The Ending You Deserve

      Боль.       Страдание. Холод. Жар. Жжение, жжение, жжение. Всё накатывает волнами.       Дышать не выходит.       Что-то разглядеть — тоже.       Ужас расползается по всему его существу, стискивает каждый орган, словно пустившая в его нутре свои корни назойливая лоза.       Дым и пепел забивают лёгкие, пока он, спотыкаясь и оступаясь, пробирается по шахте.       Сердце бешено колотится о рёбра.       Будто создание, бьющееся в предсмертных муках, пытается вырваться из груди.       Ногой он натыкается на зазубренный камень, а потому тут же валится, словно карточный домик. Покатившись, он морщится и сжимается всем телом.       Шипит, когда крошечные камушки врезаются в лицо и руки.       Пропитываемый пеплом пот струится по лицу, заливает множество мелких кровоточащих порезов, пока он лежит на спине, тяжело дыша и проклиная себя, пока зловещее оранжевое зарево бушующего пламени расползается по подземному туннелю.       Воздуха всё меньше и меньше.       Дым всё гуще и гуще.       Пламя, подпитываемое бензином, кажется чудовищем, надвигающимся на него, и он спешно поднимается на дрожащие ноги. Бежит шаткой трусцой, опираясь одной рукой на шершавую грязную стену.       Далеко впереди вдруг начинает брезжить луч света, и в кровь тут же хлынет адреналин. Он торопится, в ужасе задыхаясь, но вдыхая лишь едва-едва от жгущего шею жара.       Перед ним предстаёт выбор.       Умирать от огня или от рук федералов.       Ни один из вариантов ему не по вкусу, но, оглянувшись на клубящееся, яростное пламя, лижущее стенки всё ближе и ближе, он понимает, что выбор сделать придётся.       Это несправедливо.       Он не святой, на его веку тьма проступков. Но он не заслужил такой смерти, не заслужил умирать, как сбитое животное, оставленное истекать кровью и корчиться в муках на обочине до окоченения.       Никто не будет по нему скучать.       Никто не будет его искать.       Он совершенно один. Вне всяких сомнений. Он всегда, всегда был один.       Но ведь это неправда, не так ли, Джейк?       Уже давно как.       От голоса в голове у него перехватывает дыхание, а сердце с болью подскакивает куда-то к горлу.       Кажется, будто кто-то проник в его грудь, разорвав плоть, мышцы, раскрошив кости, раздвинув их — невидимый кулак вырвал его пульсирующее сердце, а затем заставил проглотить.       А то стучит, как барабан. Отыгрывает ему траурный марш.       Оно всё колотится, сжимается, наполняет его рот привкусом меди. Ему это не под силу. Боль разъедает нервы, отдаёт их на растерзание жару и едкому дыму.       Она тебя ждёт. Не подведи её.       Ты обещал.       Он вдыхает полной грудью, ускоряя шаг. Он мчится к постепенно расширяющейся точке света, а под ногами хрустят камешки и осколки стекла.       Рёв огня и эхо его шагов бьются о камень, следуя прямо за ним, спасающим свою жизнь бегством.       Четыре года бегства.       Четыре года поисков, стыда и одиночества. Бегство было подарком судьбы. Его спасением.       И всё же, к своему последнему забегу он, кажется, совсем не готов.       Он выдыхается.       Шаги сокращаются быстрее, чем горячее дыхание: чёрный дым стелется над головой и обвивает его тело своими коварными щупальцами.       Он не выживет.       После всего случившегося, он так и не встретится с ней.       Эта мысль отравленным клинком впивается в его грудь. Будто бы рвёт, режет сухожилия.       Скоро он истечёт кровью, не издав ни звука.       Силы бороться покинули его в тот миг, когда эфемерный нож пронзил его надежды и глупые грёзы о любви, которой он не заслужил.       Они писали свою собственную историю, заполняя страницы мечтами и хрупкой, расцветающей любовью.       Кажется, что решение прийти сюда было сродни решению вырвать все эти страницы и превратить их в бессмысленные клочки бумаги.       Это ломает его настолько, что он практически останавливается, почти позволяет пламени охватить его.       Он уже чувствует резкий, тошнотворно-сладкий запах своей покрытой волдырями плоти. Запах, как от дубления новой кожи.       Он сгорит.       Будет ещё больнее, чем сейчас.       