***
Ей нужно вернуться днем, поэтому Гермиона ночует дома. Она выбирает, что взять с собой, и с удивлением понимает, что откладывает то, в чем себе нравится. Это плохой знак. В ее случае он обычно не о себе, а о том, что она хочет понравиться кому-то. Она лежит на диване с пультом от телевизора в руках и понимает, что в ее доме все изменилось. Гермиона проводила здесь вечера одна уже больше месяца, но все это время она думала, что это временно. Теперь, когда из вещей Дина осталась одна сумка какого-то хлама, Гермиона осознает, что одна насовсем. Она ждет, когда под кожу проберется одиночество, когда глаза начнет щипать от слез и захочется уткнуться в подушку и зарыдать, но вместо этого Гермиона вспоминает, что где-то глубоко в шкафу у нее запрятана бутылка портвейна. Бутылку когда-то привез из путешествия отец. Дин никогда не пил. Презирал алкоголь и все, что с ним связано. Гермиона менее категорична. Этот вечер вполне подходит под бокал портвейна. Вечер, когда ей не жаль оставаться одной. Она достает бутылку, наливает портвейн в чашку, потому что бокала у нее нет. И остаток этого выматывающего дня проходит со сладостью, пощипыванием на языке и мыслях о том, что она будет делать, если снова останется с Малфоем наедине. А это, очевидно, случится. Гермиона решает, что бросить в сумку противозачаточное и защитное зелье нужно обязательно, но она всеми силами будет надеяться, что оно не пригодится.***
Утро начинается паршиво. Гермиона поскальзывается на плитке в ванной, ударяется ногой, второпях ищет мазь, которая помогает от синяков, но воняет она так, что через полчаса ее приходится смыть. Укладка волос превращается в кошмар, поэтому в какой-то момент Гермиона их просто высушивает и оставляет торчать. Она выскакивает из дома с опозданием в полчаса, переносится к вокзалу и уже на платформе понимает, что забыла рюкзак с вещами: в руках у нее только маленькая сумочка с документами и блокнот с записями, которые она сделала вчера. Хочется плакать. Лучше бы она использовала заклинание невидимого расширения, но с ним любая сумка превращается в мешок с хламом. Гермиона размышляет, стоит ей возвращаться за рюкзаком или нет, примерно минуту. И за эту минуту понимает, что не готова провести неизвестно сколько в одних джинсах, футболке и кардигане: она слишком устала соглашаться на то, что под рукой. Она переносится обратно к дому с очевидным пониманием, что на поезд уже опоздала. И следующий будет только через пару часов. В дом у озера Гермиона вернется под вечер.***
Перед окном проносятся деревья. Их бесконечно много, от их вида начинает кружиться голова. Поэтому Гермиона вытягивается в кресле и прикрывает глаза. Ее попутчицей оказалась немолодая и очень болтливая женщина. Она успела рассказать и о своей работе в ателье, где ее совершенно не ценят, и о нерасторопном муже, который купил ей билет не на то отправление, и о бездельнике-сыне. В какой-то момент Гермиона говорит, что у нее разболелась голова, и женщина, кажется, обижается на невовлеченную в разговор попутчицу. Но у Гермионы так много мыслей, одновременно будоражащих и тревожных, что заботится о чувствах другого уже не хватает сил. Все, что она узнала о духе из книг и после разговора с Фенимором Эбботом, записано в блокноте. Фенимор был известным путешественником, ученым, а еще двоюродным дядей Ханны Эббот. Последние пять лет он работал в Министерстве и отчаянно скучал по приключениям. Наверное, поэтому рассказывал Гермионе о духах с таким энтузиазмом, что его волосы стали зелеными. Гермиона не знала, что Фенимор — метаморф. Воздействовать на духов магией — безрассудно и опасно. Духи — дети магии и природы. Они живут по своим законам, но у каждого духа этот закон свой. Соблюдать его — вот главное и самое разумное. Честная сделка. Видимо, кто-то ее нарушил. Что делать с духом, теперь не то чтобы понятно, но внутри Гермионы поселяется уверенность. С духом можно договориться, если понять, чего он хочет. Что делать с Малфоем — не понятно и капли. В последние дни перед