«Не важно, насколько ты безумен, всегда найдётся человек, который ещё более безумен, чем ты».
Сколько прошло времени? Кажется, пара часов, а может, и дней?... Я плохо помню происходящее. Но касания, губы на своих устах и нежные прикосновения к моему грязному и опороченному телу, синяки и засосы, что давно сошли, всё ещё ощущаются. Потому что я чувствовал себя счастливым, живым. Чонгук, целуя и лаская, шептал: «Самый прекрасный» и «Мой Ангел». Неужели, я и правда заслужил подобное? — Прости, — почему же ты так опечален? Словно... бросаешь, заставляешь переживать. — Звонил мой заместитель, мне нужно срочно ехать. И... Вот как. Но, мы ведь только встретились, а теперь я снова буду один? В этом месте — холодном и одиноком. Я и сам, соткан из нитей боли и страданий, но продолжаю стягивать и сдерживать порывы. Я ведь сильный, я ведь не могу бросить маму. Ведь я... увижу тебя ещё хоть раз? — Навсегда?... — пожалуйста, скажи нет. Умоляю тебя, Господа, да будь это хоть Отец Августин. Я буду умолять, раскаиваться и просить, стоя на коленях, на острых осколках разбитого сердца, но лишь бы снова не быть одиноким. Я боюсь Его тех самых касаний, ночных призраков и мрачных фантомов. Они ждут меня с заходом солнца. Сжирают и душат горло, оставляя алые следы и дышат прямо над ухом, пуская мерзостные слюни и хрипя, мучая. Я задыхаюсь, не в состоянии сделать глоток спасательного кислорода. А спасет ли он меня? Я думал сдаться, уйти... Уйти? Но... нужен ли я Там? Бога нет, он отрёкся от своего сына — от меня. А теперь я одинок, шёл совсем один, но встретил тебя. — Нет, что ты, — появилась ли надежда? Возможно ли спастись из этого Ада? Пожалуйста. — Я приеду ближе к ночи. Не переживай, хорошо, м? — твои губы касаются моего виска, я чувствую лёгкий шлейф твоих сигарет. — Пожалуйста, — я утыкаюсь в твою грудь, не в силах поднять взгляд. Я просто не могу. Возникает чувство, что только отойду от тебя — сразу же исчезнешь. Не оставишь? Не бросишь? — Спаси меня. Спаси... Я бы хотел навеки остаться с тобой, вот так: сидеть на кровати, под тёплым пледом, с чашкой горячего чая и дынной булочкой, а ты бы курил у окна горький табак, высматривая новую звезду, а после звал меня, указывая на созвездие, целуя в висок или лоб, а лучше в губы. Теперь я просто не представляю жизни без тебя. Ты — моё спасение, мой вездесущий путник и апиоид. — Обязательно, — сердце бьёт в унисон с твоим, а руки смыкаются за спиной, я льну всё ближе, крепче, куда ещё? Но я могу. Словно пытаюсь приклеиться, не отпускать, но чувствую, что могу не удержать. Твоё решение так точно. — Главное дождись. — Дождусь, — новый поцелуй, но не прощальный, а лишь до скорых встреч. — А ты вернись, — в подтверждение лишь кивок. А я продолжу верить.***
Тонкая и бледная фигура, прямо перед зеркалом во весь рост. Мои пальцы скользят по впалому животу, чётко выраженным тазовым косточкам, гладко выбритому лобку и костлявым рёбрам — они словно альт. Теперь можно сыграть «Вокруг Баха», наслаждаясь высокой и утончённой мелодией. Ты бы послушал, а, Чонгук? Пока что, ты ещё не приехал, но я жду, прямо перед этим зеркалом. Приняв ванную с ароматическими маслами. Теперь я пахну гиацинтом. Мой любимый аромат, и прекрасный, синий отлив лепестков. Ты сказал, что я ассоциируюсь именно с ним. Я считаю так же, хотя и пробегает нотка сомнения, но я верю. Ведь ты веришь в меня. Веришь в мою силу и решительность. Поэтому я дождусь тебя. Я верю, что ты заберёшь меня, хотя и осталось менее получаса. Совсем скоро утро, но я уже готов, усыпанный прозрачным и таким манящим ароматом. Я стою нагой прямо перед