Пламя выжжет его плоть, заставит её слезть с костей, превратит мышцы и кровь в пыль.       Он уже это чувствует.       Огонь подкрадывается всё ближе, заставляет волосы на затылке встать дыбом, наполняет нос назойливым ароматом опасного дыма.       Никто не узнает, что это был он.       У неё не останется ничего, кроме обуглившихся костей и воспоминаний о том, что он отправился в шахту вместо неё.       Она будет винить себя за это.       Это разобьёт её.       И это всё его рук дело.       Нет.       Ни за что.       Он не причинит ей больше боли, чем уже успел.       Прилив новых сил и решимости накрывает его, когда огонь приближается настолько, что кажется, будто языки пламени шепчут ему на ухо:       «Ты слишком медленный, Джейк. Слишком поздно».       «Тебе не убежать».       «Твоя удача исчерпана».       Он отмахивается от этих слов и всхлипывает сквозь стиснутые зубы, когда точка света становится шире и ближе.       Ноги тяжелеют. С каждым прыжком через упавшие балки и раздробленный камень они становятся всё тяжелее и тяжелее.       Его трусливое сердце колотится всё чаще и чаще. Он глохнет от стенаний и треска древесины, пожираемой огнём.       Слёзы стекают по лицу, покрытому сажей и кровью. Оставляя бледные дорожки на въевшейся грязи, окропляя солью потрескавшиеся губы.       Взгляд затуманивается, когда эмоции вырываются из запертого, тщательно закодированного хранилища, спрятанного на самом дне его сознания.       Он пытается загнать их обратно.       Не получается.       Они выплёскиваются наружу, захлёстывают с головой.       Он потратил годы на то, чтобы их запереть. Насильно подчинял их себе, чтобы они слушались его, а не он — их. Воздвигнутая вокруг себя крепость из стали и камня уже рухнула, и прятаться ему больше негде.       Он бы отдал ей всё, что у него есть, но этого было бы недостаточно.       Ты всегда знал, что ты — не лучший вариант. Не завышай себе цену.       Она заслуживает кого-нибудь получше.       Получше тебя!       Это правда, и от неё тебе не убежать.       Сердце рвётся на части, а собственный разум играет против него — его и без того слабому духу становится всё хуже.       Она заслуживает кого-то получше.       Он подвёл её. Подводил с того самого момента, как впустил её в свою жизнь.       Он изначально понимал, что причинит ей боль в будущем.       Он просто не ожидал, что это случится так скоро. Не ожидал, что ему не удастся понаблюдать издалека, как она восстановится после его исчезновения.       Они жили взаймы.       А теперь... огонь всё ближе, пот рекой стекает по спине и ногам, а нервы под взмокшей кожей натянуты до предела.       Джейк понимает, что это бесполезно. Брезживший свет словно убегает от него, а взгляд то мутнеет, то проясняется. Руки сжимаются в кулаки, и он борется с желанием ударить стены от гнева.       Вместо этого он прикусывает внутреннюю сторону щеки. Сильно, пока кровь не хлынет через разодранный край, оставляя на языке маслянистый, металлический привкус.       Это действует как стимул.       Взгляд фокусируется, сердце бешено колотится, а он всё бежит, бежит и бежит.       Ноги стучат по камню, кругом полыхает огонь. Он должен его перегнать.       Он обгонит.       Другого выхода нет: давление скачет, дыхание тяжёлое, прерывистое.       Огонь ухватывает воздух буквально из-под носа при любой попытке вдоха.       Кислорода нет.       Внутренности его всё извиваются и ворочаются.       Вяжутся в такие тугие узлы, что он практически готов поклясться, что что-то всё же рвётся. Что-то, что заставляет его вскрикнуть.       На периферии он замечает тени. Пятна тьмы и искры света. Лёгкие болят, молят о кислороде. Об отдыхе.       Отдых означает смерть.       Смерть означает подвести её.       А вариант подвести её никогда им не рассматривался.       И не будет рассматриваться сейчас.       Он опускает голову и бежит.       Он перепрыгивает через ещё одну деревянную балку, когда полоска света становится шире, а он приземляется на старые доски.       Он успевает лишь вскрикнуть, когда они проламываются под его весом и собственным возрастом.       Джейк падает. Падает и падает.       Он жмурится, прежде чем столкнуться с землёй.       