baby

Сонхун останавливается в паре метров от подъезда, прижимая ладони к вздутому животу и ощущая, как внутри перекручивает желудок, наматывая ленту кишок вокруг него. Подогретый эмоциональной нервотрепкой алкоголь взбирается по пищеводу, опаляет стенки глотки желудочным соком, резко сгибая Сонхуна пополам. Залитое всухую пойло, подкрепленное энергетиками и всякой дрянью в виде сырных крекеров и кислого засахаренного мармелада выплескивается жидковатой массой под колеса припаркованного автомобиля, пуская волны дрожи. Перед глазами мелькает образ Хисына, смотрящего пустыми, стеклянными орбитами, заметно сбавившего в весе и словно теряющего частичку своей обжигающей дикости. Сонхун усаживается на холодный мокрый асфальт, закуривая последнюю в пачке сигарету, глотает карамельное с нотками марципана чувство облегчения, схожее со вкусом бурбона. Исчезновение на месяц здорово его напугало, Сонхун подавлял ощущение собственной вины, но глубокое, засевшее под крашеными облупившимся лаком ногтями влечение раздирало подставленное туловище. Разрывающая изнутри пленительная созависимость крошит хрупкие косточки, Сонхун ненавидит чувствовать любовь и привязанность, которые в нем провоцирует Хисын. Смотря в пропитанные человеческими пороками радужки, он ощущал себя полностью обнаженным, до скользких сырых органов, едва не опускаясь в глубокую яму усердно подавляемых эмоций. Наверное, самое жуткое и инфернальное в Хисыне – его аффективное воздействие на сознание Сонхуна, обдирающее построенные баррикады до пустой облицовки. До ужаса хочется снова распробовать зародившийся между ними эмбрион ненасытной распущенности, позволить пропитанному бесстрашием и зашкаливающей исступленностью Хисыну вжимать его в матрас или таскать по местным блядушникам, а после внимать признаниям, льющимся из поганого рта. В глотке сидит объемный тошнотворный ком, спровоцированный вонью кошачьей мочи, разящей из подъездного подвала и собственной слабостью, вытекающей зловонным гноем через воспаленные глазницы. Сонхуну хочется погрести себя заживо, оставаясь в тесной коробке с ограниченным запасом кислорода, наедине с голодающими по воздуху нервным волокнам и гипоксией головного мозга. Возможно, подобное способно уберечь его от навязчивых образов сбитых костяшек, касающихся влажной щеки с отпечатками крови. Дома пахнет кислыми сгоревшими щами, ацетоном и уксусной кислотой, Сонхун замечает несколько пар грязной мужской обуви, источающей смрад потных нестиранных носков, и вслушивается в доносящиеся со спальни матери стоны, граничащие с рыданиями. Умывая опухшее от алкоголя и недосыпа лицо, Сонхун по привычке запирает дверь в ванную, выпутываясь из тесных шмоток. Хреновая звукоизоляция доносит в ванную приглушенный мужской бас, они увлеченно обсуждают кто следующий в очереди и попутно цепляют занятую женщину, спрашивая сколько она возьмет, если они заткнут ей все три дырки. Сырое теплое белье опускаются к миниатюрным ступням, Сонхун касается подушечками пальцев кусачих синяков, оставленных одним из клиентов матушки на прошлой неделе. Гематомы слишком долго тускнеют, отзываясь на любое внешнее давление, уродуют молочную кожу серыми подтеками с легкими желтыми вкраплениями и красными точками. Ублюдки, коих обслуживает ненавистная родительница, регулярно стараются затащить в постель его младшую сестру, иногда дорываясь и до самого Сонхуна, подчеркивая, что он все равно похож на девку, а разница в межножье для них некритична. Именно прецеденты с настойчивыми домогательствами формируют два простых правила: закрывать двери на замок и быть готовым к унижениям. Если мочиться под себя или выблевывать насильнику на руки густые комья непереваренной еды, с большой вероятностью он уйдет обратно к матери, отхаркиваясь. На старой стиралке валяется обугленная на донышке ложка с засохшим по краям порошком, под коробкой с одноразовыми бритвами и прокладками лежит пустая, покрытая коричневыми запекшимися кусками ампула. Сонхун забивается в угол испещренного струпьями ржавчины корыта, усердно растирая плечи ногтями и мечтая выскрести наружу собственную душу, искривленную Хисыном. Младшая сестра не спит, улыбается кривым беззубым ртом при виде старшего брата, облепляя его. Юная и хрупкая Соня донашивает взятый у матери свитер с проплешинами, ковыряет молочные изуродованные кариесом клыки и крепко обнимает Сонхуна за талию, смотря на него светлыми чистыми глазенками. Залетный ребенок, которого оставили исключительно ради материнского капитала и выплаты пособий, растет сам по себе, заметно отставая от базовой школьной программы. Ее речь несвязная, заметную картавость нужно исправлять с логопедом, а вместо нормального питания девчушка поглощает украденные на развес конфеты, регулярно совершая с другими уличными беспризорниками рейды в супермаркеты. – Отвянь, – Сонхун лохматит хлипкие секущиеся волосы сестры, оттаскивая ее в сторону. – Я хочу спать. – Хочу кушать, – вечно голодная, Соня просит принести ей перекус с кухни, страшась самостоятельно перемещаться по квартире в момент присутствия мамашиных приятелей. – Принеси мне хлебушка, пожалуйста. Сонхун ответных теплых чувств к сестрице не питает, в большей степени раздражаясь дотошному поведению ребенка. Девочка доставляет множество проблем, начиная от звонков со школы из-за украденных из медпункта прокладок и заканчивая поеданием мела. Он привык существовать в одиночестве, не имея близких связей и якоря, способного затуманить острый разум глупостями вроде семейных уз. Родители разошлись, когда Сонхуну исполнилось восемь – достаточно для того, чтобы запомнить