зеркалом, внимательно следя за собственными движениями. Но замечаю лишь небольшой скол на этом старом зеркале в правом верхнем углу — это единственное, что меня беспокоит. Подушечки пальцев пробегают по телу, задевая соски, что ты ласкал лишь прошлой ночью — внизу живота становится жарко и тянуще. Я уже жду не дождусь нашей встречи. Ведь я верю. Ведь ты мой спаситель и мой личный пятый всадник Апокалипсиса, что заставит дрожать любого, кто решится навредить мне. Мои локоны уже отросли, достаточно прикрывая пустой взгляд, но я не планирую отсекать хотя бы прядку волос — ты сказал, что они красивые и очень мягкие. Теперь я не в состоянии противостоять твоим желаниям. Совсем скоро я буду волен делать всё, что только пожелаю — ведь ты обещал. А обещания ты сдерживаешь. Я знаю, я верю. И вера моя непоколебима. Кожа натянута на мои кости. Вены просвечивает, словно я только пропитанный, новый холст. Вот только не хватает пару мазков, начала фона и старта для нового творения. Я хотел бы стать твоим холстом, дабы ты расписал моё тело поцелуями. Так, как ты умеешь — нежно, сладко, изнывающе. Ноги, почему-то, совсем не держат — сил нет, а кисти рук настолько тонки и хрупки, что дотронься и тут же переломаются. Но, я вспомнил как ты забавно ругался, пихая в меня свою еду, говоря, что я ничего не ем. А по приезду в Пусан, ты меня откормишь, да? Я и не против, с тобой хоть на край света. Коленки подкашивают. Я впервые слегка переживаю — остаётся двадцать минут до начала конца. Я... обещал, но, мне придётся принять спасительный порошок. Прости, что подвожу. Но, я надеюсь, что ты успеешь. И всё же хочу перестраховаться. Баночка уже в моих руках, я вижу овальные пилюли — мои спасители, ведь сейчас ты не рядом. Три штуки в ладони. Мой максимум — семь. Я умирал на протяжении девяносто шести раз. На протяжении восьми лет, в начале каждого месяца воскресенья я отмаливал несуществующие грехи. Нужное количество таблеток в ладони, теперь их остаётся перетереть в порошок. Ложки нигде нет. Я тянусь к ящику, но чувствую холодные, слизкие лапы на шее. Они снова пришли — мои ночные кошмары. Когти хотят проткнуть кожу, и я чувствую боль, эту чёртову кровь — она жутко воняет, слышишь? Тошнит и слегка трясёт. Но я обязан противиться, дабы выпить Викодин. Мне нужно перетереть таблетки, но времени нет. Я собираюсь закинуть всё в рот, но... Баночка падает и всё оказывается на полу. Приходится второпях хватать всё, скидывать в ёмкость, закинуть пару в рот, пока тёмные лапы сдавливают горло. Совсем не помню сколько принял. Вроде, не больше пяти? На языке горчит, а когти протыкают кожу, пуская алые струйки. Кровь окрашивает шею и грудь — вот и фон, а я холст. Я усаживаюсь на пол, прямо у кровати. Чувствую солоноватый вкус, с металлом и сладостью гиацинта во рту. Не в силах терпеть, прикрываю глаза. Совсем ненадолго, чуть-чуть вздремну, да. Ты ведь приедешь, уже через пару минут. Совсем скоро. Я уже слышу твои шаги, дорогой. Ты идёшь за мной, и я могу утонуть в лёгкой эйфории и долгожданном сне. Главное, проснуться, а после, я наконец-то увижу тебя — моё спасение, мою долгожданную любовь.***
