Fueki Ryuko

С треском лопнул кувшин: Вода в нем замёрзла. Я пробудился вдруг. Вестеросцы разительно отличались от итийцев. Местные жители были шумными, суетливыми, на их лицах играли сотни эмоций. У итийцев же ценилась сдержанность, неторопливость и спокойствие, умение при любых неурядицах сохранять невозмутимость — не только внешнюю, но и внутреннюю. Именно это считалось у них проявлением благородного происхождения. В Королевской Гавани же даже богатые и знатные люди, которых ему доводилось видеть, были излишне темпераментны, на его взгляд. Отличие проявлялось и в их облике. Местные из-за палящего солнца и жары предпочитали светлые, а зачастую блеклые цвета в одежде, в то время как в И-ти люди одевали насыщенные, яркие ткани. Итийцы уделяли особое внимание запахам, потому зажиточные горожане и знать непременно опрыскивали себя особой ароматной водой, мылись и обмазывались маслами, чтобы всегда приятно пахнуть. Распространяли в домах благовония, дабы успокоить переутомленный разум. Однако тут, в Королевской Гавани, очевидно, недооценивали силу ароматов, окружавших их. Их носы давно привыкли к этим букетам разнообразных запахов, от которых Марко воротил собственный. А их блудницы! Марко поражался непритязательности местных мужчин, для которых эти грубые, малограмотные, распущенные женщины были верхом вожделения. Куда им было до прекрасных гейш, способных возбудить мужчин одним изящным движением ножки, взглядом, полным обещания и загадки, тихим голосом, рассуждающем об искусстве и истории. Нет, вестеросцы были слишком приземленными, чтобы желать в женщине не только плоть, но и ее дух. В столице Марко остановился в дешевом постоялом дворе, где в первый же день завел знакомство. Надо сказать, крайне назойливое и сомнительное знакомство. Произошло это довольно забавно. Едва он сошел с корабля, распрощавшись с капитаном и командой, отыскал более-менее пристойное место для ночлега, как его у входа попытался обчистить один из мелких уличных воришек. В итоге, вместо того, чтобы стащить у иноземца кошель, он едва не лишился руки — воровство в И-ти наказывалось строго. Однако в последний момент, Марко передумал, узнав, что воришка был не старше двенадцати лет. Слишком нежный возраст, чтобы становиться калекой. Этот худенький, с торчащими во все стороны волосами паренек смотрел с дерзостью и нахальством истинного сына трущоб, однако сведенные брови и упрямо поджатые губы выдавали детский страх перед заслуженной карой. Заслуженной ли? Разве виновен он был в том, что боролся за кусок хлеба, когда другим он доставался задаром? Марко отпустил его восвояси, но восхищенный не то его добротой, не то наивностью мальчишка с того дня следовал за ним по пятам, уверяя, что без его, дескать, помощи чужестранец ни за что не выживет в страшных дебрях Королевской Гавани, «где на каждом шагу его может подстерегать мучительная смерть». Взамен своей незаменимой услуге Томми — так звали парнишку — просил совершенно немного, вернее бессовестно много: по одному золотому в день. Как ни пытался Марко отделаться от незадачливого карманника, тот был неутомим, следуя за ним повсюду и болтая без умолку. В конце концов, Бриклэйеру пришлось признать поражение и смириться с настырным проводником. Правда платить ему за болтовню он наотрез отказался, ограничившись разделенной с ним трапезой. В столице он задерживаться вовсе не собирался. Его целью было отыскать дом, некогда принадлежавший его семье. Приблизительное местоположение дома ему рассказала Анна, однако кузина не была в столице без малого десять лет, а столица, по крайней мере, ее внешний облик, сильно изменилась. Марко брел по улочкам, с отчаянием понимая, что выглядят и называются они совсем не так, как помнила Анна. И тут-то и пригодилась помощь Томми. Шустрый карманник быстро разузнал у своих старших товарищей, где находится улица, раньше именовавшаяся улицей Холмов. В тот же день, ранним утром Марко стоял на этой улице, находившийся на самой окраине города, с противоречивыми чувствами разглядывая старый, заброшенный дом. Внешне он мало отличался от остальных, однако на фоне чистых, ухоженных домов, он смотрелся сиротливо и неприкаянно, отталкивая грязными ставнями и заросшей вокруг травой. Кое-где стены оплетали сорняки. — Так