травмирующие тонкости. Мать всегда имела проблемы с употреблением алкоголя, напиваясь женщина теряла контроль над телом и теряла всякое понятие о предстоящей ответственности за свои поступки по утру. Сонхун знает, что она трахнулась с кем-то ради развлечения, а папаша давно выискивал весомый повод выставить себя жертвой пропащих отношений. Между сплетениями серого вещества мелькают тусклые серые изображения со скиданными в школьный рюкзак вещами, разбросанными документами и ускользающей перспективой вырасти полноценным членом правильного общества с рекламного ролика про здоровое питание. Гражданский брак позволил папаше выставить неверную жену вместе с неудобным для работы ребенком за дверь, переводы минимальных сумм на карту по праздникам по сей день выглядят издевкой, а не преподнесенной потребностью участвовать в жизни мальчика. Клеймо отпрыска районной шлюхи намертво приклеивается к Сонхуну, мешая свободно передвигаться по коридорам государственной бесплатной школы и удерживая запястье холодными пальцами, меняя порченное злыми языками восприятие. Противостоять свинцовому граду толпы удается далеко не сразу, Сонхун учится прятаться среди полуразрушенных забытых гаражей, спасаясь от крупных одноклассников, желающих прижечь его сигаретой или раздеть, чтобы убедиться в наличии яиц. Его цепляют за длинные по меркам того времени волосы, хилое субтильное тельце и донашиваемые за матерью женские вещи, не забывая с открытой издевкой уточнять, не собирается ли Сонхун пойти по стопам родительницы. В переходном возрасте, когда все подростки сталкиваются с проблемами бушующего пубертата и в полной мере вкушают результаты генетической рулетки, Сонхун пробивает утиную скорлупу, демонстрируя белоснежное оперение. Постоянное одиночество, домогательства от сальных, распутных мужчин матери, отсутствие денег и сотня других факторов закаляют Сонхуна, жаждущего отыграться на своих мучителях. И будучи обольстительным, феминным и смазливым, с матовой кожей без единого жировика и худым, он легко меняет роли местами, примыкая к былым обидчикам. Загадочное молчание, томный взор из-под густых ресниц, снисходительная ухмылка и отсутствие взаимных признаний облепляют естество Сонхуна, пропуская невидимые нити в окружающих его парней. Первый разовый любовник из последующей бесконечной череды страдает от неприятия собственной бисексуальности, выискивая порно с футанари и надрачивая до льющихся струй слюны на общепринятое понятие женственности. Сонхун не тонет в иллюзиях касаемо потери девственности, коими патриархальное общество пичкает девчонок, навязывая идею культа невинности и чистоты. Он хочет распробовать секс, почувствовать себя необходимым до потери кислорода, а после без лишних разговоров натянуть сброшенное белье и уйти. – Я не педераст, – пока парень пытается натянуть презерватив на стоящий небольшой член, Сонхун подавляет зевок. – Не рассказывай никому, окей? – Мне без разницы, – происходящее затягивается, мальчишка настолько медленный и никчемный, что собственный стояк размягчается, прекращая орошать аккуратную розовую головку капелями естественной смазки. – Ты собираешься меня ебать? Беспорядочные половые связи становятся подобием плацебо от разъедающей легкие покинутости, искусственно созданной изоляции. Десятки комплиментов внешности, вшивая наигранная забота, перекликающаяся с подчеркнутой грубостью, ровесники предлагающие продолжить общение и в противовес им найденные через приложения и чаты для знакомств в мессенджерах мужчины средних лет, снимающие перед лицом Сонхуна обручальные кольца. Получая желаемое в моменте, Сонхун чувствует власть над партнерами, слышит их лживые признания и вбирает в себя теплую сперму, позволяя плоти соединиться, но морок неизменно исчезает, напоминая заложенный матерью паттерн. Оскар Уайльд писал: «Искусство в действительности отражает зрителя, а не жизнь», демонстрируя дьявольскую внешнюю прелесть Дориана Грея и намекая о разложившейся внутри душе, отстающей позеленевшими склизкими кусками от остальной плоти. Сонхун знает, что дальше его чарующей мордашки для знакомых не существует объемного образа, парням цепляющим короткие топы и оставляющих следы пальцев на бедрах нравится пустышка, готовая разрешить спустить себе на язык, раздвинуть ноги без минимального букетного периода и смолчать об измене перед ревнивой девчонкой, подозревающей своего бойфренда в излишней заинтересованности к сплетням о Сонхуне. Сонхун не может чувствовать любовь, боясь впустить в обледеневшее лишенное света сердце чумную проказу, рождающую глубокую привязанность и усиливая разложение от несбыточных надежд. Он привык отключаться во время секса, становясь податливой игрушкой, получать необходимую дозу жестокой лжи о том, какой Сонхун особенный и как сильно его хотят. Отлаженный механизм работает ровно до встречи с Хисыном, становящимся неким темным запретным соблазном. Вокруг Хисына собирается настоящее колесо Сансары из сплетен, начиная с употребления барбитуры и заканчивая избиением шавья. Причастность к скинхэдам, курение анаши с раннего возраста, охота на неугодных и последующий самосуд, панк-концерты в закрытых подвалах – Сонхун смакует на кончике языка адреналиновый шик, исходящий от горячей смуглой кожи и отливающих бесноватыми огоньками радужек. Хисын смотрит на него точно оголодавший стервятник, прикладываясь губами к горлышку бутылки и охотно отвечая на едва заметную ухмылку настоящим оскалом, отмахиваясь от назойливого приятеля. На мощной шее выступает острый кадык, сползающая необъятных размеров майка оголяет криво наколотую звезду на плече, Хисын