Осенняя повесть

Этой ночью Мирослав не спал. Он без конца крутился. Несколько раз вставал пить, потом бегал в туалет. Поправлял подушки. Переворачивал одеяло в надежде, что прохладная ткань освежит и принесёт долгожданный покой. Телефон в руки он старался не брать. Среди знакомых укоренилось мнение, что Мирослав противник соцсетей. Хотя странички в популярных приложениях он завёл ещё в школе, и его легко было найти в мессенджерах, но Мирослав редко делился публикациями, а отвечал всегда односложно. И только близкие знали, что он может до рассвета листать ленту и смотреть видео о путешествиях. Куба. Мирослав загорелся ею в последние дни: попался на глаза один снимок, другой, он перешёл в профиль, оттуда по ссылке на видео, и вот уже искал информацию о туристических местах, кухне, музыке. Ника посмеивалась. Это не первая его тропическая любовь. Правда, египетские пески и белые пляжи Пхукета на деле оказались не столь очаровательными. Портить отпуск нытьём не в его характере, так что Мирослав сделал множество фотографий, а созваниваясь с Никой, соглашался, что экскурсии занимательные, еда вкусная, море тёплое. Но вся эта экзотика изумляла первые пару часов, а после ничего, кроме усталости, Мирослав не испытывал. И он бы ни за что в этом не признался. Да ему и не нужно было — Ника обо всём догадывалась с первого взгляда. И злилась. На себя, Мирослава и весь свет. Она не понимала, почему «самый близкий и родной человек» не замечает, что Мирослав наступает себе на горло, когда любой слепец бы уже давно прозрел. И всё-таки мысли о Кубе не покидали… Нащупав телефон, Мирослав помедлил и разблокировал экран, открыл первый ролик в рекомендациях. Девушка в кадре ступала по влажному песку, оставляя глубокие следы, и картинно придерживала широкополую шляпку. Глядя на неё, на сёрфингистов и бирюзовое море, вдали перетекающее в небеса, Мирослав представлял, что сам идёт вдоль побережья: полуденный ветер ласкает кожу, солёные брызги попадают на тело, воздух горячий и тяжёлый, при каждом вдохе его поток обволакивает лёгкие… Сразу вспомнились не заграничные поездки, а как мама возила его на южный берег Крыма. Мирославу было пять. Что такое море он знал по книгам да телевизионным передачам. Но разве можно было насладиться этими чёрно-белыми кадрами? Зато картинки к «Острову сокровищ» и «Робинзону Крузо» восхищали. Мирослав любил их разглядывать. Ему даже не нужно было уметь читать, воображение и без того переносило Мирослава в далёкие страны. И он перепрыгивал накатывающие волны, ел необыкновенные фрукты, растущие всюду, пил кокосовое молоко и собирал ракушки, в которых слышен плеск океана. О них Мирославу рассказывал дедушка Григорий. Идея с поездкой тоже принадлежала ему. На очередной встрече дедушка посадил Мирослава к себе на колени и, показав открытку с Ласточкиным гнездом, спросил, нравится ли Мирославу замок и не хотел бы он посетить его. Дедушка Григорий много рассказывал о море. Чаще он обращался, конечно, не к Мирославу, а к Дарии Юльяновне. Тогда и тон его менялся: отеческая забота оставалась, но исчезала мягкость. Дедушка использовал непонятные Мирославу слова, постоянно повторял «вы», «подумайте», «доверьтесь мне снова». И в течение всего разговора гладил Мирослава по пшеничным волосикам. Прежде чем Дариа Юльяновна согласилась отвезти сына в Ялту, дедушка Григорий несколько раз поднимал эту тему. Однажды они столкнулись на городском рынке, он и тогда напомнил, что время истекает, и нечего здесь раздумывать, и если всё упирается в средства, он де обещает подсобить, и не надо поджимать губки: «Что вы, мамаша, в самом деле…» — и снова гладил Мирослава по волосам. Галина повторяла его слова точь-в-точь, хотя с Григорием Ефимовичем они ни разу не встречались. И она также гладила Мирослава по голове, а он показывал ту самую открытку с Ласточкиным гнездом — Мирослав прятал её под подушку, так что рисунок покрылся сеточкой, а уголки махрились, но он всё равно всюду ходил с открыткой, как с величайшей драгоценностью. Как