Клубничный Танхулу

Новые таблетки от тревожно-депрессивного расстройства угнетают, как никогда прежде. Джисон, конечно же, знает, что это состояние не продлится вечно. Но знать и чувствовать — разные вещи. Даже если разумом Хан все понимает, чувство того, что это никогда не закончится, сидит внутри, затаившись промеж внутренних органов. Нужно терпеть, нужно больше отдыхать, нужно думать о хорошем, как советует ему психиатр. Но как?.. Когда все твое тело и твой разум ведут свою игру против тебя самого, превращая в бесполезного слизняка. Почему из всех побочек накануне камбека его организму нужно было выбрать именно хроническую усталость и отсутствие сил? Там был список, длиной с количество песен, написанных 3Рачей, можно было выбрать что-то более творческое и интересное — галлюцинации, суицидальные мысли, повышенный аппетит, например. Нет ничего более разочаровывающего, чем айдол, еле передвигающий ноги на сцене. И хотя другие участники группы, и стафф, и даже фанаты пытаются его заверить, что он выдает отличные выступления, Хан знает, что с их губ слетает маленькая белая ложь — вранье, как им кажется, во благо. Да, Джисона ебашит тревожка, его каменной плитой к земле прижимает депрессия, но он не слеп, не в беспамятстве — он прекрасно видит на своих фанкамах, как именно он выступает с «S-Class», и это трудно назвать хорошим выступлением. Не в силах сдержать расстройства, Хан захлопывает ноутбук и откидывает от себя. К счастью, машина для пыток не вылетает за пределы постели. Если он посмотрит выступление на музыкальном шоу еще хотя бы один раз, его точно придется класть в сумасшедший дом, а затем и Чана придется поместить в соседнюю палату — просто потому что лидер сойдет с ума от волнения. Нет-нет, сходить с ума точно не нужно. Нужно выдохнуть, отвлечься на что-то… Правда, вариантов не то чтобы много. Можно сказать даже, их практически нет. От музыки Хана в последнее время тошнит — все, что бы он ни писал, кажется не таким, как надо; сплошное разочарование, как и он сам. Дорамы и развлекательные шоу его мозг уже отказывается обрабатывать — в последнее время смотрит их слишком много, пытаясь сбежать от серой реальности в красочный мир любви, страстей и интриг. Последние два дня у него бывают мигрени и болит голова, так что Хан пообещал самому себе перестать залипать в компе, пока хотя бы не завершится промоушен альбома. Остальные парни тем временем пытаются выхватить хотя бы часов пять полноценного сна между расписаниями. В отличие от Джисона они не страдали таблеточной бессонницей и засыпали, как только их голова коснется подушки. Кроме, видимо, Хенджина. Хан прислушивается — да, это действительно Хенджин, который только в полночь выползает из их общей ванной комнаты. Он пытается быть тихим, но пока идет до комнаты, роняет что-то из рук на пол. Несколько раз. Неуклюжий пельмешек. Несколько секунд Джисон размышляет, стоит ли ему идти донимать Хенджина, когда они все так устали за сегодня, но он не видит других способов унять зудящие руки и разогнавшиеся мысли. Даже от короткого разговора с кем-то ему полегчает, так ведь? По крайней мере, так Хану говорил психиатр. — Эй-й-й, Хенджини? — он немного неуверенно стучится в соседнюю дверь. Шум за ней резко — почти комично — затихает, а после дверь открывается, являя (миру) Джисону восьмое чудо света — умытого, распаренного и все еще мокрого Хенджина. Он даже волосы нормально не высушил — капли стекают с влажных прядей, ныряя за ворот футболки. — Я тебя разбудил? — взволнованно спрашивает Хенджин. Даже когда он удивленно округляет глаза, они все равно такие маленькие, похожие на темные бусинки, думает Джисон. — Прости, я даже волосы не стал сушить, чтобы ты не проснулся… — Я не спал. Могу войти? — Конечно. Хенджин пускает его в свою комнату. Идеальный беспорядок, творческий хаос. Даже когда Джисон старался, он не мог добиться того же эффекта. В его случае грязь — это грязь, разбросанные вещи — это просто гора разбросанных где попало вещей. Никакой магии. У Хенджина же без малейшего труда получается превращать мусор в инсталляцию. Даже сердце немного щемит от способности Хвана превращать в золото все, чего бы он ни коснулся. Если бы он только мог прикоснуться к душе Джисона, может, ему не нужны были бы все эти глупые таблетки, может быть, его душа могла бы исцелиться навсегда?.. — Почему не спишь? — Хан задает вопрос на опережение, словно стреляет из пистолета. Кто первый, тот и живой. Он садится на краешек не заправленной кровати и смотрит, как Хенджин хорьком вертится по комнате, проделывая одному ему известный полуночный ритуал. Одной рукой расчесывает волосы, другой — раскидывает вещи по разным углам. Даже ногой умудряется двигать кучу шмоток в сторону бельевой корзины. — Я уснул, прямо как мы вернулись с расписания. Лег отдохнуть и проверить сообщения, но меня вырубило в макияже и одежде. Только полчаса