Приземление выходит настолько жёстким, что даже жалко, что не смертельным.       Он ударяется о землю с гулким стуком.       Голова приземляется на камень. Боль, слепящая, кровавая, пронзает череп и мозг, полностью уничтожает рассудок и оставляет место лишь для всепоглощающего страха.       Тепло стекает по макушке, а рука, которой он тянется к голову, окрашивается в багряный цвет.       Раны на голове кровоточат сильнее прежнего, но рана не слишком беспокоит, когда первые импульсы боли утихают. Он мысленно концентрируется на разных точках тела. Ничего, кажется, не сломано, пусть ощущение такое, словно по его рёбрам потоптался великан.       От кашля к зубам липнут грязь и кровь. Задыхаясь и отплёвываясь, он пытается взять себя в руки.       Он прокусил губу, и теперь она безбожно кровоточит.       Что-то вонзается в его плечо.       Когда он смотрит на дыру, в которую провалился, ощущение, похожее на тысячу лезвий, разрезающих кожу, ползёт вдоль позвоночника, оплетает поясницу. Закручивается там, превращается в клубок режущего, первобытного страха, который вскоре проносится по всему телу.       Шаткая лестница, ведущая наверх, наружу, дарит маленький лучик надежды.       Он ухватывается за неё и прикидывает, сколько, в его-то нынешнем состоянии, понадобится времени для того, чтобы подняться.       Огонь охватывает проём, не оставляя ему шанса на спасение.       Его надежда погибает со слабым всхлипом.       Едва он его слышит, как по костям проносится адская боль. Задыхаясь, он падает на колени.       — Блядь! — сплёвывает он. Слово больше походит на злостное проклятие, отскакивающее от стен и возвращающееся обратно к нему в уши.       Насмехающееся над ним, вглядывающимся во тьму и пытающимся понять, что делать дальше.       Пожар будет удерживать полицию и ФБР подальше от шахты, пока она не выгорит дотла. Они не бросятся сюда, пока не станет достаточно безопасно. Он это знает.       И этим можно воспользоваться.       Джейк, стоя на коленях на грязной земле, принимается думать.       Температура всё растёт и растёт, пока он перебирает мысли.       Он всё аккуратно упорядочивал и расставлял, превратив свой мозг в организованную картотеку.       Открывая один ящик, он обнаруживает кладезь данных и воспоминаний.       Некоторые же ящички застревают, не поддаваясь, сколько ни дёргай. Ржавые и пыльные, давно не открывавшиеся из-за его страха вновь начать что-то чувствовать.       Он тянет за один ящик, заржавевший настолько, что приходится пнуть его, разбить вдребезги, чтобы вытащить файлы.       Это всё равно, что открыть ящик Пандоры, и ждать, что из него польётся солнечный свет.       Настоящий поток эмоций, воспоминаний и боли выплёскивается на свободу из этого ящичка, полностью уничтожая его самоконтроль.       Он уже и забыл, каково это — испытывать настолько полноценные чувства.       Все последние годы ему казалось, что он соревнуется с самим временем. А время — главный враг людской. Его всегда мало, и оно активно противится любому, кто хочет его одолеть.       Это заведомо проигрышная игра, для продолжения игры в которую ему пришлось стать призраком.       Чтобы выжить, он отключил всё, что делало его человеком.       Расчётливо.       Беспристрастно.       Холодно.       Именно на этом Джейк и построил свою личность.       И теперь он чувствует всё.       Он хочет выжить. Он хочет жить.       Жить фантомом на периферии реальности больше не хочется. Хочется чувствовать, осязать, быть. Хочется получить от жизни всё, что она может дать.       Горечь и сладость. Обиду и облегчение. Всё.       Джейку этого просто хочется.       И когда Джейку чего-то хочется, он это получает.       Он отталкивается руками от земли. Впиваясь пальцами в щебень, не обращая внимания на боль под ногтями.       Кровь мешается с грязью. Он поднимается на ноги.       Всё болит, кровоточит, наливается тяжестью — он едва переставляет ноги, осторожно двигаясь по туннелю, в который он упал.       Горло саднит. Оно разорвано в клочья от дыма и криков. Руки дрожат, а во рту пересыхает так, что язык едва ворочается, когда он пытается облизать губы.       