останови меня.

качусь медленно вниз время — неисправный часовой механизм валера не спит — чувство вины перед всеми, кого он не спас, накатывает как волна, утягивает в омут такой глубины, с которой сам выплыть не сможешь; в кошмарах неизменно приходят дети, те, кого милиция не смогла найти живыми, смотрят своими черными-черными глазами, и в них только одно отражается — не спас, мигает красной лампочкой в голове, противно так, светом своим ослепляя. валера физически спать не может. пьет свои таблетки ебаные — и никакого эффекта. не может. пять лет уже не может собрать себя по кускам, каждое утро лишь еще больше рассыпается пеплом. правильно он сказал тогда — это дело его изменило в худшую сторону. удавило морально настолько, что впору теперь только подушкой назло всему удавиться, мол, он тоже так может, и неважно, что себя убьет. валера не курил — почти — раньше, а теперь пристрастился, в кармане пиджака мальборо таскает да зажигалку бензиновую. типо интеллигент. ага, конечно. валера один не вывозит. и даже если бы рядом жена была все еще, даже хоть наташа, все равно не то. валере рядом только один человек нужен, который из собственного говна выплыть пытается. боков. но только боков уехал, оборвал все связи, пропал, исчез, испарился, и надежды нет уже, что вернётся хоть на минуту. покурить, поговорить, ебальники набить друг другу. да что угодно пусть сделает, лишь бы вернулся. валера ждать устал, почти смирился, но как, блять, можно выжечь из головы человека, который въелся настолько, что уже несколько лет даже покурить оттуда не выходит? квартира встречает молчанием, пустотой и холодом. сколько валера дома уже не был? дней пять, кажется. не может, не вывозит, не справляется. холодно, больно, страшно. зачем вообще вернулся? валера не знает. приелось, наверное, на работе жить, хотя и там тоже один, но не так. не настолько один. валера курит медленно, роняя пепел прямо на пол, прожигая ковер, да и черт с ним. плевать он хотел сейчас и на ковер, и на квартиру эту, и на себя тоже. спать хочется сильнее чем жить, но не может он спать, когда буквально стены вокруг сдвигаются, словно клетка, заточая его в цепких когтях отчаяния. как никогда страшно. таблетки не помогают, водка не помогает, впору только застрелиться, да и там его демоны достанут, из собственной головы вышедшие. и у демонов будут бритые головы, карие глаза, прокуренный голос, говорящий, что «пидоров расстреливать надо, валер. ну че, сам или помочь?». а валера сам справится. пять лет же справлялся как-то и дальше сможет. придется. мент он все-таки или кто? не спавший уже дня три, в конец заебанный беготней последних суток и чуть ли не заживо сожранный своим же мозгом, забывший о том, что в рот пихать надо не только таблетки да сигареты, но и еду, валера отрубается, как только переступает порог квартиры и доползает до кровати. вот только больше трёх часов поспать не получается — если сначала все и было более менее, то к концу его непродолжительного сна появляется он. боков собственной персоной, курящий и матерящийся, снова громко заявляющий о расстреле пидоров и подобной дряни. заглядывающий в самую душу, надоедливый — такой, каким был пять лет назад, будто впечатался в память. а потом женя пропадает, растворяется во тьме, окутывающей небольшое пространство, и лишь обрывок одной из колких фраз доносится: «пидор ты, валера. а я тебе руку жал». после, как по адскому кругу, приходят дети с мертвыми глазами, тянут свои пальцы, пытаются пихнуть, ударить, ткнуть и заявить про вину. валера с кровати подрывается моментально. крыша едет основательно. блять. сколько так еще продолжаться будет? столько, сколько он сможет вынести. день, два, месяц, годы. сложно. в успокоении тянется за пачкой сигарет — и, блять, никуда от образа бокова курящего не деться, тут же в голове картинки проносятся. может эта дрянь его в конце концов погубит, раз сам до сих пор не сдох. на часах пять утра, и новый день ничего хорошего не принесет. позже валера выезжает на очередное самоубийство партийца, и там уже случается основательный пиздец. боков, собственной персоной. только наяву. подходит со спины, курит, язвит опять что-то. валера вида не подает, что в ахуе сейчас полном, что ублюдок этот никуда и не уезжал, оказывается, что все пять лет он сам себя в работе настолько закапывал, что просто пиздец. не замечал, что можно только руку протянуть, копнуть чуть глубже, и вот он, женя. хочется его и нахуй послать, и к себе ближе притянуть, прошептать на ухо все, что в голове все