Мика.
Ранее свежий взгляд, словно молодая трава по началу лета стал стеклянным, как и у кукол в мамином кабинете, вальяжно сидящих на шкафах по всему периметру помещения, их Еля всегда немного побаивалась, белоснежная ранее копна волос стала больше походить на простого рода нитки, а шляпа, что еще перед уходом парнишки прикрывала его макушку, просто упала вниз, на самое дно. Бордовая венозная жидкость, судя по всему, еще минут пять или десять назад большими и горячими сгустками стекала по одежде, а сейчас из, даже после прекращения существования эмоций Майкла, открытой раны произрастал ярко-алый, словно артериальная кровь, цветок с пушистыми соцветиями и острыми ножеобразными листьями и стеблем. На побледневшей руке, которая, как и вся кожа ребенка, приобрела сероватый оттенок, из под рукава видна та сама фенечка в целости и сохранности. Но сейчас Евлампии не важна живость изделия из ниток и пряжи, если владелец ее — мертв. Ельмира распахнула веки, взирая и видя перед собой эту картину снова и снова, Евлампия взвизгнула, отчаянно упираясь спиной в каменную стену надеясь, что если сейчас моргнет еще раз, это окажется простой галлюцинацией из-за недосыпа и недоедания. Но нет. Иначе бы эта надежда оказалась не напрасной так же быстро, как и появилась бы. — Эй, ты это слышал? — громоздкий голос из-за той самой двери заставил Евлампию остолбенеть от страха окончательно, а Ельмиру среагировать и, схватив сестру под локоть, вместе с ней лечь под грузовик. — Там кто-то кричал. — Не обращай внимание и не отвлекайся от работы. Наверное, какая-то птица, — второй голос, более низкий и протяжный, за дверью ответил первому, явно заставляя того покрутить пальцем у виска. — Птица? Здесь птицы пролетают раз в четверть века, так еще и поздняя осень, большая часть улетела к югу, гений чертов, — Евлампия зажала рот и нос обеими руками, отчаянно молясь, чтобы голос все же поверил в легенду о птице и неимоверно благодарила второго. Здесь никого нет, верно? Нет, тут пусто. Здесь только они. Здесь только они и труп двенадцатилетнего ребенка в грузовике. — Тебя серьезно так это волнует? Тогда, наверное, это ветер. Первый громко цыкнул и, должно быть, закатил глаза. Барабанные перепонки разрезал истошный скрип двери. Из нее, приоткрытой, нагибаясь к полу, дабы не удариться об косяки, вышли и владельцы крайне занимательного диалога. Тяжелые шаги обеспечивали ощутимую дрожь по всей каменной поверхности, мысленно называемой полом. Слышался скрежет и скрип от того, что, наверное, кто-то передвигает большой металлический предмет по земле. Холод обволакивал все живое, словно окуная в царство Аида. Здесь нет места ничему живому и все живое должно быть изъято в миг его появления. Так почему тогда двое неизвестных до сих пор тут пребывают? Ответ прост: они — нежить. Евлампия прижалась ниже к полу, сильнее сжимая руки у себя на лице — эти люди не должны даже подозревать о их с сестрой здесь нахождении. Они не должны подозревать, что они с сестрой вовсе существуют. Но, только получив возможность разглядеть «людей»... Нет, это не люди. Это лишь гнусная и неудачная попытка повторить человека внешне — мрачные существа, размером где-то в два-три грузовика, как тот, под которым сейчас прячутся от волков от страха дрожащие ягнята. Выпуклые вены линиями пролегали по развитым непомерным мышцам нелюдей. Одежда едва различалась, зато в качестве компенсации в глаза въедалось другое — маски, материал которых похож на чью-то кость, маски с рогами, ровно под которыми вертикально расположенные глазные яблоки, как бы вытекающие из века, смотрели в разные стороны, изучая обстановку. Монстры двигали цистерну, хотя, скорее формалин с какой-то иссиня-бирюзовой жидкостью, то и дело булькающей внутри. Один из них резко выхватил из кузова уже простившегося с душой Майкла, закидывая внутрь прозрачного контейнера. Они, кажется, о чем-то разговаривали между собой, но сейчас это не столь волновало Евлампию. В голове крутилось одно слово.Демоны.
— В этот раз высококлассный товар, отлично, — третий голос выбил девочку из колеи. Она уже давно зажмурилась и потеряла в себе дыхание — она не хочет этого видеть и не хочет, что «это» ее видели. — Ребекка, — позвал он, как Ельмира напряглась, выглядывая из-под авто. Это ведь не то, о чем они вместе думают, так? Верно же?... — Среднее качество урожая с твоей плантации стало выше. Продолжай в том же духе. — Будет сделано, — душа канула в бездну. Растворилась в бездонной и бесчувственной тьме, не знающей эмоций, счастья и сладкой лжи. Это — простой вакуум. Без Демоны... Урожай... Плантация...Мама?