кажется пробужденным кровожадным изувером, почуявшим аромат доступной жертвы. Сонхун представляет себе грубое, граничащее с садистским уклоном соитие, после которого не сможет самостоятельно подняться на ноги, но вместо лишенного всякой человечности вожделения он получает чувственный жаркий рот, смыкающийся на плоской груди, длинные фаланги и кончик большого пальца внутри растянутой задницы, тяжелое дыхание в районе лобка с легкой порослью темных волос и необъятную жажду подчинить Сонхуна своей воле. Держать рот на замке Хисын абсолютно не умеет, он, не скрываясь озвучивает на общих тусовках и в сформированной квир-компании про связь с Сонхуном, грубо сжимая холодную ладонь. Все нутро прожорливого безумца лезет наружу, наслаждаясь физическим обладанием, Хисын словно выкалывает на Сонхуне личное клеймо, запрещая кому-либо еще пробовать вкус забитой табаком шелковой дермы. Цветущая тревожность ползает на коленях и умоляет Сонхуна вырваться из манящего наваждения, оборвать цепкие веревки, не позволяя Хисыну коснуться парных внутренностей, но греховные запретные мысли оказываются проворнее и порывистее. Находясь рядом с Хисыном, Сонхун вкушает духмяный привкус безопасности и защищенности, одновременно замешиваясь с дурманящей рискованностью. Он точно обрастает хрустящим прочным панцирем, который скрупулезно наращивает Хисын, в слепом намерении укрыть Сонхуна от поползновений других. Злостное шепотки затихают, в мессенджерах заметно сокращается количество сообщений с предложением трахнуться, в загаженных полных жгучей похоти квартирах ранее настойчивые ухажеры опускают взгляд на донышко стаканов с пойлом. Хисын не произносит вслух, что они вместе, но позволяет себе выдыхать сигаретный дым в приоткрытые мокрые губы Сонхуна, касаться его волос и оставаться на ночь в тесной квадратной комнате, готовый сцепиться с ублюдками, отвлекающимися от обдолбанной матери, чтобы отлить. Каждая прошедшая неделя подпитывает ощущение куда более глубоких отношений, чем затянувшийся удобный секс. Они проводят вместе жаркий, прелый остаток душного лета, суетливый теплый сентябрь с красными отмирающими кронами, промозглую отсыревшую середину осени, покрывающую город серыми красками, а затем плавно перетекают в снежную декабрьскую сказку, разгуливая мимо зажженных уличных гирлянд. Сонхун раскусывает горькую таблетку, пихая ее под схожий с пластичным мармеладом язык, страшась признаться самому себе в благоухающей влюбленности, граничащей с аддикцией. Он привязывается к Хисыну, сплетаясь с ним мышечными волокнами, подсаживается на настоящую иглу, впервые в жизни ощущая себя больше, чем доступная кукла, с которой стоит использовать сразу две резинки. Обматывая колючую ветвь терновника вокруг собственного горла, Сонхун рубит цепкие лозы, вбивает в Хисына сотни шипов, наблюдая за темнеющим, теряющим толику человечности взглядом. Ему не хочется отпускать крепкие плечи, Сонхун едва сдерживает соленые дорожки слез, возвращаясь в прежнее невзрачное бытие. Избавляясь от пугающей зависимости, постоянно находящейся рядом с ним, он собственноручно сдирает голыми руками яркие пятна краски с затертого холста. Сонхун размеренно дышит, пропуская по извилистым сосудам чувство свободы и вместе с ним накатывающее желание исчезнуть, единожды вкусив червивое любовное яблоко. Из тяжелого смятенного сна Сонхуна вытаскивают настойчивые шлепки по щекам, Соня нависает над ним, жалобно поджимая губы. Она сидит на краю кровати, кутаясь в большемерящую ночнушку, ковыряет грязным ногтем прыщик и расчесывает голую щиколотку, кожа которой покрывается красными полосами. Глупое выражение лица провоцирует мимолетную вспышку злобы, Сонхун выпутывается из тонкого одеяла, спихивая сестру слабым толчком колена. – Чего тебе? – когда Хисын оставался у них на длительные недели, Соня пугливо сжималась клубком в своей части комнаты, боясь сокращать дистанцию с мясистым широкоплечим парнем, превосходящим по габариту любого из матушкиных уродов. – Мама кричит, – настойчиво поднимаясь обратно, девчушка пытается щипаться, не позволяя Сонхуну улечься обратно. – Я боюсь идти в туалет. – Сходи под себя, – опуская ступни на запыленный пол, он касается лица покрытого тонкой пленкой пота, вляпываясь пальцами в нестертые крошки туши. – Сонь, отъебись. Экран телефона пестрит уведомлениями, в чатах прилетают отметки и вопросы про Хисына, обвиняя Сонхуна в том, что он не предупредил остальных о его возвращении. Профиль Сынхана настойчиво отвечает на каждое обвиняющее сообщение, мол между Сонхуном и Хисыном давно нет никакой связи. Отчаянные попытки вступиться Сонхун воспринимает как нечто унизительное, брезгливо кривя губы и показательно выходя из группы, собранной из его мимолетных знакомых. В животе плещется нездоровая потребность вновь запустить пальцы в жесткие лохматые волосы, отгородиться от окружающих живым щитом, играясь с кольцом в растянутой мочке. Хисын никогда не опускается до жидких оправданий, уверенно шагает вперед, не взирая на последствия, и имеет полностью атрофированное осязание страха. Сынхан пишет в личные сообщения, которые Сонхун удаляет не читая, выталкивая ватное тело из комнаты. Навязчивый, соевый мальчишка постоянно ошивается неподалеку, храня под сердцем короткий эпизод с тусовки, когда Сонхун заглатывал шотами теплой текилы накрывающее умиротворенное одиночество и позволил пропихнуть в себя пару пальцев. Тот вечер не только размывается большим количеством разбавленного пойла, но и ярко-красными помехами созданными Хисыном, заметившим происходящее посреди спальни, служащей временной раздевалкой и камерой хранения для сумок с банковскими картами. Он находит Сонхуна в лежачем положении, покорно принимающим обтянутый гандоном член в хлипко открытый рот, слабо отбиваясь от ладоней Сынхана, жаждущих оттянуть волосы у отросших корней. Пользователи Твиттера безошибочно определили бы произошедшее как изнасилование, апеллируя измененным состоянием сознания, граничащего с бессознательным. Сонхун старается не думать о таком, предпочитая прятаться в полной уверенности присутствия минимального контроля. Ему нужно было избавиться от убивающего влечения, заставляющего грудину полыхать, точно туда поместили адский двигатель.   