Цветок души.

      Вы когда-нибудь задавались вопросами: что такое эмоции? Чем они отличаются от чувств? Зачем они нужны человеку?       Простыми словами, эмоция — это психический процесс средний продолжительности, отражающий субъективное оценочное отношение к миру. Чувства же — это эмоциональный процесс человека, отражающий субъективное оценочное отношение к реальным или абстрактным объектам.       Так в чём же заключаются отличая понятий: эмоции и чувства.       Эмоции — это маска. Чувства — то, что скрыто в глубине. Эмоции порождают чувства, не наоборот.       Эмоции можно менять, можно подавлять, но к несчастью, подавленные эмоции не погибают. Их заставили замолчать. И они изнутри продолжают влиять на человека. Эмоции оборачиваются в чувства, комом скапливаясь на дне человеческой души. Они дают о себе знать, влияя, разрушая, пытаясь просочиться сквозь щели хрупкого сосуда.       Дазая они разрушают, мучают. Пытаются пробиться. Но сколько бы трещин ни появлялось на безупречно выгравированной маске — не выходит. Трещины не закрываются, просто всё сменяется другой маской, сломается следующая, так наденет новую. Это бесконечный процесс. Но так ли он бесконечен?       Этот комочек из чувств на дне карих глаз незрим. Возможно, незрим даже самому шатену; в зеркале всё равно виден лишь замотанный бинтами правый глаз. Комочек осел где-то в груди, отдаваясь болью, но мученик превосходно умудряется всё скрывать от чужих глаз. Это выливалось в ночные кошмары, что приводили к большим дозам снотворного и алкоголя, из-за чего на утро чёртова суицидника находили либо с похмельем, либо с пеной во рту. Вчера, например, шатена вывернуло наизнанку, да и не спал он, как и сегодня — слишком больно спать, только во сне и видишь руку в ещё тёплой крови. Раньше, ещё во времена Мафии, кареглазый заглушал душевную боль физической, проводя осколком стекла по бледной коже. Но бросил это занятие, как только ушёл из Мафии, наверно, потому что спасать его стало некому. А при вступлении в Агентство возобновлять не стал, хоть и кошмары увеличились в количестве.       Осаму стоял под навесом одного из баров; он прислонился спиной к стене, прикрывая глаза, будучи плененным дождём. Капли били по крышам, стекая вниз. Подол бежевого плаща успел частично намокнуть из-за всплесков капель о лужи и проезжавших мимо машин. Порывистый ветер теребил каштановые пряди, щекоча нос. Потоки пробирались под одежду, вызывая стаю мурашек. Но детектив стоял, будто не замечая. Как может быть не всё равно, когда буквально пять минут назад прогнал через себя пять стаканчиков виски, из-за чего сейчас на щеках красовался красный румянец.       Ливень слегка стих, на первое время. Ждать Дазаю уже было невтерпёж, поэтому он вышел из-под навеса и направился домой. Холодные капли понемногу заставляли отрезветь лохматую, мокрую головушку — но от тяжести век это не спасало. До дома ещё километра так два… Слишком много для ватных ног.       Рядом проносились силуэты людей, все куда-то бежали, скрываясь под зонтами, которые принимали весь удар на себя — Осаму остановился, обращая свой взор к небу, к хмурой завесе туч. А ведь где-то там, за этими оковами прячется солнце. По спине в который раз пробежали мурашки, когда капнуло за шиворот. Шатен поправил одежду, после по привычке сунув руки в карманы, но сразу же отдёргивая их оттуда из-за дискомфорта мокрой ткани. Марля почти вся промокла.       Агент решил срезать путь через проулок, поэтому прошёл туда, иногда даже придерживаясь за стену из-за вялости ног.       Выйдя из переулка на уже знакомую дорогу, посмешил домой, пока не поздно, а то не сумеет себя туда притащить, хотя почему не остался просто на улице? Раньше же так делал. Голова начинала раскалываться. Как только он прошёл к светофору, из-за спины послышалось ошарашенное: «Дазай?!».       Названный обернулся, замечая размытую фигуру перед собой. — Куникида-кун?.. — Осаму произнёс это чуть громче шёпота.       