назад проснулся, подумал, что уже нет смысла снова засыпать. Вжих, вжих. Хенджин без устали водит щеткой по мокрым серебристым волосам. От воды они кажутся гораздо темнее, чем есть на самом деле. Звук на самом деле успокаивает. Хвану даже не нужно стараться, как Феликсу, чтобы устроить импровизированную АСМР-сессию. Действительно, чем бы он ни занимался, он превращает это в искусство. — А ты? — А что я? Хенджин закатывает глаза: — Ты почему не спишь? — Не спится. Глубокий диалог, да. Молодец, Хан Джисон. Обязательно добавь в одну из песен — такой драматичный момент нельзя не запечатлеть. К счастью, Хенджина это не сильно смущает. — Это из-за твоих новых… препаратов? — Хенджин опускается рядом, на постель. Запахи дорогих шампуней, лосьонов и кремов накрывают Хана подобно теплой морской волне — он может держать голову над поверхностью, не захлебываясь. Вода сама подталкивает его наверх, не позволяя утонуть. Было бы чудно сейчас качаться на тихой морской глади, а не на колесах, заботливо предоставленных врачом. Волна мягко обволакивает его знакомыми, ненавязчивыми ароматами. Зуд под кожей будто немного затихает. И его нога вдруг перестает дергаться, как сумасшедшая, — опустив глаза вниз, Джисон замечает большую ладонь Хенджина на своем колене. — Д-да, — спотыкается Хан даже о простые слова. — Бессонница и другие… побочные эффекты. — Я уже не буду пытаться заснуть, раз у нас предзапись в четыре утра. Хочешь посмотрим что-нибудь, пока нас не вытащат из кровати менеджеры? Хан, чуть погодя, кивает. Он не хочет навязываться, но не находит в себе сил встать и уйти, пожелав спокойной ночи. Вырвать свое тело из разогретой, пахнущей парфюмом комнаты Хвана и поместить себя в холодную, воняющую лекарствами и одинокую комнатушку Хана кажется насилием над самим собой. Врач ему сказал, что он должен любить себя и должен заботиться о себе, даже когда кажется, что любви и заботы он недостоин. Хенджин взбивает две подушки и тащит ноутбук, обклеенный мемными стикерами с Ван Гогом и подсолнухами; выключает общий свет и зажигает винтажные прикроватные лампы, которые он недавно приволок с заграничных барахолок. Хан жалким червяком заползает на одну из сторон кровати, Хенджин падает рядом с такой силой, что Джисона подбрасывают пружины. Джинни заливисто смеется, запрокидывая голову назад, и Хан только криво улыбается. — Прости-прости, — хватает его за запястье Хенджин. В его глазах все еще рассыпается искрами веселье. — Я же тебя не ранил? — Все хорошо, — Джисон обнимает колени, глядя, как тонкие длинные пальцы Хвана бегают по клавиатуре. — Мне смешно, просто я… не знаю, почти ничего не чувствую. Это сложно описать. — Эти твои новые лекарства такой отстой! — дует губы Хван. — Я не в смысле… не имею в виду, что ты должен постоянно бегать, смеяться и развлекать нас. Быть грустным – это нормально. Просто зачем вообще создавать лекарства, где столько побочек? В чем смысл? Разве они не должны были помочь тебе? Хенджин всегда был очарователен в своей наивности. Он так сопереживает, так добр. У Джисона в голове не укладывается, что когда-то он мог ненавидеть его. «Выблядок» и «презрительный придурок» были не самыми жестокими оскорблениями, рождавшимися в его голове, и оттого еще более удивительно, насколько уютным Джисон находил нынче соседство с Хваном. — Лекарства помогают, просто не так, как мы того ожидаем. И не сразу. Я и сам плохо шарю за фармакологию, но они вроде как… притупляют чувства, чтобы загасить мою тревогу и не позволять депрессивным состояниям накрыть меня. — А других лекарств нет? Где меньше побочек? Джисон пожимает плечами: — Может и есть, но нельзя просто перескакивать с одних таблеток на другие. У меня точно крыша поедет. Нужно потерпеть хотя бы несколько месяцев. Все эти побочки могут пройти, когда мое тело подстроится под таблетки. По крайней мере, это то, что сказал мне врач. Хенджин задумчиво мычит. Вместе дорамы на экране неожиданно возникает огромный анимешный черный кот, и сердце Хана немного сжимается в груди — как Хенджин мог почувствовать, что ему нужен сейчас «Кот-мастер на все лапы снова грустит»? Он и вправду чувствующий человек, это даже без MBTI тестов ясно. — Когда я смотрю на этого кота, то всегда вспоминаю Лино-хёна, — шепчет Хенджин, наклонившись к уху, будто есть опасность, что этот самый Лино-хён его услышит и обрушит на хорька орально-салфеточную кару. Хан усмехается — они с Хенджином сейчас словно подростки, которые не спят после отбоя и занимаются тем, чем не положено. Хорошо, что они жили в общежитии, где всем было откровенно плевать на твой режим сна и бодрствования, лишь бы потом на расписании лбом косяки не собирал. Проходит несколько серий, прежде чем Хенджин снова возвращается к теме состояния Хана. Честно говоря, Джисон думал, что ему будет тяжело говорить об этом, но даже если ему и трудно, то явно не с Хенджином. Рядом с ним слова