это время вертелось, но первый вариант надежнее и лучше. женя все язвит и язвит. про детей пропавших рассказывает, про фишера сбивчиво объясняет, работать снова вместе зовёт и какие-то остроты выкидывает. валера не может, не хочет с ним работать, заебался в край, а если женя снова рядом будет, из головы его вообще выкинуть не сможет. остыл. — пошел ты нахуй, жень, — скалится, закрывается, давит внутри все слова, которые в лицо наглое выплюнуть хочется. в сторону чуть отходит, закуривает и видит, как фигура женина за углом скрывается, ничего не отвечая. валера по стенке сползает, выдыхает протяжно. за сигаретами тянется, чуть руку огнем не обжигая, потому что дрожью все тело пробирает. какой же всё-таки пиздец. этот ебаный боков вообще сейчас не вовремя, валера себя только на куски утром собрал, в коридоре у зеркала стоя, глядя в отражение, синяке на лице которого едва ли не черными казались в полутьме. а женя-то тоже себя по частям собирал, наверное, как конструктор, хоть и со смерти жены его уже почти пять лет прошло. боков тогда ему в последний раз позвонил, слезами захлебывался, себя винил, что помочь не смог, что слишком поздно, не успел все-таки, что маньяк этот его доконал настолько, что сам он на зверя похож был какого-то. и пропал. валера выдыхает сигаретный дым, стараясь вместе с ним из головы всю хуйню выбросить, потому что невозможно. потому что сам проебался, и шанс свой последний проебал. снова себя подняться заставляет, по кускам собираясь, потому что на работе. потому что ошибок быть не должно. потому что в валериной жизни их и так много. потому что с детства выучен вывозить на себе все, на что сил хватит, и больше, чем свой предел. и не получается, блять, женю из головы выкинуть. валера дела свои на месте самоубийства (или нет, выяснять долго придется, но это первоначальная версия) заканчивает, едет в отдел, в бумажках закапывается, потом опять по всему городу мотается, и к вечеру в голове только желание спать остается. барбитурой закинуться, запить хоть водкой и спать. чтобы без кошмаров, без жени, без дела пятилетней давности. просто как обычный человек. только сон не идет совершенно, хоть и устал пиздец. всю ночь по квартире шляется, место себе найти пытается, из головы бокова выкинуть с маньяком этим. не получается. к утру только желание застрелиться остаётся. с дивана себя соскребает, заставляет рубашку чистую в шкафу откопать и на работу идти. к жене. к евгению афанасьевичу бокову. забить не получилось совершенно. находит его кабинет, перед дверью мнется, переступает через себя и порог и заходит. вот он, в кресле сидит, руками лицо трет, проснуться пытается. валера умолять готов, чтобы за это дело вместе взяться, хоть на колени встать. не требуется. женя соглашается сразу почти, только пару острот выдаёт, улыбается чуть по-дебильному. и от этого так тепло становится. а потом на протяжении суток только пиздец, пиздец, пиздец. подозреваемый, маньяк, наташа и мальчик, едва не сожженные заживо матерью одного из убитых детей, которая гараж подожгла. а потом валера свои принципы отпускает, убирает подальше, потому что уже не вывозит хорошим, правильным быть. наташа, едва вылезшая из подвала, этого маньяка видит, подходит к нему и бьет арматурой, на полу найденной, не жалея оставшихся сил, а валера через свои принципы переступает, черту переходит и ее не останавливает. дверь руками держит, чтобы не зашел никто, пока за спиной его самосуд происходит, пока женя ебаный не врывается, к стене не отталкивает, добровольскую не оттягивает за руки. держит ее, вырваться не дает и валеру зовёт. а тот отмирает наконец, к ним подходит, что-то про новую власть и отмену смертной казни кричит, сам себя не узнавая. и вдруг чувствует внутри ту животную жажду крови этого ублюдка, настолько сильную, что, кажется, сам сейчас на него кинуться готов. давит в себе это желание, без сил на колени опускается, наташу из рук чужих забирает и к скорой несёт, сам едва ли не падая. вымотан. и морально, и физически. как будто душу всю выебали. добровольскую на ноги около врачей ставит и видит, как к ней дочка ее несется с бабушкой вместе. в сторону отходит и прямо на землю опускается. за-е-бал-ся. не помнит, как к нему женя подходит, зовет куда-то, как они до кабинета его добираются, как за столом оказывается лицом к лицу с ним. медленно вдохнуть и выдохнуть. все закончилось. в молчании минут тридцать проходит, наверное, и валера не выдерживает. столько слов накопилось за годы, проведенные в заточении всех эмоций в