Их замечают вместе случайно, когда Сонхун уже отползает на безопасное расстояние, сплевывая привкус скользкого латекса и отмахивается от чужих потуг зайти дальше отсоса. Разносятся тихие смешки, кто-то достает телефоны в надежде заснять пародию на домашнее порно, коим потом появится возможность разносить социальные сети, в ушах стоит белый шум. Сонхун не успевает прикрыть лицо руками, отгораживаясь от камер, внимание толпы переключается на начавшуюся в моменте драку. От Хисына несет плотным разъедающим перегаром, он хватает ворот соперника, легко подтаскивая к себе и через секунду ломит его черепную коробку об пол, надавливая коленом на выступающие позвонки. С костяшек лоскутами слезает кожа, удары проходятся по сжатым от боли зубам и уродуют Сынхана, превращая прямой нос и впалые щеки в дутое красное мясо. Скол зуба с кусочком десны приземляется к носкам чужих кроссовок, Хисын обнажает узнаваемый оскал, поднимая замершую жертву за шкирку, лижет искусанные губы, рассматривая разморенного Сонхуна. Гиена смакует вкус свежей добычи, демонстрируя неподконтрольную кровожадность выпрыгнувшей из цепких когтистых лап горной лани. Вибрация телефона отзывается в каждом участке мозга, Сонхун превозмогает тягу к долгому игнорированию и повышению интереса к себе, отправляя настойчивого непонятливого ухажера в блок. Прислушиваясь к бормотанию телевизора, он заглядывает на узкую в диаметре кухню, инстинктивно поправляя ворот спальной футболки. Желтеющие от дешевого табака стены пропитаны смолами, пылью и отсырели в углах, повсюду тянется липкая паутина с трупами мошек, раковина забита старой посудой с засохшими кусками пищи и размокшими окурками. Со шкафчиков сползает краска, оголяя прохудившуюся древесину, пузыри ржавчины вздуваются на всей кухонной сантехнике. Сонхун ненавидит советскую хрущевку, напоминающую локации из сериалов с федерального канала, храня детские воспоминания о просторных светлых апартаментах, где у него было много мягких игрушек, выставленные в ряд мамины духи и другая, куда менее ублюдская жизнь.   Мать прикладывает фильтр к бледным губам, рассматривая себя в маленьком круглом зеркале. Ее выжженая осветлителем копна торчит в разные стороны, на затылке стянуто подобие шишки из жидких истонченных прядей. Клюющие выкрашенные фиолетовым ногти искусаны, худой костлявый торс едва прикрывает махровый халат. Женщина чешет россыпь чернеющих инъекционных точек, на сгибе локтя Сонхун замечает запустившийся процесс гниения. Ее руки опухают и краснеют, повсюду мелькают следы от расчесов. Пустой взгляд с мутным, словно покрытым пеленой белком и полная безмятежность на лице выдают плавно протекающий приход. – Тебе вообще платят? – наружу рвется обида на окружающую Сонхуна бедность. – Или теперь ебешься за дозу? – Детка, сдвинь свои ноги для начала, – она хрипло усмехается, даже не поворачиваясь в сторону своего ребенка. – Только почаще поворачивайся к мужчинам задницей. Откровенная насмешка обжигает щеки, Сонхун смаргивает влагу, липнущую к ресницам, хлопая дверью в ванную. Подавить соленые хрустальные слезы не удается, он садится на пол, поджимая острые колени к грудине, выпуская на волю зажатые титановыми тисками эмоции. Сонхун плохо принимает лежащую на поверхности истину, отгораживаясь от маячащей на подкорке мозга параноидальной мысли о схожести с женщиной, родившей его на свет. Наверное, одно ее существование в поле зрения отсылает к циклично накатывающему ужасу опуститься еще ниже, пуская по венам опиоиды, поставляемые сутенером и быть прикованным к вонючей мрачной коммуналке, куда будут приходить откинувшиеся с зоны отбросы, потребители дезоморфина и контуженные посттравматическим расстройством. Сонхун считает жалкие рыдания в подушку слабостью, пережевывая собственные чувства в комковатую кашу, он редко допускает подобную оттепель. Коросты льда давно тронуты Хисыном, цинично ломающим железную выдержку и построенный чередой изощренных разочарований стержень. Расчерченное отголосками прикосновений тело вынуждает Сонхуна скучать по человеку, демонстрирующему миру личный, переступающий проложенную обществом грань протест, возжелать той истомы от близости, которая была способна изменять реальность. Фобия разделить с кем-либо любовное влечение из последних сил держит поводья, крича о необходимости забить травмированный череп алкоголем, обидой на дрянное, местами жуткое поведение родительницы или очередным знакомством с оберткой, мечтающей разложить худого мальчишку под собой. Внезапно созревает компульсивная навязчивая потребность вновь впустить цепкие пальцы в доступную израненную душу, Сонхун не может сопротивляться голоду по тем эмоциям, коими его одаривал Хисын. Ему хочется получать тот необъятный объем любви, граничащий с пылкой корреляцией, увидеть себя в чужих чернявых зрачках, постепенно пожирающих угловатый образ. Коротко ополаскивая отекшее лицо, Сонхун возвращается в спальню, натягивая широкие джинсы с белесыми пятнами не смытого