***
Сонхва приходил к нему часто. Приносил еду и менял повязки. Ёсан с ним не разговаривал, иногда шипел от боли во время смены бинтов, на вопросы не отвечал, ел мало и всё больше прожигал того недовольными взглядами. Он был сосредоточен на том, чтобы вспомнить себя. В голове по-прежнему было пусто. Ёсан не знал, сколько дней прошло с того момента, как он очнулся. В его комнате не было окон, не было часов, вообще ничего не было, кроме стола, стула, кровати, жутких обоев и двух дверей. Одна из дверей вела наружу, но выйти Ёсан не мог. Она постоянно была заперта, кроме тех моментов, когда к нему приходил Сонхва. Вторая дверь вела в туалет. В нем было небольшое закрытое окошко под самым потолком. Из него было видно только голубое небо, вечно испещренное белыми рваными облаками, и больше ничего. Окно было расположено так высоко, что Ёсан даже не сразу его заметил. Первое время его в туалет провожал Сонхва. Он приходил с подносом, на котором ютились тарелки, кружки, бинты и лекарства. — Как самочувствие? — обычно спрашивал он, устраивая поклажу на столе. — Что-нибудь болит? Ёсан молчал. Он приноровился считать цветочные бутоны с того момента, как Сонхва заходил в комнату. Выходило примерно четырнадцать тысяч цветов от одного его прихода до другого. Иногда он сбивался и путался, отвлекаясь из-за темных непослушных кудрей, с регулярной частотой всплывающих в голове, и начинал всё заново. Когда он стал чувствовать себя чуть лучше, то начал исследовать доступное ему пространство. Однажды Сонхва застал его за простукиванием стен. — Мне любопытно, что ты намерен там найти, — улыбнулся он и оперся бедром о стол. Он каждый раз пытался завязать диалог, несмотря на то, что ему никогда не отвечали. — Не твое дело, — сбитый с мысли Ёсан огрызнулся совершенно автоматически. Будто он сотни раз делал что-то подобное. Сонхва удивленно улыбнулся, отлепился от стола и подошел ближе. Он встал перед Ёсаном. Высокий, с широкими плечами и гордо поднятой головой. Его волосы локонами падали на лоб. В этот момент молодой человек подумал, что это красивое лицо кажется ему смутно знакомым. — Похоже, ты приходишь в себя. — Я понятия не имею, кто я. Как я могу приходить в себя? — Ёсан сделал шаг назад и уперся спиной в стену. Сонхва беспечно пожал плечами, протянул руку к лицу Ёсана и приподнял его за подбородок. — Ничего страшного. Рано или поздно воспоминания вернутся. Ёсан отдернул лицо. Он был раздражен этим беспочвенным оптимизмом, но отчего-то фамильярные прикосновения не вызывали у него внутреннего протеста. — Почему я не могу выйти из комнаты? Сонхва поморщился, развернулся и прошел обратно к столу. Он принялся расставлять тарелки. Сегодня Ёсана ожидала каша и сок, как обычно. Ничего нового. День за днем все повторялось. Даже еда. — Ты еще недостаточно поправился. Как только станешь абсолютно здоров, сможешь ходить, где захочешь. — Где захочу? Я даже не знаю, где я, — Ёсан отошел от стены и широкими резкими шагами добрался до Сонхва. Он злился. — Как меня зовут? Как я здесь оказался? Что со мной произошло? Я хочу знать. Сонхва нежно улыбнулся и обхватил его лицо ладонями. Он провел большим пальцем по родимому пятну Ёсана. Тот отчетливо помнил, что у него должно быть такое — прямо рядом с глазом. Ёсан дернулся. Рана тут же отозвалась болью. Сонхва вел себя так, будто они были близки до того, как Ёсан потерял память, но стоило ли ему доверять? — Ты все узнаешь совсем скоро. Я обещаю, — Сонхва был милым, но это не отменяло того, что он держал Ёсана взаперти уже бесконечное количество пересчитанных цветов. — А теперь пообедай, пожалуйста. Тебе нужно скорее восстановиться. Из Ёсана все силы к сопротивлению исчезли вместе с прикосновениями. Он опустился на стул, взял ложку, и стал послушно есть раздражающую кашу, пить ненавистный сок и недовольно сопеть. Сонхва наблюдал за ним с легкой улыбкой. — Я рад, что ты поговорил со мной. — А если бы я начал стихи читать? Умер бы от счастья? Сонхва рассмеялся. А Ёсан жалел, что вообще открыл рот. С другой стороны, эта болтовня хотя бы немного его развлекла. Возможно, стоило иногда отвечать Сонхва. Тот мог оговориться, рассказать что-то о прошлом Ёсана. Это был простой и хороший план. Молодой человек добавил его в список вещей, которые нужно было обдумать. В конце концов, здесь ему не оставалось ничего, кроме мыслей. Сонхва вышел. Дверь за ним захлопнулась, замок щелкнул, Ёсан остался один.***
Время тянулось бесконечно долго. В тишине Ёсан сходил с ума. Периоды его одиночества стали похожи на настоящую пытку. Он лежал на кровати и смотрел в потолок. Все углы для изучения закончились. Он облазил комнату вдоль и поперек. Даже оторвал плинтусы, на что Сонхва, конечно, недовольно цыкнул. — Теперь здесь некрасиво, — немного обиженно сказал он. — У тебя нет вкуса, если ты считаешь, что дело только в плинтусах, — Ёсан сел за стол и принялся за проклятую кашу. — Можно мне принести что-нибудь другое? Сонхва присел на край кровати и вытянул ноги. Он улыбнулся, как будто ждал этого вопроса уже очень давно. Сегодня он был в белой рубашке и свободных льняных брюках. Он выглядел необычайно хорошо, будто приготовился к чему-то торжественному. — Что тебе принести? — Не знаю. Что-нибудь мясное. — Тебе еще рано. Нож повредил кишечник. Мясо будет тяжело переварить. Может быть, бульон? Ёсан замер, не донеся ложку до рта. — Меня ударили ножом? Кто это сделал? Улыбка сползла с лица Сонхва. Он подобрался, выпрямился, встал с кровати. Казалось, он вдруг разозлился, но удержал себя в руках. Вдохнул и выдохнул. Натянул улыбку и неловко клюнул губами макушку Ёсана. — Еще слишком рано об этом говорить. — А когда настанет время? Ты мне ответишь или так и продолжишь отмалчиваться? Сонхва тихо рассмеялся и растрепал его волосы. Молодой человек не успел возмутиться, как тот выскочил из комнаты, будто ошпаренный. Ёсан замер. Макушку начало жечь от этого глупого мягкого поцелуя. Следующие несколько тысяч цветов Сонхва не появлялся. Ёсана уже начало клонить в сон, от голода у него испортилось настроение, болел желудок и голова. Он безжизненным мешком валялся на кровати и теребил бинт. Нитки растрепались, торчали в разные стороны. Сонхва не приходил. Ворочаясь от тревоги и раздражения, молодой человек недовольно стонал. Ему хотелось издавать звуки, чтобы разбить надоедливую тишину. Разрушить ее шорохом простыней, бинтов и своим голосом. Ёсан поднялся, взял стул, прошел в туалет и попытался заглянуть в окно, но то было слишком высоко. Мужчина разглядел лишь кусочек ночного