и дедушка Григорий, Галина использовала любую возможность, чтобы заговорить о поездке. На Пасху (хоть Дариа Юльяновна и не отмечала религиозных праздников) она подарила Мирославу летний костюмчик с матроской, и тот поспешил надеть его, не дав срезать этикетку. Сославшись на генеральную уборку, Леонид принёс чемодан — потёртый, но всё ещё крепкий. Может быть, Дариа найдёт ему применение, а то лежит хорошая вещь, пылится без дела. При этом Леонид делал неуместные паузы и избегал смотреть Дарии Юльяновне в глаза. Ника тут же забралась в чемодан, смеялась, что не обязательно покупать билет, можно добраться зайцем. И она всё повторяла эту шутку, и повторяла. Наконец, Галина шлёпнула дочь, чтобы та не мешалась под ногами. С пустыми слезами Ника бросилась к отцу. Мирослав тоже утешал девочку и оборачивался к тёте Гале. Он не до конца понимал причину её раздражения, но догадывался, что имеет к этому отношение. Наверное, спроси Мирослав открыто, Галина бы побледнела, а затем кинулась обнимать и целовать его, тараторя, что всё это глупости, и чтобы он не смел ни о чём подобном думать. Мать бы в свою очередь спросила: «С чего ты взял?» А что ответить? Мне кажется? Я не знаю? Потупиться и промолчать? Тогда она скажет: «Зря болтают языком только глупые люди». Или того хуже — будет долго смотреть на него, не произнося ни слова. Уж лучше бы она его била! Что ни день, Нику наказывали или ставили в угол. Она убегала в квартиру к Дарии Юльяновне и пряталась у Мирослава в комнате, жаловалась на мать и отца поочерёдно. А Мирослав не боялся ремня. Он боялся маминых глаз, для кого-то зелёных, для кого-то карих, способных пристально следить за тобой, так что чувствуешь себя в их ловушке, как в трясине. Мирослав часто ловил на себе её взгляд: когда возился с игрушками, которые разбрасывала Ника, перебирал пуговицы в коробке или сидел на лавочке около подъезда. Наслушавшись дедушкиных увещеваний, уговоров тёти Гали, Никиной болтовни, будто отдых на море дело давно решённое, Мирослав сам загорелся поездкой — мать же неотрывно наблюдала за ним. Он понял, что это не быстро, тут в два дня не уложиться, что Ника не сможет поехать, а на пляже не будет пальм, и жить предстоит в обычном пансионате с другими отдыхающими — мать смотрела. За ужином обмолвился, что ему нравится дома, поэтому не нужно никуда уезжать — она лишь исподлобья глянула. Мирослав не знал, как поступать. Делает он что-то не так? Ждёт мать от него чего-то? Недовольна им? На майских выходных Дариа Юльяновна перебирала обрезки. На полноценную вещь они уже не годились, но Ника который день выпрашивала одежду для куклы — видите ли, Лизка на улицу без своей новенькой Барби уже не показывается, и каждый раз на кукле разные костюмчики, пиджаки, брючки… А разве Ника хуже? Галина делала ей замечания, чтобы тоже помогала. И если шить самой Ника была ещё мала, то учиться делать замеры, подавать нитки, смотреть, как обмётывают ткань, ей вполне по силам. Но сколько бы Галина не одёргивала дочь, Ника всё равно дурачилась и не слушалась. Все её мысли вертелись вокруг зелёного лица Лизы. Ведь должна же та обзавидоваться, когда Ника выйдет гулять с куклой в обновках! А Мирослава не приходилось упрашивать. Достаточно было Дарии Юльяновне поднять глаза от работы, как Мирослав приносил и то и это. И он так старался угодить, что раскраснелся и раскашлялся, и, испугавшись взгляда матери, кашлял и краснел всё сильнее. Галина подхватила его на руки. Ника убежала за отцом. Тот ворвался в квартиру в одной штанине и с рубашкой под мышкой, готовый прямо сейчас сесть за руль. Только увидев сдержанную Дарию, Леонид немного успокоился. — Всё-таки Григорий Ефимович в этом больше понимает, — поглаживая Мирослава по спине, обратилась Галина к Дарии. — Хочет помочь — пусть. Пусть! Брать на ребёнка не стыдно, я так считаю… Тише, Славочка, тише… — Я не стыжусь. Но и надобности не вижу. — Не видишь? Как не видишь? Мы же об одном и том же говорим? На кону Славина жизнь, а ты не видишь. Вдруг это