Я слышу чей-то голос, а после горячее прикосновение к животу, стягивающее кожу и ломающие позвонки. Чонгук, почему ты так груб? Ведь только ночью, ты боялся притронуться ко мне. Боялся, что я сломаюсь под твоей силой и независимостью. Но ты вовсе не такой, я знаю. Ты — самое дорогое, что у меня есть. Ты просто не можешь так жадно хватать мои бока и стягивать мое нижнее бельё. Только не ты, кто-то другой... — Чонгу... — я открываю глаза, но замечаю высокий, белоснежный потолок с росписью всевышних. Холодно и одновременно горячо от чужих рук — тошнит. — Нет... — я понимаю, что это не ты. — Нет, не... может быть... — я не верю, это невозможно. Ты ведь обещал, клялся! Так почему же, я вижу Его? А не тебя — мою любовь. — Нет! Не трогай! Не-ет... Мой рот затыкают. Чужая ладонь такая липкая, воняет травами, тимьяном и миндалём. Мои глаза широко открыты — витиеватые мазки красок со святыми, изображённые на потолке и стенах — они наблюдают. Рядом он — Отец Августин. Его шероховатые и горячие ладони, что так жадно сминают мои бока, наносят синяки. Он хрипит над моим ухом, уже стянув бельё — я же, в одной белоснежной рубашке. Холодно, Чонгук. Так холодно, мой дорогой... — Нет... Я мотаю головой, ищу тебя, но замечаю лишь Григория. Он стоит на втором этаже, а после уходит. Просто закрывает глаза, зная, что меня ожидает. Я не могу. Нет, это неправда! Ты ведь обещал, так где же ты, Чонгук? Уже четыре утра, так почему ты не приехал? Соврал? Бро-сил?... — Пусти. Не нужно... Нет... — Я так скучал, — этот омерзительный, низкий голос. — Ты ведь знаешь. Знаешь же, да? Ты являешься посланником Божиим, а сегодня судная ночь, ты наконец-то готов. И если справишься, переживаешь испытание — ты встанешь на высшую ступень. Ты станешь Нашим Богом. Олицетворением непорочности и святым мучеником. Нет, я не хочу! Я просто... ...хочу быть счастливым. — Нет... Нет! Чонгук! Где же ты?! — мне кажется, что голос срывается на хрип. Я пытаюсь выбраться из под тяжёлого тела, что пропитано, кажется, до самых костей ладаном и миндалём. Но ничего не выходит. Совсем ничего. — Пожалуйста, не трогай там... — Он давно спустил бельё. — Ты станешь Нашим Господом. Моим личным творцом, — что за бред, этот чёртов сумасшедший несёт?... — Твоё тело прекрасно, какой же ты идеальный. Весь мой... — в его голосе восхищение, но не мной — как личностью, а лишь телом, что он имел уже как девятый год. — Раньше ты был ещё краше. Твои тоненькие ручки и ножки, твоя утончённая плоть, весь ты... — меня тошнит, я готов прямо здесь вывернуть желудок наизнанку. Я так хочу домой. Но... у меня его нет. Чонгука, впрочем, тоже... — Ты был чудным ребёнком, но и сейчас не хуже. Его слюнявые губы, касаются шеи, кусают и целуют, метят. А я готов вопить, но... Сил, почему-то, совсем нет. Руки, что так грубы, давят на живот, сминают бока, бёдра и плоть, хватают за шею — душат. А я, совсем не сопротивляюсь. Даже когда Отец Августин переворачивает меня на живот, я не вздрагиваю от холода плитки, я всё ещё смотрю на входную дверь — жду тебя, мой дорогой. Я всё ещё жду, не отчаиваясь, веря в твои слова. Я чувствую Его хватку на собственной шеи, пока вторая рука беспрепятственно хватает за нежную кожу — всё тело печёт, горит адским огнём. Трогает и трогает, мнёт, целует и кусает, а после проникает пальцами — снова, как всю мою жизнь. Он задевает чувствительную кожу, а я чувствую режущее ощущение от чужих рук, пальцев, что разрывают изнутри плоть. Третий входит на сухую с трудом, а он лишь с наслаждением растягивает и плюёт, пока я безвольной куклой лежу на мраморном алтаре. Вокруг белоснежные стены, расписанные святыми, а впереди дверь из массивного белого дуба. Я просто жду, просто верю. Даже ощущая все прикосновения, я ожидаю тебя, мой милый, моё спасение, моя любовь. Ведь ты пообещал придти, даже если мне снова придётся пережить этот позор, эту боль и унижение. И, ощущая горячую головку его плоти, я хочу закричать, завопить раненым зверем, но в состоянии лишь лить слёзы, и... всё ещё надеяться на твой приход. Ты ведь заберёшь, спасёшь, да? Я нахожу силы. Реву, но не прекращаю звать тебя. — Чонгук... Чонгук... по-жалуйста... Чон...