Бесполезно. Ему нужна вода.       Ему нужно как можно скорее отдохнуть, иначе он потеряет сознание от страха и изнеможения.       Слишком поздно, Джейк.       Сдавайся.       Только глупцы продолжают бороться, когда шансы настолько низки.       Джейк мотает головой до стука в висках, словно пытаясь прогнать зловещее гудение.       — Шансы всегда низки, — бормочет он. — И именно благодаря этому можно переиграть систему.       Голос вновь затихает, и он с облегчением вздыхает, спотыкаясь о камни и дерево, хватаясь руками за стены, чтобы не заблудиться.       Он всё же рискует, вытягивает телефон из кармана и хмуро смотрит на разбитый экран, на котором всплывает сообщение за сообщением.       «Джейк. Ты не можешь просто сказать девушке, что любишь её, а затем игнорировать её!»       «Ответь мне».       «Пожалуйста».       «Просто дай мне знак. Дымовой сигнал. Да если придётся, пошли чёртового почтового голубя! Они говорят, что нет ни входа, ни выхода. Но мне лучше знать. Ты найдёшь выход».       «Не останавливайся. Прошу, не сдавайся. Ты не один. Я не дам тебе остаться одному».       «Если ты умрёшь, я призову тебя, притащу обратно в этот мир и убью ещё раз. Ты должен жить, Джейк. Не ради меня, не ради Ханны или Лили, а ради себя. Ты вернёшься ко мне».       Он смахивает их. Удаляет. Они заставляют его сердце дрожать и трещать ещё сильнее. Рубиновые трещины оставят после себя серебряные шрамы. Он взвывает, когда приходит ещё одно сообщение, и он тут же запоминает координаты, присланные ею. После этого удаляет сообщение. Вкладывает всю оставшуюся энергию и волю в планирование спасения.       В голове проносятся воспоминания о прошлом.       До того, как он оказался вынужден скрываться, он прожил полную красок и непостоянного счастья жизнь. Она была не идеальной, но была его. В тот день, когда ему пришлось оставить её, он оборвал все нити своей прошлой жизни и принял облик всех и никого одновременно.       За это время он многое узнал о человечестве и его жестокости. Отныне он знает, как всё работает.       Жизнь — борьба с человеческой жестокостью. Так было и будет всегда. Мудрость, стратегия и надежда — единственное, чем можно одержать верх над жестокостью.       И его надежда всё ещё жива.       Теперь ему ясно, что надежда живёт, пока жива она. Он отдал ей свою, и она предложила взамен собственную. И растрачивать её попусту он не станет.       Он пробежался по воспоминаниям, отбрасывая не имеющие значения и удерживая те, что и впрямь важны. Всё, что заставляло его страдать, он оставляет. Всё, что дарило безопасность — отбрасывает.       Если под безопасностью подразумевается остаться в одиночестве, затеряться в шахте, в которой он либо сгорит, либо умрёт от голода — не нужна ему такая безопасность.       Он тянется к своему мысленному хранилищу, в котором хранятся все их разговоры.       Их разговор о том, что она приедет сюда, — самый сильный файл, что есть в этом архиве, и он подстёгивает его, мотивирует найти силы выбраться.       Она похвалила его исследование шахт, и он рассказал ей о некоторых входах и выходах.       Он сообщил ей о тех, кто, по его мнению, вероятнее всего вознамерится его поймать. Это было манипулятивным решением, направленным на то, чтобы у неё не возникло дурацкой идеи последовать за ним.       Один из выходов он мысленно держал наготове, словно пистолет.       Это было рискованно.       Это было по-идиотски.       И всё же Джейк бросается бежать.       Чем дольше он бежит, тем уже становится туннель. Скоро ему придётся пригнуться.       Сердце всё ещё колотится. Непрерывно, не в такт со сбитым дыханием.       Теперь ему приходится приседать. Голова бьётся о шершавый потолок, и он едва не вскрикивает, когда боль смешивается с болью от кровоточащей раны на затылке.       Он чувствует, что истощён. Тело отяжелело настолько, что он лишь рад, когда оказывается вынужден встать на колени в этом узком проходе.       Джейк ползёт и ползёт. Ладони саднит и жжёт от пота, раздражающего все его раны. Глаза начинают слезиться, когда в нос бьёт свежий воздух.       