последний шанс? — Он же не умирает. — Даша! — Кстати… Я тут с мужиками потрещал — на лесопилке можно подколымить. Опять же, от города прилично, может, подвезти кого надо будет. Или груз доставить. Так что с твоим Ефимычем мы рассчитаемся. До Нового года точно рассчитаемся, не сомневайся. — Неправильно это. — Речь же о здоровье… Ну, почему ты такая упёртая? — Дашу можно понять — нам подачки не нужны. А море… Если уход хороший, то лишним не будет. А чего? Оно же и на будущий год поехать можно, а? Мы подсобираем как раз. — И упустим время? Ты не обижайся, но я не позволю загубить Славочку. Полы пойду мыть! Шпалы укладывать! Раз вы такие принципиальные, но в Ялту его отправлю. Дариа Юльяновна подошла к Галине и, не забирая у неё сына, закрыла тому рот ладонью. Мирослав ещё содрогался, как при икоте, но кашель стихал. Его футболка пропиталась потом. Пшеничные волосики на лбу спутались. В уголках глаз выступили слёзы. — Не нужно приучать его к тому, что нам не по карману, — только и сказала Дариа. — А мы? Мы на что? Мы же не чужие… Не первый раз они заводили этот разговор, и не первый раз он оканчивался общим молчанием. Каждый думал о своём. Леонид сел на тахту. Уставившись в одну точку, что-то прикидывал, крутил. Его ладони то сжимались в кулаки, то бессильно повисали. Галина отнесла Мирослава в ванную, а Нику отправила на кухню за компотом. Дариа Юльяновна вернулась к швейному набору и пришивала оборки к кукольному платью. Умытого и переодетого Мирослава уложили в кровать. Спустя четверть часа Галина заглянула к нему, проверить, не заснул ли, но Мирослав не спал. Дариа Юльяновна предупреждала, что он не спит — Мирослав слышал каждое их слово. Наверное, поэтому он спящим притворился. Галина склонилась над ним и через минутку вышла. Раздался приглушённый хлопок закрывшейся двери и следом: «Спит». — «Слабенький, конечно». — «Разбалуем». — «Ну, вот опять… Лёня, хоть ты мне объясни, что плохого в уходе за больным ребёнком? Тем более, когда от чистого сердца». — «Конфеты, игрушки, карусели, — это не уход и не помощь. Он твоей доброты не поймёт. А пользоваться ею будет». — «Зачем ты так?» — «И я устала повторять, что он не болен». — «Скажи ещё, что сама не больна!» — «Галя», — одёрнул Леонид. И хотя голоса он не повысил, всё равно это прозвучало как разделительная линия. Ещё через какое-то время в комнату проскользнула Ника. Она кралась на цыпочках, пока не увидела, что Мирослав смотрит на неё. Тогда девочка расплылась в улыбке и забралась к нему под одеяло. — Ты пообещай, что никогда-никогда больше не будешь кашлять, тогда тётя Даша возьмёт тебя на море, — неожиданно предложила она. Было видно, что Ника давно и серьёзно обдумывала свой «план», и теперь ждала сообразной реакции. Но Мирослав засомневался: — А я смогу? — Не сможешь? Тогда… Тогда я никогда-никогда не буду больше есть конфеты. А это потруднее, чем кашель. Да? На этот раз Мирослав согласился. Ника обрадовалась и продолжила рассуждать. Она то заговорщицки улыбалась, то напускала на себя излишнюю важность. Мирослав внимательно слушал. И уже просто от того, что Ника рядом, ему было хорошо и спокойно. В Ялту они уехали в середине июня. Как и говорил дедушка Григорий, санаторий был полон детей, но ни с кем подружиться у Мирослава не вышло. На площадке он либо сидел в тени, либо бродил в палисаднике, выискивая в широких сосновых лапках, сам не зная что. Если к нему и подходил кто-нибудь из ребят, Мирослав шёл следом, но в играх не участвовал, а вновь наблюдал за спинами. Дариа Юльяновна давно заметила за сыном эту нелюдимость. Он как будто не нуждался в общении. Но интересовался многим и с охотой делился своими увлечениями с той же Никой. Хотя не заслуга ли это самой девочки? Уже на третий день Мирослав начал хандрить. По утрам спрашивал, не пора ли домой, и с досадой отворачивался, слыша мамино: «Нет». Казалось, он забывался только в воде: плескался, таскал камушки и всё пытался отыскать ракушку, в которой бы море шумело. Впервые он оживился на