young dead bird

      Хэвон, поджав губы, осторожно идёт по главной дороге в деревне и упорно не обращает внимания на липкие и отвратительные взгляды мужчин. Они преследуют её, выжидая момент, когда она наконец-то остановится, чтобы спросить дорогу или купить что-то у женщин в небольших магазинчиках. Но девушка не останавливается, изредка поправляет лямку рюкзака и смотрит вперёд. Если бы не болезнь бабушки, которой нужны лекарства, и дел матери, то её бы здесь не было и на неё не смотрели бы, как на кусок мяса.       Страшно.       Мерзко.       Хочется домой.       Хочется спрятаться где-нибудь от этих людей.       Но мать слишком нервничала, когда просила Хэвон даже не думать сворачивать с главной дороги и не останавливаться до того момента, пока не придёт в дом к бабушке. Эта просьба пульсирует в голове девушки, заставляя двигаться дальше и умирать из-за слишком жаркого пекла в середине июля. Ей стоит ускориться, чтобы дойти до бабушки и поскорее закончить с делами, потому что с самого утра внутри всё горит из-за плохого предчувствия.       Она мотает головой, избавляясь от ненужных мыслей, когда замечает с левой стороны пустую детскую площадку. Та практически вся покрыта ржавчиной и полностью спрятана от солнца. Это больше похоже на проверку, где надо выбрать, сойти с дороги или нет. Голос в голове опять повторяет: «Не сворачивай». Но Хэвон чувствует, как плавится из-за солнца, и перед глазами начинает всё двоиться и расплываться. Ничего же не произойдёт, если она всего пару минут посидит в тени и отдохнёт, верно? Дорога же не исчезнет за это время, а она сможет прийти в себя и дойти до дома бабушки на окраине. Всё будет хорошо.       Хэвон делает шаг в сторону детской площадки и останавливается, потому что голос в голове становится слишком громким и истеричным. Изначальное «не сворачивай» превращается в хаотичное «несворачивайнесворачивайнесворачивай» со скрежетом ногтей внутри черепной коробки. Голосов становится больше: они сталкиваются друг с другом и умножаются, превращаясь в какофонию звуков. Это больше похоже на панику, потому что появляется чувство, что «не сворачивай» впивается в кожу и сдавливает горло, наполняя его кровью.       Она хватается рукой за голову и сгибается практически вдвое, тяжело дыша. Зрачки начинают бегать из стороны в сторону, и Хэвон понимает, что ей придётся сойти с дороги. Иначе она упадёт здесь, и то, что произойдёт дальше, намного хуже, чем этот голос в голове.       Дойдя до лавочки на детской площадке, Хэвон осторожно садится и наклоняется вперёд, закрывая ладонями лицо. Её трясёт, и голос в голове просит вернуться обратно, иначе произойдёт что-то плохое и она умрёт. Она не может умереть здесь — здесь никого нет, и никто не сможет причинить ей вред, пока она прячется на детской площадке от этих людей с главной дороги. Они наконец-то потеряли её и больше не смотрят на неё как на кусок мяса.       Возможно, что ей и правда не стоило приезжать в эту деревню в одиночку — нужно было попросить старшего брата или подождать отца, который должен был вернуться из командировки сегодня. Но её желание сделать как лучше в итоге превратилось в худшее, что хочется выкинуть из своих воспоминаний и больше к этому не возвращаться.       Из-за этого места ей также хочется выкинуть и саму себя. Сделать несколько надрезов и снять кожу с оголённых частей тела, чтобы больше не чувствовать липкие взгляды деревенских мужчин, которые больше походят на волков. Скалятся, истекают слюной и ходят вокруг неё — белого ягнёнка — кругами, пытаясь запугать, заставить сдаться и заплакать, отдав собственное тело на съедение. Она не мясо — она человек, которого они не услышат даже в тот момент, когда она сорвёт горло, прося остановиться. Это же реальный мир, а не сказка, которую бабушка читала ей каждый день.       Как же Хэвон могла забыть об этом?       Перед сном она всегда прибегала к бабушке и, держа в руках старую и потрёпанную книгу с единственной сказкой, тянула её в свою комнату. Тогда Хэвон любила эту историю всем своим маленьким сердцем, а сейчас ей сложно даже вспомнить название и назвать причину подобного фанатизма. Но, если подумать, то ей нравилась не сказка, а то, как бабушка читала её, и те эмоции, что вызывала, а потом, в какой-то момент, стали безразличны герои и их мир.       Всё до ужаса просто и отвратительно грустно.       Но как же всё-таки назвалась та сказка?       Хэвон опять чувствует на себе липкий взгляд и оставляет свой вопрос без ответа. Зачем они пришли сюда, прервав её мысли? Им правда так нравится отравлять и уничтожать всё то, что она любит в этой деревне, или им нравится мучить её? — Девушка, — хриплый голос напротив заставляет её задрожать, — вам плохо? — Нет, всё нормально, — Хэвон отвечает шёпотом, пытаясь скрыть дрожь в голосе. — Не беспокойтесь за меня. — Тебя разве мамаша не учила, что врать людям плохо? — голос незнакомца становится грубее, и вокруг начинают раздаваться смешки.       