Доппо, чуть отойдя от шока, хотел было наорать на него, ибо тот снова свалил с работы, чтобы пошляться по тавернам, но заметив, что этот идиот полностью мокрый, остыл. — Ты, что здесь забыл? Тем более под дождём. Опять выпил? — Бывший учитель математики занёс зонт над каштановой макушкой, не давая дождю продолжать своё глумление. — Решил прогуляться, но пошёл дождь, — он не видел смысла отвечать на последний вопрос - и так понятно. — Идиот, — он вздохнул, после стойко посмотрел на напарника. — Тц… Горе ты луковое. Одни проблемы с тобой! — Идеалист сымитировал под конец злость в голосе. Любитель графиков снял свой жилет одной рукой и накинул на дрожащие плечи коллеги. — Можно было и без этого, — бинтованный глянул на Доппо, словно о чём-то думая. В любой другой момент шатен съязвил бы — но не сейчас. Устал. — Заткнись. Домой, быстро, — распорядился длинноволосый, осторожно подталкивая друга в спину.       Неполноценный не стал сопротивляться и зашагал вперёд. Хорошо было бы заказать такси, но ребята понимали, что до нитки промокшего парня никто к себе в салон не пустит — не станет терпеть убытки. В итоге, детективы пошли под одним зонтом. — Кстати… Ты-то сам что делал здесь, Куникида-кун? — внезапно поинтересовался Дазай. — Рампо-сан отправил в кондитерскую, что находится в этих окрестностях, но она оказалась закрытой из-за непогоды, — Доппо был сосредоточен на том, чтобы держать зонт ровно, стараясь сделать так, чтобы капли не попали на товарища, так как ощущения чужого тела он не чувствовал. А Дазай и словом не обмолвиться, если какие-то капли попадут на него. — Ясно…       Их путь продолжился под сопровождением ливня, что начал стихать, переходя в мелкий дождик. Идеалисту иногда приходилось придерживать пьяного коллегу за плечи — сказывалась дряхлость чужих ног.       Сыщики успешно добрались до общежития Агентства. Маньяк-суицидник хотел пойти к себе, но под напором непреклонного напарника пошёл с ним.       Замок щелкнул, Куникида пропустил бедолагу к себе, сразу сказав, где ванна и что предоставит сменную одежду с новыми рулонами марли.       После небольших возражений бинтованный прошёл в уборную и принял душ, отбросив свою одежду куда-то в угол. Тёплой воду агент и не собирался делать — никогда не делал.       Кареглазый вышел из душа спустя пятнадцать минут, одев предоставленную одежду и замотав себя в новые слои бинтов. — Однако, быстро, — сероглазый стоял у кушетки, скрестив руки на груди. — Опыт, Куникида-кун, опыт, — чихая в рукав, промолвил эспер.       Блондин мягко вздохнул. — Я чай заварил, марш на кухню.       Неполноценный не стал противиться, он и правда не отказался бы сейчас от тёплого напитка, тем более, что боль в голове никуда не делась. Пройдя на кухню, кареглазый сел за стол, Доппо поставил на столешницу две чашки и разлил по ним чай, после сел напротив. Спрашивать, нужен ли напарнику сахар, не стал, помня, что тот пьёт без него. Шатен обхватил горячую чашку двумя руками, согревая холодные ладони. — Говорил же, чтобы принимал тёплый душ, — с долей раздражения изрёк хозяин квартиры. — Куникида-кун, что такое? Переживаешь? — неполноценный брызнул смешком в кулак, после чего, хлопая ресницами, посмотрел на товарища. Фальшь. Куникида не знает — понимает. Но в силу характера отвечает: — Тц, ещё чего. Ты так и не заполнил накопившуюся стопку отчётов. И будет плохо, если заболеешь и не сможешь этого сделать. За тебя я делать твою работу опять не буду! Вот и всё.       А хотелось услышать что-то другое… Шатен всегда слышал лишь подобие этих слов. Никто не выказывал никогда своё беспокойство за него. Единственным, кто мог бы спокойно ответить «да», был Ода.       Детективы продолжили своеобразное чаепитие в молчании. Дазай, отставив чашку от губ, заметил на подоконнике белоснежный бутон лилии. — Не думал, что ты из тех, кто поставил бы вазу с цветами. — Кенджи вчера вечером, когда вернулся из своей деревни, раздал всем по цветку, что подходит каждому. Ты тогда свалил, вот и не получил, — Сероглазый уже допил и поставил чашку в раковину. — Вот только понять не могу: как этот цветок со мной связан. Но даже так, не могу же я подарок выбросить.       