сами рвутся наружу, а чувства выплескиваются в пространство. Магия F-людей. — Такому хорошему артисту, как ты, наверное тяжело так мало чувствовать. Мало чувств — мало песен… — Хенджин не давит, не настаивает, не выуживает из него ответы. Его интерес подлинный, но его истоки кроются в желании позаботиться. Как к такому можно оставаться равнодушным? — Написание треков пока встало, да. Не могу найти вдохновения. Даже промежуточный результат выводит из себя, потому что он похож на плохо пропечатанную смазанную копию изначальной задумки. Это начинает бесить меня еще сильнее. Так что Чанни-хён перебросил меня на аранжировку и сведение почти что готовых треков. Он сказал, что не успевает и ему нужна помощь, но все мы понимаем, что он просто пытается удержать меня от нервного срыва. Хенджин задумчиво мычит в ответ на это, пожевывая нижнюю губу: — Бан Чан бережет тебя, Джисони. Не злись на него. Хан не злится. Правда. По крайней мере, не на Бан Чана. — Я злюсь на себя. — Отчего же? — Ненавижу это состояние беспомощности, — Джисон задумывается, пытаясь подобрать слова, которые наиболее точно объяснили бы, что с ним происходит. Он знает, что Хенджин поймет, но впервые за долгое время ему действительно захотелось вывалить все, что накопилось внутри. — Не могу писать, не могу нормально выступать… — Это временно, малыш Джисони, мы все знаем, что ты можешь абсолютно вс-… — Да я даже подрочить не могу, Хенджин! Тишина, упавшая им на головы после чересчур громкого откровения, оглушает до кинематографичного эффекта. По законам жанра не хватает еще звонко падающей ложки или разбивающейся об пол посуды, случайно выроненной из рук. Хана охватывает стыд, которого он не испытывал очень давно, - лицо все заливает краской, а кончики ушей горят, как сигнальные лампы маяка. Зачем он это сказал? Теперь между ними все станет неловким? Он разрушил магию их отношений и теперь Хенджин начнет сторониться его? — Эй-эй, не знаю, о чем ты там думаешь и что за мысли там вертятся в этой милой беличьей головке, но прекращай, — теплая ладонь Хенджина вдруг обхватывает его дрожащие пальцы, крепко сжимая. — Все нормально. Все хорошо. Даже обычный воздух дерет горло, и глаза на мокром месте. Ему хочется залезть под одеяло и спрятаться от всего этого. Хан не должен такого стесняться. Они миллион раз с парнями обсуждали интимные темы, многие даже делились смущающими историями, но видимо это, как было сказано в документалке о феминизме, последствия патриархального воспитания, из-за которых ярлык «импотенция», пусть и временный, кажется черной меткой, оставленной у него прямо на лбу. — Если хочешь, можем не говорить об этом, — Хенджин сразу же сдает назад, и его рука тянется к клавиатуре ноутбука, чтобы запустить очередную серию «Кота-мастера», но Хан учится быть смелым. Правда. И учится говорить о своих проблемах, и о себе, и о своих чувствах, и страхах, потому что впервые он уверен, что окружен людьми, которым это важно. Которым на самом деле не все равно. — Просто я… — начинает Хан, судорожно сглатывая, когда Хенджин замирает. Немного сложно говорить о таком, когда ты под прицелом безраздельного внимания Хвана. Он хоть и милый пельмешек, но, когда хотел, мог вцепиться взглядом. — У таблеток и вправду много побочек. Там было и нарушение пищеварения, и падение либидо, и временная импотенция. Меня коснулась… она. Да. Импотенция. Но временная! — он уточняет, переводя взгляд то на руки, то на стену, лишь бы не на лицо Хвана. Вау, дырка в стене. Забавно, что Хенджин от нее так и не избавился. А выглядит весьма орган-… — Ты можешь рассказать мне подробнее. Поделиться. Предательская испарина выступает на спине. Чистая футболка липнет к влажной коже, и теперь Хану снова придется принимать душ перед отъездом. Хотя какая ему, по сути, разница? Все равно спать не будет. Мысли в мозгу скачут как бешеные. Мягкая настойчивость Хенджина загоняет мозг в тупик. — Я-я… я не знаю, что ты хочешь еще у-услышать. Просто так, как оно есть. Побочка такая, - тараторит Джисон, проглатывая слоги и, заодно, собственную гордость. — Либидо есть, возбуждение в голове есть, а там, внизу, никаких признаков жизни. Началось неделю спустя после первого приема таблеток. Врач предупреждал, что такое возможно. Поэтому я не сильно волнуюсь. «Не сильно волноваться» на языке Джисона означает, что это сводит его с ума. Не ярко, с фанфарами и фейерверками, а потихонечку, осторожненько. Крыша съезжает медленно, но верно, по нескольку сантиметров за день. Хотя сейчас он уже почти смирился со своим незавидным положением. Но когда он в первый раз ощутил, что его член скорее мертв, чем жив, он чуть не стер его в кровь, пытаясь усердной дрочкой произвести срочную реанимацию. И хотя к этому моменту Хан почти что угомонился и просто принял это как факт, долгое молчание Хенджина снова начинает пошатывать его нервную систему. — То есть ты совсем