неба. Оно будто бы облепило стекло, как натянутая пластиковая пленка. Непроглядная тьма плескалась снаружи. Ёсан протянул руку, чтобы коснуться ее пальцами, и вдруг тьма вспыхнула двумя красными огнями. Они прижались к стеклу, Ёсан испуганно взвизгнул и сделал шаг назад. Он полетел со стула вниз, на холодный кафель, сильно ударился копчиком, лопатками и затылком. Зубы щелкнули. В голове и животе расплылась страшная боль. На глазах выступили слезы. Огни с обратной стороны налегли на стекло с такой силы, что оно начало трещать. — Ты! — раздалось у Ёсана в голове. Красные огни медленно просачивались сквозь стекло. В воздухе пахло электричеством, и кислород хрустел, будто вокруг лопались маленькие искры. — Кан Ёсан! Дитя порока, лжецарь, Зверь. Ты! Кан Ёсан! Циркач и фокусник! Великий обманщик и лукавый. Чья корона на твоей голове? Венец зла. Ты! Кан Ёсан! Эти огни были чьими-то глазами. Голос продолжал басовито греметь в голове. Ёсан пополз на спине, пытаясь отодвинуться от просачивающегося света, но огни окончательно пробрались внутрь и теперь зависли в воздухе, красные, как два яблока. Затылок Ёсана уперся в бортик душевой кабины. Огни не двигались, но вдруг ярко вспыхнули белым светом, и молодой человек прикрыл глаза рукой. — Ты сбежал из Ада! Я пришел тебя вернуть, — единый голос стал двоиться, троиться и делиться, делиться, делиться, пока десяток голосов не заговорил в унисон: — Вернись! Кан Ёсан, совершивший самый великий грех! Сбрось венец! Раскайся! Ёсан открыл глаза. Огней были сотни. Они скопились в один огромный шар, двигались хаотично, словно молекулы, но все они неизменно смотрели на Ёсана. Он вдохнул, выдохнул, перевернулся на живот и пополз вон из комнаты. Рана вспыхнула болью, и парень почувствовал, как его бинты намокают. Он добрался до двери, обернулся, за ним остался короткий кровавый след, а сотни огненных глаз смотрели на него со странным выражением. — Кан Ёсан! — прогрохотали голоса. — Восстань из моря и бейся! Но Ёсан не хотел биться. Он сделал последний рывок, открыл дверь и оказался в своей спальне. Сел, захлопнул проход и привалился к нему спиной. Живот был в крови. Ёсан прижал к нему руку. В комнате стояла страшная тишина. Сердце у молодого человека колотилось как сумасшедшее. Оно гнало по телу кровь, та выливалась из раны, и бинты уже не могли впитывать ее. Ёсан стянул с себя кофту и приложил к животу. Голова болела. Боль в животе он уже почти не чувствовал. Руки мерзли. Ёсан хотел было закричать, позвать на помощь, но понял, что у него нет сил даже открыть рот. В абсолютной тишине он слышал только собственное тяжелое дыхание и больше ничего. — Хён, — тихо прохрипел он. — Сонхва-хён. Конечно, он не объявился. Ёсан пытался считать цветы. Глаза у него закрывались, но он старался не спать — боялся, что огни вернутся. Они требовали от него каких-то ответов. Требовали от него биться с кем-то. Ёсан ничего из этого не понимал, хоть и ощущал некоторое узнавание. Кое-какую пользу огни все же принесли: его звали Кан Ёсан.***
Ёсан пришел в себя уже на кровати. Он прикоснулся к бинтам, и его посетило чувство дежавю. Бинты были сухие, ни следа крови и торчащих ниток. Рана ныла и горела. Ёсан нахмурился. — Что случилось? — обеспокоенно спросил Сонхва. — Что-то болит? Кан покачал головой. Он взглянул на хёна. Сонхва выглядел плохо. Он был бледен, под глазами залегли синяки, губы высохли и потрескались. Казалось, он разом как-то похудел и осунулся. Что-то высосало из него все силы. — Где ты вчера был? — Нужно было провести несколько репетиций. Прости, я зашел к тебе слишком поздно, ты уже спал и я не стал тревожить тебя. — Спал? — Ёсан сел на кровати. Он ощущал себя просто отвратительно. Во всем теле была слабость, рана болела, затылок болел тоже. — Как спал? Сонхва удивленно взглянул на него. Он откинулся на спинку стула и положил ногу на ногу. Что-то в его теле, в манере двигаться изменилось. Сонхва казался резко очерченным, острым. — Здесь. В постели. Спал, как обычно, — он улыбнулся. — Не задавай глупых вопросов, и давай позавтракаем вместе. Но Ёсан не успокаивался. — Ты поменял мне бинт. Сонхва ответил ему, даже не отвлекаясь от тарелок. Он взял с подноса глубокое блюдо и пододвинул его Кану: — Да. Как обычно. — Я был весь в крови. — Нет. Не был, — Сонхва обернулся к нему. — Ёсан-и, с тобой все в порядке? Он наклонился вперед и приложил ладонь ко лбу молодого человека. Сонхва покачал головой, как бы говоря, что жара у него нет. Он приподнял лицо Ёсана за подбородок и заглянул ему в глаза. Ёсан не стал дергаться, отчего-то он почувствовал, что это — очередное бесцеремонное прикосновение — стало похоже на свет маяка в бесконечно темном море. — Что за репетиции ты проводил? — Ёсан знал, что Сонхва не ответит. Он не знал о своем тюремщике ровным счетом ничего, в то время как Сонхва, казалось, знал о нем абсолютно все. — Они связаны со мной? — Нет-нет, — мужчина улыбнулся. — Ничего особенного. Просто небольшие приготовления к будущему празднику. Слова его были настолько очевидной ложью, что обращать на них внимание Ёсан не стал. Он пересел на край кровати и взял ложку. Сонхва, как и обещал, принес мясной бульон. Тот был горячим и легким. Вкусным. Ёсан быстро расправился с ним, и жить стало будто бы чуть легче. Сонхва впервые решил позавтракать вдвоем. Что-то изменилось за прошлую ночь. Ёсан был уверен, что вчера с ним случилось нечто необъяснимое, как бы Сонхва не пытался убедить его в обратном. — Я кое-что вспомнил. — Ты сегодня продолжаешь меня удивлять, — Сонхва оторвался от своей тарелки и с улыбкой взглянул на него. Радости в этой улыбке не было ни капли. — Что… Что именно ты вспомнил? Ёсан положил ложку и откинулся на подушки. Он внимательно вглядывался в Сонхва и не спешил отвечать. Он молчал, ощущая, как напряжение в воздухе нарастает. Сонхва даже не моргал. — А какая разница? Отсюда я все равно не выйду. Спасибо за завтрак, — наконец, сказал Ёсан. Улегся в кровать и отвернулся. Мужчина вздохнул. Кан слышал, как тот нерешительно положил ложку на поднос, прочистил горло, собрал тарелки и стаканы, расставил их на столе снова, а потом снова собрал. Он сидел, не решаясь уйти. Ждал ответ. Ёсан не собирался делиться им так просто. — Ты… — тихо начал Сонхва. Он снова прочистил горло. Звякнул стакан. Несколько жадных глотков. Стакан снова на подносе. — Ты вспомнил о нас? Ёсан замер. Даже дышать перестал. Это был не тот вопрос, который он ожидал услышать. Несколько секунд у него ушло на то, чтобы осознать все возможные значения этого нерешительного «о нас». Этот факт волновал Сонхва, заставлял его нервничать. Он не спросил вспомнил ли Ёсан себя. Не спросил, вспомнил ли он, что именно произошло. Не спросил, помнит ли он Сонхва. Нет, он спросил, вспомнил ли Ёсан «о них». Ну, конечно. В этом случае, все его прикосновения и нежные взгляды имели совершенно определенное объяснение. Кан вздохнул, осторожно повернулся и так же осторожно сел на край кровати. Он делал все медленно, не глядя на Сонхва. Впрочем, оказалось, что и сам Сонхва не глядел на него. Он нервно теребил ткань брюк, будто ожидал какого-то приговора. — Да. Вспомнил, — Сонхва вскинулся. Ёсан быстро добавил: — Но не слишком много. Кан медленно наклонился. Вообще-то он не вспомнил ничего, кроме своей фамилии. Сонхва смотрел на него совершенно растерянно. Его взгляд скользнул к губам. Кан собирался разрешить его сомнения. Он осторожно протянул руку и коснулся лица Сонхва, приблизился и легко поцеловал его. Это длилось всего секунду, но, казалось, с того момента, как Ёсан очнулся, в его жизни не было секунды лучше и правильнее, чем эта. Он отодвинулся почти мгновенно, чтобы тут же взглянуть в лицо Сонхва. Его глаза были прикрыты, а на щеках горел румянец. Ёсан угадал. Теперь осталось понять, почему человек, который был в него влюблен, обращался с ним, как с заключенным. — Ты вспомнил слишком рано, — голос Сонхва надломился. Он уперся ладонями в колени и опустил лицо. — Ты всегда был таким. Тебя невозможно предсказать. Твои мысли, твои слова, твое учение и представление о жизни, — гениально от первой буквы до последней. Ты поразительный, Ёсан-а. Поразительный. Слишком рано для чего — хотел бы спросить Ёсан, но он знал, что Сонхва ему не ответит. Кан откинулся на подушки. Ему дали пищу для размышлений, дали гораздо больше, чем Ёсан попросил. — Мне здесь скучно. Принеси в следующий раз что-нибудь почитать. — Конечно… — Сонхва на секунду замер, явно озадаченный быстрой переменой темы, затем улыбнулся. Он собрал тарелки, но у выхода в нерешительности замер. Обернулся. — Может быть, ты вспомнил что-то еще? Ёсан взглянул ему прямо в глаза. — Нет. Больше ничего, хён. Сонхва кивнул и вышел из комнаты. Дверь хлопнула. Опустилась тишина. Ёсан поднялся с кровати и, держась за стены, добрался до ванной. На несколько секунд он замер, и только затем повернул ручку. Внутри было чисто, но слишком сильно пахло химией. Сонхва не умел избавляться от следов. Кан присел на бортик душевой кабины и взглянул на окно. Оно было довольно узкое, но длинное. Главное, оно было абсолютно целое. Небо было голубым, без единого облака. Ничего не напоминало о сотнях красных глаз, круживших вчера. Странная тяжесть в груди заставила его сползти на пол. Он продолжал смотреть на спасительную голубизну. Мысли в голове едва ворочались. Неторопливо сменяли друг друга, но не касались единственного предмета требующего размышления — их с Сонхва отношений. Кое-что прояснилось. Они были вместе. Они встречались. Ёсан был уверен, что их отношения были полны взаимных чувств, только это могло бы объяснить, почему, несмотря на положение, он ощущал смутное темное притяжение к Сонхва. К его острому лицу и мягкой улыбке, к красивым рукам и широким плечам, к неизменно прямой осанке и крепкой груди. Сонхва был поразительно красив. Ёсан не мог осуждать прошлого себя за чувства к нему. Однако для полноценного рассуждения о природе их отношений не хватало информации. Зато теперь Ёсан знал, что у него есть рычаги давления. Его собственная память подвела его, но сообразительность никогда не подводила. Ёсан был уверен в этом факте точно так же, как в своем имени. Другая вещь, которую следовало обдумать, была сказана вскользь. Сонхва сказал нечто действительно странное. Ёсан прижал колени к груди, рана неприятно заныла. — «Твое учение», — вслух повторил Ёсан. Учение. Чему он вообще мог научить? Но внутреннего протеста при мысли о том, чтобы вести кого-то за собой, он не ощущал. Скорее, наоборот, он чувствовал поразительный душевный подъем, стоило ему только вообразить толпы людей, слушающих его с открытым ртом. — Учение… Ёсан поднялся и еще раз взглянул на окно. Если бы он сумел добраться до него и разбить, то мог бы пролезть через него, выбраться наружу. Только Ёсан не знал, на каком этаже находится и что ждет его там, внизу. Он вышел из ванной и снова сел на кровать. Розовые цветы гипнотически ползали по стенам. Кан уставился на один из бутонов и сидел так до тех пор, пока тело не начало ныть от усталости. Физическая боль помогала справиться с фантомной болью потерянных воспоминаний. Его звали Кан Ёсан. Он встречался с Сонхва. Он учил чему-то, а затем его ранили. Светлые пятна в непроглядной темноте, словно фонари в долгой-долгой ночи. Что ж. Это было немного. Но Ёсан стал чувствовать себя увереннее. И, когда Сонхва появился в следующий раз, Ёсан уже знал, что должен делать, чтобы добиться своего.***
— Что у тебя с лицом, хён? — обращаться к Сонхва становилось все проще и проще. Ёсан недовольно поморщился. — Что за нелепое выражение? — Просто рад тебя видеть, — улыбающийся Сонхва поставил поднос и взял с него толстую книгу. — Принес тебе почитать. Он протянул книгу Ёсану, и тот увидел гигантскую надпись «Пророчества последних дней». Он с сомнением взглянул на коричневый переплет, затем взглянул на Сонхва. Тот хитро сощурился и явно едва удерживал себя от смеха. Ёсан молча взял ее. — Очень мудрая книга, — улыбнулся тот, присаживаясь на стул. — Пока много пустого пространства в голове, заполняй его чем-то полезным. Ёсан быстро пролистал толстый фолиант. Внутри отсутствовали две страницы — в начале и в конце — те, на которых обычно расположено имя автора и послесловие. Кан с демонстративной медлительностью провел кончиками пальцев по неровному краю отрыва. Сонхва не умел заметать следы, но делал это с какой-то педантичностью. Существовал ли в этом какой-то странный смысл? Ёсан не знал. Он взглянул на Сонхва, отложил книгу и наклонился, чтобы поцеловать его в щеку. — Я хочу, чтобы ты поговорил со мной, — Ёсан взял Сонхва за руку и потянул на себя. Тот на несколько секунд замешкался, затем пересел на кровать. — Расскажи мне о нас. Когда мы познакомились? Сонхва улыбнулся и смущенно потупил взгляд. Поза его была немного напряженной, и Ёсан положил голову ему на плечо. — Мы так давно знакомы, что я уже и не помню. — Я заметил тебя первым? Сонхва издал удивленный звук и выпрямился. — Да. Первым. — Значит мне нравятся красивые вещи. Мужчина усмехнулся, забрался на кровать с ногами, немного повернулся, и