Часть 1
27 апреля 2024 г. в 19:09
Термитник глухо шумит за распахнутым окном разговорами, ревом двигателей мчащихся машин и байков, музыкой из далеких клубов и баров, и Йонас бездумно смотрит вниз, на людей, похожих на больших муравьев, ползающих в темноте. Сигарета тлеет в пальцах, покрытых едва видными бледными шрамами.
— Кея позовем с нами?
Йонас вдруг давится глотком резко загустевшего дыма. Лу замолкает после брошенной фразы и, словно не замечая перемены в друге, продолжает искать что-то на кровати.
Время растягивается, ощущается совершенно замерзшим — Йонас почти чувствует его кожей, пока в голове набатом стучит вопрос Лу.
Йонас не воспринимает Кея как кого-то действительно существующего: парень всего лишь безликий коллега Лу, может, развлечение — они ведь уходили вместе из бара, Йонас помнит, как взглядом проследил за ними до выхода из Утконоса и как его собственное настроение резко испортилось.
Йонас не воспринимает Кея как кого-то действительно важного — или не воспринимал до этого момента.
— Без проблем, — спустя вечность, тянувшуюся доли секунды, отвечает он, мысленно прокручивая список всех проблем в своей голове, и искоса наблюдает, как Лу накидывает темную кофту на плечи. — По пути набери. Такси ждет.
Лу кивает на автомате, и Йонас бессознательно сосредотачивает свое внимание на таком знакомом жесте. Волосы Лу поблескивают в холодном свете флуорисцентных ламп, висящих под потолком, — он знает, что на солнце они имеют немного другой оттенок, более теплый. При кивке она привычно поджимает губы, приподнимая левый — всегда именно этот — уголок чуть выше. Сколько уже он без утайки наблюдает за такими обыденными кивками, нахмуренными бровями, злыми улыбками?
Ответа у Йонаса нет.
После заминки он спрашивает:
— Серьезно у тебя с ним?
Бэр всерьез думает, что начнет харкать кровью, пока выговаривает фразу: вопрос иглами впивается в горло, цепляется за связки, горечью похлеще сигаретной оседает на языке.
Он не знает, когда это началось — в интернате, когда он вступился за новенькую девчонку? Или когда он принес ей гладиолусы — и Лу улыбнулась искренне впервые за все время их знакомства? Или позже: когда она сидела в его квартире и успокаивала истерящую после очередной ссоры с родителями Малую, или когда она была в клубе и танцевала с какой-то незнакомой ему девчонкой, загадочно улыбаясь на ее комплименты? Или когда они разговаривали о какой-то ерунде у нее в блоке, а его глаза вдруг намертво прикипели к губам Лу? Может, когда он поймал Лу на том, как она бесилась из-за того, что его коллега-медсестра обняла его на прощание?
Йонас до боли закусывает щеку, размышляя, что они никогда не говорили о двух последних случаях, хоть это и было их слоном в комнате. Видимо, не считали необходимым или даже возможным обсуждать это. Может, не верили, что это дейстительно может происходить. Или даже боялись, что оно происходит.
Он не знает — но это существовало уже как-то время, это царапало ему грудь изнутри ржавыми когтями прямо сейчас более настырно, чем когда-либо. Это заставляло его соглашаться на встречи в середине ночной смены, это вынуждало его мириться с ее работой, это поднимало в нем волну страха, почти что животного ужаса при каждой мысли о том, что с Лу могло что-то произойти.
— Похоже. — Голос Лу звучит уверенно, сомнений почти не слышно.
Почти.
Их не услышал бы малознакомый человек — но Йонас не знакомый из бара, которого видишь в третий раз в жизни, поэтому он их слышит.
И даже больше — видит. Их выдают руки Лу: она нервно покручивает телефон в пальцах, и Йонас чувствует, как синхронно с этим что-то скручивает его внутренности. «Видимо, эти же тонкие пальцы», — молнией проносится в его голове за мгновение до того, как позабытая сигарета обжигает кожу.
Йонас не обращает внимания на это, оглушенный эхом звучащим в голове «Похоже».
Звуки Термитника меркнут в комнате, из которой кто-то высосал весь воздух, растворяются в образовавщемся вакууме, исчезают.
Исчезает вообще все, кроме светлых глаз Лу: серо-голубых, с колючими искорками-льдинками, превращающимися в холодное пламя, когда она приходит в ярость. Но сейчас знакомые глаза почти спокойные.
— Никогда такого не было. Как-то… — Лу заминается, и в ее глазах мелькает что-то неясное — неверие, или боль, или страх, или, может, незнакомая ему надежда — будто бы она сама не верит до конца в происходящее. — По-настоящему.
Легкие жжет от невозможности вдохнуть полной грудью. Йонас цепляется за это замеченное неясное, с больным остервенением копаясь в голове, чтобы в итоге найти там осознание их собственной травмированности — и его, и Лу — и от этого осознания воротит, потому что вместе с ним рождается понимание причины, почему Лу остается его недостижимой мечтой: они оба разбиты. В причудливые, красиво сияющие на солнце дребезги разбиты.
Разбиты ожиданием подвоха и подготовкой к худшему: этому их научила жизнь в интернате, и этому они сами учились в Термитнике, и только это встречалось на их пути.
Разбиты из-за того, что каждый из них видел предательство — и нихрена не хотел бы снова оказаться с ним один на один.
Ни один из них не мог похвастаться ни широким эмоциональным диапазоном, ни умением говорить о чувствах — они чаще издавали треск бьющегося стекла, чем говорили «люблю».
Ни один из них не мог сказать, что был в отношениях, не пошедших под откос — все всегда заканчивалось до банального просто: прошлое оставалось в прошлом вместе со всеми его участниками — но ни Лу, ни он сам не могли позволить себе оставить в прошлом друг друга. Они стали почти родным за все это время, потому это было бы сродни добровольной самостоятельной ампутации руки.
И сейчас, с этим хреновым открытием, Йонас смотрел на Лу и понимал: ему глубого плевать.
Плевать на все собственные травмы, все предательства и то, что, может быть, случится потом, если, как всегда, все покатится к чертовой матери.
Ему плевать, что он понятия не имеет, где они будут завтра, потому что все, чего ему хочется, — это чтобы с этой странной, непривычной смесью неверия и надежды Лу говорила о нем самом, а не о каком-то эмпате.