит он, — я туда не вернусь.              — Я тебя об этом не просил, — отвечает Йен. Его лицо серьёзно. Он говорит серьёзно; он ни о чём не просит.              — Нет, — соглашается Микки, — но ты и раньше не просил. Никогда не приходилось. Ты хотел, чтобы я ушёл, так что я ухожу.              — Я никогда… — начинает Йен, прежде чем поперхнуться прерывистым дыханием. Он кивает. — Хорошо, — продолжает он вместо этого. — Просто хотел убедиться, что с тобой всё в порядке. Я убедился. Ты мне ничего не должен.              Микки не уверен, что это правда. Он думает, что, если бы Йен попросил его о чём-нибудь другом, он, скорее всего, сделал бы это.              — Ладно, ладно. Я должен убираться отсюда, Йен. Только не умирай, ладно?              Глаза Йена увлажняются, когда он улыбается.       — Постараюсь, — отвечает он, отворачиваясь. — Иди, Мик.              Микки смотрит ему вслед. Йен тянет воротник своей куртки, поднимая его, чтобы прикрыть лицо. Он спотыкается на дороге, начиная невозможное путешествие домой. Микки знает, что у него ничего не получится.              И он не может поверить, что это последний раз, когда он видит Йена Галлагера. Не может поверить, что собирается пересечь этот мост, следуя за толпой из города, в то время как Йен идёт навстречу опасности.              Знание того, что Йен где-то там, живёт, дышит и двигается по миру; воспоминание о звуке его мягкого голоса — всё это помогало ему оставаться за запертыми дверями. И Микки не может поверить, что собирается оставить Чикаго без него.              Чёрт побери.              Проклятье.              Он не может в это поверить, потому что знает, что этого не произойдёт. Никогда.              Йен выглядит удивлённым, когда Микки догоняет его, хотя он и не успел далеко уйти. Мгновение он внимательно рассматривает Микки, изучая его на ходу.              Мимо них проносятся измученные семьи, лица в разводах пота и слёз.              Йен не обращает на них внимания, идя медленно и легко. Микки знает, что ему предстоит долгий путь. Он не может позволить себе убежать; не может позволить себе потерять свою энергию или волю всего после нескольких выжженных кварталов.              Микки не сбавляет темп, глядя вперёд, пока Йен наконец не заговаривает.              — Я же говорил тебе, что ты мне ничего не должен, — тихо произносит он. — Тебе нужно перейти мост.              — Это не потому, что я твой должник. — отвечает Микки. — Так что забудь. Я всё равно пойду. Но сначала ты должен кое-что для меня сделать.              Йен поднимает бровь.       — Что?              — Вправь моё ёбаное плечо на место, ладно?              Боль — ничто. Йен смеётся, вправляя сустав, и Микки чувствует это в своей крови.              Когда они движутся на юг, Микки поражён, увидев пламя, продолжающее расползаться во всех направлениях, спустя часы после начала возгораний. Их ярость кажется бесконечной, они упорно стараются превратить город в тлеющую кучу.              — Кажется, ты говорил, что пожар движется на север?              — Были и другие, — говорит Йен, пока замешательство Микки перерастает в ужас. — Меньшие очаги возгорания, которые вспыхивали и распространялись.              — Господи, — выдыхает он. Йен только кивает, а его лицо мрачнеет.              Они идут сквозь грохот сотрясающихся стен и потрескивание огня, дальше, в рёв ветра и неразбериху.              Вскоре любопытство снова берёт над ним верх.              — В любом случае, как ты оказался в бригаде?              — О, — говорит Йен, отмахиваясь от него. — Не знаю. Просто чтобы чем-то себя занять.              — Чушь собачья, — возражает Микки. — Как будто ты бросился бы в горящее здание только для того, чтобы чем-то себя занять.              Когда он в последний раз видел Йена, тот только и был, что занят. Он метался по Чикаго, переходя от идеи к идее и от проекта к проекту без какой-либо видимой траектории.              В этом не было никакой цели.              Это больше похоже на Йена, чем любой из этих планов. Йена, который был в ярости, обнаружив, что слишком молод, чтобы ускользнуть и бороться за Штаты в 11 лет.              — Хорошо, — смягчается Йен, закатывая глаза на ухмылку Микки. — Я, э-э, я встретил кое-кого после того, как ты ушёл.              Микки останавливается как вкопанный, сердце падает куда-то в живот. Конечно, он встретил.              — О?              — Не так, — спешит сказать Йен. — Микки. Не так. В доме случился пожар… Подожди, всё в порядке. Но пожарные приехали на помощь. Я чувствовал себя… ну. Пожар произошёл по моей вине. Я хотел… не знаю. Хотел сказать им спасибо, полагаю? Итак, я пошёл туда, а остальное уже история. На самом деле я так и не ушёл.              