these boots are made for walkin'

      Стук каблуков, который обычно ставит точку во всём, становится их маленькой запятой. В комнате, несмотря на приоткрытое окно, душно настолько, что Чонин сгибается пополам, превращаясь в тот самый знак препинания, и шумно дышит у самих ботинок. Лёгкий толчок в спину заставляет его уткнуться лбом в мягкость ковра под ним; руки сводит от неудобного положения. Любой другой назвал бы это унижением, для Чонина это поклонение.              Он не помнит, когда и как это началось, но точно знает, что всегда уделял чужим телу и удовольствию чуточку больше внимания, чем собственным. Ему важно было видеть, как человек раскрывается перед ним, избавляясь от сомнений по поводу внешности, как он позволяет своей голове опустеть, когда Чонин медленно, но верно подводит его к удовольствию, как тот, не стесняясь, берёт инициативу в свои руки и показывает то, что так долго было скрыто под комплексами и ярлыками, навешанными обществом. Чонину нравится их рушить и помогать цветам распускаться на месте руин.              И Чонин даже не подозревал, как сильно ему нравится видеть Сынмина на каблуках.              Этот вид застал его врасплох. Возвращаясь домой с тренировки в зале, он молился лишь о горячем душе и вечере, проведённом в объятиях своего парня. Он планировал предложить Сынмину совместный душ под любым возможным предлогом, только бы продлить их время вместе, но, стоило ему переступить порог чужой комнаты, как планы кардинально поменялись. В одной лишь длинной футболке не по размеру и белье старший застыл посреди комнаты в согнутом положении, так и не подтянув до конца замок ботинка, когда его наглым образом прервали. Чонин предполагает, что это та самая пара, о которой так мечтал и восхищался Сынмин, и которую ему прислали для нового выхода. Паника, на мгновение мелькнувшая на лице напротив, совсем ему не по вкусу — страсть идёт Сынмину куда больше.              Чонин двигается аккуратно, словно боясь спугнуть, когда скидывает сумку на пол, не забыв захлопнуть за собой дверь, и медленно подходит к Сынмину, чтобы опуститься перед ним на колени. Сынмин находится не настолько высоко, чтобы возвышаться над ним, но достаточно для того, чтобы Чонину пришлось слегка задрать голову. Он нежным движением ставит чужую ступню на своё бедро и наконец застёгивает замок, поднимая осторожный взгляд на старшего. Сынмин выглядит сбитым столку.              Чонин коротко улыбается и оставляет первый поцелуй над самой верхушкой ботинка, посылая первые мурашки по коже, и поднимается поцелуями вверх по ноге, не минуя ни единой родинки, что встречается на его пути. Сынмин пахнет его же гелем для душа. Чонину хочется в который раз исследовать каждый сантиметр чужой кожи, вдыхать её запах и тонуть в этой мягкости, только бы ощущать рядом, только бы хвалить и благодарить Вселенную за такой подарок, поклоняться этому телу и человеку. Руки скользят от худых икр вверх к упругим бёдрам, и Чонин позволяет себе оставить укус на чувствительной коже внутренней стороны, сразу же извиняясь за свою шалость мокрым поцелуем. Тишина в комнате только играет ему на руку. Он может слышать, как сбивается дыхание Сынмина, как тот облизывает губы и прикусывает язык, сдерживая тихое хныканье. Это идеальная симфония, кульминацию которой определяет сам Сынмин, потому что именно так в голове младшего выглядит этот неожиданный толчок в грудь. Чонин заваливается набок и смотрит на старшего с толикой сомнений, которая рассеивается, когда он замечает, как загораются любимые глаза.              — Не думаешь, что на коленях было бы удобнее? — Чонин, словно только этого вопроса и ждал, становится перед младшим на колени и заводит руки за спину — мышечный рефлекс срабатывает быстрее мозга.              Чонин улавливает нечто отдалённо напоминающее «хороший мальчик» и тихо скулит, когда Сынмин подходит к нему со спины, чтобы запустить пятерню в волосы и подтянуть его лицо ближе к своему. Его губы так близко, но до сих пор не коснулись его, что ощущается разочаровывающе.              — Только не говори, что тебя возбудила такая мелочь? — вкрадчивый шёпот проникает в каждую клеточку его тела и заставляет Чонина задрожать от адреналина, разгоняющего волны тепла по телу.              Они уже не единожды ранее обсуждали границы дозволенного во время подобных игр, но никто до конца не знал, что взбредёт другому в голову. Это было одновременно волнующе и захватывающе.              — Ты так слаб передо мной, Ян Чонин, — в голосе Сынмина слышна усмешка, когда он за три стука каблуков оказывается сидящим на кровати с закинутой на ногу ногой. Чонин внизу может лишь прильнуть к его щиколоткам, позволяя себе вольность в виде нескольких мокрых поцелуев. Улыбка Сынмина становится лишь шире, когда он кончиком ботинка поднимает его лицо повыше, чтобы заглянуть в глаза и медленно провести языком между губ — взгляд, которым Чонин за ним наблюдает, заставляет кровь медленно вскипать. — Оближи, если хочешь снять с меня не только ботинки.              