отъездом он не проявлял к ней никакого явного интереса, но на его взгляды, двусмысленные фразы и «случайные» прикосновения ее тело откликалось так, что это было очевидно и ей, и ему. Его это, кажется, забавляло. Развлекал себя на лоне природы. Был не против развлечь и ее. Эта простая и честная мысль возбуждала. Малфой не пытался очаровывать, не делал комплименты, не подавал руку, потому что хотел впечатлить. Он подавал руку, чтобы она не упала, когда выбиралась из лодки, запихивал в дом, чтобы ее не убил дух, и наливал в чашку кофе, потому что все вокруг забывали, что чай она не пьет. На ухаживания тянуло едва. Малфой — первый из знакомых ей мужчин, кто не пытается замаскировать сексуальный интерес романтическим. Да, она хочет почувствовать себя живой, хочет почувствовать снова то, что было на острове: будто ее можно хотеть просто потому, что она сидит рядом, и, как сказал Малфой, вкусно пахнет, будто ей достаточно просто быть, чтобы у него встал, будто ей не нужно надевать красивое белье, стонать, как ему нравится, и красиво выгибать спину. Он может захотеть ее соленую кожу и искусанные губы. Жар приливает к лицу. Гермиона не знает, готова ли поддаться соблазну и шагнуть дальше, и тем более не знает, что делать с этим потом. Она никогда не спала с тем, в кого не была влюблена, с тем, с кем не была в отношениях, с тем, кто ей даже не нравится. Малфой ей не нравится совсем.***
Поезд прибывает на станцию затемно, и Гермиона сомневается в том, что Падма ее дождалась. Она выходит на платформу, плетется к зданию станции, заходит, оглядывается и видит его. Малфоя здесь она ожидала увидеть последним, поэтому притормаживает, думает, что сказать, но он лишь кивает и двигается в сторону выхода. Они проходят почти десяток ярдов, как Малфой перехватывает ее запястье, тянет за угол, толкает к стене, достает из кармана медальон и молча надевает на нее. Также молча он разворачивает Гермиону к себе спиной, перехватывает рукой поперек живота, шипит на ухо: — Два часа, Грейнджер. Я стоял и ждал тебя два часа. И в следующую секунду их утягивает в воронку, чтобы через пару секунд выплюнуть на поляне перед домом. Малфой, конечно, не нежничает. Заводит ее в дом, хлопает дверью так, что звенят окна и молча уходит на второй этаж. Он зол. Он явно очень зол.***
Похоже, в этом доме ее ждет только Анабель. Она приготовила ужин и сидит за столом, когда Гермиона входит на кухню: все остальные уже разошлись по комнатам. Анабель широко улыбается, как будто смущается, спрашивает, что подать, и остается ужинать вместе с Гермионой.***
Щека упирается в деревянную стену, пальцы цепляются за едва заметный выступ. Она слышит свои стоны, душит их, хватает ртом воздух, зажмуривается и снова стонет. Едва слышно. Потому что он сказал быть тихой. Он сзади, толкается в нее, она чувствует шлепки их тел друг о друга, трение его брюк о ее голые бедра, ее спина прижата к его напряженной груди. Их могут услышать, их могут увидеть, за этим темным углом вход на железнодорожную станцию. Его рука обхватывает ее запястье и прижимает к стене. На пальце все тот же перстень с витиеватой литерой «М» и та же родинка. Запястье ноет — он отпускает, задирает свитер, оттягивает тонкую сетку бюстгальтера, сжимает сосок почти до боли. Горячее дыхание обжигает ухо: — Скучала? Отчаянно. Она насаживается сама, захлебывается в своих ощущениях, упирается руками в стену, чтобы дать нужный упор и чувствовать его сильнее. Он забирает ее без остатка, в бешеной схватке, грубо сжимая бедра, кусая шею. Она всхлипывает. И просыпается. Пытается отдышаться, просовывает руку между ног, прижимает, не верит, что умеет быть настолько мокрой. Она возбуждена так, что кончает от нескольких движений пальцев. Гермиона снова сдавливает стон, утыкается лицом в подушку и пропускает сквозь тело сначала ток, а потом жар. Она зависает где-то под потолком и не чувствует своего тела несколько волшебных секунд. Потом рвано выдыхает, раскрывает глаза и понимает, что все это было слишком похоже на правду.