Это звучит как Йен. Это ощущается как Йен. И всё же…              — Что ты мне недоговариваешь?              Йен вздыхает.       — Чёрт возьми. Ладно.              Они продолжают идти вперёд, в пылающий городской пейзаж. Йен передаёт Микки флягу, и они делают маленькие глотки, пока оба ждут, когда Йен соберётся с духом.              — Ладно, — снова говорит он. — Помнишь мою маму?              Конечно, он её помнит. Все помнят безумную Монику Галлагер, которая то появлялась в городе, то уезжала из него, каждый раз переворачивая мир своей семьи, прежде чем, наконец, покончить с собой всего несколько лет назад.              Он помнит, как несколько недель спустя видел бледных и тихих Галлагеров, бродивших по окрестностям.              Ему становится плохо.              — К чему ты ведёшь, — стонет Микки.              — Я говорю... блядь. — Йен переводит дыхание. — Говорю, что я такой же, как она. Что я был такой, как она, когда…              — Когда сказал мне уйти?              — Да, — безжизненно отвечает он. — Всё начинало рушиться, Микки. Это пугало меня. Я не… не хотел, чтобы тебе было так больно, как нам. После того, как она бросила нас.              Он не может дышать. Мир горит вокруг них, а Йен лишает его последних остатков храбрости.              — Пожар. Ты хотел…?              — Нет, — твёрдо говорит Йен. — Нет. Мне просто было… нехорошо. Тебя не было, а мои братья и сёстры боялись меня. Я мало спал. Той ночью я прятался в сарае с фонарём и задремал... я опрокинул его или что-то в этом роде. Не знаю.              — Господи, Йен.              — Знаю. Сарай сровняли с землёй, но часть дома пострадала. Фиона была так расстроена. И это было толчком. Я понял, что мне нужно измениться.              Микки закусил губу. Можно ли изменить что-то подобное? И если да, значит ли это, что у них всё-таки мог быть шанс? Он задыхается от дыма в лёгких и горького разочарования из-за потерянного будущего.              — Так как ты… ну, знаешь, — спрашивает Микки, хотя и боится ответа. — Как ты снова стал похож на себя?              — Я не совсем такой, как я, — вздыхает Йен. — Или, может быть, это и есть я сейчас. Но, оказывается, есть способы помочь. Лекарства, настойки. Моника просто никогда их не пробовала.              — Они тебя не заперли?              — Лип им не позволил.              Микки не может удержаться от смеха. Если он что-то и понял, так это то, что в их с Липом крови бушует свирепость; их объединяет необходимость обеспечивать безопасность Йена.              — И вот теперь ты здесь, — говорит Микки. Кажется несправедливым, что Йен так много всего преодолел только для того, чтобы умереть, пытаясь вернуться в дом, которого больше нет.              — Теперь я здесь, — соглашается Йен. — С тобой.              Микки смотрит на него, сверкающего даже на фоне ада. На мгновение это почти прекрасно. Лицо Йена сияющее и открытое — прежде чем воздух вокруг них меняется.              Позади него, наконец, начинает рушиться ряд многоквартирных домов. Звук оглушительный; Микки едва может различить, как Йен кричит ему, чтобы он бежал.              Они бросаются вперёд, подальше от непосредственного столкновения с остатками квартир. Микки толкает Йена на землю, прикрывая его от бьющей волны жара и пепла. Боль разрывает на части, и он крепче прижимается к дрожащему телу Йена.              Пламя вырывается наружу, выдыхая, прежде чем отступить, чтобы сожрать остатки зданий.              Йен сбрасывает его с себя и поднимается на колени, чтобы схватить за лицо.       — Зачем ты это сделал? — рычит он, паникующий взгляд блуждает по покрытой волдырями коже Микки. У него идёт кровь; он в ярости. — Нахрена ты это сделал?              У Микки нет времени отвечать. У Микки нет времени сказать ему, что он даже не думал; что, если дать Йену Галлагеру ещё несколько мгновений на этой земле — это последнее, что он сделает, Микки каждый раз будет жертвовать собой.              У него нет времени на большее, чем наблюдать, как глаза Йена расширяются от ужаса, когда весь квартал начинает трястись.              Йен хватает его за руку, поднимает на ноги и бежит вперёд. Микки чувствует, как его сердце стучит в ушах, когда он следует за Йеном по заваленным улицам.              Стены пламени смыкаются.              Район вокруг них рушится.              На мгновение он не может думать; его разум затуманен пылью, жарой и страхом. Йен шипит и задыхается, направляя их искалеченные тела на углах улиц, пока ведёт их сквозь какофонию разрушения.              