на что тебе дался этот дом? — спросил Томми, облокотившись о дерево и лениво жуя травинку. — Я хочу зайти внутрь, — будто не услышав вопрос, прошептал Марко. — Ну, если хочешь угодить в лапы Плащам, то пожалуйста, — флегматично отозвался Томми. — Это, если хочешь знать, незаконно. — А обворовывать людей на улице законно? — покосился на него Марко. — Тут какое дело, — авторитетно мотнул головой Томми. — Пока ты стягиваешь кошели у прохожих, тебя, может и накажут, да не сильно. А вот проберись в дом честных горожан — и Плащи с тебя семь шкур сдерут. Есть закон улиц, который мы — короли улиц — не нарушаем: все, что на улице — твое, а за порогом — нет. Мой приятель, Кас, как-то попался, когда хотел обокрасть одну старушку, его и стяпали. Он потом… Эй, ты куда? Ты меня вообще слушал?! Последнее замечание отскочило от спины Бриклэйера, решительно направлявшегося к дверям собственного дома. Было раннее утро, да и людей поблизости не было, но Марко на всякий случай огляделся по сторонам. — Если ты про то, как твой приятель Кас не справился с одной старухой, то нет, — не оборачиваясь, ответил он, проверяя на прочность засов и вытаскивая из-за пазухи тонкий ножик. Позади недовольно запыхтел Томми. — Видел бы ты эту старуху. Да от нее даже кошки разбежались, — проворчал он, решив во что бы то ни стало защитить честь Каса. — Есть, — довольно усмехнулся Марко, когда ржавый замок с щелчком открылся. — Во даешь! — завистливо присвистнул Томми, глядя на знакомого с возросшим уважением. — Где ты этому научился? — Один рыцарь обучил. — Марко вспомнил покрытую следами оспы ухмыляющуюся физиономию сира Остина, и в груди кольнула тоска. Он соскучился по своему старому учителю. — Научи и меня! — взмолился Томми. — Тогда я, так и быть, не буду брать с тебя плату за свои услуги провожатого. — Как будто я собирался тебе платить. Марко толкнул дверь, и та со скрипом, нехотя поддалась. Внутри была полутьма. Осторожно ступая по скрипящему полу, он прошел вглубь вестибюля. Позади раздавались неуклюжие шаги мелкого плута и его возбужденный шепот. Еще бы, не каждый день на его голову выпадали такие приключения. Будет, что рассказать потом приятелям! Бриклэйер обошел комнаты первого этажа, сначала побывал в столовой, заглянул в библиотеку и, наконец, зашел в гостиную. Везде царил запах запустения и заброшенности, перемешивавшийся с бьющим в нос запахом сырости и крысиного помета. От толстого слоя пыли на всей мебели сложно было различить истинный цвет вещей. Обивка на той кушетке светло-зеленая или грязно-серая? Марко открывал окна во всех комнатах, чтобы пустить немного воздуха в это затхлое помещение. Томми куда-то запропастился, наверняка, решив обследовать верхние этажи на наличие каких-либо легко выносимых вещей. Марко же застыл посреди гостиной, разглядывая ее убранство. Два кресла уютно примостились у давно не используемого камина, книжная полка, кресло-качалка, торшер, картины на стенах… Но было в этой комнате нечто зловещее, нечто, от чего бросало в дрожь, и вскоре Марко сумел подобрать этому слово — незавершенность. На дубовом столе все еще были разбросаны обрывки листов, нераспечатанные письма, зажатые пресс-папьем. На полу валялась чернильница, содержимое которой давно впиталось в мягкие ворсинки ковра. У окна же пол был усыпан осколками, однако Марко так и не смог обнаружить разбитый предмет. Одно из кресел стояло неровно, будучи слишком придвинуто к камину, а рядом, на полу лежала кочерга. Так не оставляют дом, покидая его надолго. Казалось, уходя, хозяин не думал, что больше сюда не вернется. Или он покинул это место не по своей воле… Марко нагнулся приподнять скомканный клочок бумаги, упавший на пол, когда взгляд зацепился за темно-багровое пятно, выделявшееся на фоне потемневшего от пыли бежевого ковра. Юноша побледнел. А потом начал хаотично рыскать взглядом по полу, и чем больше он глядел, тем больше обнаруживал пугающих подробностей. Поразительно, как отчетливо за столько лет сумела сохраниться пролитая кровь. То тут, то там он находил пятна крови. Он заметил и множество других деталей, как например, слегка смятый угол у одного из кресел, вмятину на доске камина и бурое пятно на нем. А возле стены его привлекло нечто белое, и только приподняв, он понял, что