порошка и растянутый свитшот с отвалившимся куском принта поверх домашней одежды. Соня путается под ногами, клянчит взять ее с собой и купить сладкого, но Сонхун только прикрикивает на надоедающую малолетку, наказывая сидеть в комнате и не отсвечивать. В карму Сонхун верит с самого раннего возраста, проводит четкое деление добра и зла, опираясь на собственное видение, а еще ведется на личные предчувствия, даже если они соперничают с логической составляющей. Он предполагает дойти до подъезда, где Хисын слюнявил лебединую шею, оставлял глубокие размазанные засосы и жарко шептал на ухо о том, какие у Сонхуна мягкие губы, которые хочется отгрызть, лишая возможности подчинять рассудок и полностью подмять под себя остальной торс. Руки трясутся, Сонхун выискивает заброшенный диалог с удаленными сообщениями и останавливается около мусоропровода, облокачиваясь спиной о холодное основание, пролистывая картинки с пиксельными персонажами игр, заменяющих фотографию профиля Хисына. Палец соскальзывает, выводя на экран свежий суточный пост, демонстрирующий короткий ролик со вскрытым кузовом автомобиля. Хисын вытаскивает резиновые прокладки, похожие на кольца, демонстрируя пыльный коллектор, опускает камеру ниже, заглядывая под целую сеть грязных труб. Не понимая и половины из слов Хисына, с энтузиазмом комментирующего процесс ремонта, Сонхун выходит на улицу, подставляя щеки колючим потокам ветра, отвешивающим хлесткие пощечины. Примерное местоположение нужного автосервиса Сонхун помнит, выуживая с задворок сознания огромное здание с начищенными стеклами. Обычно он дожидался Хисына ближе к заправке, кусая фруктовый лед, стекающий липучим соком по фалангам пальцев и отмахиваясь полами футболки, в попытке хотя бы немного охладиться от знойной жаркой погоды. Хисын много работал, забирая наличными сразу после окончания починки, отметая потребность таскаться по тусовкам, где можно в крысу выпить чужое бухло и не платить. Наедине с ним Сонхун воспринимал себя цельным, банально настоящим со своим спектром интересов, которые активно поглощал второй. Глубокий почти черный взгляд видел в Сонхуне что-то особенное, желанное, то, что хочется держать рядом с собой и познавать, подобно распиханным по экрану видеоигры пасхалкам. В ответ Сонхун одаривал незнакомой ему взаимностью, принимал «горячую голову» и пылающее буйство, по-своему сдерживая Хисына подаренным природой холодом. Чем больше Сонхун углубляется в дебри жестоко раздавленных, размазанных скверной плотью эмоций, тем сильнее обжигает адский мотор, заменяющий человеческое сердце.   По пути приходится зайти в ближайший гастроном, не справляясь с громким и настойчивым урчанием желудка. Сонхун берет в руки утрамбованную в целлофан выпечку, торопливо кусая по дороге, ощущает жестковатую корочку по бокам, неприятно липнущую к поверхности зубов. Ведомый импульсивным порывом, он начинает сомневаться с каждым последующим шагом, минимальный объем пищи проясняет затуманенный рассудок. Страх продавливает клетку ребер, впечатывая кости в диафрагму, Сонхун представляет, как с губ Хисына срываются обвинения и заостренные, точно лезвия бритвы слова, уничтожающие созависимость между ними. Перспектива потерять контроль над человеком, любящим его до слепоты, возводит ужас в абсолют. Около входа в автосервис пустует парковка, судя по курящим небольшой компанией механикам, в перепачканных черными разводами рабочими комбинезонами, заняться им особо нечем. Чуть поодаль от основной массы стоит парень в наглаженной шелковой рубашке, поправляющий воротник кожаной куртки и прикладывающийся губами к стику, выпуская бледноватый дым. Хисын внимательно слушает собеседника, периодически смещая фокус на собственную ладонь, туго стянутую несколькими слоями бинтов. На нем местами порванная футболка с эмблемой агитирующей голосовать за относительно новую политическую партию, в ушах болтаются тяжелые объемные кольца, оттягивающие уши, пряди отливают жирным потным блеском, а на щеках бледно-серые полосы, схожие с боевой раскраской древних племен. Нутро Сонхуна сплющивается в пересушенный ком жухлой травы, он резко замирает, глупо хлопая ресницами. – Ее реально оживить? – доставая сделанный под мрамор корпус сотового, выхолощенный парень обращается к Хисыну, попутно клацая по клавиатуре. – Клиент планирует перепродавать. – Тачке пизда, – хриплый голос закручивается по барабанным перепонкам. – Вставленные им болты задевают механизм тормоза, а зазор эта ебань обмотала изолентой. – Ни слова не понял, – Хисына оставляют одного, отвлекаясь на настойчивый звонок. Сонхун набирает полную грудь воздуха, делая еще несколько шагов на негнущихся ногах. Большие карие глаза загораются бесноватыми бликами, Хисын кривит рот, точно ему на встречу идет чумной прокаженный. С ним всегда сложно первые пару минут, пока он тянется порвать сочное налитое кровью бедро, после чего осекается, подставляя спину. По коже расползаются невидимые марионеточные нити, за которые Сонхун планирует потянуть, вытаскивая наружу нужные ему слова. – Чего тебе, принцесса? – травмированная кисть сжимается, врезаясь ногтями в плотную марлю, на переносице образуются глубокие морщинки. – Обычно я за тобой бегаю. – Просто хочу поговорить, – например, спросить, что произошло за ночь с его ладонью и услышать объяснения, где Хисын находился целый месяц, не выходя в сеть. – Говорят, ты прятался от мусарни. – Стелешь хлеще участкового с «палками», – Хисын раскрывает дрожащие пальцы, демонстрируя расплывающиеся багряные сгустки крови на белоснежной поверхности с едва заметными крестиками, отмеченными