Ёсану пришлось поднять голову. Нечто особенное в выражении его лица заставило Кана встревожиться. Темные блестящие глаза, взгляд которых проникал в самое нутро. Совершенно нечеловеческие. Ёсана охватило беспокойство. — Что не так? — Ты часто говорил мне это, — усмешка растворилась в улыбке. Сонхва уткнулся лбом в плечо Ёсана. От волос пахло травами. Они щекотали нос и губы. Кан положил ладонь на его затылок. Локоны под пальцами оказались мягкими и такими знакомыми. — Как давно мы вместе? — Год. — Ты любишь меня? — Конечно, — Сонхва возмущенно вскинулся. — Тогда почему я до сих пор здесь? — Неделя. Еще неделя — и ты сможешь выйти. — Что случится через неделю? — Ты поправишься. — Нет. Не поправлюсь, — Ёсан мягко взял Сонхва за подбородок. — Не поправлюсь. Моя рана постоянно открывается, хён. Что случится через неделю? Сонхва молчал. Он, не глядя, прижал ладонь к тому месту, где Ёсана ранили, погладил бинты, скользнул рукой вокруг талии. Лицо у него было нежное, но глаза оставались жестокими. В них сияла требовательность. Они требовали от Ёсана довериться. Кан отпустил его. — Я видел странные огни вчера. Они сказали, что я — грешник. Сонхва улыбнулся. Он крепче прижал Ёсана к себе. — Так и есть. Мы с тобой оба. — И в чем наш грех? — Мы попрали законы природы, — Сонхва улыбнулся так, будто это было невероятное развлечение. — Нарушили самые фундаментальные из них. — Ты объяснишь мне, что это значит? — Когда придет время. Ёсан застонал и закатил глаза. Сонхва тихо рассмеялся. Кан рухнул на кровать и положил ноги на бедра хёну. Он развалился так, будто ничего на свете не могло его смутить. Сонхва провел ладонью от щиколотки до колена, от колена выше — к бедру, и сжал его. — Мы спали? — Да. — Как твое полное имя? — Пак Сонхва. — Ты действительно старше меня? — Да. — Моя самая красивая часть тела? Сонхва смешливо фыркнул: — Твоя грудь. — Твоя самая красивая часть тела по моему мнению? — Откуда я могу знать? — Ответь, как считаешь. — Моя задница. — Пф, — теперь пришла очередь Ёсана фыркать. — Ложь. — Ты никогда об этом не говорил, — Сонхва весело и возмущенно ущипнул его за бедро. Кан улыбнулся. — Кто сверху? Мужчина замялся, но ответил: — Мы меняемся. — Ты любишь меня больше, чем я тебя? Сонхва повернулся к нему. Он был до того серьезным, что Ёсану ужасно захотелось расхохотаться. — Нет. Все наоборот. Кан улыбнулся. — Значит я не смог бы запереть тебя черт знает где, отрезав от всего мира, без памяти и с незаживающей дырой в боку? Сонхва замер, а затем зло скинул его ноги на пол. От резкого движения рана Ёсана тут же отозвалась болью. Он зашипел и согнулся, аккуратно подтянув колени к себе. Ему показалось, что швы снова разошлись. Кан дотронулся до бинтов, кончики пальцев слегка потемнели. Он вздохнул. — Я прошу тебя просто подождать, Ёсан. Никакой недели. Кан взглянул на Сонхва. Тот стоял рядом с растерянным лицом, будто не знал злиться ему или извиняться. Пак опустился рядом на колени и молча протянул руки к повязкам. Никакой недели. Сонхва достал новую упаковку бинтов из кармана, взял с подноса ножницы и стал срезать с тела белые рыхлые лоскуты. Никакой недели. Он снял грязные бинты и осмотрел рану. Она кровила, но выглядела целой. — Я начну давать тебе лекарства, чтобы кровь лучше сворачивалась, — он быстрыми и отчужденными движениями поменял повязку, почти не беспокоя Ёсана. — Так ты любишь меня? Сонхва не ответил. Он собрал грязные бинты, положил их на поднос, забрал тарелки и вышел из комнаты. Ёсан откинулся на подушки. Никакой недели.***
Следующие несколько десятков тысяч цветов Сонхва приходил только тогда, когда Ёсан спал. Подносы с едой появлялись и исчезали со стола, а повязка менялась каждый день. Он не знал, как Пак подбирает время, и стал подозревать, что за ним следят. Где-то в комнате стояли камеры или прослушка, а Ёсан об этом даже не догадывался. Зато прекрасно понимал: в еду ему щедро насыпают снотворное, чтобы не слишком сопротивлялся смене бинтов. Ёсан все равно съедал все до последней крошки. Когда считать цветы стало слишком сложно, Ёсану вспомнилось, как Сонхва ловко отвлек его от простукивания стен. Было ли это сделано намеренно или это было простое совпадение? Кан оглядел комнату. Были ли камеры в ванной? Едва ли. Но лучше было проверить. Он поднялся с кровати, взял стул — стоило прикрутить стул к полу, как в настоящей тюрьме, — и доковылял до ванной комнаты. Ёсан огляделся. Он пошел вдоль стен, выложенных голубой плиткой. Он простучал каждый кусочек, осмотрел каждый угол — под потолком и на полу, — облазил всю душевую кабину, но ничего так и не обнаружил. Стул снова перекочевал в комнату. Ёсан обшарил стены, углы, пол, потолок, осмотрел свою кровать и стол. Ничего не было. Ничего. Сонхва всегда знал, что он в отключке. Если он не следил за ним, то значит просто рассчитывал, что Кан снова съел свою порцию снотворного. Это было ненадежно. Это был риск, но Сонхва знал Ёсана лучше, чем сам Ёсан знал себя. Парень вытянулся на кровати и взглянул в потолок. Он чувствовал, что хочет видеть Сонхва. Хочет снова встретиться с его темными глазами и почувствовать, как его крепкая рука ложится на талию. Ёсан любил Сонхва больше, чем Сонхва любил его. Возможно, это была правда. По крайней мере, прямо сейчас он ощущал себя именно так. Несмотря на всю злость, что кипела внутри, Ёсан был готов подпустить Сонхва. Свой обед Кан не съел. Он лежал на кровати с выключенным светом и ждал, когда дверь в комнату распахнется и внутри окажется высокая фигура с широкими плечами и темными вьющимися волосами. Ждал, когда эта фигура наклонится над его бледным телом, запустит руку в его отросшие волосы, пропустит пальцы между спутанных прядей. Тогда бы Ёсан открыл глаза. Тогда бы Ёсан приподнялся на локтях и впечатался бы своими губами в его губы. Целовал бы, пока тело не начало бы ныть от неудобной позы. Тогда, в темноте, он бы обвил своими руками шею фигуры, повалил бы ее на себя и заставил бы полюбить так сильно, что любовь Ёсана показалась бы пустым звуком. Обед Ёсан не съел, но когда дверь в комнату открылась, он все равно спал, утомленный ожиданием. Сонхва не стал менять повязку. Он не был глупым, а вот Ёсан был. Когда он проснулся, то едва не выдернул все свои волосы от досады: надо же было так проколоться — не вылить бульон. С этого дня охота на Сонхва стала для Ёсана основной целью. Все свое бесконечное свободное время он посвящал составлению планов по его поимке. Это было забавно. Он, запертый в комнате, пытался столкнуться с человеком, разгуливающим