Чонин высовывает язык. В глазах напротив на мгновение мелькает сомнение.              Чонин оставляет поцелуй на носке ботинка и на пробу проводит языком короткую линию, чтобы отследить чужую реакцию. Сынмин выглядит удивлённым, если не сказать шокированным, и младшему эта реакция нравится. Как бы часто Сынмин ни храбрился, в их паре он был тем, кто готов дать заднюю первым, стоило реальности подойти впритык. Чонин готов показать ему, что означают желания.              Он тихо стонет от неудобного положения рук за спиной и делает ещё несколько коротких мазков языка, подбираясь к коже повыше. Чужое дыхание с каждым движением учащается всё сильнее. Чонин улавливает изменившийся цвет лица старшего, его гиперболизированную реакцию на обычные ласки и руки, отчаянно пытающиеся прикрыть футболкой пах — стеснение им ни к чему. Чонин склоняет голову набок, чтобы добраться до замка сбоку ботинок, и поддевает зубами язычок, дёргая его вниз. Замок, очевидно, поддаётся не с первого раза, поэтому Сынмину приходится слегка помочь ему и приподнять ногу, наблюдая за картиной, развернувшейся перед ним в первых рядах. Если бы им нужно было снимать фильм о страсти, Чонин справился бы с главной ролью как никто лучше. Сынмин видит, как тот жадно сглатывает, когда отстраняется и оказывается опасно близко к его паху, как прожигает взглядом его покрасневшую кожу, и резко выдыхает сквозь зубы:              — Да к чёрту эти ботинки, — Сынмин откидывает голову назад, не в силах выносить развратный вид своего парня, и вздрагивает, когда чувствует горячие ладони на своих ступнях — Чонин лично снимает с него обувь.              Старший ждёт, что сейчас получит свой долгожданный поцелуй, когда кровать прогибается под весом ещё одного тела и Чонин нависает над ним, и разочарованно стонет, когда чувствует лишь кончик языка, скользящий по шее.              — Сдался в собственной игре? Так дела не делаются, Ким Сынмин, — Чонин шепчет подобно змею искусителю в эдемовом саду, подтверждает чужое грехопадение, но названного это мало волнует. Куда важнее сейчас проворные пальцы, пробирающиеся под футболку, чтобы коснуться кожа к коже.              Сынмин прикрывает глаза, желая полностью отдаться ощущениям. Он чувствует, как ладони Чонина медленно скользят вдоль его талии, как большие пальцы оглаживают каждый изгиб мышц его подтянутого живота, как тянутся всё ниже, пока его не подбрасывает на кровати. Чонин касается его члена языком через ткань белья, и Сынмину приходится зажать рот, чтобы не застонать во весь голос, когда младший щедро смачивает головку своей слюной. Внутри резко становится мокро, и его ведёт от этого ощущения. Кому, как не Чонину знать, насколько сильно он любит мокрый секс.              Горячее дыхание младшего рассеивается по коже миллионов мурашек, вырывая из груди Сынмина лишь жалобное хныканье и едва слышные мольбы поторопиться; тот знает, что делает. Чонин тянет резинку боксеров вниз и наконец захватывает стоящий член в тёплую узость собственного рта. Он стонет, посылая по чужому телу вибрации, заставляет спину выгибаться до хруста позвонков, и довольно улыбается настолько, насколько возможно в его положении — возбуждённый и нуждающийся Сынмин одно из его любимых зрелищ.              Чонин бросает на Сынмина ещё один внимательный взгляд и спускается влажным мазком языка от кончика к основанию, давит на вмиг потяжелевшие яички и возвращается к головке, чтобы недолго её пососать. Он коротким мычанием привлекает внимание старшего к себе и, когда убеждается, что тот смотрит, скользит языком по уретре, обводит по кругу головку и вбирает член до упора. Стон Сынмина, заполнивший в одночасье комнату, становится его любимым звуком за день.              Старший позволяет голове, как и телу в целом, упасть на мягкость матраца и закрыть лицо руками, чтобы не смотреть на своего греховно горячего парня и не спустить раньше времени. Словно умея читать его мысли, Чонин нависает над ним и отнимает одну руку от лица, целуя каждый палец, выказывая собственное восхищение и поклонение.              — Побудь теперь ты хорошим мальчиком и встань на колени, хён, — Чонин мастерски пользуется маленькими слабостями Сынмина, но последний слишком возбуждён, чтобы хотя бы попытаться этому возмутиться.              Сынмин чувствует, как бережно горячая рука стягивает с него промокшее бельё, и облегчённо выдыхает, встречаясь с прохладой комнаты. Он послушно становится на колени и прогибается в пояснице, совершенно не стесняясь своей наготы, — они уже давно прошли этот этап. Ткань футболки соскальзывает к плечам, мешая полностью насладиться контактом с разгорячённым телом, но Сынмину отчего-то не хочется её снимать, это слишком удобный и полезный инструмент в нынешнем положении. Он собирается было возмутиться тому, что Чонин возится с новой бутылкой смазки слишком долго, но неожиданный шлепок по ягодицам заставляет его подавиться собственными словами.              — Разве я говорил раскрывать себя настолько явно? — всё тот же шёпот, пробирающий до мурашек, действует на старшего, словно гипноз, которому он с удовольствием подчиняется. — Ты такой нуждающийся, сжимаешься вокруг пустоты, — Чонин кончиком носа скользит по чужой ушной раковине, шепча всякие пошлости, отвлекая от плавного проникновения.              Чонин гладит его по животу в качестве похвалы, когда проталкивает пальцы глубже, растягивает его сильнее, и податливые стеночки расступаются под его напором. Тело Сынмина принимает его безо всякого сопротивления. Старший не находит в себе сил держаться ровно, он утыкается щекой в матрац и тихо стонет в ответ на каждое плавное движение внутри. Сильнее поддразниваний Чонина он ненавидит только подобные моменты ожидания. Ему хочется возмутиться, заставить младшего быть расторопнее, но все слова вмиг вылетают из головы, когда скользкий латекс прижимается между ягодиц — в этом океане чувств и страсти он совершенно упустил из виду, как тот надел презерватив.              Чонин притирается крупной головкой ко входу и входит лишь на пару сантиметров, чтобы дать Сынмину постепенно привыкнуть к подзабытым ощущениям — из-за плотного личного расписания в последнее время у них почти не было шанса побыть наедине. Сынмин закрывает глаза, стараясь не обращать внимания на первичный дискомфорт внутри, который с каждой секундой становится всё слабее, заставляя желать большего, делая его жадным. Он недовольно стонет, когда Чонин не предпринимает никаких попыток войти глубже, и давится собственным вздохом, когда тот без предупреждения врезается своими бёдрами в чужие.              Сынмин не уверен, услышали ли его другие, но Чонин, судя по увеличившемуся давлению внутри и довольному короткому смешку, — весьма. Младший гладит его по спине двумя руками, собирает капельки пота пальцами, делая Сынмина ещё грязнее. Ему до закатившихся глаз нравится видеть, как тот раскрывается перед ним, не стесняясь, как сжимается вокруг толстого члена и поглядывает через плечо слишком нуждающееся, чтобы оставаться безразличным. Чонин парой круговых движений кисти наматывает футболку на кулак и подтягивает старшего к себе, делая пару пробных толчков. Столь интимная близость ощущается настоящим блаженством.              Чонин не скупится на страсть. Он двигается так, как уверен, нравится Сынмину: начинает с медленных, словно боязливых толчков, постепенно становится более разгорячённым и жадным, пока не позволяет себе побыть чуточку грубым. Натяжение футболки на спине не душит, оно приятно обволакивает возбуждённое тело, но Сынмин чувствует, что задыхается, и он не уверен, от чего больше. Комнату наполняют вполне очевидные шлепки любящих тел, влажные звуки, разделённые лишь на двоих, когда Чонин добавляет смазки, и шумное дыхание, приоткрывающее небольшую щель секрета, родившегося за закрытой дверью.              Сынмин чувствует, как начинает терять рассудок. Мысли путаются, не созидая ничего конкретного, а тело постепенно расслабляется и ослабевает, пока Чонин верными толчками подталкивает его к обрыву удовольствия. Судя по задушенным стонам, он тоже на грани. Чонин ускоряет темп, когда, казалось бы, сильнее некуда, и буквально выбивает воздух из груди итак лавирующего на грани сознания Сынмина.              Три точных удара по простате достаточно, чтобы старший окончательно потерял рассудок. Он, словно в бреду, повторяет имя младшего, просит его о чём-то, чего сам не понимает, и наконец отпускает себя, когда протяжно стонет в унисон с голосом Чонина и рассыпается под ним миллионом пляшущих звёзд. В тишине комнаты даже их дыхание кажется невероятно громким. Тело вмиг ощущается чужим.              Сынмин тихо хныкает, когда Чонин выходит из него, чтобы выбросить презерватив, и совсем не аккуратно падает на кровать, бешено стучащее сердце грозится выпрыгнуть из груди. Из всего, что между ними было, этот секс по праву можно назвать самым ошеломляющим: Сынмин не может поднять даже руку, не говоря уж о теле, поэтому позволяет своим глазам закрыться, а разуму парить где-то вне комнаты. Он надеется, что Чонин его поймёт.              Сынмин уже почти засыпает, как чувствует родные ладони на талии, что сперва обтирают его тело влажным полотенцем, оставляя на каждом покрасневшем пятнышке на коже по поцелую, а после перемещают по постели, чтобы лечь позади и сгрести в свои объятия.              — Я мокрый.              — Я не лучше.              — Тебе не мерзко? — на грани слышимости спрашивает Сынмин, явно пребывая сознанием где-то не здесь.              — Я облизывал твои ботинки, малыш, всё, что касается тебя, не может быть мерзким.              У Сынмина нет ни сил, ни желания не верить его словам.