не..? — Хван делает движение рукой, которое будет понятно даже младшим школьникам. И как этот пресловутый младший школьник Хан смущается и отводит взгляд в сторону, кивая. Под одеялом, которым они с Хенджином укрылись, становится слишком уж жарко. От тревоги тело Джисона начинает работать словно печка, но он так и не находит в себе сил сдвинуться с места. Первая в мире квокка, которая так правдоподобно притворяется каменной статуей. — Ну, л-логично, что я совсем не… если ничего не работает, как надо, — в попытках защитить свое нежное чувствительное нутро Хан пытается ощетиниться, но с нервным заиканием выходит слабо. Да и Хван знает его, как облупленного, видит насквозь через все его щиты, сотканные из сарказма, дерзости и шуток. — Но ты мог бы попробовать… По-другому. В тоне Хвана проскальзывает что-то особенное, не такое, как раньше. Его голос словно на мгновение стал низким. Будто блюдо обильно сдобрили специями, и теперь вкус раскрывается по новой. — По-другому – это как? И тут, с удивлением замечает Джисон, настает очередь краснеть Хенджину. Или не покраснеть… но он точно стал пунцовее, чем прежде! Хан не мог пропустить такое даже в полумраке. —Ну ты не пробовал поиграть… — Хенджин прерывается, чтобы набрать в легкие побольше воздуха. Он и вправду стремительно краснеет. — В общем, со своей простатой. Что ж… Джисон не ожидал этого. По правде говоря, он понятия не имел, чего ему стоить ожидать в подобном разговоре, но точно не разговоров про… это. Интересно, а шутки, что в мужчине важнее всего не простота, а простата, уместны? — Я не… никогда не занимался сексом с мужчинами, — оконфуженно бормочет Джисон, Он знает, что является участником популярных пейрингов со своими коллегами по группе, и это не злило и не расстраивало его, но то был другой, фантазийный Хан, который смело скакал из одной постели в другую, был раскрепощенным и сексуальным, а реальный, из крови и плоти, не особо стремится ни к сексу, ни к однополым отношениям. Его все устраивает в отношениях с девушками. Ну, точнее, с уже бывшими девушками. Но те расставания были сугубо стечением обстоятельств! Это ведь совсем не значит, что ему стоит сменить ориентацию, да? Да и как он мог бы сменить ее, это же не пара обуви какая-ни-… — Хан Джисон, — вздыхает Хван. Скорый поезд мыслей Джисона приезжает на остановку. Их соприкасающиеся под одеялом ноги теперь уже будто не просто ноги двух друзей. В этом теперь считывается что-то интимное. Ну и как теперь с этой мыслью жить дальше и спокойно смотреть «Кота-мастера»? — Это никак не связано с твоей ориентацией. Ты можешь играть с простатой даже в компании девушки, если хочешь. А можешь просто таким образом мастурбировать. Тебе необязательно после этого начинать скакать по членам. — От… Откуда ты все это знаешь? — Джисон не хочет предполагать чужую ориентацию, у него вообще нет никаких проблем с тем, натурал ты, гей или пельмень, но просто Хенджин и словом прежде не обмолвился, что участвует в каких-то телесных экспериментах, ищет там у себя всякие термостаты… Простаты, точно. Простаты. Или точнее простату? Она же одна. А что если их несколько? Джисон делает мысленную заметку посмотреть чуть позже документалку на эту тему. Он слишком в ней не подкован. Но про Хенджина он все равно хочет знать. — Ты… Ты сам пробовал? Хенджин вдруг отставляет ноутбук на тумбу рядом и откидывается на подушки, распластавшись во всей своей естественной красоте на свежих простынях, пахнущих порошком. Его уже высохшие светлые волосы рассыпались по подушке подобно гало вокруг солнца. Он улыбается, немного смущенно, но все равно счастливо. — Однажды мы с Феликсом немного перепили вина. Слово за слово, начали говорить про секс, и тут Феликс начинает мне доказывать, что оргазм от стимуляции простаты гораздо сильнее и ярче обычного, — Хенджин смеется над воспоминанием. — Он был такой смешной. Волосы торчком, руки в разные стороны, и так активно доказывает мне свою правоту, что и я загорелся идеей узнать. В общем, он мне все показал и рассказал, как надо. Зачем люди останавливаются на самом интересном? Хан нависает над лицом Хвана и тычет пальцем под ребрами, заставляя того взвизгнуть и свернуться в хорьковый комок. — А ну продолжай! И дальше что? Он прав? — Ну-у-у, — дразняще тянет Хенджин, за что снова получает под ребро. — Все, сдаюсь! Да-да, Феликс оказался прав, ясно? Я не знаю, может это для меня так работает, и к тому же я предпочитаю объединять это с обычной… ну, дрочкой… Но теперь мне гораздо интереснее прикасаться к себе, чем прежде. Хану нужно это обмозговать. Но мыслительному процессу мешают внезапно всплывающие в голове изображения. Черт бы побрал его активную фантазию, потому что он понятия не имеет, что делать, если у тебя перед глазами стоит картинка дрочащего Хвана Хенджина? Куда бежать, кому орать? Во время стажировки в JYPE таких инструкций не выдавали. А в сознании