Осенняя повесть

Мирослав и слышать ничего не хотел о поездке, твердил, что это бесполезная трата денег. Но Ника все уши прожужжала Диме: и о том, что Мирослава уже возили в Ялту, и это помогло ему, и что крымский воздух — первое дело при больных лёгких или Дима из пещеры вылез, про Чехова не в курсе? Мирослав жил в санатории. Дима снял комнату поблизости. В условленное время они встречались на узкой улочке и спускались к морю. Обедали в кафе, гуляли по набережной. Мирославу (да и Диме, пожалуй) не нравилась толпа, поэтому они уходили на дикий пляж и купались вдали от любопытных глаз. У Димы была маска, он нырял. Мирослав сидел на камнях, провожая закатное солнце. — Помнишь, я про молодожёнов говорил? Были вчера в сталактитовых пещерах. Фотки показывали. Может, и нам съездить? — Не знаю. — А если на пароходе прокатиться? — Думаешь? — Ещё с мужчиной познакомился, из дома напротив. На рыбалку в открытое море ходит. Спрашивал, не интересуюсь ли. — Попробуй. Почему нет? — Совсем ничего не хочется? Мирослав неопределённо повёл плечами. По небу протянулись красные разводы. Быстро темнело. Море словно исполняло колыбельную, набегая и отступая от берега. Он него веяло одиночеством. Чайке, обхаживающей их, Дима отломал и бросил самсу. В следующую минуту прилетело ещё несколько птиц. Они боялись подойти, но настырно кричали и наперёд отгоняли соперников. — Если ты таким образом пытаешься оттолкнуть меня — валяй. Я всё равно тебя не отпущу. Дима бросал куски теста и мяса, а чайки боролись за них, били крыльями, убегали друг от друга. Самые ловкие ловили еду на лету. — Я это знаю. — И? Чего тогда добиваешься? — Ничего. Спрятав целлофановый пакет в рюкзак, Дима отряхнул руки. — Я каждый раз говорю себе, что нужно быть терпеливым. Что тебе непросто. И прочую правильную хрень… Но я устал. Мируша, я на грани. Я уже сам не знаю, вспылю прямо сейчас или меня хватит до завтрава. И тебе это не понравится. Но я всё равно тебя не отпущу. Так что будет только хуже. — Что, станешь держать меня силой? — Стану. — Дима наклонился, обхватив голову. — Ты думаешь обо мне лучше, чем я есть на самом деле. А я стану. Мируша, я не отпущу тебя. Я… Я сам не знаю, на что пойду, лишь бы ты остался со мной. — Зачем я тебе? — Люблю. Мирослав прислонился к Диме и погладил его по спине. — А вдруг тебе только так кажется? — Я тебя сейчас стукну. — Я дам сдачи. — Чисто физически у тебя нет шансов. — Ты планируешь избивать меня до полусмерти? Вместо ответа Дима накинул на Мирослава полотенце и жадно поцеловал. Он обхватил ладонью его шею, не давая возможности отстраниться. И хотя Мирослав в отталкивающем движении опёрся о Димину грудь, силы в его ударе не было. Чувствуя это, Дима подался вперёд, проник языком в его рот и сжал ягодицу. А Мирослав смотрел на него истосковавшимся взглядом и сам углублял поцелуй. — Хороший мой… Мируша… Тяжело дыша, Мирослав полулежал в Диминых объятиях. Тот уткнулся подбородком ему в макушку и легонько покачивался. Море стремительно чернело, от него веяло холодом, но их тела горели. — Ты скажешь — это ерунда, а я сразу в тебя влюбился, — Дима говорил с хрипотцей. — И потом, в палатке, влюбился ещё раз. Я тогда подумал, что не имею права упустить тебя. — Ерунда. — Казалось, Мирослав ощутил, как Дима улыбается. — Я бы, правда, хотел дать тебе всё. Чтобы ты ни в чём не нуждался. Чтобы все твои мечты исполнились. Но сильнее всего я хочу, чтобы ты был со мной. Знаю, это эгоистично. Я не хотел ставить тебя перед выбором. Но как иначе? Я не представляю. — Почему ты никогда не спрашивал, про моего отца? Дима смутился. — Мы всегда были с мамой вдвоём, так что рано или поздно этот вопрос должен был прозвучать. Как обычно говорят в таких случаях? Космонавт или военный? Мама выше этого. Она не стала ничего придумывать. Я маленький был — года три или четыре. Поэтому история больше походила на сказку, но в ней каждое слово — правда. Мирослав закашлялся, но знаком показал, что беспокоиться не о чем. — Они встретились в парке. Он прогуливался с девушкой, в руках держал воздушный шарик. «Мне было грустно в тот вечер, и я попросила отдать шарик», — так мама сказала. А он ответил: «Если возьмёшь его, то чья-то мечта никогда не сбудется». — И она взяла. — Взяла. Она подумала, что всё равно не знает этого человека, а значит и переживать не стоит. Но, вместо того, чтобы отдать шарик, отец пригласил её на прогулку, забыв про ту, первую девушку. — Дай угадаю: через какое-то время к нему снова кто-то подошёл? — Вот и рассказывай тебе после этого… Он