Ужас порывается охватить его, но он продолжает идти. Ему неизвестно, что ждёт его по ту сторону, но явно что-то лучше участи умереть в одиночестве, лучше участи никогда не быть найденным и оплаканным.       Страх быть арестованным настолько силён, что почти останавливает его, когда он протискивается по всё сужающемуся туннелю, чувствуя, что его сжимают в тисках.       Если он застрянет... Нет, он не может об этом думать.       Он должен превратить свой страх в оружие. Должен сбежать отсюда и вернуть себе имя. Пот на лбу, кровь в венах — всё это привилегия выжившего.       Это всего лишь очередной сбой.       Он повторяет себе это снова и снова, пока армия ползёт по разгромленной шахте.       Он ничего не видит.       Тьма сковывает его.       Позволь он ей, она бы его замуровала.       Его плащ цепляется за неровность на стене и тянет его назад. Он отряхивается, насколько позволяет тесное пространство, и пыхтит сквозь стиснутые зубы.       А плащ всё держится и держится. Он вытягивает руки над собой.       Нет ни места, ни возможности стянуть ткань.       Его сердце замирает.       Бессилие лишает его всяких сил на борьбу, и он падает на землю, зарываясь в неё лицом.       Внезапно Джей начинает рыдать, как ребёнок. Из груди рвутся сильные, задыхающиеся рыдания, от которых содрогается всё тело. Такие неистовые, не щадящие души — он просто не может их сдерживать.       Что бы он ни делал, всё шло против него. Он никогда не работал с такими ужасными шансами. Мозг переполнен эмоциями и сожалениями.       Он жалеет, что не написал обо всех своих чувствах и надеждах и не отправил ей это, прежде чем спуститься в шахту — тогда он был чересчур самоуверен. Был слишком уверен в том, что сможет выбраться из любой ловушки или клетки.       Джейк сдаётся, примиряясь со своей участью.       Если он умрёт, если таков его удел, то ничего не попишешь. Много лет он прожил за счёт выпрошенного, одолженного или украденного времени.       И это наконец его настигло.       Он так подавлен поражением. Поглощён им. У него перехватывает горло, и он чувствует, что готов вот-вот вырвать.       Он надеется, что захлебнётся.       Так будет быстрее.       — Я не хочу умирать, — шепчет он, не вкладывая в эти слова ничего — губы сами двигаются, слова сами срываются с окровавленных губ. — Только не так. Как угодно, но не так.       Сердце колотится и холодеет, когда он пытается бороться, протиснуться вперёд. Дышать нормально не выходит. Весь вес перенесён на переднюю часть тела. Его рёбра покрыты синяками и трещинами, каждый крошечный вдох ощущается как удар кувалдой.       Всё кончено, Джейк. Чувствуешь? Холод, пробирающий до костей? Скоро это будет единственным чувством для тебя. Тьму? Вот она. Всё здесь. Всё будет так. Это то, чего ты...       — ...Я этого не заслуживаю.       Джейк рычит с уверенностью, какой не знал никогда прежде.       Адреналин накатывает на всё его существо, сжигая вены и наполняя его новой трепетной энергией, словно введённый кем-то наркотик.       Он раскачивается и трясётся всем телом до треска костей и натяжения кожи. С трудом он выдыхает сквозь стиснутые зубы, чувствуя, как напрягаются сухожилия на шее, когда он впивается пальцами в грязь, прилагая все усилия, чтобы освободиться.       Звук рвущейся ткани заставляет его сердце забиться с новой силой.       Он издаёт смешок, походящий на звон разбитого стекла.       Смешок обезумевшего, отчаявшегося человека. Порвавшийся плащ позволяет ему продвинуться на несколько десятков сантиметров вперёд.       Дальше всё не так просто. Пробираясь по шахте, он чувствует себя неуклюжей змеёй.       Он продолжает смеяться. Сердце продолжает колотиться.       Голос в голове замолкает, когда его руки нащупывают что-то, что легко отпадает от толчка.       Во взмокшее лицо ударяет чистый ночной воздух, который он жадно глотает, вырвавшись из ужасного туннеля.       Кажется, всё цепляется за него. Невидимые руки тянут его за лодыжки, чтобы удержать в заточении. Но он отказывается принимать такую участь.       Влажная земля, длинная зелёная трава и сухие листья хрустят под руками, пока он валится спиной на подлесок, глядя на звёздное небо.       