Букет сгнивших кувшинок

      Солнце светило как и всю прошлую неделю ярко, безумно ярко, ослепляя глаза сидевшим у окна несчастным ученикам. Не то что бы они действительно были несчастны. Но отрезанные от остального мира высокими кирпичными стенами, в закрытой от посещения частной академии, высоко в японских горах, не справедливо далеко от ближайшей цивилизации, тем более в такую погоду… Они имели полное право считать себя невезучими и капельку несчастными.       Это был необычайно тёплый апрель, не похожий ни на один предыдущий. В пиджаках было слишком душно, поэтому почти все перешли в летние прошлогодние матроски, полностью индентичные друг другу и немного жмущие подросшим телам. Пыльца от цветов и деревьев разлеталась в воздухе облипляя окна жёлтым налётом и смешиваясь с лепестками сакуры в танце на подобии вальса, заставляя аллергиков чихать и тереть покрасневшие глаза сильнее чем когда либо раньше, а остальных обитателей задыхаться в кашле от загрязненного цветением воздуха.       Асуи, одетая как и почти все девочки в бело-синию матроску, сидела неподвижно. Тсую Асуи всё происходящее до сих пор казалось сюрреалистичным, нереальным. Она, незаметно для всех, сжимала до боли свои чернюще-болотные волосы и не щурясь смотрела не менее мрачными глазами прямо в сердцевину ополяюще-убивающего солнечного круга. Какое неприятное сравнение. Убивающего кого? Разве солнце способно убить? Глаза жгло до слез но она не отворачивалась. Ей хотелось ослепнуть, никогда больше не видеть, не понимать, не знать того, что знает она. Того что знает только она. Это несправедливо. Не-спра-ве-дли-во. Но её одноклассники смеются в счастливом неведеньи, шутят свои, прежде смешные и ей, шутки. Они всё также не хотят торчать в академии в такую погоду, но сверкают беззаботными улыбками, потому что они не знают, и вообщем-то не настолько несчастны как думают. Никто не знает, а те кто знают сказали молчать и забыть, забыть и молчать о том, как будто о ночном кошмаре, о том, что ей «привиделось» в ночной тиши. Но как такое можно забыть? Она не понимает и даже хочет забыть, но в сознании снова и снова, будто острыми когтями подкроватного монстра, скребется воспоминание её жалкого бездействия.       Она и теперь как тогда слышит запах ила недавно самого любимого, а теперь ненавистного с характерными нотками железа. В её голове вновь раздается то-ли вскрик, то-ли писк, всплеск и этот размытый в ночном тумане силуэт убегающий через проход в стене, о котором, как она думала, никто кроме нее и не знает. Самое безопасное место, её личный тайник, оказался не таким уж и личным. Тогда она ещё ничего не знала, даже не подозревала, а от того была по наивному смела. Ей в самом деле было очень любопытно и немного пугливо от таинственности происходящего и некой загадочности окружающей это место, которой не ощущалось никогда прежде.       Асуи ведь будущий герой.       Асуи ведь будущий морской спасатель. Чего ей бояться в грязных водах? Чего ей бояться вообще?       Оттолкнувшись от высокой кирпичной изгороди, покидая заросли высокой травы прячущей её лучше тумана, она с хлюпающим звуком ступила в липкую грязь и немного застрявая с трудом прошла в воду по колено, увязая в глинистой земле и марая школьные чулки и туфли. Ничего не видно. Она наклонилась вперёд пачкая теперь и края юбки, погружаясь по бедра в тину, протянула тонкую руку с крупными пальцами к тому, что упало в воду с две минуты назад, а может с три. Что-то такое тёплое, мокрое, такое непонятное, такое мягкое и нежное. Она провела рукой дальше, очерчивая непонятное нечто, замерла и вдруг в ужасе отдернула, судорожно вдохнув, лишившись в миг голоса и сил, прижимая ладонь к груди и пялясь во все глаза. Мертвая, абсолютно точно мертвая, ещё неостывшая незнакомая ей девушка, ученица той же академии в пиджаке и рубашке нараспашку, со стеклянными глазами, без пульса (Тсую проверила сразу же), лежала под выглянувшими на миг лунными лучами среди лилий и кувшинок, в окружении квакающих лягушек и жаб. Она была такая красивая! Прекрасна словно фарфоровая куколка, бледная, юная, с пухлыми губами и светлыми идеально уложенными кудряшками. Она была до дрожи страшна с широко раскрытыми застывшими глазами обрамленными густыми ресницами, такая идеальная и смотрящая в некуда. Будто чудовище вылезшее из фильмов ужасов.        