Взгляд сфокусировался. К счастью, того каменного пола Еля не увидела. Должно быть, это все сон, верно? Это ведь просто глупо. Майкл? Так еще и мертв? Нет, должно быть просто очередной кошмар. Верно? Очередной глупый кошмар без доли правды. Может, Евлампии и правда настолько тяжело пережить уезд друга... Но и деревянного пола из родного приюта она не увидела. Она увидела траву коленками. Евлампия, сидя на земле, средь вечно зеленой поляны, в жалких попытках отдышаться. На дворе ночь, сзади ворота, а в них... Нет, она не хотела об этом думать. Может, все же, это розыгрыш? А тот мальчик... Он просто не может быть Майклом. Нет, она не верит. Рядом еле стоявшая на ногах Ельмира согнулась пополам, жадно глотая воздух. Видимо, именно она вытащила их обеих оттуда. А сейчас с раскрытыми веками прожигает янтарным взглядом землю. — Это ведь... — сквозь тяжелую отдышку пыталась слышимо сестре произнести Еля. — Это ведь не Майкл да?.. Это... Но одного ужаснувшегося взгляда Миры оказалось достаточно для уже давно навернувшихся на глаза слез. Еля тихо всхлипнула, обнимая сама себя. Дышать все труднее, плакать хочется все сильнее, а сил, чтобы просто поднять голову уже не хватало. Хрустальные слезы попросту скатывались по ее лицу, обжигая щеки, и падали на колкую траву. Она не совсем понимала, как стоит реагировать. Она не совсем понимала, что произошло. Зато догадывалась — они все умрут. Ельмира, вскоре, тоже упала на колени. — Они убили его и... Их всех... — констатировала Мира, всхлипнув. Точно. Еля потеряла лишь одного, хоть и единственного друга, а Мира — всех, только родившись тут вместе с ними. Почему-то, от чего-то, Евлампии ее стало неимоверно жаль. Даже больше жаль, чем саму себя. Но разве их проблемы не равны в равной степени? Или это — называется человечность? Секунда. Две. Три. А Еля уткнулась руками в колени и, поджав губы, зарыдала навзрыд. До того горько, что ветер стал сильнее, иссушая слезы на ее веках, словно пытаясь хоть как-то поддержать. Но, увы и ветер здесь бессилен. Вытащить кого-то из вечного сна непосильно даже ему. Ельмира шмыгнула носом. А затем расплылась в отчаянной улыбке. — Ха... — она прикрыла глаза. «Он» умер. «Они» мертвы уже давно. А эти девочки, сидящие на ледяной земле только близятся к скоропостижной гибели. — Пха-ха-ха!.. Сквозь пелену слез, Еля взглянула на старшую сестру. Почему она смеется? Разве ей не должно быть грустно ровно так же, как и младшей? Но как только взор прояснился, она увидела точно так же рыдающую Ельмиру.***
«Каждый имеет право на жизнь» — эту простую и довольно распространённую фразу Евлампия ненароком слышала из многих уст. Так молвила ее старшая, рассудительная и давно позабытая сестренка Сьюзан, когда тройка, на тот момент еще девятилетних, Эммы, Нормана и Рея приволокла из чащи леса в приют раненого напуганного птенца. Так восклицали дети помладше, когда мама или кто-то из старших, собрав их в игровой, услужливо читали сказки про храбрых рыцарей, страшных драконов и нежных принцесс. Несомненно, Евлампия не была единичным исключением, наоборот. В ее приюте всегда кипела жизнь. Это пожалуй, было единственной обязанностью сирот, как никак всех без исключения ждал впереди «большой мир». Что-то неизведанное и невыносимо размытое, по чему грезили сироты. Нельзя было точно собрать картинку эдакого непонятного места, ведь информации в приюте было настолько много, что легко запутаться. Однажды, маленькая Евлампия, распереживавшись об этом, даже умудрилась подумать: а не потерялась ли ее родственники там, далеко-далеко? Однако, эти мысли были четко откинуты с появлением нежной и успокаивающей улыбкой мамы. Женщины, которая вырастила их. Именно она видела их слабости, глупые детские капризы и радостные улыбки. И именно она провожала их в последний путь, к новой, доброй и любящей семье. Да, все же, дни в приюте для многих могли показаться однотипными, а поэтому каждому хотелось увидеть что-то большее, стоящее, до чего, казалось бы, можно было дотянуться рукой. Наконец-то быть тем самым счастливчиком, услышать свое имя после короткой вступительной речи мамы. Добраться до неизведанного мира. До мира, который вскоре стал выцветшей картинкой на этом идеальном полотне. Мир который треснул, рассыпаясь на множество звезд. Странно, но все можно перевернуть с ног на голову. Стоит только дернуть той самой рукой за злополучную пыльную ткань. Вывернуть все наизнанку, заставляя свежую и изуродованную для детской психики картинку вжиться в разум. Понять, что ты безвольное животное, без чувств и разума. Что фраза про жизнь вам вовсе и не принадлежит. — Скот, —выдохнула очнувшаяся от кошмаров сирота. Эти четыре буквы, складывающиеся в неприятное глухое звучание ударяли по голове с того самого момента, как правда врезалась в широко распахнутые глаза трупом Мики. С того момента, как шестилетний ребёнок узнал, что мира за их приютом нет и никогда не было. С того момента, как Евлампия осознала, что ее дом — ферма. Она же — еда. — Скот... — вновь прохрипел ребенок с долей презрения, словно от этого бы что-то изменилось. На миг, она прикрыла глаза, возвращаясь в тьму. Хотелось отторгнуться от реальности, восстановить свою защитную стену, которая с треском рухнула вчера вечером. В тот самый момент, когда Евлампия, узрела две отдаляющиеся в бескрайнем поле фигурки. Темноволосая знала, что они увидели. Знала, что Эмма с Норманом не встретила широко улыбающаяся Конни, стоящая об руку со своей новой мамой. Она прекрасно понимала, что ощущает ее старшая сестра. Это липкое ощущение, что плотно заседает на стенках горла, не позволяя, совершить даже жалкий глоток разряженного воздуха. Словно тонкая нить жизни должна оборваться сейчас. Будто на месте мертвого брата или сестры— они. Оно бьет по ребрам и сердцу под дых, что от нарастающего адреналина норовит вырваться наружу и со скрипучим треском переломать хрупкие кости. Не уходит, даже когда картинка перед глазами собирается воедино. В горле образуется предательский ком, а вслед за этим, отрицание заслоняет тело плотным коконом. В голове ходуном ходит лишь один вопрос:«Почему?»