Вид звёздного неба он принимает за величайший подарок. Он анализирует его, находит Полярную звезду и вспоминает координаты, которые она ему отправила. Он наспех перепроверяет их в телефоне, прежде чем выбросить его, и с облегчением обнаруживает, что до этого места недалеко — можно добраться пешком.       Если пойти на северо-восток, можно добраться туда на рассвете.       Он не смотрит в сторону Дасквуда: ему нет нужды знать, насколько близко могут быть преследователи — а то и нервы могут сдать.       Он, пошатываясь, поднимается на ноги и начинает идти.       Пока он бредёт через леса и открытые опушки, время не имеет никакого значения. Он держится подальше от дорог, зная, что по ним всё время кто-то ездит.       В его нынешнем состоянии, какой-нибудь добрый самаритянин позвонит куда-нибудь за помощью, думая, что поможет ему, на самом же деле подписывая ему смертный приговор.       Он так устал. Изнеможение навалилось на него, как удушливый туман, из которого он никогда не вырвется.       Он продолжает идти.       По теням, под лунным светом, он всё идёт и идёт, изо всех сил игнорируя боль в теле.       Его изнеможение безгранично, когда сквозь сосны начинает пробиваться розоватый солнечный свет.       Рассвет.       Как же странно. Мир может сгореть дотла, а солнце всё равно взойдёт.       Он оторопело смотрит на него, словно на абстрактную картину, абсолютно неуместную в этом мире жестокости, смерти и пламени.       Неважно, насколько основательно и безвозвратно сгорит мир. Насколько густыми будут тени, сколько поглотит ледяная тьма — солнце всегда будет всходить.       Будет наполнять мир своим светом, теплом, цветом и драгоценной надеждой.       Он чувствует, как мягкое тепло касается его израненного лица, и это придаёт ему сил, когда он выходит из укрытия деревьев и останавливается на стоянке мотеля.       Джейк хмурится, оглядываясь по сторонам с подозрением и сомнением — непониманием. Почему она отправила его сюда? Он здесь не останавливался. Место совершенно не по пути.       И как она узнала об этом?       Он выпрямляется, в горле стынет страх — его внимание привлекает окно. Занавески дёрнулись. Он в этом уверен.       Он уже было дёргается в сторону, обратно в укрытие деревьев, но скрип открывающейся двери заставляет его повернуться.       Из-за щели приоткрытой двери высовывается маленькая тонкая рука, манящая его. Он двигается к ней прежде, чем успевает это осознать.       Стук сердца вновь набирает скорость. Пульс и напряжение нарастают, словно кто-то слишком усердно давит на рычаг.       Он всего в нескольких шагах от двери. Вся кожа чересчур чувствительна, и всё тело так или иначе болит. Горло саднит так, словно он глотал наждачку и гравий.       Дрожь в руках усиливается. Бежать или бороться. Его нервная система не способна выбрать.       Пока он колеблется, через открытую дверь доносится женский голос, и это как бальзам на истерзанную душу. Он уже слышал этот голос — он узнает его где угодно.       Когда он слышит его, сердце начинает колотиться уже по другой причине.       — Здесь безопасно. Заходи, и я всё объясню.       Джейку нет дела до её объяснений — адреналин покидает его так внезапно, что он поникает всем телом и едва ли не валится на колени.       Вместо этого он цепляется за дверной порог.       Она не даёт ему времени окинуть её взгляд, как ему хотелось бы. Она хватает его и с силой притягивает к себе, заставляя застонать от боли — такая резкость не идёт на пользу его многочисленным мелким травмам.       Она мгновенно отстраняется, сморщившись, рассыпаясь в извинениях.       — Извини. Не подумала. Так, у меня есть кое-что. Я предполагала, что кого-то из нас подстрелят, пырнут ножом или покалечат. Я думала, что нужно подготовиться. К счастью, самое худшее, что со мной случилось — порез бумагой. Тебе явно не так сильно повезло. Где-то открыто кровотечение? Что мне сделать сначала? У тебя есть ожоги? От тебя пахнет так, будто тебя поджарили на вертеле! Ты...       Джейк сухо смеётся над тем, как она тараторит. Тронутый и позабавленный её заботой и вниманием.       