Заухала сова и Тсую рванула было в школу без увязшей туфельки, падая в мутные воды, обцепленная водорослями за ноги и талию, захлебываясь этой тошнотворной гадостью и чувствуя, как течением притянутые безжизненные пальцы гладят, поддаваясь движению воды, ровными ноготками кожу её шеи. Раз-два. Раз-два. Луна скрывается и Асуи бежит не оглядываясь.       Директор сказал забыть. Заместитель директора сказал забыть и молчать, и молчать, и молчать. На выходных ей не выдали её телефон как должны были, и все два дня не давали ей остаться наедине с её друзьями находя кучу бесмысленных причин держать её обособленно. На переменах Зам. постоянно заходил в их класс и угрожающе-проницательно заглядывал ей глубоко в душу, глаза в глаза, будто это она преступник, а после ненавязчиво проверял не появились ли другие кому бы стало известно об этом… Об этом случае.       Солнце спасало от этого ужаса сжигая глаза. Но прозвенел звонок и Заместитель покинул дверной проём. Им раздали тест к которому она не была готова. Не ответив ни на один вопрос, даже не написав своё имя, она в полной прострации последняя положила пустой лист. Она не желала покидать класс с последнего урока. Её снова позовут под глупым предлогом, отделяя от класса, и будут давить, давить, давить пока она не сломается. Она в нерешительности мнет свои вещи, то складывая их в портфель, то доставая обратно. То складывая, то доставая и так по кругу. Пальцы начинают дрожать.       Почему они не вызвали полицию? Она ведь сразу им всё рассказала, и показала, и рассказала более детально вновь. Но они были по змеиному спокойны и будто уже до её прихода всё знали. Они не проверили камеры, не уверили ее, что поймают преступника, даже не обещали, что выяснят его личность. Они холодно и настороженно смотрели на неё как на помеху (Тсую не знает почему ей подумалось именно так) и переглядывались говоря друг другу что-то одними бровями. Забудь. Молчи. Забудь. Но… Неужели они не понимают, что когда начнутся летние каникулы, родители той бедной девушки забьют тревогу и спросят куда же пропала их дочь? Неужели они позволят убийце гулять по территории их кампуса будто ничего и вовсе не произошло? Будто всё это было лишь её личным кошмаром, никак не реальностью, никак не опасной. Нет. Нет, так нельзя. Девушка оставляет портфель на стуле, хватается вновь за свои низко посаженные хвостики. Нужно что-то предпринять. Ноги в такт мыслям не стоят на месте, они быстро несут тело то к двери, то к парте. Нельзя бездействовать. Она ведь герой. Она, как бы иронично, смешно это не звучало в контексте всего приключившегося, поступила сюда только для того чтобы научиться быть героем. Нужно сказать. Нужно кому-то… — Ах-х, — Не заметив под ногами длиной преграды, Тсую запинается об валяющийся у доски старый спальник. Она летит на пол, больно сдирая кожу с локтей. Стукается носом. Жмурится. Почему ей так везёт на падения? — Тсшшш... Ай-ай-ай… Она шипит, сдерживает слёзы обиды, не желая более анализировать ни-че-го и ни-ко-го. Она концентрируется на боли и не придаёт абсолютно никакого значения тому, что неуклюже валяется на грязном полу. Асуи, бедная, уставшая Асуи, вытягивает руки в разные стороны, как ангел на снегу в феврале и полежав так совсем чуть-чуть, со всей не характерной для неё злостью, накопившейся за эти пять дней, ударяет спальник острым коленом три сильных раза. Ощутимых, грубых, как их учили на уроках борьбы, что преподают вместо физкультуры в этом квартале. Она наносит еще два, своих самых лучших удара и вдруг чувствует под ногами и животом движение и неразборчивые чертыхания. Она замирает. Эти шевеления отрезвляют, как удар обеденного колокола и она чувствует, как холодок бежит от шеи до пят. Ладошки в ужасе потеют. Это спальник сенсея. Она вскакивает, запинается и по