на свободе. — Пак Сонхва, — Ёсан сидел на бортике душевой кабины и повторял его имя. — Пак Сонхва. За окном стремительно темнело. Ёсан перетащил сюда плед, подушку и книгу. Ему казалось, что поймать Сонхва здесь гораздо проще. — Пак Сонхва. Пак Сонхва. Пак Сонхва, — Ёсан набрал полную грудь воздуха и крикнул изо всех сил: — Сонхва-хён! Звон его голоса отскакивал от стен и дробился, будто дребезг разбитой тарелки. Не успел последний слог раствориться в воздухе, как Кан услышал: — Ты великий грешник, Кан Ёсан. Великий грешник. Что же ты такого сделал? — парень обернулся. Рядом никого не было. Небо за окном стало оранжевым, как корка апельсина. Неестественный закат разливался снаружи. — Что я сделал? — Ты знаешь. — Не знаю. Голос фыркнул. Небо всколыхнулось, ощетинилось облаками. — Знаешь. Знаешь. Великий грех. Ёсан сполз с бортика и развалился на полу. «Пророчества последних дней» были открыты на середине. Кан не прикасался к ним с того момента, как Сонхва принес книгу. В ней было много картинок, будто она создавалась для детей. Но для детей не делают такие толстые книги. Кан стал лениво листать страницы. Картинки-картинки-картинки. Настолько знакомые, что казалось, Ёсан может предсказать, какая из них окажется следующей. Они всплывали в голове быстрее, чем Кан успевал их осознать. Он видел их раньше. — Так странно, — сказал Ёсан. — Странно, — откликнулся голос. Кан листал страницы быстрее и быстрее, и быстрее, и быстрее, пока листы не начали мяться под его пальцами и ранить его ладони. На последнем рисунке толпа народа танцевала с цветами вокруг огромного костра, в котором лежал мужчина, истекающий кровью. Рана в его боку гипнотизировала. Она зияла, широко раскрывшись. Ёсан приложил руку к собственному боку. Лица у нарисованных людей были пугающе счастливыми. Гротескно изломанные тела сливались в едином уродливом танце. Ёсан ткнул в одно из них пальцем, на бумаге остался его темно-бордовый отпечаток. «Пророчества последних дней» обещали великий праздник в конце времен. После того как будет принесена главная жертва. «...И тело его, мертвое и обагренное кровью, станет причиной для веселья, которого не видел мир. И будет великий праздник. И будет тело его лежать три дня, а потом все исчезнет…». Следующая страница была оборвана. — Праздник, — Ёсан взглянул в окно, будто требовал ответа у неба. — Праздник? Ёсан бы не поправился через неделю. Нет. Зато недели было достаточно, чтобы подготовить веселье, которого не видел мир. Парень захлопнул книгу и услышал, как открывается дверь. Загрохотал поднос. Несколько секунд было тихо, а затем раздался стук в ванную. — Ёсан, — голос Сонхва звучал глухо и обеспокоенно. — Ты в порядке? Кан не ответил. Сонхва открыл дверь и вошел. Лицо у него снова было бледное. Он удивленно взглянул на гнездо, которое Ёсан устроил себе на полу. Сколько времени прошло с их последней встречи? Прошла ли неделя? Едва ли. Оранжевый свет лизнул загорелую кожу Пака. Сквозь белоснежную льняную кофту просвечивала грудь и мышцы. — Что ты здесь делаешь? — растерянно спросил Сонхва. — Ты меня избегал. — Я не хотел ругаться. — Когда кончится неделя? — Быстрее, чем ты думаешь, — Сонхва замялся. — Я принес тебе чистые вещи. Переоденься, пожалуйста. Ёсан ничего не ответил на это. Какое-то время он смотрел в окно, а потом вдруг спросил: — Ты действительно меня любишь? Сонхва вздохнул, подошел ближе и сел рядом. — Конечно. Но я больше не хочу с тобой это обсуждать. Поговорим об этом, когда память к тебе вернется полностью. Я не хочу, чтобы ты ненавидел меня за то, в чем я не виноват. — Бесконечные загадки. Загадки, — Ёсан стал растерянно теребить плед. — Скоро все это закончится. — А что, если память ко мне не вернется? Сонхва улыбнулся и положил ладонь Ёсану на колено. Осторожно погладил его, провел чуть выше и сжал бедро. — Вернется. Ёсан кивнул, а затем подтащил к себе книгу. — Картинки выглядят знакомыми. — Ты ее уже читал. Ёсан снова кивнул. Сонхва коснулся его волос. Они, наверное, сильно отросли, но зеркала у Ёсана не было. Пак скользнул по волосам ладонью и положил ее на шею парня. Легко погладил кожу. Мизинец забрался под воротник кофты. Это было приятно, это было знакомо. Это было успокаивающе. — Когда я смогу выйти, мы снова будем вместе? — Если захочешь. — Захочу, — уверенно сказал Ёсан. — Мне по-прежнему нравятся красивые вещи. Сонхва смущенно хмыкнул. Он медленно поднялся и нервно закусил губу. — Ты становишься похож на себя. — Какой самый страшный грех? Сонхва потерянно нахмурился и непонятливо взглянул на Кана, но все же ответил: — Самоубийство. А что? Оранжевое небо начало хохотать. Хохотать так сильно, что облака на нем затряслись. Стали сбиваться в кучки, сталкивались и снова расходились. Кан вздрогнул. Он вопросительно взглянул на мутный свет. Если самый страшный грех — это самоубийство, то Ёсан не самый страшный грешник. Небо на этот вывод расхохоталось еще громче сотнями разных голосов. — Слышишь это? — Ёсан указал пальцем в окно. Сонхва покачал головой. Казалось, именно этот вопрос его совершенно не удивил. — Ты восстанавливаешься, — Пак нехорошо улыбнулся. — Поешь и переоденься, пожалуйста. Я зайду за тобой, когда придет время. Он ушел, оставив Ёсана на полу. Тот снова взглянул на стремительно темнеющее небо. Теперь оно походило на побитый апельсиновый бок. Ёсан недовольно поморщился, будто бы почувствовав яркий цитрусовый запах. Кан вышел из комнаты, поужинал, осмотрел вещи, которые принес ему Сонхва. Это был точно такой же льняной костюм. Ёсан надел свободную кофту и брюки, те оказались слегка велики, но благодаря бинтам держались на бедрах крепко. Парень взял стул и перетащил его в ванную. Он сел напротив окна и ждал, пока оранжевый цвет не превратится в красный, а затем не исчезнет за пеленой мрака. И когда на улице распласталась тьма, Ёсан подобрал «Пророчества последних дней», положил их на стул, а затем встал на книгу. Он достал до окна, нужно было лишь немного подтянуться, чтобы выбраться на свободу. И тогда оставалось только единственное препятствие — стекло. Ёсан огляделся. Он снова спустился, добрался до душевой лейки и открутил ее. Она была достаточно тяжелой. Кан вернулся к окну и с размаху ударил по стеклу. То пошло трещинами. Ёсан ударил еще раз. Осколки полетели наружу. Парень подобрал плед, который так и оставался на полу. Сложил его. Набросил его на торчащие острия стекла. Вдохнул. Выдохнул. Подтянулся. Шов на боку мгновенно разошелся. Боль пронзила бок, мышцы сковало. Ёсан зашипел, но сделал еще один рывок