Почему вместо счастливой семьи здесь мой мертвый родственник? Почему на его лице остался лишь не исполненный крик о помощи? Почему мама ничего не сделала? Голову наливает свинцом, живот скручивается. Хочет отторгнуть недавно принятую пищу. Конечности пульсируют, непроизвольно дергаясь, а движения становятся смазанными и тяжелыми. Разум с жутким хрустом ломают, подстраивают под новые условия, заставляя, резко абстрагироваться к новым правилам. Все же, на кону вовсе не дополнительная порция сладости с ужина, а жизнь. Осознание приходит последним, запоздалым. Тяжелое чувство, от которого хочется сбежать или провалиться в землю. Ноги сводит, в горле щиплет, а плотный воздух не позволяет бежать быстро. Дрожащие руки отчаянно дергают за волосы, а между тем картина жизни предстает под другим углом. Всплывают картинки и сопоставляются между собой отвратительные факты, на которые раньше бы никто не обратил внимания. Возвращаясь в те ненавистные минуты, которые тогда казались для маленькой сироты часами, девочка до боли сжимала кулаки. В голове гудело, держался ритм градации и хотелось покинуть свое тело. Оставить безвольную плоть, набитую мясом, поддаться судьбе и прильнуть в ее оковы отчаяния. Комната была наполнена тишиной. От этого становилось лишь хуже. Часы отбивали свой ритм, братья и сестры мирно прибывали в стране фантазий и лишь два человека здесь знали страшную правду. При мыслях о рыжей сестре, Евлампия окинула печальным взглядом кровать Эммы. Она слышала, как та тихо плакала вечером, как комок одеяла стал единственной спасительной вещичкой, которой было можно доверить свои мысли. Евлампия лишь прикусила нижнюю губу. Было неясно, спит ли ее сестра или просто упорно делает вид для себя самой же. Впервые за долгое время в груди появилось легкое и исчезающее чувство того, что сама Евлампия может что-то изменить. Что жалкая судьба ещё не предрешена и темноволосая может помочь. Однако, стиснув зубы, девочка лишь резко дернулась, растворяя глупые мысли в невесомости, и развернулась в противоположную сторону, быстрым шагом покидая комнату. Было уже неважно, услышит ли ее кто-то. В светлом холле веяло прохладой, забравшейся поздней ночью через щели дома. Скоро, с пробуждением приюта, она растворится, превращаясь в уютное тепло. Но пока, сирота большими шагами преодолевала путь к ванной комнате и ежилась, прижимая к себе юбчонку. Природа, завернутая в мягкий купол снов и фантазий, старалась показать свои лучшие стороны, незамедлительно приходя в себя. Еще цветущие не поздней осенью цветы раскрывали свои малые бутончики, оставляя на тусклой поляне яркие пятна. Они словно пытались дотянуться до пышных облаков, которые сегодня казались медленнее, чем обычно. Солнце же задорно бегало за девочкой сквозь решетчатые окна своими длинными шелковыми лучами, дотягивалось до щек своей подруги. Но оно не грело. Почему-то, именно сейчас вновь все показалось искусственным. Слишком неживым, пластмассовым и очень-очень странным. Те же стены, тот же потолок, но почему-то давящее ощущение пришло снова, спустя много утекших лет. Половицы скрипели под ногами и сирота встала на цыпочки, стараясь не уходить в себя. От своей же рассеянности она с легкостью могла стукнуться обо что-то и пролежать в хладном обмороке до тех пор, пока бы кто-то об нее не споткнулся. Рука потянулась к дверной ручке, на миг замерев. Голова как-то механически развернулась в сторону лестницы. Внутри вновь закопошился, назревая, вопрос:«Почему она просто ушла?»