Хэвон медленно поднимает глаза и сглатывает, когда понимает, что этот странный парень не один — их пятеро, и все они смотрят на неё, не скрывая своего самого главного желания — сожрать её, пока никто не видит. Из-за этого хочется кричать и звать на помощь, но из открытого рта девушки не выходит ничего, что напоминало бы жалобное «не трогайте меня» и «мне пора идти». Ей всё-таки стоило слушать маму и тот противный голос в голове, но она решила, что умнее и с ней ничего не произойдёт.       Внутри всё переворачивается и лопается из-за того, что они продолжают смотреть на неё даже в тот момент, когда она на грани. Почему им никто не может выколоть глаза, чтобы они наконец-то прекратили на неё смотреть как на мясо? Если бы у неё было чуть больше сил, то Хэвон сделала бы это сама с помощью спиц, которые нужно было отдать бабушке. Но она слишком слабая и из-за этого может только думать, а не действовать.       Помогите.       Пожалуйста.       Кто-нибудь. — Ты друзей нашла, пока меня не было? — кто-то кладёт бутылку ей на ноги. — Пацаны, свалите отсюда, пока я прошу нормально.       Хэвон хватает холодную бутылку и прижимает её груди, смотря на парня, который появился здесь неожиданно не только для них, но и для неё. Он смог услышать её мысли? Если да, то он сможет её спасти от них и выколоть им глаза? Девушка надеется, что неизвестный парень сделает это, хотя и сама идея того, что на неё попадёт капля крови тех людей, отвратительна — она же разъест ей кожу. — Эй, мы её первые заметили. Съебись. — Рот в мою сторону не открывай, иначе я позвоню в полицию и скажу, что вы домогались до девушки. — Да кому она нахуй нужна? — Если не нужна, то свалите отсюда. — Пауза. — Быстро. — Ходи и оборачивайся, конченный, — неизвестный сплёвывает на землю. — Пацаны, уходим.       Они и правда уходят.       Хэвон смотрит на стоящего рядом парня с восхищением и благодарностью за спасение, но тут в голове что-то щёлкает, и появляется мысль о том, что это сделано специально. Он тоже может быть опасным, как и те парни, и смотреть на неё как на мясо, которое нужно избавить от бесполезной одежды и кожи — и, проведя языком по ещё пульсирующим мышцам, вцепиться в них клыками и оторвать самый большой кусок.       Он тоже её хочет?       Словно читая мысли, неизвестный поворачивается к ней и смотрит на неё, практически не моргая, пока в его глазах отражается самая настоящая тьма, а не желание. Хэвон успокаивается и выдавливает из себя подобие улыбки с тихой благодарностью за помощь. Парень кивает и спрашивает: — Тебе разве никто не говорил, что приезжим нельзя сворачивать с главной дороги? — Говорили.       Это всё из-за того, что в этой деревне легко исчезнуть и больше не вернуться, оставив после себя только пожелтевшую листовку о пропаже на остановке. Хэвон заметила такие листовки, когда сошла с автобуса. Они покрывали металл в несколько слоёв, и в некоторых местах даже виднелась красная краска. Девушка помнит ту надпись-предупреждение даже спустя столько лет и, сдерживая крупную дрожь, она в очередной раз стирает её в своей голове. Это всё угрозы для приезжих, уходящих глубоко в лес, чтобы умереть.       И только. — Зачем тогда свернула? — Мне стало плохо из-за жары, и всё. — Хэвон как-то не по себе из-за его вопросов, но из вежливости продолжает отвечать дальше. — А, понял, — он кивает и переводит взгляд в сторону главной дороги, немного щурясь. — Я присяду? — Зачем? — Тебе же всё ещё плохо, а если кто-то будет рядом, то они не рискнут подойти. — И правда, — она чуть отодвигается, чтобы освободить место на лавочке. — Садись. — Ага, — парень садится и, закинув ногу на ногу, запрокидывает голову назад. — Как тебя зовут? — Зачем тебе это знать? — Чтобы мы с тобой не сидели молча, как идиоты. — Хэвон, — она сдаётся и откидывается на спинку лавочки. — Тэхён. Зачем приехала сюда? Каких-то особенных храмов или историй в этой деревне нет. — У меня здесь бабушка живёт, а ты? — Машина сломалась, и теперь мне здесь придётся тухнуть неделю, пока в это захолустье привезут детали для машины. — Боже, — Хэвон из-за подобного ответа смеётся. — Извини, это не из-за тебя, просто… — Тут надо плакать, а не смеяться, Хэвон.       Из-за того, как Тэхён произносит её имя, сердце на секунду останавливается, а затем начинает биться в два раза сильнее. Всё-таки взгляды и речь людей из города отличается от тех, кто живёт в этой деревне. Когда она с семьёй ещё жила здесь, её считали самой красивой и желанной, но в городе Хэвон была просто красивой и никто не пытался её преследовать.       