сказал ей то же самое: «Если ты возьмёшь шарик, мечта другого никогда не осуществится». Но когда это нас заботили чужие мечты, правда? — И он оставил Дарию Юльяновну, как и ту, первую девушку. Но он хотя бы знал про тебя? — Думаю, знал. Мама не ходит вокруг да около. Наверное, у них был непростой разговор. Не завидую ему. — Но обыграла она всё своеобразно. — Я мало что понял, на самом деле. Только в старших классах, наконец, сообразил, что она имела в виду. — У Артёма отец тоже гулящий. Как-то обмолвился, что у него где-то сестра и двое братьев есть. По крайней мере, его отец щеголял перед мужиками. — Не в этом дело. — Мирослав говорил с несвойственными ему паузами. — Мама осознанно увела его у другой. Может, это была не просто девушка. Может, жена. Может, она тоже была беременна. Но мама хотела его. Она верила, что уж от неё-то отец не уйдёт. Но ничего не вышло. Ей пришлось проглотить ту же самую боль, какую причинила сама. — Это же только твои догадки… — Нет. Я очень хорошо знаю маму. — Ты винишь её? — Нет, что ты. Я не осмелюсь. Мама была уже не молода, когда я родился. Она часто болела, денег не хватало, а я не услышал от неё ни единой жалобы или упрёка. Готов поспорить, если бы сам не спросил, она никогда бы и не упомянула о том человеке. — То, что так получилось с Дарией Юльяновной, вовсе не значит, что получится и с нами. Я тебя не брошу. Мируша, — Дима несколько раз бегло поцеловал его в висок и скулу, — ты мне дороже жизни. Веришь? — Верю. — Он снова помедлил. — Но не могу сказать того же. Мирослав зажмурился. Его тонкие губы были поджаты, вновь душил кашель, а сам он напрягся, так что на ощупь стал всё равно что каменный. Он гадал, встряхнёт его Дима или просто оттолкнёт; сильно разозлится или обойдётся уязвлённым криком; стукнет, как грозился, или прожжёт взглядом. Но Дима не сделал ничего из этого. Он зарылся лицом в отросшие за время болезни волосы Мирослава и крепче обнял. Он неестественно глубоко дышал, Мирослав слышал вдох и выдох, совпадавших с плеском волн. Его натренированное сердце билось в положенном темпе — стук эхом отдавался в Мирославе, хотя его собственное сердце колотилось, как заведённое. Совершенно стемнело. Ни моря, ни пляжа, ни кустарников вдоль дороги, ни саму дорогу невозможно было разглядеть. Одна набережная светилась вдалеке, да тонким напевом долетала с её стороны музыка. — Что ты молчишь? — Люблю тебя. Мирослав встрепенулся. Он приподнял голову, часто моргая, ища среди черноты глаза Димы. А по мере того, как Мирослав распалялся, Димины руки мягко придерживали его, словно израненную горлицу. Подушечки пальцев касались щеки и линии скул, губы оставляли неосязаемые поцелуи над бровью. Эти ласки сбивали Мирослава, его голос делался слабее, в нём проступали плакучие нотки: — Да прекрати ты, Бога ради! Я знаю, что любишь. По-твоему, я слепой? Не нужно мне повторять то, что я и так прекрасно вижу. Ты меня любишь. Ты хочешь быть со мной. Ты меня не отпустишь. А для меня предусмотрено место? Я могу сказать, что тоже тебя люблю, но ты веришь, что это не ложь? Потому что я уже не уверен. С тобой хорошо. И ты хороший. Но разве любимых обвиняют во всех смертных грехах? Разве от них мечтают сбежать? Разве они раздражают одним своим видом? Ты думаешь, я не одёргиваю себя? Про терпение, благодарность… Я твержу себе, что выбрал тебя, а следом думаю, как замечательно было бы послать тебя куда подальше. Какой же я урод! Я ненавижу себя за это. Я же с самого начала ничего не хотел. А ты обманул меня. Дал надежду, что всё может быть нормально. Но это мертворождённая любовь. От неё может быть только больно. А я так не хочу… Я же предупреждал, что не смогу. Я говорил… Ну, зачем я тебе такой? — Чтобы любить. — Дима целовал катящиеся слёзы. — Чтобы заботиться. — Он прижимался своим лбом ко лбу Мирослава. — Оберегать. — Он произносил слова чуть слышно, как если бы читал заговор. Мирослав вздохнул: «Опять ты за своё…» — но его прервали продолжавшиеся поцелуи. Он прикрывал глаза, подставлял губы и прижимался к Диминой ладони. — Прости. Я бы хотел дать тебе большее, а вместо этого вечно чего-то требую. — Неправда. Это я ною. Сижу со своими тараканами, лелею непонятно что. Ника давно меня придушить обещает… — Мируша… — Что? — Люблю тебя. — И я тебя люблю. Ты только не оставляй меня. — Вот ещё глупости!.. Я совершенно не против, если ты немного покапризничаешь. Если будешь дуться. И если тебе что-то не понравится. Ты только говори мне. Не замыкайся. Пожалуйста, Мируша. Я хочу, чтобы ты помнил, что мы вместе.