Хана Хенджин хорош, это даже натурал скажет. Весь обнаженный, покрытый легчайшей вуалью пота. Он стоит на коленях, на этой самой кровати, и пропихивает в себя пальцы… нет, лучше резиновый член, да! Ярко-розовый. Его рот распахнут, с губ срываются то низкие, то высокие стоны, а рядом сидит Феликс, и… нет-нет-нет, остановочка. Вот здесь Хан должен точно остановиться и перестать об этом думать. И вообще, это просто его возбужденный мозг рисует все так красиво. Целый месяц без оргазма, хотя раньше был хотя бы один в день. Тут любой начнет представлять сокамерников согруппников в хентайной обстановочке. А в реальности все может быть совсем не так красиво. Это же задница, в конце концов, там внутри ничего красивого или полезного! Одно спрошлое г-… — Хан Джисон! — Хенджин громко хлопает у него перед лицом и явно остается доволен испуганным лицом соседа. Ну это уже просто буллинг какой-то. Хан задумывается о том, чтобы подать жалобу. — Я же тебе мозг не спалил, да? Нужно было как-то помягче? — Н-нет, ты чего, я же не хрустальный, все нормально, все абсолютно нормально, все в полном порядке, с чего ты вообще взял, что что-то не в порядке? — Хан и сам понимает, как выглядит со стороны, но стоп-кран ему походу оторвало еще в детстве, а запасных тормозов у родителей не нашлось. Если его взвинтило, то еще не скоро отпустит. — Хэй, я правда не навязываю тебе, просто хотел дать совет, вдруг поможет, — Хван лишний раз не прикасается к нему. Они все и вправду считают Джисона хрупкой стеклянной вазой. Может, она не раритетная и не дорогая, но папа Чан и мама Минхо расстроятся, если с ней что-то случится. Джисону хочется вырваться из этого стереотипа о собственной слабости и хрупкости, но вместо этого сидит на кровати, взбудораженный и выбитый из колеи одним лишь маленьким разговором про секс. Окей, про немного нетрадиционный секс. И все же! Как он может сказать им, что он уже сильный и взрослый и не нуждается в пупырчатой пленке, чтобы не разбиться на мелкие осколки, когда его колошматит от легкого отклонения от привычного курса? Обещание быть смелее можно выбросить в мусорку, потому что все, что может сделать Джисон — это позорно сбежать с криком «Ой, извини, я тут вспомнил про очень важное дело, мне пора!» и спрятаться в своей однокомнатной норке. *** И все-таки Джисон смелый, очень смелый. Правда. Он так думает про себя, потому что, по факту, не каждый парень его возраста спустя всего трое суток размышлений и самобичеваний придет сдаваться Хвану Хенджину с поднятыми вверх руками и словами «Давай попробуем… эту твою… ну ты понял». Как-то так он и оказывается лежащим в своем первозданном виде на чужой кровати жопой наверх, сжимая в руках подушку. Да он даже по туториалу из Naver зад себе сам промыл! Он был храбрее, чем все супергерои Марвел вместе взятые. Хенджин задает ему смущающие вопросы — как давно он ел, когда и как тщательно мылся, ходил ли в туалет, — но в то же время Хана понемногу отпускает нервозность. Если Хенджин так тщательно подходил к проблеме, значит, кое-что он в этом смыслит. И это подозрение укрепляется, когда тот извлекает из ничем не примечательной коробки смазку и приспособление… кучу красных стеклянных шариков разных размеров на веревочке с кольцом. — Анальные бусы. Мне нравится стимуляция от них. Можно начать с этого, тем более диаметр шариков тут маленький. Не волнуйся, — заверяет его Хенджин. — Они чистые. Первое, о чем думает Хан, — они красивые. Сочно красные, блестящие, словно покрытые карамелью. И очаровательно переливаются на свету, отбрасывая блики на стены комнаты Хвана. — Симпатичные, — шепчет Хан и, чуть погодя, добавляет. — Похоже на клубничный танхулу. Хван некоторое время в исступлении смотрит на игрушку в своих руках, а потом прыскает от смеха. И хихикает так прелестно, что у Джисона перехватывает дыхание. Ему всегда нравилось смешить Хенджина. Ему отчаянно хочется найти еще один повод пошутить, но его уставший мозг покидает его. — Я никогда не задумывался об этом, но что-то в этом есть, — Хенджин еще немного с удивленной улыбкой вертит в руках бусы, а потом пожимает плечами и садится на кровать. — Феликс так же помогал тебе? — Хан отворачивается, укладывая голову на сложенные руки. Он никогда не смотрел на иголки, через которые ему вводили вакцины врачи, и тут смотреть тоже не было особого смысла. — У нас были немного другие… приспособления, — Хенджин шумит позади. Сначала вздыхает, потом растирает ладони, немного согревая. Отвинчивает крышку тюбика со смазкой, выдавливает немного себе на руку. Тюбик выплевывает смазку с порнушечным звуком. Хенджин еще ничего не делает, но его присутствие позади заставляет Хана покрыться мурашками с головы до пят. Он, наверное, сейчас похож на охлажденную курочку с гусиной кожей. — Ты всегда думаешь о еде, да? — усмехается Хенджин, продолжая медленно растирать смазку по руке с хлюпающим звуком. — Я