От собственной слабости выворачивало. Хотелось стать кем-то другим. Неважно кем, хоть «идеальной» Мирой, которая всегда оставляла сестру в тени. Перенять все ее манеры, речь, образ, поведение, в конце-концов содрать ее кожу со скальпом, оголяя ее внутренних тараканов и личинок, что наверняка проели в её сердце дыру. Но Евлампии все равно. Лишь бы не видеть в зеркале себя, где в размытом стекле вновь отражалась темноволосая почти одиннадцатилетняя девочка. Только сейчас, облик плыл, мутнел и девочка никак не могла сфокусировать свое зрение на чем-то одном. Ее личность разваливалась. Склеить было невозможно. Девочка не понимала: неужели на нее так повлияли Эмма с Норманом и Рэем? Всё это время, она уверяла себя, что ей наплевать. Однако, наблюдая за терзаниями сестры, мозг отключался, инстинктивно переносясь в прошлое. На задворках разума жгло, болело. Руки, набрасывающие повязку на глаз дернулись, туго перетягивая ленты, и сирота инстинктивно зашипела, больше от недовольства, чем от боли. Сегодня все шло совсем не так, как обычно и даже если бы кто-то попытался уверить девочку об обратном, она бы настояла на своем.Может все же... Ей не все равно?
С этими дурными мыслями воспитанница торопливо покинула ванную комнату, закидывая пижамные штаны в дальний угол. Неприятное чувство гнева захлестнуло ее, отчего она резко и неосознанно пнула одиноко стоящее ведро с накинутыми на него столовыми тряпками. Оно жалобно звякнуло, покачиваясь и пару секунд кренясь вправо. Затем, от собственного бессилия рухнуло на бок, выпуская мыльную воду на свободу. Темноволосая на миг вскинула брови, явно не ожидавшая подобного. Пару секунд девочка простояла в прострации, по струнке смирно, наблюдая как жидкость ручейками течет под стоящий рядом высокий шкаф. Сирота недовольно состроила гримасу отчаяния, представив как придется отчитываться за это маме. Недолго помыслив, она всё же удосужилась кинуть те самые, не особо чистые, тряпки на образовавшуюся лужу, прикрыв всё это «избитым» ведром. Вышло не лучшим образом, но девочке, занятой совсем другим, а именно разборкой своих мыслей, было абсолютно все равно. Не церемонясь, Евлампия резко отворила двери в столовую, пытаясь унять эмоции. Сама того не ожидая, она попала в точный ритм и на весь приют, в этот же миг, вместе с ее простыми движениями оглушающе зазвонил колокол, переливаясь в звуках радости нового дня. Евлампия на это пробурчала что-то недовольно, плюхаясь на ближайший стул. Так сказать, она ожидала типичного представления, сопровождающего ее утро каждый день. Только на сей раз, настоящими актерами вместе с ней и ее матушкой станут и Эмма с Норманом. И, конечно же, с третьим, заключающим звеном... Рэем. Что насчет него? Этот риторический вопрос возникал в темной головушке прерывисто и резко, также незаметно исчезая. Вечерний разговор канул во тьме точно также, как зародилось его появление. Вспыхнувшие эмоции и ненависть захлестнули девочку и воспоминания разом рассыпались. Евлампия не помнила, как ее брат пытался достучаться до нее. Не помнила, как спеша он довел ее до комнаты. В общем, почему-то несмотря на масштаб проблемы, сирота переживала по этому поводу меньше всего. Но она знала, что будет избегать его. И никакие связные слова явно быстро не смогут вырваться при виде брюнета. Подумав о детях, Евлампия услышала постепенно нарастающий издалека шум, гам и топот детских ног. Буквально через десять минут столовая перестала пустовать и, как и ожидалось, старших в небольшом поле зрении темноволосой не наблюдалось. Скучающе оперевшись на свою щеку, девочка чувствовала, как сон приглашал в свои владения. — Доброе-э у-у-утро! — раздалось где-то слева от задорной и выспавшейся Алисии и темноволосая передернула плечами. Вслед за ее сестрой, ярким эхом, точно такие же фразы начали вылетать из разных углов комнаты. В какой-то момент могло показаться, что детей в этой комнате больше ста, и, если бы Евлампия не знала, она бы насчитала как минимум пятьдесят разных тембров и голосов. — Доброе утро, Эмма, — раздался уж слишком выделяющийся мягкий тон, со стороны кладовки. Кажется, девочка проморгала появление ее белокурого брата. Темноволосая тут же любопытно повернулась, с интересом разглядывая представленную ей картину. Норман вышагивал вместе с Шерил, что от детского нетерпения, абсолютно ко всему, двигалась вприпрыжку. Сам же мальчик выглядел... Обычно? Девочка на миг замерла, а в ее голове проскользнула мысль, что вчера ничего и не случилось. Что все, увиденное в детстве, — бред напуганного тьмой ребенка, что Конни жива. Только вот было одно «но». Мальчика целиком выдавали его мелко дрожащие руки. Понаблюдав немного за его спокойными и плавными движениями, она метнула взгляд к рыжей, к какой персоне она имела больше беспокойства. Но девочка держалась ничуть не хуже. Сжав увесистую стопку тарелок в руках, она прикрыла свои изумрудные глаза, открывая взор на появившиеся темные круги под глазами и, в своей привычной манере, произнесла: — Доброе утро, Норман! — Эй, не время спать! Помоги мне на стол накрыть! — отчего-то Дон решил прервать дедуктивное расследование сироты, с помощью легкого подзатыльника. Видимо, захотел выбить остатки здравомыслия и заставить ту подняться с пригретого местечка. Евлампия возмущенно вздохнула, краем глаза заметив плывущую фигурку мамы. Не уняв свой пыл, она теперь целиком и полностью развернулась к Эмме, вновь наблюдая за ее действиями. Та, кажется, тоже заметила в своем радиусе воспитательницу, быстро отворачиваясь. В ее лесных глазах горел огонек. Хотя нет. Это был не тот огонь, запертый в домашних фонарях. Это был бушующий пожар, обещающий сжечь все дотла в округе. — Мама-мама, я тут все тарелки разложила! — запрыгала четырехлетняя Марня, на голове которой смешно покачивались два хвостика. Женщина в ответ на это, потрепав ребенка по голове, ласково улыбнулась, отвечая что-то вроде: «Моя ты умница» — Евлампия не расслышала. Да и не хотела. Ее выворачивало от искусственной заботы. И если от мыслях о демонах, отправках и чему-то подобном еще можно было забыться, то этот человек находился с темноволосой бок о бок с детства. Забавно, что именно она стала главным врагом и символом отвращения Евлампии, а не сами монстры. — Ну иде-о-ом! — назойливо прилип мальчик, потянув сестру за рубашку. Девочка лишь демонстративно тяжело выдохнула, покидая свое место. Но далеко уйти не пришлось. Всего пару шагов и... — Утро, — от давящего звучания треснула последняя частица разума, которым владела девочка. Что-то внизу резко упало и было ли это сердце, ушедшее в пятки, или рассудок, девочка не могла точно сказать. Резко подняв голову, сирота увидела то, чего боялась. Уж вот с этим чем-то, или, скорее, кем-то, она контактировать явно не намеревалась. — Э-э, доброе, — непривычным для себя высоким голосом пролепетала она Рею, тут же скрываясь в длинных шкафах кладовки.Что-ж, день обещает быть интересным.
***
Мир — слишком короткое слово для своего значения, что на первый взгляд даже и не задумываешься о чем-то грандиозном, непомерном и серьезном. Да и, на второй тоже. Кажется, что глупое сравнение мироустройства с шахматами есть и существует лишь для томной воды в книжках. Но мнение обо всем этом может резко измениться, стоит только начать разбирать все происходящее глубже. Пешка — маленького размера фигурка, не способная свернуть со своего пути без убийств других фигур, слабая, по мнению многих, и дешевая, бесполезная рабочая сила, которая, правда, лишь дойдя до края доски обретает неимоверную власть над всем творившимся — становится ферзем. Скорее всего, давно утерянный либо в человечестве, либо в строках приютской библиотеки, автор придумал такую концепцию для воссоздания баланса: из самой низшей касты стоит только фигурке пройти свой длинный и трудный жизненный путь, как она становится сильнейшей, главным козырем своего владельца. В мире так же царит баланс — его, увы, не избежать, даже если грезить этим делом всю сознательную жизнь. Евлампия тем не грезила — заранее знала, что бесполезно. А вот пытаться укрыть своего слона от назойливого коня Дона — другое дело. Слон может ей еще пригодиться... В самой библиотеке, казалось, гулял ощутимый лишь кожей прохладный туман, контрастирующий с перелом на улице, ощутимым даже через стекло зарешеченного окна. Зарешеченного на шурупы, головки шурупов срезаны. Не выбраться. Пыль летала на ярком желтом свету, давая себя заметить. И, стоило только человеку обратить внимание и сфокусировать взгляд на одной конкретной пылинке, как она тут же улетучивалась в синюю хладную тень, скрываясь и там же где-нибудь оседая. Из мыслей Евлампию вывел стук дерева о дерево — стук коня о игральную доску. Отлично, теперь под угрозой ладья... Завтрак прошел в привычном гуле, но, почему-то, ощутимо напряженном для Ели. Как проходили ежедневные тесты девочка и подавно уже не помнила — делала все машинально, даже не думая толком и, конечно, подорвав почетные триста баллов на несколько штук вниз. Но она не сказала бы, что ее это беспокоит. Все же, больше ее беспокоит то, что додумать свои рассуждения ей так и не дали с самого завтрака — Дон уломал ее на партию в шахматы со своим