маркером. – Принцесса, что ты хочешь услышать? Продавить уязвленного хищника как прежде не получается, Хисын отвечает вопросом на вопрос, играет с Сонхуном по его правилам, прожимая наращенной жестокостью. Вчерашняя слабость отстает от крепкого тела вкупе с выветренным алкоголем, вынуждая трусливо поджимать хвост. Сонхун теряется, покрываясь мурашками, перекидывается из выдуманного белого лебединого оперения в жалкого утиного птенца, истерически цепляясь за ранящие сколы, помогающие удерживать чужую изнанку. Он впервые поддается истерическому порыву, роняя чистые, почти детские слезы, молотя руками по медленно вздымающейся груди. Хрупкие, исполосанные старыми шрамами запястья блокируют шлепки медвежьей хваткой, Хисын разводит их по сторонам, вынуждая повиснуть безвольной тушей в охотничьих силках. В ход идут ступни, Сонхун молотит по лодыжкам, упорно не принимая потерянные манипулятивные узы, хватается за призрак отчаянной гегемонии и захлебывается от сосущей под ложечкой жажды заразить этим чувством Хисына. Под веками плещется едкий калейдоскоп, Сонхун словно погружается в ванночку с омутом памяти, ощущая себя зажатым толпой посреди тесного танцпола. Вокруг вспотевшие разгоряченные телеса, подстрекаемые гонимыми по кровяным потокам коктейлями, девушки избавляются от неудобных бюстгалтеров, протягивая их через рукава и кидают белье в сторону сцены, вызывая гогот и улюлюканье у выступающей группы. Сонхун сидит у Хисына на голых плечах, впитывая соленую влагу сжатыми бедрами, кричит слова любимой песни, размахивая ладонями. Вокруг валит густой дым, неоновые лучи слепят, по центру помещения образуется настоящая воронка смерти, оставляя в самом нутре одного человека, подначивающего толпу. Хисын легким движением опускает Сонхуна на пол, оставляя смазанный поцелуй на шее, подмигивает ему, уверенно проталкиваясь ближе к закипающему кругу Ада. На припеве и рвущих барабанные перепонки басах, жерло взрывается, вырытый котлован закручивается, сдавливая десятки тел в кашу. Вставая на носочки, Сонхун высматривает Хисына, скидывающего насквозь мокрую майку и широко улыбающегося хищной, маниакальной улыбкой. Пока идет прогрев на следующую «стену смерти», Сонхун переплетает с Хисыном пальцы, кивая в сторону прохода в вестибюль. Минуя скучающего охранника, смотрящего в экран мобильного, с разносящимися оттуда популярными вырезками песен, они заходят в мужской туалет, запираясь в дальней кабинке. Вокруг раскидана использованная туалетная бумага, по стенам расползаются редкие ссылки на Телеграм-боты, урна заполнена салфетками с отпечатками губной помады и наполненными презервативами, на полу подсыхает лужа мочи. Обхватывая мощную шею, Сонхун сцепляет коленями чужой таз, позволяя целовать себя на весу, отзывчиво скулит на попытки прикусить свои мягкие губы, трется пахом о пах, желая почувствовать твердое возбуждение через слои одежды. С Хисыном слишком хорошо, до закатывающихся орбит и перекрытого точно вентилем дыхания, он настолько открыто транслирует собственное вожделение, что Сонхун начинает терять веру в установленные условности. Между ними только ни к чему необязывающая похоть, ощущать нечто другое и транслировать на второго под строгим запретом. – Я люблю тебя, – Сонхун застывает безжизненным болванчиком, сжимая рот в тонкую бледную линию. – Просто пиздец как. Хлесткая пощечина вынуждает глубокие черные зрачки сжаться в едва заметные щелки, Хисын резко убирает руки от узкой талии, упираясь ладонью о керамический корпус санузла. Сонхун торопливо оправляет самодельный топ с оборванными краями, заправляет волосы за уши, подавляя горький сопливый ком. Созданная утопия безнадежно разрушена, Хисын подставляется под карающую анафему, буквально рисуя мишень на сокращающихся мышцах налитого кровью сердца. Разделить сводящую с ума любовь – означает собственноручно закрепить на глотке рабовладельческий ошейник, довериться человеку и нуждаться в нем, подобно потребности поглощать кислород и питьевую воду. – Мне не нужны отношения, – стараясь не смотреть в плавающие замутненные радужки, Сонхун утирает вязкую слюну с подбородка. – Кто дал тебе право все портить? – Нам хорошо вместе, – Хисын не проявляет привычный ему остервенелый темперамент, едва касаясь налитого красным следа. – Ты так не считаешь? – Нет, – ложь проезжается острым клинком по языку, порождая фантомное змеиное шипение, закладывая Сонхуну уши. Именно сейчас, отмотав пленку на долгое время назад, Сонхун осознает деструктивное чувство вины за безобразную травящую ложь, вынашиваемую ужасом привязанности, делающей его человеческое естество слабым и доступным. Утомленный пустотой и окружающим, собственноручно созданным одиночеством Сонхун сдается, прекращая брыкаться и выпуская наружу удушливые громкие рыдания, уродующие бледное с заостренными чертами лицо. Он хочет вновь коснуться кончиком языка того безграничного тепла, коим его охватывал Хисын, сдаться перед прежним напором, услышать заветные слова заново, но теперь построить ответ по-другому, позволяя окольцевать себя тяжелой цепью. – Скажи, что любишь меня, – каждая клетка тела искрится и сжимается, Сонхуна натурально лихорадит, блокируя минимальную работу мозга и развязывая длинный язык. – Как тогда. Прочитать эмоции Хисына оказывается непосильной задачей, он отворачивается, доставая сигаретную пачку и зажигалку с протертой на боку краской. Впервые Сонхун видит, как он теряется с ответом, поворачивается в сторону остальных механиков, показывая им раскрытую ладонь и указывает на телефонный циферблат. Получая в ответ пренебрежительное фырканье и короткие смешки, Хисын