Наверное, это проклятая деревня, но по какой-то странной причине сегодня Тэхён решил её сделать обычной только своим присутствием и голосом, который её гипнотизировал и успокаивал. Хэвон, если честно, понравилось то, как парень ловко подкидывал новые темы для разговора, не касающиеся её личной жизни и того, где она живёт. Они разговаривали ни о чём, но и одновременно обо всём. Словно они знали друг друга всю свою недолгую жизнь и сейчас решили встретиться после защиты дипломных проектов. — Мне проводить тебя? — Тэхён встаёт с лавочки и прячет руки в карманах джинсов. — Не стоит, — Хэвон мягко улыбается. — Там, где живёт бабушка, никто не ходит, кроме неё. Как и говорила ранее, её все боятся из-за того, что она шаманка. — А, точно, — парень щурится. — Тогда удачи, надеюсь, что в скором времени встретимся ещё раз.       И из-за этой фразы Хэвон чувствует беспокойство, но всё ещё улыбается, пока Тэхён не скрывается за поворотом. Успокоившись, девушка встаёт с лавочки и выходит на главную дорогу, проверяя время на телефоне. Шесть вечера, а это значит, что отсюда она сможет уехать только завтра, к сожалению. Точно. Может, Тэхён это заметил и из-за этого сказал, что надеется на ещё одну встречу? А она сейчас просто себя накручивает и слишком много думает о плохом из-за того, что не смогла сдержать обещание.       Ей нельзя было сворачивать с дороги.       Но она сделала это и вернулась обратно.       Теперь всё будет хорошо.       Хэвон видит дом бабушки перед собой и, наклонившись вперёд, упирается ладонями в колени. Раньше эта дорога была такой простой и быстрой, а сейчас складывается ощущение, что она пробежала пятнадцать кругов на спортивной площадке в университете на спортивном фестивале. Всё-таки не стоило из-за какого-то фантомного предчувствия выкидывать воду, которую отдал ей Тэхён. Сейчас бы она точно пригодилась.       Легко похлопав себя по коленям, девушка выпрямляется и, подойдя к дому, резко открывает дверь. В нос сразу же ударяет запах крови, и Хэвон видит на полу в коридоре тёмно-красные полосы, уводящие в сторону комнаты бабушки. Паника накрывает и перекрывает, а страх сдавливает её органы с такой силой, что появляется чувство, что они скоро лопнут.       Чёрт.       В голове пульсирует мысль о том, что отсюда нужно бежать обратно в деревню и не оглядываться, чтобы не схватили и не затащили обратно в дом. Но ноги как приклеились к полу из-за крови, которая пытается проникнуть в её тело, словно живой паразит, и убедить её, что это её вина. Если бы она не свернула с главной дороги, то не было бы этих кровавых полос и бабушка была бы жива.       Стоп.       Почему Хэвон вообще думает о том, что бабушка умерла? Вдруг ей сейчас нужна помощь, а она стоит здесь и думает о самом плохом, пока у неё есть время на то, чтобы позвать кого-нибудь на помощь. Если она побежит сейчас, то может успеть до того момента, пока не станет слишком поздно. Девушка сглатывает и делает шаг назад, но из комнаты выползает что-то тёмное, отдающее опасностью. С каждым его шагом становится тяжелее дышать, органы один за другим лопаются от подобного давления, и зрачки, хаотично бегающие из стороны в сторону, останавливаются в тот момент, когда монстр оказывается на расстоянии вытянутой руки.       Это Тэхён.       И в его руках нож.       Хэвон сглатывает накопившуюся слюну и осторожно пятится назад, не отводя взгляд от парня с окровавленным лицом и животным оскалом. Голос в голове начинает скрестись, метаться и, ударяясь о стены черепной коробки, разбивается на сотню осколков. Они начинают кричать практически одновременно, оглушая девушку.             Это всё твоя вина.                   Твоя.                                     Вина.                               Это ты виновата.                                           Это всё твоя вина.                         Твоя.                         Вина.                         Это ты виновата.                   Это всё твоя вина.                                     Твоя.                               Вина.                         Это ты виновата.

Это ты виновата.

      Хэвон закрывает ладонями уши и, резко упав на колени, начинает кричать, умоляя остановиться и заглушить этот противный вой в голове. Её бьёт крупная дрожь, похожая на судороги, и, впиваясь ногтями в голову, она чувствует что-то липкое на своей щеке из-за чужого прикосновения. Ей хочется проснуться от этого кошмара в своей квартире, наполненной уютом и обычной жизнью, а не быть здесь — тут всё воняет кровью, гнилью и старостью. Тэхён откидывает нож в сторону и хватает Хэвон окровавленными ладонями за щёки, приближая к себе слишком близко. Это конец — парень со всей силы ударяет её виском о стену, и голоса в голове наконец-то замолкают.