коронным «Ну вот на этот раз я уж точно тебя обыграю, поверь мне!», звучавшим меж барабанных перепонок уже около года или двух лет. А еще ее беспокоит тот факт, что Дон на этот раз и правда решил приложить все усилия для своей победы и теперь активно атакует, а Евлампии нужно спасать ладью от лошадиных копыт. Она напряженно потерла щеку, рассматривая всевозможные безопасные для ладьи и других весомых фигур варианты ходов. В библиотеке они с Доном находились не одни. Пока остальные ребятишки резвились по лесным тропкам, запутывая своих друзей в пятнашках, или плели венки, ведя беседы, Тома и Лани выказали желание понаблюдать за шахматным поединком друзей, даже успев сделать ставки на чью-то победу. Изначально мальчики хотели ухватить с собой одну книжку, в которой Тома, по словам Ланниона, вычитал хорошую и интересную идею для неплохой такой «конструкции», которая смогла бы с помощью бутылки и жидкости в ней при правильном запуске улетать на дальние расстояния. Для чего им это они так и не придумали, но уже горели идеей свершить это «чудо современной техники». — Давай, Елка, ты сможешь! — Тома изо всех сил оказывал моральную поддержку девице, хотя сам особо не вникал в происходящее на доске, желая лишь чтобы сыграла его ставка. Лани решил взгляды друга на потенциального победителя не разделять, поставив на выигрыш Дона аж целых пять печений с ужина. Дон, конечно же, подводить мальчика не хотел. Ход в сторону, а конь «съел» пешку. К сожалению, и мир не без жертв — потенциальных, но временно слабых обычно легко растоптать. Но, все же, утрата не велика, пока белые слоны и одна оставшаяся ладья в целости и сохранности на доске. Теперь она думает. Пытается сконцентрироваться на игре и немного отвлечься, но, теперь наоборот, — назойливые мысли, картины и звуки криками отдаются в голове, становясь протяжным эхом, не давая сосредоточиться на том, чтобы быстро разработать новую действенную стратегию — первая была разрушена уходом из игры первого слона Евлампии еще в самом начале партии. Происходящее в сознании девочка игнорировала. Не сейчас... Но нет, как раз-таки именно сейчас. Давящий череп на извилины мозга не давал иного выбора так же, как и острые ребра, сжимающие дрожащие легкие. Пальцы нервно постукивали по деревянной поверхности стола, набивая какой-то забытый памятью человека ритм, пока вторая рука выдвинула ни разу не сошедшую с места за всю партию пешку на две клетки вперед. Дон решительно улыбнулся,видимо свято веря в свою победу на этот раз, блеснув карими глазами, пока янтарный взор, в свою очередь, просто бессмысленно буравил клетчатую доску, нахмурившись. Сзади, со стороны окна слышались крики. Но не молящиеся о спасении или переживающие агонию, нет. Они были рады сегодняшнему дню и собственному существованию. Они не знали. Или знали? Вдруг, на самом деле, все все знают, просто не накручивают себя лишний раз? Вдруг, просто Евлампия так все восприняла? Или вдруг, это — общеизвестная информация? Вдруг, это она здесь невидящая главного зла? Вдруг, умереть здесь — и есть то обещанное счастье? Вдруг... Стуки двигающихся по доске фигур сбивал, заглушал и заводил в собственные тупики, заставляя то и дело повторять фразы в голове снова и снова, ибо они настолько неслышимы другими, да даже ею самой. На самом деле, она уже не столько обращала внимание на игру, сколько на попытки остановить весь этот неприятный поток мыслей, видимо, решивший напасть из-под Тишка в самый неподходящий момент. Избыточное мышление, ранее заглушаемое, — неприятная вещь. Особенно, если между ней и не сдерживаемым сбивающимся дыханием, дрожью в ногах и полным расщеплением подсознания провести правильное связующее звено. — Шах, — Дон удивленно зыркнул на поле игры, подвигая ферзя, полученного через пешку пару ходов назад, на три клетки вбок, — и мат... — он приподнял уголки губ в легкой, не совсем уверенной улыбке, еще раз оглядывая положение своих фигур вокруг белоснежного короля... подруги? Он же может так ее называть? — А... — дыхание сперло. Отлично. Она проиграла. — О... Ого... Ого! — с запозданием воскликнул Дон, вскидывая ладони. — Я наконец-то победил! Все же, я не так уж и плох в шахматах, да? — он дал «десять» Лани, о чем-то возбужденно с ним беседуя, пока Тома скатился по стулу чуть ли не на пол, совсем раскиснув. — Хорошо сыграли, да ведь? — Дон протянул правую руку для рукопожатия. Но ответа не получил — Еля продолжала с непониманием взирать на доску. Быть ведь такого не может, да? Все же, рано или поздно, это должно было случиться. Она проиграла Дону.Неужели даже в этом она так плоха?