Это первый его искренний смех за последние годы, вскоре переходящий в гогот. Под конец он и вовсе срывается на что-то, больше походящее на плач.       Его затуманенные глаза закрываются, пока его поглощают эмоции, и он приветствует темноту.       Кругом всё знакомо.       Безопасно.       Он просыпается несколько часов спустя, очень смущённый и такой физически напряжённый настолько, что кажется, будто он ломает себе кости, чтобы сесть. Сквозь зубы выскальзывает болезненный полустон, но тут сквозь шум в ушах прорезается живой голос:       — Ох, славно. Я переживала. Не то чтоб это в новинку, но ты выглядишь так, словно тебя только-только с могилы вытянули. Я подмыла и подлатала тебя как могла, не раздевая. Я всё же думала, что ты угостишь меня ужином, прежде чем мы перейдём на эту ступень отношений!       Её тон лёгок, весел, но в нём чувствуются нотки отчаяния и тревоги, которые подсказывают ему, что она хлопотала круг да около него всё то время, что он спал.       Его вялое сердце замирает где-то в пустом желудке, когда она медленно подходит к нему, словно к раненному зверю, которого страшно спугнуть.       — Где мы? Почему ты здесь? Ты обещала держаться подальше, — выдавливает он из себя, приняв предложенный ею стакан воды.       Его пальцы оставляют на стекле, покрытом конденсатом, грязные разводы. Вода холодная, кристально чистая, и он залпом выпивает её, избавляясь от кислого привкуса во рту.       Она оскорблена его словами — прежде, чем ответить, дожидается, чтобы он допил воду.       — Ну, как обычно. Я пришла помочь тебе, а ты меня ругаешь. Ну и катись. Если бы не мы с Аланом, ты бы сейчас либо был мёртв, либо гнил в тюрьме. И я держалась подальше! Я ведь не пошла в шахту, ага?       Его взгляд поднимается к её возмущённому лицу, прекрасному и открытому, несмотря на ярость, бушующую в её прищуренных глазах.       Он в шоке от того, что может говорить, потому что язык по ощущениям едва ворочается.       — Прости. Я всё ещё... погоди... Алан? Я думал, в его же интересах помочь в моей поимке?       Она ухмыляется, откидывая волосы на плечо и присаживаясь около него.       — Так и было, пока я не подкинула ему другого кандидата на поимку. По большей части, нам помог пожар, но сейчас Алан преуменьшает твоё участие во всём произошедшем, чтобы выиграть нам время. Он свяжется с нами, как только мы найдём безопасное местечко.       Он уже было открывает рот, чтобы потребовать её вернуться домой и дождаться, пока он сам сообщит, что в безопасности, но она одним взмахом руки заставляет его замолчать.       — Даже не думай. Я объясню всё чётче, когда мы узнаем масштабы ущерба в Дасквуде. Но я иду с тобой. Никаких «если» и «но», Джейк. Решаю я — не ты. Последнего, кто попытался решать за меня, я укусила. Не заставляй меня и тебя кусать. Ты со мной?       Её взгляд твёрд, непоколебим — в нём ни капли сомнения.       Всё внутри противится мысли, что она окажется втянута в его беспорядочную жизнь, но он устал.       Устал быть один.       Так устал всё терять.       Четыре года усталости и депрессии одномоментно наваливаются на него тяжким бременем, и он опускает голову в знак поражения. В любом случае, он не в том состоянии, чтобы бежать в одиночку.       И он этого не хочет. Это эгоистично. Безрассудно. Но ему всё равно.       Он не ожидал, что проживёт так долго. К тому же она стала причиной, по которой он выжил в этот раз. Он вздыхает, ведёт плечами. Существование рядом кого-то, кого он должен будет защищать, заставит его быть начеку и готовым ко всему. Должно быть, она улавливает, как ослабевает его решимость.       Она протягивает руку и ведёт своими чистыми пальцами по его грязной руке. «Тьма и свет», — глупо думается ему. Кожу покалывает от этих касаний.       К нему так давно не прикасались с нежностью. С явной привязанностью и из искреннего желания, а не из обязанности.       Синяки и боль ему привычны. Ради них он выжил.       Он осознаёт, что забыл, каково это, когда в животе трепещет чувство, похожее на восторг, как только он встречается с её взглядом.       По телу проносится волна неуверенного предвкушения.       Её глаза поблёскивают, а его губы подрагивают в улыбке, когда он отвечает:       — Я с тобой.