и перевалился через оконную раму. Несмотря на ужасную боль, он облегченно выдохнул — это был первый этаж. Кан почувствовал, как кровь из раны впитывается в бинты, стекает по животу и бедрам. Ёсан потянулся еще дальше, закинул ногу на раму, затем закинул следующую, развернулся и спрыгнул вниз. Резь прострелила его от ног до самой макушки. Он упал на теплую влажную траву. Тысячи звезд смотрели с неба, будто глаза огромного темного существа. Были ли это те же самые глаза, что он видел в форме красных огней? Ёсан мелко и часто дышал. Прохладный свежий воздух пробирался в легкие, освобождая голову от мыслей. Кан ждал, пока боль немного отступит, и, как только это произошло, он осторожно поднялся, уперся ладонью в стену дома и двинулся вперед. Дом был двухэтажный. Фонари под крышей были бледные, но их света хватало, чтобы Ёсан заметил еще пару десятков маленьких домов, разбросанных рядом. Они стояли кругом, как будто почтительно громоздились вокруг большого главного дома. Вдруг в тишине пронесся многоголосый вой. Загрохотала музыка, больше похожая на беспорядочный треск, чем на стройную мелодию. Голоса подвывали в такт. Ёсан пошел на шум, крепко прижимая к себе разболтавшиеся, сползающие бинты. Он медленно обошел угол и увидел, что на площадке перед домом ярко горел свет. Десятки оранжевых факелов и фонарей были разбросаны то тут, то там. Внутри этого круга света был круг поменьше — он состоял из букетов цветов, сложенных друг за другом. Цветы были уже завядшие, мертвые. Внутри цветочного круга, раскачиваясь, сидели люди. Они и издавали этот жуткий звук. Их лица были обращены к дому, а глаза были закрыты. Людей было много — не меньше пятидесяти человек. Все они были одеты в белое, кожа их была красной от жара огня. Мужчины, женщины, дети, старики и старухи. Взгляд цеплялся за напряженные и встревоженные лица. Их тела двигались едино, без сбоев, без задержек, словно в заученном танце. Они были похожи на цельный организм. Один человек сидел перед домом к ним лицом. Он играл на странной трубке, издающей этот отвратительный треск. Ёсан поморщился. Он разглядел прямую спину и темные волосы. — Сонхва, — тихо позвал Кан. Он двинулся вперед, будто загипнотизированный этими отвратительными звуками. Они были ему знакомы. Всё… Все это было ему знакомо. Эти люди, эти цветы, эта музыка. Картина в глазах Ёсана двоилась: гнилые цветы расцветали снова, огонь гас и зажигался, люди тряслись и качались в противоположные стороны, музыка — приятная и текучая — накладывалась на мерзкий звук дудки. Две картины существовали в одно и то же время. Цветущие растения поползли к центру круга. Люди поднялись на ноги и спинами вперед двинулись за ними. Их хоровод был неправильным. Они шагали назад. Они пели. Слова их песни звучали задом наперед. В центре хоровода Ёсан с ужасом увидел себя. Он неестественно легко и изломано поднялся с земли. В его боку зияла кровавая рана. Он был в такой же льняной кофте и брюках. В правой руке сверкнул окровавленный нож — длинное лезвие, костяная ручка. Ёсан-из-прошлого с пренебрежительной легкостью воткнул нож в свою рану. Закричал. Закричал так громко, что музыка умолкла. Крик мгновенно прекратился, будто его кто-то скомкал. Нож выскользнул из раны. Музыка громыхнула снова. Кровь на белоснежной кофте исчезла. Лезвие взметнулось высоко вверх. Ёсан рассмеялся и стал двигаться весело, без всякой боли — боль была в будущем. Кан как завороженный следил за этой призрачной бледной картинкой, похожей на выцветшую акварель. «Кан Ёсан! Великий грешник!» Ёсан-из-прошлого вышел из круга. Нож, сверкающий в его руке, скользнул за пазуху. Вдруг крик, раздавшийся в настоящем, вывел Ёсана из транса. Он вернулся в реальность. Увядшие цветы по-прежнему окружали толпу людей. Те замерли. Их лица, полные удивления, ужаса и восхищения, были обращены к Ёсану. Музыка затихла. Раздался еще один невнятный визг. Ёсан двинулся вперед, к людям. «Он вернулся», — напряженный шепот пробежал по толпе. Кан сделал еще несколько шагов вперед. Идти было тяжело. Босые ноги едва поднимались. Брюки намокли из-за крови. Сонхва незаметно оказался рядом. Он взял Ёсана под руку и помог подойти ближе. Люди смотрели на Ёсана. Смотрели и видели кого-то другого. Кого-то, кого они знали. У многих из них в глазах застыли слезы. Некоторые сидели, прижав руки к лицу, другие молились. Ёсан был растерян. Он смотрел на всех этих мужчин и женщин и думал, неужели это они — те люди, которых он чему-то учил. Одна из девушек рухнула на живот и подползла к Ёсану. Она коснулась края его брюк и прошептала: — Отец, ты вернулся к нам. Вернулся к нам. Мы ждали. Мы так счастливы, — голос ее надломился. В нем зазвучали слезы. — Ты рядом. Рядом. — Я… — выдавил из себя Ёсан и тут же умолк. Мгновенно со всех сторон послышалось: «отец, отец, отец, отец». Разные голоса: высокие, низкие, тонкие, глубокие, молодые, старые, звонкие, едва слышные. Все эти люди бросились к нему. Рухнули на землю. Поползли. Ёсан хотел было попятиться назад, но Сонхва не позволил ему. Он крепко держал Кана за локоть. — Стой на месте, — Пак шепнул ему в ухо. В словах сквозила нежность. — Ты хотел именно этого. Ёсан обернулся к нему. Сонхва был серьезен. На его шее по-прежнему поблескивал странный кулон. Теперь Ёсан рассмотрел на нем буквы — Берит. Знакомое имя заставило Ёсана задрожать. Это было злое имя. Проклятое имя. Сонхва сжал его локоть крепче. Встал еще ближе, будто хотел врасти в Ёсана. Он провел кончиком носа по его уху — осторожно, в своеобразной ласке. — Теперь это твой мир. Вспоминай, Ёсан-а. Ты мечтал о нем. Я тебе его подарил. Кан заглянул ему прямо в глаза и тихо спросил: — Так ты любишь меня? Сонхва улыбнулся. В его зрачках отражался пляшущий огонь. Он повернул лицо к людям и громким, вибрирующим голосом объявил: — Наш господин вернулся к нам! Умер и воскрес, чтобы построить новый мир! Сегодня великий праздник! Возрадуйтесь! — Отец! Наш отец! — голоса вспыхивали и угасали. Накатывали, как волны. Вспыхивали, как костры. Ёсан взглянул на белые спины и бледные руки, тянущиеся к нему. Боль внутри него разрасталась. Стоять становилось сложнее. Холодный пот покрыл его спину. Кан задрожал. Он почти полностью завалился на Сонхва. Ёсан должен был что-то сказать всем этим людям, прежде чем потеряет сознание от боли. — Веселитесь, — шепнул он, и это слово мгновенно отразилось эхом на чужих губах. «Веселитесь, веселитесь, веселитесь» , — раздалось всюду. — Веселитесь! — рявкнул Сонхва. Народ перед ними очнулся. Заулыбался. Они стали подниматься, двигаться, неловко отходить, будто разом очнулись от смущающего сна. Гомон стал громче. Люди робели веселиться перед ними, поэтому Ёсан тыкнул Сонхва локтем в бок, и они медленно двинулись в сторону большого дома. Ёсан молчал. Сонхва молчал тоже. Позади заиграла музыка. Раздался взрыв смеха. Они делали то, что им приказали, — веселились. Эти люди веселились, потому что Кан Ёсан был жив.***