На запад, понял он. Йен ведёт их на запад.              Микки не видит перед собой, но доверяет Йену. Если выход ещё есть, то он на западе.              Он закрывает глаза, вспоминая летние дни, проведённые в погоне за Йеном по улицам этого города. Смех в переулках; прикосновения, поцелуи у стен, которые теперь превратились в руины.              Они останавливаются у реки, тяжело дыша, прижимаясь друг к другу и к перилам.              Пересечение Адамс-стрит. На мосту Микки может различить силуэты людей, сбившихся в кучу и наблюдающих, как горит город. Он поворачивается к Йену, который закрывает лицо руками.              — Йен, — хрипит он. — Йен, ты ранен?              Йен качает головой, хотя, конечно, ему больно. Они оба покрыты волдырями и синяками, липкие от крови и грязи. Микки хватает Йена за руки; его куртка изодрана в клочья.              — Нам нужно перебраться на ту сторону, Йен, посмотри. Там не так уж плохо. Всего несколько шагов, и мы на месте.              Йен опускает руки с поражённым лицом.       — Мы… даже не прошли и мили, — шепчет он и поворачивается обратно к рядам разрушенных зданий, к до сих пор пожирающему их пламени, сдерживаемому только рекой под ними. Он поворачивается всем телом на юг. — У нас ничего не вышло.              Микки разворачивает его.       — Йен, их там нет. Пожар начался несколько часов назад; их там нет.              Йен захлёбывается слезами, снова закрывая лицо. Микки притягивает его к своей груди и позволяет развалиться на части в объятиях.              — Прости, — плачет он. — Прости, что я привёл тебя сюда. Я просто подумал…              — Я знаю, что ты подумал, — бормочет Микки. — Знаю. Вот почему я пошёл с тобой, — он проводит рукой по волосам Йена и спускается к подбородку, поднимая его, чтобы посмотреть ему в глаза. — Но это не твоя вина. Они где-то за рекой, и единственное, что ты им должен — это обеспечить свою безопасность.              Йен закрывает глаза. Кивает раз, другой. В третий, прежде чем снова открыть их.       — Ты пойдёшь со мной?              Микки просто подталкивает его вперёд, и они вместе перебираются на другой берег, присоединяясь к тяжело дышащей, сбитой с толку толпе, бдительно следящей за происходящим на другой стороне. Они ждут восхода солнца на берегу реки, наблюдая, как рассвет снимает пелену ночи с их глаз.              Город горит ещё один день.              Йен и Микки бродят сквозь толпы переселенцев, выискивая среди пепельных лиц каких-нибудь заблудших Галлагеров. Они находят Фрэнка в пабе, насквозь пропитанного алкоголем и едва осознающего, что творится снаружи.              Микки приходится угрожать избить его до полусмерти, но Фрэнк, наконец, икает, объявляя, что видел других своих детей — даже вместе — где-то на другой стороне железнодорожных путей.              — Ты не знаешь, где? — Йен шипит. — И это всё?              — Сынок, — фыркает Фрэнк, — прости меня за то, что позволил себе немного виски для успокоения своих ёбаных нервов. Мои дети — Галлагеры, и я научил их выживать. Кстати, не за что.              Йен сталкивает отца со стула, а Микки выводит его на улицу.              И они снова обнаруживают, что город перевёрнулся с ног на голову.              Идёт дождь.              Сильный дождь.              Пар поднимается над городскими улицами, когда гаснут последние угольки.              Толпа вокруг них кричит; они кричат от радости, кричат от горя. Микки поворачивается к Йену, когда дождь пропитывает их насквозь, когда вода стекает по их нежной коже и уносит с собой кровь, пот и сажу.              Он берёт усталое, покрытое копотью лицо Йена в свои обожжённые руки. Целует его потрескавшимися, кровоточащими губами. Проглатывает его тихий вздох.              Микки улыбается, отстраняясь. Йен смотрит на него сверху вниз, разинув рот и широко раскрыв глаза.              — Микки, — выдыхает он. Капли дождя стекают по его лицу, в покрасневшие глаза. Микки никогда не видел его таким красивым. — Мик, что нам теперь делать?              Микки закрывает глаза, поднимая лицо к небу. Он чувствует, как вода успокаивает каждый нерв в его теле и на коже. Он не уверен, как выразить то, что произойдёт дальше, хотя точно знает, что это будет.              Он открывает глаза. Вытягивает руку с открытой ладонью к небу. К Йену. Тот берёт её, как Микки и предполагал.              — Мы, конечно же, найдём твою семью.              Йен сглатывает.       — А потом?              Они поворачиваются обратно к городу за рекой, и Микки почти видит, как тот снова вырастает перед ним.              Микки пожимает плечами. Сжимает ладонь Йена.              — Мы восстановимся.