говорил вслух? — Да, лежишь, бормочешь там что-то на своем беличьем. Не переживай. Мы можем остановиться в любой момент. Хан знает. Если бы он даже на секунду заподозрил, что Хенджин может не остановиться, или причинить ему боль, или сделать что-то против его воли, он никогда не согласился бы на эту анальную авантюру. Да и Хенджина своим другом он точно не считал бы. Но Хенджин — это Хенджин, мягкий, чувствующий и чувственный, с очень добрыми намерениями и чистыми порывами души. Даже когда это порыв запихать в анус своего друга целый клубничный танхулу. Не настоящий, конечно же. — Я не хочу останавливаться. Хочу попробовать. — Хорошо. Тогда постарайся расслабиться. Хан ждет холодного прикосновения сразу ко входу, но вместо этого на его бедро ложится сухая чистая ладонь Хенджина. Она приятно теплая, расслабляющая. Пальцы деликатно скользят по коже от колена до ягодицы и обратно, немного уходят вбок, цепляя нежную внутреннюю поверхность бедра. Дыхание Хана немного сбивается. Возбуждение знакомо затапливает низ живота, заполняя его доверху. Его член, к сожалению, остается недвижим, но мысли Джисона не задерживаются на этом моменте, потому что ладонь Хенджина вдруг сжимает его ягодицу и начинает массировать, немного отводя в сторону. Прохладный воздух лижет анус, и Хан против воли немного сжимается — от смущения и обилия новых ощущений. Он оборачивается и видит, что Хенджин бесстыдно пялится прямо туда своими темными дьявольскими глазами. — Там тебе что, картинная галерея? — мужается Джисон. Хенджин заторможенно моргает и сталкивается взглядами: — Выглядит прелестно. Тут, внизу. Особенно когда ты сжимаешься. Хан разом теряет все саркастичные слова, что держались у него на кончике языка, готовые выпрыгнуть изо рта и пощекотать нервишки Хенджина. Он снова в диком ступоре, смущенный и пристыженный. — Мне правда очень нравится. Но я могу не смотреть, если тебя смущает. Хлюп, хлюп. Хенджин снова растирает смазку во второй ладони. — Д-да любуйся, сколько хочешь. Мне не жалко, — ворчит Хан, снова отворачиваясь. Его сердце так дико стучит, что даже подушка под грудью будто вибрирует от каждого удара. И Хенджин на все сто процентов пользуется разрешением Хана. Он сильнее оттягивает ладонью ягодицу в сторону, и его большой палец, сухой и чуть шершавый, скользит по расселине, цепляясь за кольцо мышц. Хан снова инстинктивно сжимается, но Хенджин осторожно массирует вход, скользя по краям поджавшейся дырки, пока Джисон не расслабляется. — Хороший мальчик. Он все еще держит его открытым, на показ, когда присоединяется вторая рука. Джисон вздрагивает всем телом, когда нагревшаяся смазка капает на вход, а затем начинает постепенно его обволакивать. Влажные пальцы Хенджина размазывают лубрикант между ягодиц, а потом скользят в самый центр, играючи цепляясь за проход. Подушечка пальца кружит и кружит вокруг ануса, пока в самый неожиданный момент не ныряет внутрь. Невозможно сдержать тихий стон, который повторяется снова, когда Джисон пытается сжаться еще раз, но кончик пальца ему не позволяет — он уже внутри. Хенджин сильнее раскрывает его дырку пальцами, дышит громко и тяжело, будто загнанно. Хан бросает взгляд через плечо, и возбуждение внизу живота становится взрывоопасным — он замечает, что Хенджин сам полностью тверд. Тонкая ткань домашних спортивок идеально очерчивает вставший член. Чем он питался в детстве, чтобы в рост пойти не только вверх, но и вниз?.. Палец ввинчивается внутрь дырки, и Хан плаксиво вздыхает, будто девица из аниме. Палец толкается все глубже, пока не входит по самое основание. — Ты в порядке? Хан замечает, что его буквально колотит крупной дрожью, но это не страх, не паничка, а возбуждение. Он готов прямо сейчас расщепиться на сотню маленьких Джисончиков, пока его душа поднимается в небеса. Само ощущение пальца в заднице — это не особенно приятно, но и не больно, но отчего-то кажется таким ярким, таким мозговыносящим, что Хану страшно, что с ним будет при продолжении. — Д-да, в порядке, — пищит Хан, заставляя Хенджина усмехнуться. Джисон ему благодарен за то, что тот не переспрашивает по сто раз, а вместо этого начинает двигать пальцем. Хан представляет это похожим на движение автомобильного поршня — размеренное движение в глубину и обратно. Его мышцы словно цепляются за палец Хенджина, пытаясь удержать его внутри, остановить хотя бы на мгновение, но он снова и снова вгоняет палец внутрь и забирает обратно. — Не знаю, как тебе, но похоже, что твоей заднице это нравится, — посмеивается Хван, этот красивый мерзавец. Нет бы не смущать Хана, но он явно наслаждается его уязвимостью. — Твоя дырка так сжимается вокруг моего пальца. Думаю, можно добавить еще один. Анус пульсирует, когда на него выдавливается еще больше смазки, а вход игриво целует кончик второго пальца. Хан выдыхает и расслабляется изо всех сил, когда уже два пальца проталкиваются внутрь. Он