экскурсии. Они шли по мощёной улице, и вдруг из-за деревьев выросли горы, а вокруг всё лазурное: и вода, и небо. Мирослав сжимал мамину руку и с жадностью всматривался в набережную. Нет, она ничуть не походила на картинки из книжек, но была такой же красочной и притягательной. Ею также невозможно было налюбоваться. — Наше море тоже красивое, — сказал он в тот день медсестре, сердившейся, что Мирослав ёрзает и всё выглядывает в окно, хотя прежде вёл себя безукоризненно. — Красивое и полезное, — рассмеялась другая медсестра. — Видел, сколько людей? Они приехали оздоравливаться. — Что это? — Ну же, Слава, сиди смирно… — Они не хотят болеть, поэтому купаются и дышат морским воздухом, — вторая медсестра открыла раму шире. Мирослав сделал глубокий вдох. — Пахнет кислым. — Это йод. Мама тебе не говорила? — Он в морской воде и водорослях, которые растут в ней. Он очень полезен. — Ёт полезен, а люди аздравляются, — Мирослав повторил это несколько раз, прежде чем, наконец, позволил надеть на себя маску ингалятора. Не вдаваясь в подробности, первая медсестра пожаловалась на его возбуждённость — обронила несколько фраз и тут же забыла. Мирослав виновато прятал глаза. Дариа Юльяновна не собиралась отчитывать сына, но перед женщинами извинилась. А уже на пляже сказала: «Мне тоже нравится пейзаж, но не нравится быть здесь». Они сидели на берегу и смотрели на море. Мирослав кутался в полотенце. Дариа Юльяновна пальцами придерживала намокшие страницы книги. Мать и сын — одинаково хрупкие, нездешние, словно сошедшие с фотографий двадцатых годов. Со стороны можно было подумать, что они разговаривают без слов. Иначе, откуда эта чуткость, гармония между ними? Они провели в санатории два месяца. Дольше, чем любые постояльцы. Уже перед самым поездом Дариа Юльяновна купила Мирославу открытки с видами Крыма и ту самую ракушку, в которой море слышно. И ещё одну для Ники. При встрече Мирослав с любовью протянул девочке свёрток с подарками. — Вот так надо море слушать, — учил он, прикладывая к уху Ники ракушку. — И это море? — удивлялась она. — Море, — заверял Мирослав. — Только оно далеко, поэтому волны такие тихие. На самом деле море громкое. Ника ловила каждое его слово. Про дворец на краю обрыва, фонтаны, которые бьют высоко в небо, а оно без единого облачка, и солнце так печёт, что выходить на улицу без панамки нельзя. Про медовую пахлаву, которую продают прямо на пляже, и маленьких рыбок, плавающих на мелководье. С не меньшим вниманием слушала и Дариа Юльяновна. Она не узнавала в этом болтливом мальчике того поникшего ребёнка, с благодарностью принимавшего и сладости, и досуг, которые в санатории придумывали для детей, но без энтузиазма. «У тебя что-то болит?» — часто спрашивали Мирослава, а он прятался за спину матери. Но теперь и Дариа была готова поверить, что поездка удалась. — А ещё на море оз-до-рав-ливаются. — Это весело? — Нике было ужасно завидно. — Да. Ты дышишь йодом и глотаешь морскую воду. — А зачем её глотать? — Чтобы горло не болело. Ника рассмеялась: — Кто же море пьёт? Для этого малиновое варенье едят! Вот будешь есть по столовой ложке каждый день и никогда-никогда не заболеешь. Не терпящий возражений тон, самоуверенная улыбка, горящий взгляд, — и вот уже Ника поучает Мирослава, а он как-то тушуется перед ней и с открытым ртом принимает всё, что бы она ни сказала. Дариа Юльяновна видела, как сын заучивал, и что купаться нужно каждый день, и что морская вода от ангины хороша, и воздух в Ялте помогает его лёгким — всё, о чём болтали с ним медсёстры, Мирослав губкой впитывал, чтобы поделиться с Никой. Теперь же он словно растерял накопленные знания, и, не мигая, наблюдал за девочкой. Ника бросила умничать и клянчила у матери варенье: не себе же, Мирославу, а то чего он, чуть что — в кашель, ну что ей, жалко Мирославу ложечку варенья, ну мамочка, чтобы он никогда-никогда больше не болел. И Мирослав действительно больше не болел, сколько бы Дариа Юльяновна ни водила его к дедушке Григорию, а тот ни делал пробу Манту.