Бывший мафиози усмехнулся. — Белоснежные бутоны лилии символизируют правосудие, сострадание, доброту и милосердие, Куникида-кун. — Осаму смотрел куда-то сквозь растение. — Что? А ты откуда знаешь? — тривиальный вопрос, но небольшое удивление сказывается. — Прочитал в одной книжке, — вот только этой книжкой являлись монологи Озаки о языке цветов, запомнившиеся ещё со времён Мафии.       Бинтованный смотрел на цветы, размышляя. А какие бы подошли ему? В его сверхчеловеческом уме было многое: хоть строить планы по убийству демона, с которым играл в шахматы в уме, хоть раскрывать преступления за минуту, но, конечно, же притворяясь дурачком, с связи с чем расследования затягивались. Всё это он может. Может прочесть человека, как открытую книгу, будто перед ним всего лишь текст. Так почему же не может прочесть себя? Почему, когда смотрит в зеркало, в надежде увидеть что-то, кроме чёрной дыры в районе груди, видит только её? Как она расширяется, как поглощает и утягивает его. Он в потерянном мире. И шатен надеется, что дело не в том, что или кто он внутри, а в том, что он делает. Дазай делает. Пытается исправиться — залить светом все свои грехи, коих много. Хоть ему и был предоставлен чистый лист, но от себя убежать не так просто. Ещё будучи в Портовой Мафии, Осаму помнил одно высказывание, которое прочёл в книжке, что покоилась на полках в комнате тех пяти детей:       «Одна из самых больших трагедий человеческой натуры заключается в том, что мы склонны откладывать жизнь на потом. Мы мечтаем о каком-то волшебном саде роз, который находится за горизонтом, вместо того чтобы наслаждаться розами, цветущими прямо за нашим окном».       Цветы за окном шатена уже давно завяли и высохли. Нет там ничего. Дазай надеется хоть на сад цветов. Не то, что другие, ведь знает, что протягивая руки к звёздам, люди часто забывают о цветах под ногами. У людей есть этот шанс. Шанс насладиться красотой жизни. Как же завидно. Хотя… Лучше не надумывать себе проблем. Чем больше надумываешь себе проблем, тем более реальными они кажутся. Неужели Осаму просто всё себе надумывает? Надумывает ту чёрную дыру? Хотелось бы в это верить. Но лучше просто закрыть глаза. Так легче. Но нужно ли это «легче»? А ведь раньше он мог посоветоваться на этот счёт с одним человеком, который сейчас в беспробудном сне лежит под землёй…       Из омута раздумий его вывел голос, доносящийся откуда-то сверху. — Эй, Дазай? Дазай. — А? — кареглазый вернулся в реальность, вздрогнув от неожиданности, из-за чего чашка выскользнула из его руки и разбилась о пол. — Дазай! Твою ж… — Доппо тихо ругнулся и перевёл взгляд на осколки. — А, п-прости, — звук разбитого фарфора вернул Дазай в реальность окончательно. Правда, этот звук как-то сильно ударил по ушам, из-за чего в голове его зазвенело. — Я уберу. — Не стоит. Ещё вскроешь себя, — фыркнул очкарик, беря у стены веник с совком.       Куникида быстро справился. Это не первый раз, когда посуда разбивалась. Для сбора мелких осколков лучше всего было взять пластилин, а в случае с детективами — мякиш хлеба. После завернутый в слои газеты и скотча мусор был выброшен, и длинноволосый вернулся на кухню.       Осаму оставили просто сидеть, чем он был явно недоволен. После нескольких попыток повлиять на товарища и после применения тайной техники щенячьих глаз, ему удалось его уговорить.       Самоубийцу отправили смочить тряпку. Он вошёл в туалет, который уже проветрился после водных процедур. Но одно не давало покоя — зеркало. Оно отпотело, и кареглазый мог наблюдать себя там. У себя в квартире он уже давно снял его (точнее разбил, снова увидев чёрное одеяние и кровь, из-за чего кровь уже по-настоящему появилась на его изрезанном кулаке.) С тех пор агент стал избегать своего отражения.       