Ёсан вошел в свою спальню. Там было гораздо прохладнее, чем снаружи. Он подошел к огромному окну с зеленым витражом. Со второго этажа дома открывался прекрасный вид на летний лес и маленькие домики, украшенные цветами, с одной стороны, и на небольшие сельскохозяйственные поля — с другой. Его паства, его люди работали на полях. Готовили землю к посеву, чтобы осенью и зимой у них был собственный урожай. Он значил гораздо больше, чем просто пищу. Этот урожай означал независимость для них. Им не нужно было взаимодействовать с внешним миром, чтобы прокормить себя. Они могли пережить зиму здесь, в изоляции, без всяких проблем. Сонхва оказался у него за спиной неожиданно. У него был магически тихий шаг. Как, впрочем, и у всей его чернокнижной братии. Ёсан только теперь стал вспоминать, с каким количеством из них ему пришлось иметь дело, пока он наконец не встретил Пака. — Когда приступим к следующему этапу? — Сонхва подошел ближе, опустил ладони на плечи Ёсана. Голос его звучал весело, горло распирало от радости. — Весной начнем подготовку. — Так долго? — Они будут податливее. Их мысли, тела истощатся. Они станут злее. Благодатная почва. Сонхва опустил руки, обнял Ёсана за талию, уткнулся носом ему в шею и засопел. Кан вздрогнул и рассмеялся из-за щекотки. Внутри не было ничего, кроме чистейшего незамутненного довольства, оно едва не искрилось, трещало, как попкорн на сковородке. Ёсан повернулся в его руках и повис на шее у Сонхва. Как он мог его забыть? Удивительный мозг после смерти Кана выбросил из себя абсолютно все важное, перезапустился и оставил его без всякой защиты. Голого. Абсолютно потерянного и от того язвительного и неприятного. Но Сонхва и тут его переплюнул: пользовался ситуацией, приказывал, притворялся и врал напропалую. Делал то, чего не позволил бы себе, будь Ёсан в здравом уме. Кан потянулся и оставил на губах Сонхва легкий поцелуй. — Так ты любишь меня? — требовательно спросил Ёсан. Он спрашивал Сонхва об этом почти каждый день с того самого момента, как они поднялись в эту комнату в ночь праздника. Сонхва улыбнулся. Он снова не ответил. Вместо этого он крепче прижал парня к себе, запустил ладонь в его волосы и оттянул их. Ёсан с шипением откину голову и едва не потерял равновесие. Солнце, льющееся сквозь витраж, ослепило его. Натянувшиеся мышцы на животе отозвались болью в месте ранения. Пак впился зубами в шею Ёсана. Тот застонал от неожиданности. Он и без того только волей случая удержался на ногах, а теперь и вовсе повис у Сонхва на шее. Пак отпустил тонкую кожу и прикоснулся к ней губами, облизал горячим и влажным языком, всосал ее и отпустил снова. Он слегка отодвинулся, чтобы понаблюдать за тем, как место засоса наливается краснотой. Затем он развернулся, все еще держа Ёсана в руках, подошел к кровати — Кану пришлось пятиться — и уложил парня поперек кровати. Ёсан взглянул на него из-под ресниц. Он растянулся на темно-зеленом шелковом покрывале и протянул к Сонхва руки. Но тот не подошел. Он опустился на колени между разведенных бедер, провел по ним ладонями и зацепился кончиками пальцев за резинку брюк. Стягивать их не стал, лишь осторожно провел вдоль ткани. Одна из ладоней двинулась дальше, забралась под рубашку и подушечками пальцев прикоснулась к шраму от ранения. Тот все еще был красным от воспаления и чувствительным — сказалось то, что нитки шва постоянно рвались из-за неуемного Ёсана. Кан втянул живот, когда Сонхва надавил на шрам чуть сильнее, но больно не было. Сонхва провел ладонью дальше и коснулся груди Ёсана. Она ему действительно нравилась. Пак подвинулся вперед, он оказался прямо у паха Ёсана, уткнулся в него лицом, и парень смущенно выдохнул, ошарашенный его теплым дыханием. Вторая ладонь тоже оказалась под рубахой, обхватила бок. Сонхва резко дернул Ёсана ближе к себе, и тот от неожиданности едва не взвизгнул. Мужчина провел носом вдоль заинтересованного члена Ёсана и прикусил кожу прямо над резинкой брюк. Тот снова зашипел, сам не разбирая от чего: от боли или от странного удовольствия, тяжелым металлом разливающегося в груди и конечностях. Кан протянул руку и зарылся в густые темные волосы Сонхва. Он постригся. Неаккуратно, рвано, острые пряди торчали во все стороны. Ему ужасно шло. До смешного. Ёсан схватил волосы сильнее и зло дернул за них. Сонхва был поразительно красив, и даже эта прическа не могла его испортить. Пак на это только усмехнулся куда-то Ёсану в пупок. Его язык вырисовывал на животе Кана невообразимые узоры. Молодой человек подозревал, что это — руны, предназначенные лишь для того, чтобы еще больше его приворожить. От остывающей слюны становилось прохладно, но Ёсан вспотел от волнения. В раздражении он стянул рубашку через голову и приподнялся на локтях. Сонхва уперся лбом в его живот. Стрельнул взглядом, улыбнулся и откровенно и широко мазнул языком по шраму. Ёсан завороженно наблюдал, как розовая кожа исчезает под его розовым блестящим языком, и плавился. Мурашки побежали по затылку. Ёсан глубоко вдохнул и запрокинул голову. Лицо Сонхва стояло у него перед глазами. Пак зашевелился, провел носом по нежной коже под пупком. Он вдыхал запах, словно пес, взявший след. Он и был псом. Был Анубисом. Шел на аромат мертвечины. Ёсан зажмурился. Сонхва опустился ниже и лизнул его сквозь ткань брюк. Белье Кан не носил и теперь жалел об этом — необработанный лен был жестким. Парень втянул воздух сквозь зубы. Сонхва лизнул его еще раз и еще раз, и еще раз. Ткань намокла окончательно. Она облепила полувставший член, и теперь розовая головка игриво просвечивала сквозь мутное молочное сукно. Сонхва втянул конец, провел по нему языком. Ёсан тихо охнул, бедра его дернулись, и он еще крепче ухватился за чужие волосы. Пак двинулся вниз по стволу. Слюна капала из уголков его блестящих губ. Влажное пятно расползалось. Он так старался, что даже язык его от трения покраснел. Ёсан задрожал. Член был уже твердым. Он натягивал ткань, и Сонхва теперь терзал его головку с особенным удовольствием. Он закинул ноги Ёсана себе на плечи. Брюки собрались в складки под его горячими ладонями. Кан чувствовал, как ткань липнет к его пенису, его