это был зуб — человеческий зуб. Марко слегка замутило, тяжело дыша и почти ничего не видя перед собой, он шатающейся походкой вышел на улицу. Солнце уже успело взойти и теперь тускло светило из-за набежавших туч. Юноша устало опустился на ступеньку крыльца и только потом заметил, что все еще сжимает в руках тот клочок бумаги. Это был отрывок письма. Почти бездумно он развернул его и вгляделся в поблекшие от времени чернила. «…не известно. Есть вероятность, что в первую… целью будет Харренхолл, однако это не впол… сожалению, мои сведения скудны с тех пор, как… потерял влияние на племянницу после нападения в… Однако я убежден, что еще могу его восстановить. Мой принц, прошу лишь дать мне немного… Я докажу, что дом Бриклэйер по-прежнему… и верен королеве как и раньше…» Отрывок прерывался. Видимо, кто-то, возможно, сам автор, порвал письмо в стремлении уничтожить улики, да не успел. Марко вглядывался в ровные строки, и в душе у него все рвалось на части. Эти строки писал его отец. Это его твердая рука выводила эти предложения, когда он, сидя в той гостиной, медленно, обдумывая каждое слово, писал. Наверно, он встревоженно хмурился — текст так и был пропитан тревогой и опасением. Было ли оно написано в день его смерти или раньше? Думал ли Сэмвел Бриклэйер о нем, своем единственном сыне, в тот вечер? Марко его почти не помнил. В его воспоминаниях образ отца был размыт и нечеток. Он помнил лишь человека средних лет, высокого, очень серьезного, с острым взглядом. Помнил отчего-то очень четко его трость. Но вот его лицо и голос никак не мог воссоздать, как не пытался. С самого детства втайне от взрослых Марко воображал, что отец уехал путешествовать по дальним, неизведанным краям и непременно вернется за ним. Разве мог он не вернуться? Чуть повзрослев, он узнал, что отец погиб во время войны. Тогда он начал представлять, что дух отца следовал за ним все эти годы, как и дух матери. Что они следят за ним и оберегают его, гордятся его успехами. Как бы не заботились о нем Анна и Эймонд, Марко никогда не забывал, что он сирота. Сирота, у которого не осталось от отца ничего. Ничего, кроме этого клочка бумаги — доказательства его измены. Единственного доказательства того, что Сэмвел Бриклейер когда-то жил, ходил по этой земле, принимал решения и совершал ошибки. В глазах у юноши защипало, горячая слеза прочертила дорожку по его лицу. Марко торопливо спрятал письмо в карман и протер глаза. Запрокинув голову, он всмотрелся в хмурое, пасмурное небо, готовое пролиться на землю ледяным дождем. Странное ощущение овладело им. Все эти годы он чувствовал — или желал чувствовать — на себе взгляд и поддержку отца. Но вот, он сидит на крыльце принадлежавшего его семье дома, исписанный его отцом лист бумаги надежно спрятан у груди, но он не ощущает присутствия отца. Словно впервые он по-настоящему осознал, что человек по имени Сэмвел Бриклейер мертв. Окончательно и безвозвратно. А ведь все, что о нем говорили Анна и Эймонд, было правдой. Стоило ли сомневаться. Стоило ли лелеять в груди глупую надежду, чтобы она разбилась об обычный пожелтевший лист бумаги. Он прикрыл глаза и вспомнил день, разделивший его жизнь на до и после. Два года назад… Ах, не топчи траву! Там светлячки сияли Вчера ночной порой. Марко расслабленно лежит на траве в тени сакуры, прислушиваясь к стрекоту сверчков и наблюдая за тем, как плавно опускаются на землю отцветшие бледно-розовые цветки. Есть нечто невероятно поэтичное в том, как эти хрупкие цветки, осознав, что время их пришло, тихо и спокойно отрываются от дерева и плывут навстречу своей неизбежной судьбе — смиренно и грациозно. В одном этом заключалась вся глубинная философия И-Ти, страны, в которой не признают загробную жизнь и отрицают существование большинства богов, но верят в цикличность и закономерность бытия, проповедуют служение и смирение. В И-Ти это дерево несет несколько смыслов. Как-то он, Джейхейра и Геймон спорили о том, что означает сакура. Марко был уверен, что она является символом быстротечности жизни, а Джейхейра настаивала, что она олицетворяет жертвенность. Геймон, как обычно, поддерживал то одну, то другую сторону. Тогда Марко неожиданно для самого себя ляпнул, что Джейхейра похожа на цветущую сакуру. Эта фраза вызвала