Сыщик и не заметил, как вода уже перелилась за края раковины, и поспешил закрыть кран, пока не устроил потоп в чужом туалете. Голова снова потяжелела, а в глазах потемнело, как только Дазай сделал шаг. — Дазай?.. — услышав какой-то шум, сероглазый поспешил к коллеге. — Твою мать… Дазай! — суетливо и обеспокоенно выкрикнул Куникида, его глаза расширились, видя, как партнёр валяется на полу, у ванны. Он пулей рванулся к нему, хватая за плечи, приподнимая и смотря в глаза. — Эй! Дазай? Дазай, слышишь? — в глазах напротив потемнело. — Чёрт… — он поставил Осаму в вертикальное положение, мигом взяв с кухни стакан и налив в него воды. Блондин открыл кухонный ящик, найдя марганцовку и добавив её в воду, затем как можно скорее вернулся к партнёру. Приподняв лицо напротив, он поднёс стакан к чужим губам. Осаму взял стакан рукой и отпил из него. Куникида, увидев резкую задержку дыхания, положил руку ему на спину и подтолкнул к унитазу.       Содержимое желудка Дазая вышло наружу. Как заметил сероглазый, это была недавняя выпивка и неизвестные таблетки. Кареглазый откашлялся, длинноволосый позволил ему облокотиться на себя, придерживая напарника за плечи. — Ты как? — тихо спросил Доппо. — Лучше… кх, спасибо… — бинтованный вытер мокрую губу костяшками пальцев, откидываясь назад - в руки Куникиды.       Доппо с облегчением вздохнул, Дазай прикрыл глаза, ровно дыша. — Нервов на тебя не хватит, идиот, — прокряхтел блондин, поднимая лёгкое тело напарника на руки.       Оперативника усадили на футон в вертикальном положении и подперли спину подушкой. — Удобно? — в ответ - кивок. Куникида вручил стакан с водой в бледные забинтованные руки. Расспрашивать про те таблетки он не стал. Всё равно ответа не получил бы. Доппо сел рядом, облокотившись спиной на стену, изучающе глядя на шатена.       Отставив сосуд от рта, Дазай заговорил: — Куникида-кун, а каким бы цветком был бы я? — Что? — Идеалист не ожидал такого вопроса, точно не после случившегося. Хотя перед ним же Дазай. — Я не знаю языка цветов. Но, если чисто визуально, то… Роза? Не знаю, почему. Это единственное, что приходит в голову.       Помниться, такой же разговор был в баре «Люпин.» Сакуноске тоже тогда сказал, что Дазай схож с розой, хоть и не знал, что означает этот цветок. А своё объяснение не дал. Если и объяснился чем-то, то только одним словом: «вижу». А раз это чисто его мнение, то и объяснение в книгах и в интернете не найти. А Озаки только усмехнулась и сказала, чтобы сам додумался, вот только как и до чего? Это так и останется загадкой для шатена, но не для других. — Ладно, я пойду что-нибудь тебе приготовлю, — Куникида протёр стёкла очков, надевая их обратно, и встал.       Осаму лишь надулся, снова начиная говорить, что ему ничего не нужно и что он в порядке, но его никто не послушал. Было понятно, что не всё в порядке. Конечно, кареглазый отчасти хотел, чтобы Доппо остался рядом, но вслух сказать этого не мог — да и сам не находил объяснения своим чувствам. Вдруг косо посмотрят или хуже - скажут что-то с омерзением. Нет. Куникида не такой. Но проблемы Дазая — это его и только его проблемы, и других втягивать не надо. Пусть терпит боль, раздирающую изнутри, пусть терпит слова, которые застревают в глотке. Осаму не любил боль, но понимал, что без неё никак. Боялся совсем потерять силу страдать, ведь именно тогда и будет точка невозврата. И тогда совсем перестанет чувствовать. И это пугало. Но… он просто улыбался. Чем шире улыбка, тем глубже боль. Всё, что его не убило, сделало его сильнее. Это простая истина. Лучше пощёчина от правды, чем поцелуй от лжи.       Следующий день наступил незаметно. Часы показывали семь сорок утра. Дазаю уже стало лучше и он стоял у порога своей квартиры, сунув руки в карманы, уже высохшего излюбленного плаща. На работу он сегодня не пошёл уже с разрешения Куникиды и директора. — Ладно, не умри только, — промолвил блондин, чуть нахмурившись, готовясь отбыть в офис. — Угу, не бойся. Не убьюсь. — Шатен хихикнул, хотя не хотелось снова оставаться одному. Хотелось снова почувствовать чужую руку на своей макушке, как сегодня ночью; хорошо, что он сделал вид, будто спит тогда. Наедине с собой оставаться страшно, но всего себя надо принять. Чувства и боль выплеснутся со временем, только момент для этого ещё не настал. А выбрать момент - невозможно, момент сам выберет, когда пора. Страдания — единственный путь к вершине, а боль — единственный путь к переменам. Будет больно, но надо улыбаться боли. Принять её. — Куникида-кун, не против, если я подарю тебе гортензию? — и Дазай улыбнулся.