работе, что не может уже. тошно ему, блять, от самого себя. ко всему готов уже — и к ненависти, и удару тяжелым кулаком, и к пистолету у собственного виска. кто не рискует, тот не пьет шампанское, да? рулетка на один патрон, игра не стоит свеч но я давлю курок, не жалуясь потом — жень, я поговорить хотел серьезно, — валера, вымотанный до предела, медленно тянется в карман за сигаретами и только сейчас замечает на пальце бокова то самое кольцо. со свадьбы еще. сразу же осекается, заткнуться пытается, дыхание выровнять, потому что, блять, еще чуть-чуть и задохнется к хуям. — ну шо, говори, че. слушаю, — вальяжно на стуле расплывается, слова чуть растягивает, а валера воздухом давится и дымом сигаретным. на что надеялся только, идиот. — че замолчал-то? валера, ау. а валера задыхается уже по-настоящему, душно пиздец, и хоть галстуком своим удавиться хочется. пепел осыпается, зажженная сигарета падает на пол. перед носом пальцами щелкают, по имени зовут, только все будто сквозь пелену. — валерка, ты че? э, але, прием епта, — что-то не так, видит же, а делать что не знает абсолютно. со стула подрывается, валера только в сторону отходит, чуть пошатываясь, пока силы не кончаются, по стене вниз сползает и руками себя за плечи обхватить пытается. липкий ужас окутывает, страшно так еще ни разу в жизни не было наверное, в голове пиздец творится, мысли одна за одной мимо проносятся. быстрее б отпустило. валера знает уже, что это. самая настоящая паническая атака, от которых он таблетки эти жрет, результата не получая, накрывает все равно периодически. женя ближе подходит, позвать пытается, а ответа нет. будто псих перед ним сидит (хоть и от правды недалеко). прошу, останови меня я так больше не могу, останови меня я все падаю ко дну, останови меня валера ничего не слышит и не видит — он в полной изоляции со всеми теми демонами, которых раньше подавлял, на цепи сажал, закрывал на замки, и которые всё-таки оказались сильнее. — валера, блять, ты че? — пальцами мозолистыми хватают за руки, за плечи тянут, а валера в полной дезориентации, вообще не понимает, кто перед ним, отшатнуться пытается, наугад кулаком бьет и, кажется, попадает. — да блять! делать-то шо с тобой, псих? воздуха не хватает, еще чуть-чуть и все — заслуженное спокойствие, которого валера найти не мог столько лет. глаза закрывает, готовится. а хер ему. по лицу в ответку прилетает, не слишком сильно, но вполне отрезвляюще, и валера с ужасом отшатывается, вжимается в стену, до боли в позвоночнике выпрямляется и женю видит. в карих глазах напротив — страх, ужас, непонимание. в его голубых — глыбы льда, холод источающие — отражается тот же страх, но сильнее, более дикий, усталость и ахуй. оба успокоиться пытаются, отдышаться, сидя на полу. валера не понимает, че его так сильно въебало в этот раз — всё-таки нельзя было, наверное, барбитуру с алкоголем мешать. находит в кармане сигареты, протягивает одну бокову, тот молчит, но берет. закуривают от одной зажигалки, и каждый о своём думает. валера — о том, что, кажется, совсем ебнулся. женя — о той степени ахуя, в которой сейчас находится, потому что всегда такой спокойный, отрезвляющий, хладнокровный валера сейчас сам на загнанного преступника похож, которых они за свою жизнь немало видели. валере, кажется, до такой степени сейчас хуево, как никогда не было. — и че эт было, а, валерка? молчание в ответ не удивляет. а что сказать-то? «бля, женя, я тебя пять лет во всех прохожих искал, во снах видел каждую ночь, когда поспать удавалось, из головы своей выгнать не мог, влюбился, блять, как школьница, а сейчас вдруг увидел, что ты кольцо обручальное не снял до сих пор, и понял, что похуй тебе на меня и чувства мои»? так что ли? тишина затягивается, спать хочется неимоверно, но валера себя подняться заставляет, чуть пошатываясь, рукой о стену опирается и лицо рукавом вытирает. — я.. бля, забей в общем-то, — хрипит, сам себя едва слышит, отходит чуть дальше, к двери тянется. — накрыло меня. дело это еще. нормально, ниче, сейчас посплю и точно нормально будет. и уходит, не дожидаясь ответа. сам себя прогоняет, зная как тяжело дальше будет. похуй. прорвется. жене он со своими чувствами не сдался. да и похуй. остынет, догорит, наконец, как спичка. и как меня кто не спасал бы мешаю эйфоретики и антидепрессанты рассыпаюсь на кусочки, я клянусь что перестал бы, но но если встану всё же завтра значит, снова повезло — все будет хорошо, — шепчет в никуда и сам поверить пытается. через год, два, десять лет. обязательно будет.