Верно. Умственные способности средние для детей ее возраста, как она считает. Нет той желанной многими предрасположенности к стратегиям или аналитике. Она с трудом способна думать, находясь в критическом положении. Ужасна в коммуникациях с людьми и сама по себе человек с отвратительнейшей душой. Конечно, может ли человек вроде нее надеяться хоть на что-то? Она ни на что более не способна и не будет. Она проклята чтобы просто существовать в пыльном углу, обделенным солнечным светом. — Я-я... — голос невольно дрогнул. Она сжала кулаки, впиваясь ногтями себе под кожу до нестерпимой боли. Но не терпеть ей нельзя — таким как ей нельзя. Дон слегка вскинул брови. — Ну, не расстраивайся, второе место тоже хорошо! Правда, Лани? — мальчик, чья ставка сыграла, яро закивал головой, уже загребая себе в карманы белых брюк выигранное печенье вместе со своим, поставленным на кон. — Н-нет же... Я... — слова не связывались. Кажется, она и вовсе забыла родной язык, не имея возможности даже построить банальное предложение или вспомнить алфавит. Она даже тут уже ни на что не годится. Какой тогда смысл? Почему ее до сих пор не отправили? Почему ей до сих пор не дают встретиться с другом? Кто только будет держать настолько неспособный и бесполезный скот? «Верно. Кто будет?» — знакомый голос гудением отозвался в голове. Мягкий, как роса на травинке ранним утром, звонкий, как колокольчик, и омерзительный, как и сама Еля. — «Неужели ты забыла? Думаешь, оставишь меня позади и сможешь рассчитывать на то, чтобы спокойно и мирно прожить остаток своей жалкой жизни? Думаешь, чем-то лучше меня?» — не думает. Никогда не думала... Честно... Она согнулась над несчастной дощечкой в клетку, над одной несчастной деревяшкой с такими же древесными фигурками, зарываясь руками в собственные волосы и впиваясь пальцами в кожу головы, желая разорвать ее, вывернуть саму себя наизнанку и просто раствориться, не в силах продолжать это слушать. — «Тогда, спешу тебя огорчить...» — казалось, это нечто улыбнулось. — Лампа, ты чего? — нервно спросил Дон но совсем скоро шахматная доска была опрокинута со всем стоящим на ней. Евлампия прижалась к стене, продолжая цепляться за свои и так короткие волосы, чуть ли не вырывая их клочьями и сползая на пол, дрожащим взглядом избегая все: весь исход игры, весь «мир». «Потому что...» — голос хихикнул. Так привычно и по-родному. Настолько, что хотелось просто забиться в угол и кричать, плакать и биться головой о ближайшую стену. — НЕТ! Хватит! Замолчи, пожалуйста! ПРЕКРАТИ! НЕ ХОЧУ! Дон попятился назад, дергая плечами от криков подруги, пребывающей явно не в идеальном состоянии. Тома пискнул, хватая своего златовласого дружка за запястье и вытаскивая из библиотеки. За дверью послышались, кажется, их голоса, Еля с трудом различала. Вроде они звали маму?.. Она не сказала бы, что сейчас это для нее имеет значение. Главная ее задача на сей момент — заставить ее замолчать. Даже если ее слышит только она. Даже, если она — никто. «Ты ведь ничем не отличаешься от меня, да, Еля?» — Что случилось!? — сопровождаемая жутким скрипом, Изабелла резко распахнула дверь, чуть ли не влетая в помещение, пока Ланнион и его друг прижимались к ней и прятались за ее спиной, изредка выглядывая. Фиалковые глаза женщины тут же распахнулись — картина, творящаяся внутри была не из лучших: Дон в панике и непонимании взирал на Евлампию, вроде пытаясь как-то с ней заговорить или успокоить, пока сама девочка, сидя почти в самом углу на полу с и так худыми дрожащими плечами, тяжело дышала, изредка что-то выкрикивая. Она не смотрела на него и, казалось, даже не слушала. Просто испепеляла глазами одну-единственную точку в полу, иногда царапая ногтями собственную кожу, пока вокруг валялись разбросанные пешки, слоны, два короля... Неприятное зрелище. Слишком неприятное зрелище. Женщина погладила старшего мальчика по плечу. — Дон, иди на улицу с Томой и Лани. Не пугайте малышей лишний раз, пожалуйста. Евлампия просто устала, вечером после сна ей станет лучше. — заверила она их. Конечно, не пугайте малышей лишний раз. «Она» же не намного лучше Изабеллы, верно? Еля ненавидит «ее» за это. Она не «она». Она ненавидит «их»... «Стой, не подходи! Не трогай меня! Уходи, пожалуйста!» — так хотелось выкрикнуть в адрес женщины, но голоса не было. Не было сил что-либо сделать, не было абсолютно ничего — кромешная пустота без единой надежды на жизнь. Слезы лились из глаз ручьем. Женская рука легла на девичье плечо, заставляя вздрогнуть всем телом и попытаться отползти. Кто угодно, кроме Изабеллы... Она молила богов. Пусть все это закончится. Пусть ей срочно нужно будет уйти по делам. Пусть, она доверит Евлампию кому-нибудь из детей наконец — тогда, она смогла бы попробовать улизнуть. Но нет. Надежд больше нет. Веры тоже. Пожалуйста, пусть ее просто оставят гнить здесь и запрут на десять замков. Она со всем справится сама, ей нужно лишь немного времени, честно... — Тш-ш-ш... Тише, — прошептала «мама», приобнимая «дочь» за плечи, пока та захлебывалась в слезах и задыхалась в собственном дыхании. — Ты сможешь сама встать? — но ответа не было. Совсем сдавшись в лапы одной из тех, кого презирала и ненавидела, она только сильнее вжалась в плечо Изабеллы, всхлипывая. Не может. Ничего не может. Никогда не могла. Она почувствовала поглаживания по спине, укачивания и какую-то из-под глубин сознания и памяти знакомую мелодию, когда ее попытались поднять на руки. И все. Дальше она не помнила. Помнила только как открыла глаза в медпункте, запивая какую-то мелкую, приторно сладкую таблетку горьковатой водой из под колодца. А потом Изабелла ушла, оставляя Евлампию один-на-один с собственным отражением в стеклянных дверцах шкафчика медпункта, за коими в ряды выстраивались самые разные лекарства. Отражение не напоминало ей саму себя. Почему-то, она продолжала видеть Ельмиру, так отчаянно, словно мантру, пропевающую: «Ты ничем не лучше меня, Еля».***