думал, что будет больнее, но его мышцы будто с готовностью разъезжаются. Вот такой вот он гостеприимный. Хенджин его умело растягивает, раздвигая пальцы, прокручивая их внутрь и потирая кончиками пальцев пульсирующие стенки. Обильная смазка стекает по расселине к яичкам, и по ощущениям это похоже на маленькие разряды электричества. Все тело Хана будто вибрирует, дрожит и пытается с голодухи хапнуть побольше, еще больше стимуляции и прикосновений. — Ничего себе, Джисони, ты посмотри на себя. Сам насаживаешься на мои пальцы, — с восхищением тянет Хван. Хан поворачивается и вправду — он даже не заметил! Он сам подается назад, навстречу Хенджину, подмахивая бедрами. С губ срывается громкий стон. — Кажется, тебе и вправду нравится, когда с твоей дыркой играют, Джисони. Теперь тебя будет не остановить. Слова Хенджина соединяются в сплошной комок, из которого разгоряченному сознанию Хана тяжело выхватывать детали. Он просто отдает бразды правления своему телу, которое впервые за месяц чувствует себя настолько хорошо — у него кровь бурлит в артериях, температура будто превысила точку кипения, у в голове все липко, тяжело и медленно. Мысли притормозили свой бег, и теперь шевелятся еле-еле, будто их давно варят в кипятке. Потрясающее ощущение. — Ты так податливо растягиваешься. Я думаю, тебе даже не нужен третий палец. Можем переходить к главному блюду, — Хенджин общается больше сам с собой. Все, что может ему выдавать Джисон, — невменяемые стоны. — Клубничный танхулу, говоришь? Хенджин извлекает пальцы к неудовольствию всего организма Хана, потряхиваемого от желания. Он недовольно хнычет, уткнувшись в руки и простынь, уже залитую слюной, но Хенджин его успокаивающе похлопывает по ягодице. — Секунду терпения, Джисони, — он наконец-то берет в руки красные бусы и снова подбирает с постели лубрикант. Джисон едва может сформулировать предложение, но не может не спросить: — Разве уже недостаточно… скользко? — он елозит по простыням, не в силах больше терпеть. Ему хочется снова чувствовать, снова ощущать, чтобы ебашило эмоциями после целого месяца внутреннего онемения. Хочется ощутить себя наполненным после четырех недель опустошения. — Нет, Джисони, смазки не бывает много, когда тело касается анала. Все игрушки нужно тщательно смазывать. Ты же не хочешь потом зашиваться у врача? — почему Хенджин в этот момент кажется таким взрослым? Не одногодкой, а гораздо старше? На фоне его уверенного спокойствия Хан чувствует себя несмышленышем. — Все в порядке. Я тоже не сразу во всем разобрался. У меня в голове было много мифов. Феликс рассказал мне, как надо, теперь я рассказываю тебе. — Из тебя вышел бы отличный учитель, Джинни, — мычит Хан, кусая и пожевывая уголок подушки, чтобы хоть куда-то слить энергию, бушующую внутри. Просто лежать и смотреть, как длинные тонкие пальцы Хвана скользят по бусинам, тщательно смазывая каждую, а затем еще и между ними и даже большое кольцо на конце — та еще пытка. — Хороший я учитель или нет, покажет оргазм, — Хенджин заканчивает с игрушкой и подползает на коленях ближе. Он расталкивает ноги Хана пошире и умещается всей своей немаленькой фигурой между ними, глаза Хана то и дело оказываются прикованы к члену, скрытому тканью штанов. Хван вообще уверен, что с таким размером он кореец? Джисон не хотел бы оскорблять своих собратьев-корейцев, но он видел не мало голых азиатов, и обычно они все соответствовали неутешительной статистике. Сам Хан тоже был в их числе. Но создание Хенджина его родителями, видимо, проходило под чутким руководством богов. В том числе бог Фаллосов тоже присутствовал на заседании этой комиссии. — Приготовься, расслабься, тебе понравится, — шепчет Хенджин, возвращая Джисона в реальность. — Это как массаж… только изнутри. — Массаж прямой кишки, понял, — глупо подшучивает Хан, пытаясь скрыть волнение единственным известным ему способом — юмором, но все равно дергается, когда стеклянные шарики проезжаются по его ягодицам. — Тш-ш-ш, — Хенджин снова похлопывает его по попе и раздвигает ладонями ягодицы. — Все еще очень симпатичный. Даже еще симпатичнее, чем прежде. Тут немного припухло и порозовело, — кончик пальца трет чувствительные края сфинктера, заставляя Джисона зашипеть. Кожа там очень нежная, не привыкшая к таким прикосновениям, но дырка сразу же откликается, жадно пульсируя. Все его нутро поджимается, когда первый шарик, самый маленький, меньше даже пальца Хвана, проталкивается в проход. Только вот Хенджин так хорошо поработал пальцами ранее, что Хан даже не может толком сжаться — шарик проскальзывает внутрь почти без труда. Неумолимо, не отвлекаясь ни на что, Хенджин продолжает проталкивать шарики внутрь Джисона. Они становятся все крупнее и все сильнее распирают изнутри проход. Лежа головой вниз и не видя практически ничего, Хан ощущает все в несколько раз мощнее: то, как стеклянные шарики один за одним заполняют