неуклюжему болезненно вновь приземляется на недавно несправедливо избитого сенсея. Он завернут по голову в спальник, но взгляд его очевидно едкий, уставший и по-настоящему раздраженный. — Сто баллов за избиение спящего. — Шипит он, сверкая зубами. Замолкает. — Что ты по твоему творишь, Асуи? Его сонные глаза впиваются в её окончательно потерянное и несчастное лицо. Она хочет что-то сказать, правда хочет! Но не знает что, а потому просто открывает и закрывает рот. Она опускает руки на спальник и наконец, вроде как собравшись с мыслям, вдыхает большой глоток воздуха и… квакает! Айзава сенсей выразительно приподнимает свои брови и не собираясь больше ждать от растерянной и жутко смущенной ученицы чего-то внятного, расстегивает молнию спальника и вытащив свои руки, первым делом перетаскивает её с себя на пол. А после небольшой паузы, сделав какие-то личные выводы, снова застегивает молнию и отворачивается от неё на другой бок. Вид у неё жалкий и будь в нём хоть капля человечности, он бы не стал её допрашивать сейчас и давать дисциплинарное наказания. Поэтому он великодушно спускает ей это грубое нарушение и даёт шанс удрать. — Закрой дверь и ни слова директору о том, что я здесь сплю. Тсую не умеет читать чужие мысли. По крайней мере не в таком состоянии. Она поднимается на ноги, опускает голову. «И не слова директору» — мысленно повторяет девушка, замирает хватаясь за ручку двери. Ей кажется время остановилось. Ей кажется, что больше такой возможности уже не появится. Она не будет молчать. И она, приняв внутри себя решение, закрывает тихонько дверь изнутри, а не снаружи. Асуи разворачивается на носочках и быстрым шагом возвращается к своему прежнему месту. — Сенсей, — наклоняется она к нему предельно близко, боясь что в тишине коридоров её услышит кто-то ещё, кто-то лишний. Она наклоняется, опуская голову так, что два её низкозаплетенных хвостика падают ему прямо на лицо и щекочут кожу. — если, если бы вы увидели как кто-то нарушает закон и совершает нечто… Нечто ужасное… Какое-то преступление. Вы бы молчали или, или может… — Айзава окидывает внимательным взглядом ее нервно переплетенные руки. Её дрожащие губы. Та интонация с которой она задавала вопрос была странной, какой-то не такой. Настораживающей. Будто она говорила о себе. Будто это она стала свидетелем чего-то подобного, но не решалась сказать об этом напрямую. — Чтобы вы сделали сенсей? — Я бы обратился в полицию.        Твёрдо отвечает он, ожидая, что так она и поступит, что бы там ни произошло, а от того отворачивается от неё, показывая всем своим видом, что разговор окончен и тревожить по таким поводам стоит не его. Он уже снова удобно кутается в мягкую ткань и настраивается на сон, как неожиданно, она довольно нагло переступает через него на другую сторону, приседает и снова оказывается перед ним лицом к лицу. — Я тоже так хотела сделать. Но вы же знаете, наши телефоны хранятся у Заместителя директора, а мне отказались выдавать мой на эти выходные. — Она подносит палец ко рту и вновь в задумчивости квакает. Потом будто вспоминая кому все это говорит она махает руками в разные стороны. — Вы не подумаете, я не провинилась! Я не из-за телефона об этом говорю. Но после того как я рассказала им, директору и заместителю, о том, что произошло, они постоянно за мной наблюдают. Мне сказали об этом никому не говорить, но я так не могу, это неправильно. Я много об этом думала. Я конечно не буду говорить директору о вас сенсей, а вы не скажите и виду не подадите, что знаете то, что знаю я.       Подозрительно. Интуиция кричала, вопила, что лучше ему об этом не знать. И Айзава сенсей уже собирался возразить, ему всё больше и больше не нравилось то, что происходит, но она зажала его рот своими ладонями. — Извините Сенсей, но я боюсь, что вы единственный кто действительно сможет хоть как-то помочь. Вы ведь настоящий герой. — И пока смелость не успела испариться из её души и уст, Асуи на одном дыхании протароторила, — Я видела как в озере Суирен но Ике, за воротами с восточной стороны убили девушку из нашей академии.