целую волну неловкости, грозившуюся навсегда похоронить его под собой. Сейчас же он не может вспомнить об этом без улыбки. Мысли плавно перетекают на Джейхейру, и Марко послушно следует за ними, как преданный пес, что высунув язык и виляя хвостом бежит за хозяином. Примерно так он себя и чувствует, стоит этой четырнадцатилетней девушке появиться в поле его зрения. Они выросли вместе, вместе проказничали, вместе преодолевали свои детские и не очень невзгоды. Марко не представлял свою жизнь без нее, ей он поверял свои тайны. Но с недавних пор она стала для него чем-то большим, чем просто друг. Она стала необходимостью, как воздух или вода. Марко панически боялся потерять ее, как терял многих близких людей. А еще он готов был отправиться за ней хоть на край света. Ему было наплевать на себя, на свое собственное «я». Он готов был следовать за ней так же верно, как самуро следует за своим господином, посвящая свою жизнь службе ему. Марко без тени сомнений мог сказать, что готов быть самым преданным самуро для Джейхейры де Лазалдри. Погрузившись в приятные воспоминания, Марко не сразу слышит шорох платья и тихие, неспешные шаги. Будучи надежно укрытым деревьями и кустарником, он не боялся обнаружения. Но сейчас меньше всего хотелось тревожить свой покой. Тем временем незваные гости подходят к небольшой беседке, увитой плющом. — Скоро сакура отцветет, — замечает Анна. — Ты говоришь совсем как итийки. Мне теперь нужно подолгу думать над тем, что кроется в твоих словах, — с легкой усмешкой отвечает Эймонд. Марко недоуменно хмурит брови. Эймонд отправлялся в столицу две недели назад, но еще вчера сянь-гун утверждал, что ждать его стоит лишь через несколько дней. Получается, он возвратился раньше, но отчего? — Не скромничай, милый. Ты всегда знаешь, что я хочу сказать, — с нежностью отвечает ему жена. Марко уже собирается подать голос, чувствуя неловкость, слушая столь личный разговор, но ответ Эймонда заставляет его застыть. — Хмм. Скоро отцветет не только сакура, если ты об этом. — Все настолько плохо? — Я видел императора. Он не доживет до конца лета. Совсем скоро встанет вопрос престолонаследия. — Но ведь у императора только один сын. Какие тут могут быть вопросы? Прежде чем ответить, Эймонд некоторое время молчит, однако жена не торопит его. — Когда я был во дворце императора, — начинает он, — я учуял этот запах тлена, Анна. Запах прогнившего мира, вонь зреющей подлости, запах приближающейся войны. У императора есть только один сын, однако далеко не все во дворце желают видеть его на троне. Многие из советников и знати предпочли бы ему более покладистого и скользкого племянника императора. Принц Ю Ань считает, что уже сейчас вокруг него плетутся сети заговора, а заговорщики лишь ждут, когда его отец испустит дух. Марко удивленно вскидывает брови. Его даже не столько удивляет факт придворных интриг — нет и не было трона, вокруг которого не вьются нити заговоров — сколько то, что Эймонд так близко проник в дворцовую жизнь Белого города, закрытого почти для всех. Что он все это время общался с самим императором и наследным принцем. — Как это отразится на нас? Голос Анны звучит поразительно спокойно. Ничего удивительного — эти люди пережили такое, что умение хладнокровно смотреть в глаза опасности, положив одну руку на эфес меча, стало частью них. — Акихиро является ярым сторонником наследного принца, а мы его гостями. Вот уже пять лет мы пользуемся его гостеприимством, а значит, гостеприимством императора. Акихиро Кимуро был сяньгуном древнего и уважаемого рода И-Ти. Семейство Таргариенов, путешествовавшее по И-Ти под именем де Лазалдри, пять лет назад приняло приглашение Акихиро и поселилось в этом любезном и дружественном доме, пока Эйгон получал лечение от лучших местных мудрецов. И хотя законы гостеприимства запрещали требовать чего-либо в ответ, негласные законы благодарности ставили Эймонда перед определенными обязательствами. — Иными словами, отсидеться в стороне у нас не выйдет, — вздыхает Анна. — Принц Ю Ань прозрачно намекнул, что ему нужны сторонники. И этим сторонникам стоит держать руку на рукояти катаны. Он уже окружает себя надежными слугами и самуро, на случай покушения. Если будет предпринята попытка переворота, ее нужно будет обрубить на