Еще светлое вечернее небо было затянуто пышными облаками-ватой. До них нельзя было добраться, но они так и тянули к себе, выстраивая между собой причудливые формы зверюшек. Солнце выглядывало из-за них, улыбалось, теплыми лучами ярко освещало все пространство приюта, даруя свет. На лугу, неподалеку от дома, резвились дети. Совершенно разные, но такие близкие, а самое главное — счастливые. Кричали, смеялись и просто болтали о чем-то своем, недосягаемом для взрослых. Все же, детство — пора фантазий и беззаботности, а поэтому почему бы не поиграть в жмурки? Или, может, в салки? А как насчет пряток в лесу? Так много развлечений и пространства было представлено для удовлетворения детских фантазий, ярких снов, собственного воображения. Лишь один ребенок был выбивающимся фрагментом, которого не хватало в этом хороводе фальшивых эмоций. Его нельзя было вернуть, заставить вновь играть свою забытую роль. Десятилетняя девочка, покинутая собственным разумом, сейчас как безвольная тряпичная игрушка была оставлена без присмотра на кровати лазарета. «Без присмотра», ведь спящему телу хотя бы сейчас он не нужен. Ее голова тяжело валилась куда-то вбок, а руки, криво сложенные на груди, покоились над подоткнутым салатовым одеялом. Оказалась девчушка в этой комнате отнюдь не случайно. Да и случайно сюда сложно попасть. Многие ребята наоборот обходят стороной этот небольшой кабинет, хотя на первый взгляд он ничем не отличается от других комнат приюта. В углу типичный деревянный стол, к какому больным обычно приносят еду, стоящий по правую сторону стульчик (наверняка заимствованный из столовой) и три идентичных друг-другу кровати с высоким изголовьем и ярким, хвойного цвета постельным бельем. Но самое главное, то, что отталкивает, хранится не в этих простых вещах. Шкаф. Упирающийся почти в потолок, со стеклянными дверцами, с явными видными трещинами и царапинами, он набит различными склянками, банками и таблетками. Мама тщательно раскладывает все по нужным местам, своим изящным почерком нумеруя те или иные лекарства. Именно это отталкивает ребятишек, особенно помладше. Настораживает и запах, которым уже давно пропитались стены и пол. Кисло-сладкий, он вызывает только отрицательные эмоции. Тем более, никому не хочется пролежать с больным горлом, слушая как другие весело резвятся на улице, так ведь? Что же происходило в темной головушке спящей, и возникали ли у нее такие мысли, когда она периодически распахивала веки, а затем вновь погружалась в беспамятство было неизвестно. С момента того, как тело кануло в бездну, прошло больше двух часов. Тьма обволакивала, насыщалась и была полностью готова проглотить остатки разума сироты. Только вот, Евлампия была предназначена не ей на убой. Вместе с тем, внутри что-то сломалось. Заклинил какой-то рычажок, заставляющий девочку держать себя в «адекватном» и сознательном рассудке. Он вынудил ее погрузиться в собственные воспоминания, до ужаса пугающие, от которых так и хочется сбежать. Не получается. Как во сне, ноги становятся столь тяжелыми, что удается лишь упасть. Подставиться врагу, находясь в проигрышным и уязвимом положении. Яркая и незнакомая вспышка агрессии на собственную слабость захлестнула так внезапно, что неразумные действия обдумывать и объяснять времени не было. Да и сил тоже. Все с треском рухнуло, а вместе с тем полетела шахматная доска. Ее скрежет по полу и гул падающих фигурок вместе с восклицаниями Дона лишь раззадоривал разум кануть в небытие. Ослабло и тело. Перед глазами мерцали пятна, такие яркие, как и сам образ, возникший затем перед глазами.«Думаешь, сможешь забыть меня?»
До того приторный голос, едкий и прожигающий плоть. Самый близкий и одновременно самый чужой. От которого хочется плакать, чувствуя безвыходность и смеяться от абсурдности. Этот голос играл в голове до самого момента, пока Евлампия не поддалась ему, погружаясь в беспокойный сон. Теперь же, сломленному ребенку оставалось лишь корить себя. Навалившиеся проблемы с головой окунали в непроглядное царство отчаяния, и Евлампия это понимала. Во всяком случае, понимал ее уставший мозг, а сама она, скорее, пыталась справиться с этим сама. Ресницы задрожали, а зрачки забегали. С тихим выдохом ребенок наконец пришел в себя, потерянно оглядываясь. В голову быстро ударили последние произошедшие события, и, с недовольным стоном, Евлампия схватилась за виски́. При таком внезапном пробуждении, первым, что пришло на ум, стала мама. Женщина, которая, хлопнув своими часиками, явно смогла натянуть улыбку после припадка девочки. Отправила играть напуганных мальчиков на улицу, успокаивая их. «Не переживайте, ваша сестра, просто устала». Ее ласковый тон доводил итак больную голову до кульминации треска разума. Да, Евлампия определенно устала. Она не знала, что ей делать. Не знала, как объясниться. В конце-концов ей было всего десять лет. Что-то бушующее, пробудившееся внутри поглощало ядом остатки сознания, побеждая. Теперь, это было очевидно, ведь через пару часов после того как девочка очнулась, она вновь ушла в себя, постепенно погружаясь в поверхностный сон.