его отверстие, как они плотно набиваются внутрь, проталкивая вперед более мелкие. Они проходят все глубже и глубже, и в какой-то момент ему кажется, что еще чуть-чуть, и они окажутся у него где-то в животе. — Твоя дырка прямо трепещет. Чем больше я ей скармливаю, тем более голодной она кажется. Ты тоже это чувствуешь, Джисони? Хан теперь не уверен, что с ним разговаривает Хенджин. Его голос упал, в нем появились хриплые нотки, и каждое его слово — томное, тягучее, соблазнительное. Хан не видел прежде эту сторону Хенджина, только ее отголоски может быть. На сцене. — Вот так, Джисони, все внутри, — костяшки пальцев Хенджина проезжаются по бархатистой коже между ягодиц и яичек. — Как ты себя чувствуешь? — Ммм, — только и может выдать Джисон, лежа в луже своих слез и слюней. На последний шариках он даже рот не мог закрыть, пуская слюни на матрац. Любопытное лицо Хвана появляется перед ним. — О, думаю, тебе неплохо, — он приподнимает безвольную голову Хана, тыльной стороной руки обтирая его испачканные щеки. — Я беспокоился, что из-за твоих таблеток ты ничего не почувствуешь. Но тебе на самом деле так мало нужно, чтобы отключился мозг, да, Ханни? — в его тоне нет издевки, но он дразнит и наслаждается каждой секундой бессилия Хана. — Поверь, потом ты придешь в себя и почувствуешь себя еще лучше. Как будто гору с плеч сняли. И тогда Хенджин его целует, обхватив лицо скользкими пальцами. Почти что прилично — лишь соприкосновение губ, но Джисон чувствует, будто это его самый горячий и грязный поцелуй за всю его жизнь: с игрушкой внутри ануса, возбужденный донельзя, голый и перепачканный, он целуется с красавчиком, полностью одетым, собранным и аккуратным. Хван даже пахнет чистотой. — Отлично, — шепчет он, отрываясь от губ. — Полежи немного, привыкни к ощущениям. Мы не хотим тебя сильно перегрузить, да? Хенджин аккуратно укладывает Джисона обратно на кровать, переворачивая на спину. Помогает ему согнуть и расставить ноги пошире. Еще час назад такое заставило бы Джисона сойти с ума от стыда, но теперь ему кристально похуй. От малейших движений шарики внутри сдвигаются, и Джисон стонет, снова и снова, пока слезы стекают по вискам, теряясь где-то в растрепанных волосах. — Ты чувствуешь удовольствие, исходящее от одной точки, или как будто все сразу? — интересуется Хван, пристально разглядывая свою подопытную квокку. Джисон поднимает два пальца вверх. Нет, это не одна точка. Весь низ его тела будто плавится в печке; анус пульсирует теплом, не переставая. — Это так забавно, что ты говорил, будто у тебя нет эрекции. Но мне кажется, мы ее нашли, Джисони, — палец Хенджина вдруг скользит по его небольшому члену, и Хан, опуская глаза вниз, осознает, что тот прав. Его член не стоит полностью, но полуэрегирован, даже головка слегка влажная от предэякулята. — Может быть, тебе стоит чаще играть со своей задницей, — чертов искуситель посмеивается, потирая указательным пальцем маленькую головку. Джисон дергается всем телом. Он весь мокрый от пота, дышит, словно после марафона. Терпеть невозможно. — Пожалуйста, Джинни, — молит он, и Хенджин, будто только этого и ждал, подцепляет пальцем кольцо. — О-о-о! — вскрикивает Хан, сцепляя зубы, чтобы не заорать на все общежитие. Шарики один за одним проезжаются по его простате, посылая по телу электрические разряды, а затем выскакивают из отверстия, и Хан замечает, как неожиданно начинает кончать. Все его тело сотрясается от стимуляции, глаза закатываются, а полутвердый член выплескивает на живот тонкие струйки спермы. Хван ни на секунду не прекращает движения, пока самый последний маленький шарик не покидает его проход. Хан испускает последний тихий стон и растекается по кровати, абсолютно без сил. Веки кажутся такими тяжелыми, а тело парадоксально легким, почти не существующим. Еле ворочающимся языком он умудряется донести свою мысль: — Т-ты… тозе… контить… — Тоже кончить? — переспрашивает Хван. В ответ Джисон может только кивнуть, наблюдая из-под ресниц, как Хенджин резво спускает штаны и так, по-простому, дрочит себе скользкой ладонью. Влажные звуки заполняют комнату, и рот Хана невольно наполняется слюной. Этот здоровый член еще и красивый. Черт, не зря он всегда держался подальше от своей задницы — теперь вот чужие члены на пригодность оценивает. Хенджину хватает одной минуты, чтобы с глухим стоном излиться на член Хана. Он весь покрывается мурашками, когда чужая теплая сперма обволакивает его маленький бесполезный пенис. Это так красиво. Мог бы Хенджин нарисовать ему такую картину? — Надеюсь, Вам понравилось наше клубничное танхулу, — Хенджин очаровательно лыбится, стирая испарину со лба чистой рукой. — Вылечили импотенцию, вернули вкус к жизни и все это за один танхулу. Десять звезд из десяти, буду рекомендовать своим друзьям, — Хан зевает и, не в силах больше противостоять усталости, прикрывает глаза под тихое хихиканье хорька.