затягивается крепким вонючим фильтром, намертво въедающимся в ноздри. – Это все из-за тебя, – он протягивает открытую полупустую коробку с торчащей папиросной прокладкой, свободной рукой касаясь пушащихся прядей Сонхуна. – Все идет по пизде из-за тебя. – Я знаю, – та, видимая лишь Сонхуном осторожность, дурманит опускающийся по шкале рассудок, заметно успокаивая. – Я чертовски люблю тебя, – после признания не следует глубокого поцелуя или пылких объятий, Хисын подкуривает одолженную сигарету, смотря словно сквозь физической оболочки. – Что-то еще, принцесса? Сонхун льнет к пропахшему бензином, жженой резиной и терпким табаком Хисыну, оставляет смазанный поцелуй на шее, шепчет неразборчивые оправдания, надеясь получить прощение, коего был лишен на протяжении долгих лет от деспотичного Господа. Проходят бесконечные искаженные секунды, прежде чем Хисын зарывается носом во влажную макушку, смыкая схожие с клеткой объятия. Слушая мощные толчки сокращающегося сердца, Сонхун жмурится, стараясь раствориться в Хисыне, обнулить окружающие здания и прохожих, оставаясь с ним наедине. Преследующая докучливая паранойя повторить грязное, никчемное существование матери, никогда не видящей в партнерах больше, чем временный член и способ заработка на порушительные зависимости сечет спину плетьми, призрак родительницы, любящей напоминать об их схожести с маниакальной настойчивостью, тянет за корни волос, разбиваясь на осколки при столкновении с аурой Хисына. – Выдержишь до вечера просмотр Симпсонов? – он нехотя отпускает трясущееся тельце, готовый взять Сонхуна за запястья. – Поговорим после смены. – У тебя есть что-нибудь теплое?  – хочется обсудить происходящее здесь и сейчас, на задворках сознания Сонхун грел огонек надежды, что Хисын вновь заведется на импульсивную вспышку. – Идем, – хотя, наверное, к лучшему, когда характерный, легковоспламеняющийся мальчишка подавляет гибельную часть в себе, пропуская вперед взрослую рассудительность. Внутри здания играет радио, на подоконнике в ряд выставлены неестественно-зеленые искусственные растения, сделанная под лофт зона отдыха контрастирует с болтающимися по ней автомеханиками, излучающими вонь кислотного масла и пропитавшего вещи пота. Хисын исчезает за широкой стальной дверью, пока Сонхун плюхается на просторный диванчик с кожаной обивкой. Рядом на специальной подставке располагается кофе-машина, стеклянный плоский столик предлагает выложенные в вазочку жевательные конфеты и журналы об автоспорте, а по широкому телевизионному экрану мелькают сочные картинки из популярных американских мультфильмов. Сонхун пихает в рот приторный фруктовый мармелад с джемовой начинкой по центру, наблюдая за лысым Стьюи в комбинезоне, подсматривающим за пляшущими чирлидерами и здоровым жирным Питером, представляющим вылетающие из ложбинки между грудями сочные куриные ножки. В голове всплывает увиденное при одном из первых посещений сайта с запрещенкой лесбийское порно с Лоис. На плечи опускается источающая запах дезодоранта и мускуса толстовка, Хисын оставляет сигареты в кармане, коротко сообщая любопытный администратору, что Сонхун с ним. По ушам режет настойчивый звук подъемника и горелки, периодически появляются новые клиенты, хлопающие дверью туалета и теснящие Сонхуна на удобной мебели. От сладкого сводит зубы и постоянно пересыхает в ротовой полости, Сонхун без конца пьет крепкий горячий кофе и воду из кулера, избавляясь от липнущих к молярам кусочков шоколада. Несколько раз он отключается на полчаса, опуская тяжелую голову на подлокотник, но постоянный шум и мельтешение на фоне прерывают чуткий сон. К вечеру телефон начинает разрываться от уведомлений, Сонхун пробегается по всплывающим сообщениям, вчитываясь в сквозящие пренебрежением сальные намеки. Заложник любезно подаренного обществом паттерна, Сонхун постепенно забывает проедающую плоть остроту унижения, пропитывающего каждые мимолетные знакомства. Зная подноготную семьи Сонхуна, вскрываемой за счет искренней любви маленьких городов к гонению слухов, парни считают своим долгом попытаться запустить руки под ткань джинсов или потереться о худое бедро упругим твердым пахом, прибавляя себе размера на словах. Сонхун регулярно слышит, что его с трудом различают с обычной телкой, некоторых привлекает возможность попробовать анальный секс в тайне от своих пассий, с которыми позже эти выблядки захотят построить семью или продырявят презерватив. Помимо нерефлексирующих ориентацию или латентность, Сонхун тянет магнитом соевых невостребованных мальчишек, живущих влажными фантазиями о постоянном сексе и постыдном приспособлении к основной массе, добровольно соглашающихся на статус забавной зверушки или придатка. Существуя в призме доступного развлечения, которую воздвигают дети классических нуклеарных семей, Сонхун проникается предложенной ролью, коротко ухмыляясь присвоенным прозвищам. Парни, воспользовавшиеся его телом, рассказывают про помойный сточный рот, напоминающий по уровню грязи канализационный туннель и разбитую сотней членов задницу, умалчивая о собственных проблемах с потенцией. Сонхун внушает самому себе, что он управляет пустоголовыми половыми партнерами, жадно впитывая любой озвученный комплимент, но пустая бесхитростная реальность выталкивает его из сахаристых воздушных грез, опуская в лапы более жестоких любовников. По-настоящему распробовать платоническое влечение Сонхун пробует именно с Хисыном, оберегающим его схоже со свирепым натренированным аспидом, вылизывающим болезненного хилого детеныша, брошенного рядом с вражеским гнездом. Хисын отрывает от теплой грудины мясо