бедрам, его копчику. Челка упала на глаза и мешалась, но поправить ее — значило потерять равновесие и потерять раскрасневшееся лицо Сонхва из виду. Рука, согнутая в локте, затекла. Ёсан почти перестал чувствовать плечо и шею. Все ощущения собрались ниже пояса. Там, где губы Сонхва так плотно обхватывали кончик члена, что Кан едва не сходил с ума. Пак отстранился. Он взглянул на Ёсана темным тяжелым взглядом и дернул вниз резинку его брюк. Та затрещала. Освободившийся пенис с тихим шлепком прижался к животу. Естественная смазка медленно капнула на нежную зацелованную кожу. Сонхва встал, чтобы стянуть с Ёсана штаны. Те были отброшены в сторону. Пак глубоко вздохнул. Он расправил плечи и с улыбкой взглянул на обнаженного парня. — Кто бы мог подумать, — сказал он, снова опускаясь на колени и беря член Ёсана в правую ладонь, — что мы окажемся здесь. Левой ладонью он стал гладить грудь Кана, обхватывая ее, сминая длинными пальцами. Правый кулак быстро двигался по члену. Смазка хлюпала. Сонхва дрочил ему грубо, сжимая ладонь до почти болезненной тугости. Рука Ёсана больше не держала. Он рухнул на кровать и уставился в потолок. — Уверен… что ты, — едва выдавил из себя Кан между вздохами и стонами. — Ты подумал… Пак ухмыльнулся. Он забрался на кровать, сел на пятки, раздвинул бедра и уложил ноги Ёсана на них. Парень скрестил икры вокруг его талии, коснулся ягодицами его затвердевшего члена, распластался перед Сонхва абсолютно обнаженный, абсолютно открытый, завороженный дугой его плеч и сильной шеей. Кан протянул к нему руки, кончиками пальцев ухватился за кулон и потянул на себя. Кожаный шнурок натянулся, впился в нежную кожу, Сонхва нагнулся следом за ним, и Ёсан наконец исполнил то, о чем мечтал, когда был без памяти. Он поцеловал Сонхва. Глубокой и влажно, страстно, чувствуя неловкость от того, насколько ему это было необходимо. Ёсан был слишком резок и нетерпелив. Они целовались, сталкивались зубами, кусались, оставляли легкие касания, вылизывали друг друга. Внутри у Ёсана все пузырилось. Сердце колотилось так, что от его ударов, казалось, дрожала даже кровать. Спирало грудь. Пак продолжал медленно двигать кулаком по члену Ёсана. От количества смазки кулак соскакивал, и Сонхва это отчего-то веселило. Он улыбался прямо в поцелуй. Ёсан чувствовал это. Из вредности он повел бедрами, притираясь к члену Сонхва. Мужчина тихо застонал, отодвинулся и уперся лбом в плечо Ёсана. — Я не предполагал, честно. Хотя, может быть, немного догадывался, — весело ответил он. Кулак его потер головку, соскользнул вниз по стволу и снова вернулся наверх. Темп стал выше. Интенсивнее. Ёсан тихо стонал каждый раз, когда кулак Сонхва поворачивался. Стоны его становились чаще и, в конце концов, переросли в неразборчивый скулеж, перемежающийся с неглубокими вдохами. — Ах…— Ёсан зажмурился, почувствовав, как внизу живота теплеет. — Ты настоящий лжепророк. — Звучит почти как оксюморон. Пак расплылся в улыбке. Он внимательно следил за тем, как лицо Ёсана меняется, как он хмурится, жмурится, облизывает губы, хнычет и шипит сквозь зубы. Сонхва замедлил темп, и Кан открыл глаза. Он положил ладонь на ладонь мужчины и стал сам двигать ею. Он был уже близко. Давление внутри нарастало. Тугой горячий комок закручивался. Кислород застрял в горле. Ёсан выгнулся, придвигаясь еще ближе к Сонхва. Невидящим взглядом он уставился в потолок и замер с раскрытым в немом стоне ртом. — Давай, — шепнул Сонхва и стал дрочить быстрее. Он наклонился, укусил Ёсана за губу, поцеловал в шею и мгновенно почувствовал, как Кан вздрагивает, сжимается, крепче обхватывает его ногами. Комок взорвался. Ощущения полились наружу белой горячей жидкостью. Семя залило кулак Сонхва. Он сделал еще несколько движений, последние капли вытекли наружу. Пак взглянул на свою липкую ладонь. Ёсан тяжело дышал. Щеки у него раскраснелись, шея сияла засосами. Он потер глаза, мягко сказал: — Теперь твоя очередь, — и крепче прижался бедрами. Сонхва улыбнулся, встал на колени и приспустил штаны. Член у него был красивый: крупный, с крупными венами и идеальной формы. Ёсан сглотнул внезапно появившуюся слюну. Сонхва был абсурдно великолепен даже там, где от него этого не требовалось. Пак медленно провел по члену ладонью и прикрыл глаза. Ёсан лениво наблюдал за тем, как его рука скользит туда-сюда, как красная головка скрывается и появляется между его влажных пальцев, как напрягаются мышцы живота каждый раз, когда кулак проезжается по чувствительному месту. Вторая ладонь Сонхва изучающе двигалась по его собственной груди. Медленно, словно змея, его рука ползла от одного соска к другому. Цеплялась, оттягивала, щипала и гладила. Затем она двинулась ниже, ласково огладила пресс, пальцы коснулись лобковых волос, и рука снова вернулась к груди. Сонхва запрокинул голову. Он делал все медленно и со вкусом, смакуя каждое движение, каждое ощущение, каждый оттенок его телесности. Сонхва выглядел как воплощенный гедонизм. Ёсан дрожал, глядя на него. Он впитывал его вид как самую величественную картину, которую когда-либо видел, и терял счет времени, терял самого себя, разделяя с Сонхва удовольствие. Он мог почувствовать, насколько ему хорошо, лишь наблюдая за тем, как Пак закусывает губу и хмурится. Мужчина стал дышать чаще. Резче. Начал двигать бедрами навстречу собственной ладони. Ёсан, чьи ноги все еще покоились на Сонхва, стал двигаться вместе с ними. Он ощущал, что снова возбуждается, стоит ему только представить, как это выглядит со стороны. Сонхва тяжело и загнанно выдохнул, взглянул прямо в лицо Ёсану и убрал руку с члена. Он притянул молодого человека к себе, лег на него и крепко сжал за бока. Его пенис заскользил по животу Кана, зажатый между телами. Сонхва постанывал Ёсану в ухо — едва слышно, но так сексуально, что тот не удержался — схватил Пака за ягодицы, прижал к себе и стал двигаться. Они терлись друг о друга. Ёсан наблюдал, как капля пота спускается по плечу Сонхва и падает вниз. За ней побежала следующая. Ее Кан поймал своими губами. Соль осела на языке. Движения Сонхва стали дергаными, хаотичными. Дыхание поверхностным. Они продолжали прижиматься бедрами в беспорядочных фрикциях, пока Сонхва не вздрогнул, издал задушенное «ах, ммм» и не выплеснулся Ёсану на живот. Они лежали, прилипнув друг к другу мокрыми телами. Ёсан обнял Сонхва, провел носом по его щеке и улыбнулся. В груди разливалось блаженство. Ему было хорошо, было уютно, было так, как должно быть. Кан улыбнулся и весело спросил: — Так ты меня любишь? Сонхва рассмеялся.