гу... Резкий толчок, я издаю вопль и голос испаряется. Мычу в пол, крепко накрепко стискивая челюсть — зубы болят, кажется, прикусил язык. Но, я пытаюсь расслабиться — будет больнее от сопротивления. Я знаю, это не впервые. Но, моя любовь к тебе, что причиняет мне боль — впервые так сильно ощутима. Я чувствую разрывающий жар, словно в меня проникает тысяча игл или разожжённых свечей — Он совсем не старался меня хоть немного растянуть. Всё как всегда, привычно, обыденно, ненормально. Горячая струйка стекает по ногам — кровь. А с ней и обречённая жизнь со скитаниями по бесконечности. Я хочу лишь одного — свободы. Я так устал, хочется спать, хочется к тебе в объятия. Но, ты ещё не пришёл. Я понимаю, мой дорогой. Но верю, ты ведь пообещал, да? Конечно, я просто ещё немного потерплю. Я подожду. И не важно, что горит нижняя часть туловища — боль пройдёт, раны заживут, но мысли останутся, а с ними и воспоминания. Тело жжёт, я чувствую, как меня разрывает на молекулы, атомы и осколки — главное не поранься сам. Я заживу, склеюсь вновь, но не душой — телом. Лишь им, ведь другого не имею. Я просто выживаю, я просто жду тебя, чувствуя боль. Чужой вес и пыхтение на ухо. Он прижал меня, припечатав к полу, а я не сопротивляюсь, понимаю, что не смогу что-либо сделать. Я слишком устал — чувство боли переполняет и тело, и разум. Мне так больно и невыносимо. Я так измотан и ослаб. Всё время терпеть это всё на протяжении восьми лет, и тут встретил тебя. И вот — ты наконец-то явился. Дверь скрипнула и ты вошёл. Почему же ты не удивлен? Не зол? Хотя, не важно. Главное, что ты пришёл, как и обещал. Главное, что ты здесь — со мной. А остальное мелочь и пыль, попавшая в глаза. — Ты... п-пришёл... — это мой голос? Так хрип и тих. Сил совсем нет, а чувства отключаются, лишь боль сзади. Там, всё сильнее давит и распирает. Так невыносимо, я уже не могу это терпеть. — Как... обещал... Почему ты не отвечаешь, мой дорогой? — С кем ты говоришь? — ненавистный голос снова звучит у уха. Что он имеет ввиду? — Или, ты уже встретился с Господом? Я не нахожу ответа, лишь смотрю на тебя, мой дорогой Чонгук. А ты словно призрак, но такой же реальный, вот прямо здесь передо мной. Я чувствую твой запах, ощущаю тепло. Сейчас ты со мной, сидишь перед моим лицом и тянешь тёплую и такую нежную ладонь. Да, это точно ты. Но почему же не говоришь со мной? Не остановишь моего насильника? — П-почему ты... молчишь?... — я продолжаю верить. Ведь ты обещал, и ты пришёл. Но... Я слышу голос Отца Августина, а твой облик мутнеет и растворяется всё сильнее. — Чтоб тебя, ещё один слабак... Разочарованный шик, а после крепкая хватка на горле — Отец Августин припечатывает моё лицо к полу, а я всё ещё смотрю в твои глубокие зрачки — всё так же прекрасен и любим. Даже оказавшись моей фантазией, побочным средством опиатов. — Сплошное разочарование, Михаэль. Кислород заканчивается, а я тянусь к твоей ладони, но... Ощущаю лишь холод пола. Не могу понять, в чём причина, ведь ты был тёплым, эфемерным и таким настоящим. Что же изменилось? Ты передумал? Усомнился в моей вере, моей безграничной любви? Я готов доказать, главное... Главное, немного поспать, а потом я снова выпью с тобой чаю с дынной булочкой, сидя в твоих объятиях, чувствуя запах табака и ласковый голос на ухо, с чутким прикосновением губ к собственным устам.В итоге, всё оказалось предсмертным видением. Чонгук оказался лишь плодом одинокой фантазии, истерзанного, порочного тела. Но не души. Ведь внутренне, Тэхён всегда был невинен, желая лишь любви.