и дробит кости, поселяясь под легкими и распыляя ядовитые миазмы, вынуждает перекатывать по кончику языка осознание уязвленности, расплываться в крепких объятиях и запускать в очерненную душу, окончательно сдаваясь. Кроме Хисына никому не удавалось подобраться к холодному сердцу настолько близко, Сонхуну кажется, что он медленно сходит с ума, теряя рассудок по крупицам. Зародившееся соцветие пылкой привязанности, гораздо большей чем пустая похоть, режет запястья красной нитью. Хисын заканчивает под закрытие, коротко прощается с обладателем шелковой рубашки и айкоса, отмахивается от красноречивых взглядов девушки за стойкой, имитирующей жестами отсос, а затем трясет уснувшего с телефоном в руках Сонхуна за плечи. Неловкое молчание держится на протяжении всего пути до дома, Хисын покупает несколько банок тоника в подвальном универсаме с потухшей вывеской «Продукты», явно дожидается момента, когда они осядут в помещении, чтобы завести не самый приятный разговор. Сонхун покорно плетется следом, периодически подавляя растущий приступ тревожности, перекатывает хаотичные мысли в жидком ликворе, то порываясь вновь всадить нож в подставленную спину и сбежать, то унизительно, с уродливым выражением лица заплакать, вымаливая клятвы верности. Район в старой части города выглядит ухоженным и вылизанным, смотрящие на проезжую часть фасады домов покрыты свежим слоем краски, у каждого подъезда расставлены лакированные скамейки и оборудованы клумбы, пока еще лишенные ярких сочных цветов. Сонхуну достаточно тяжело представить Хисына в просторных апартаментах с современным ремонтом, он прокручивает все сложности с призрачной, задвинутой в дальний ящик учебой, постоянную нужду в заработке и десятки других проблем, коих в теории лишены обитатели блатного района. Вопрос вертится на языке, но Сонхун сдерживается, стараясь унять нервный озноб. Предстоящая, маячащая в воздухе фантомными помехами трепотня раскурочивает желудок, от зашкаливающих нейронов не гнутся пальцы, точно при трупном окоченении. Квартира встречает густым ароматом маслянистых благовоний, забивающий ноздри медом и камфарой, стены полностью забиты картинами разных габаритов, отражающих свет люстры жирными объемными мазками. Сонхун вглядывается в изображение раскрытого женского лона, замечая отрисованную поросль волос и лежащие на уровне клитора пальцы с красным маникюром. Замечая кривящиеся пухлые губы, Хисын тянет его за локоть, проводя мимо музея поклонения женскому естеству. Повсюду торчат реалистичные полные груди, влагалища, выкрашенные ногти и фактурные бедра, а на парочке работ едва удается различить растянутый вокруг фиолетового, похожего на баклажан члена рот. Стеклянный чайник с подсветкой кипятит воду, из пузатого тостера выпрыгивают поджаренные ломти белого хлеба, которые Хисын опускает на тарелку со шлепком ягодного варенья. Холодильник забит энергетическими напитками, ароматизированным пивом, полуфабрикатами и открытыми пакетами с копченостями – Сонхун сразу подмечает, что продукты в наличии не позволяют приготовить полноценный прием пищи, а в особенности завтрак. Хисын опирается на кухонный островок, наблюдая за тем, как он прижимает к себе колени, прислушивается к доносящейся из соседней комнаты оперной музыке, после чего тяжело выдыхает, меняясь в лице. – Ты просто исчез, – Сонхун решает первым выплеснуть обиду, представляя за сколькие поступки придется отвечать самому. – Взял и свалил, как в дешевой драме. – А ты занимался хуетой и трахал целок, – несмотря на попытки разжечь прежнюю злобу, Хисын словно не пытается вытянуть словесную схватку, а скорее наоборот, мирится со статусом проигравшего. – Кто из нас жестокий, принцесса? – Мне до усрачки одиноко, – подбородок покрывается морщинами, Сонхун чувствует, как краснеют щеки, покрываясь уродливыми пятнами, а в уголках глаз скапливаются тяжелые водянистые капли. – Я хочу чувствовать тебя рядом. Хисын обхватывает теплыми ладонями высеченные острые скулы, размыкая податливый рот и вгрызается в Сонхуна, притягивая к себе. Слюна передает привкус терпкого вязкого табака, огрубевшие от мозолей и грязной работы руки блуждают по молочной коже, слегка щипая ягнячьи бока. Обхватывая бьющую пульсом шею, Сонхун буквально виснет на Хисыне, царапается языком о крепкие зубы, ощущая холодный металл нагретого пирсинга. Одним движение его усаживают на круглый стол, разводя колени в стороны и вклиниваясь между, Хисын давит на прогнутую колесом грудь, опуская выпирающими лопатками на атласную скатерть. Плоть отзывается на каждый мокрый поцелуй, Сонхун заходится удушливыми рыданиями от облегчения, дорывается до тех покалываний в узловом скоплении волокон, возвращая в память сладостный вкус любовной эйфорической зависимости. Хлеб приятно хрустит поджаристой корочкой, Сонхун отпивает глоток странноватого травяного чая с молочным душком, который Хисын выуживает с самой дальней полки. Засахаренная клубника разваливается при контакте с густыми слюнями, от количества съеденной за день глюкозы сушит горло и слегка подташнивает. Хисын курит в маленькую эпоксидную пепельницу, где скапливаются обугленные многочисленные окурки с остатками розового блеска. – Оставайся у меня, – он отворачивается, изучая через замыленное пылью окно происходящее на опустевшей улице. – Здесь тебе будет лучше. – Спорное предложение, Хисын, – Сонхун практически опускается в глубокую философию сложности совместного быта, вытаскивая наружу пример собственных родителей, но в последний момент, фиксируясь на фигуре Хисына, лишь коротко улыбается, упираясь ступнями в поджарое бедро. – Но я его приму.