корню, не позволив вытечь в гражданскую войну. Покушение, переворот, война… Какие страшные слова! Возможно, для кого-то, никогда не смотревшего в глаза войны, эти слова не звучат подобно раскатам грома. Для кого-то, но не для Марко Бриклэйера. Как и не для Анны Бриклэйер. Однако кузина не позволяет ни единой эмоции отразиться в ее голосе, как, скорее всего, и на лице. — Ты уедешь снова? — Мне нужно обсудить кое-что с Акихиро. Но вероятнее всего он пошлет меня во главе небольшого войска к границе Южных владений. Как предупреждение. Точно так же поступят еще несколько влиятельных и могущественных кланов, поддерживающих Ю Аня. — Среброкрылая? — коротко спрашивает Анна, и Марко догадывается, что кузина хочет знать: станет ли дракон Эймонда участвовать в войне. — Наследный принц не желает, чтобы его земли сгорели в пламени дракона, — качает головой Эймонд. — И я с ним солидарен. Среброкрылая совсем недавно сделала кладку, она сейчас крайне раздражительна и опасна, потому ее лучше не трогать. После этих слов повисает тягостное молчание. Марко не нужно видеть лицо Анны, чтобы знать, что на нем написана тревога и печаль. Она всегда желала лишь спокойной жизни для своей семьи, однако судьба, в которую здесь верят, распоряжалась каждый раз по-своему. — В случае, если что-то пойдет не так, — вновь подает голос Эймонд, — ты, Эйгон с Эшарой и дети, должны будете сесть на корабль и отплыть в Пентос. Я все организую до отъезда. Самым жутким, ненормальным и в то же время восхищающим во всем этом разговоре было то, как тихо и спокойно Анна произнесла в ответ короткое «хорошо». Ни истерик, ни обвинений, ни увещеваний, ни уговоров, ни требований защиты, клятв и обещаний. Анна и так знала, что ее муж сделает все, чтобы выжить любой ценой — ради своей семьи. — Я хотела поговорить с тобой кое о чем еще. О Марко, — внезапно меняет она тему, заставив сам предмет предстоящей беседы напрячься и обратиться в слух. — Пока тебя не было, он снова начал задавать вопросы. Об отце. Эймонд, он становится настойчив, и хочет знать, почему его отец погиб, как он погиб. Я чувствую, что скоро начну путаться во лжи. Марко широко раскрывает глаза, думая, что ему послышалось. О чем это она? Какая ложь?.. Да, он спрашивал об отце, но ведь это нормально — интересоваться родителем. — Я говорил тебе, что однажды нам придется рассказать ему правду, — сухо отвечает Эймонд. — О какой правде ты говоришь? — шипит Анна. — О той, где его отец был шпионом Черной королевы и использовал меня, как свою шпионку, или о той, где он помог убийцам проникнуть в замок, чтобы убить сына Эйгона? А может, о той, где ты сжег его в пламени Вхагар за предательство? Все звуки — трель птиц, стрекот кузнечиков, шелест листьев от легких дуновений ветра — все исчезает. В ушах у Марко звенит. Что… что все это значит? Это какая-то злая шутка? Анна поняла, что он их подслушивает, и решила так подшутить над ним? Если так, то, видят боги, это крайне неудачный розыгрыш. — Анна, мы обсуждали это не раз, — в голосе Эймонда звучит сталь, и Марко даже может представить себе его выражение лица, похолодевший взгляд, сжатую челюсть и сдвинутые брови. — Ты хочешь вырастить парня на лжи, однако он заслуживает того, чтобы ему рассказали правду. Он уже достаточно взрослый, чтобы ее понять. — Я боюсь, что он все равно возненавидит нас… — сдавленно отвечает кузина. — Это уже решать ему. Мы не имеем права лишать его выбора. Но если спросишь меня, нам следует отложить этот разговор до тех пор, пока ситуация в Белом городе не стабилизируется. Маленькая уступка жене, но после Марко признает, что это была весьма логичная уступка. Оставлять взбунтовавшегося, обезумевшего от гнева и злости семнадцатилетнего юношу в тылу, когда в любой миг может разразиться война, было бы крайне нецелесообразно. Анна, очевидно, соглашается, и Эймонд предлагает вернуться в сяньхуэн. Марко же так и остается лежать на траве, слишком разбитый, чтобы встать, слишком пораженный, чтобы последовать за ними и требовать объяснений. А по небу плывет красный шар солнца, клонясь к закату и окрашивая небо в удивительные оттенки розового. Ветки сакуры кажутся теперь темными, почти черными на фоне заката, а нежные цветки блеклыми и печальными хранительницами открывшейся ему тайны.