sans retour

>>>>> Около двенадцати ночи у бара Lupin припарковался красный мотоцикл, а спустя полминуты в небольшое помещение влетел, бешеный как тасманский дьявол, молодой человек и завертел рыжей головой. В конце концов он двинулся к стойке, едва не перемахивая через нее — один неверный ответ, и он через нее перепрыгнет, желая подраться здесь и сейчас. По крайней мере, так подумал бармен и придал себе максимально строгий и невозмутимый вид. — Вот такой высокий, в пальто, в бинтах и вдрызг пьяный, полчаса назад разговаривал по телефону, — четко выдал агрессивно настроенный парень, — был здесь? — Был, но уже ушел. — Когда? — Около двадцати минут назад взял такси, — как можно спокойнее говорил бармен, поглядывая на часы, и, предугадывая следующий вопрос, добавил: — Он не сказал, куда отправляется. За десять секунд мимо ушей бармена пронесся такой поток ругательств, скорости которого позавидовали бы легкоатлеты, а видовому разнообразию — сценаристы Нетфликса. Мужчина подумал, что этого человека нельзя пускать в приличное общество до тех пор, пока в трезвом состоянии он с легкостью выворачивает такие кульбиты нецензурной брани. Но так же быстро, как появился, рыжий парень в ярости удалился. Бармен запоздало подумал о том, что славный, но очень несчастный клиент, которому он наливал весь вечер, должно быть, кого-то убил. На улице мотоциклист вытащил телефон, принялся звонить, опасно сильно сжимая корпус пальцами. — Вновь добрый вечер, господин Накахара, — устало раздалось спустя всего несколько гудков. — Охереть какой добрый, ассистент Сакагучи, — капая ядом, прорычал тот. Вообще-то Чуя обычно был довольно собранным и вежливым, но не когда Дазай скакал на его нервах, как на батуте. — Его нет в этом баре. — Это можно было допустить, — примирительно и мягко, как вода бегущая по камням, говорил Сакагучи. — Господин Дазай отключил телефон довольно давно, но последняя активность была замечена в Lupin. — Считайте, не последняя. — На господине Дазае не установлены жучки. Я не агент спецслужб и так просто не найду людей, которые могут отследить его без работающего телефона. — Знаю, — сдулся Чуя, он помассировал точку между бровями. — Но следите дальше, вдруг он снова его включит. Может, посмотрите по камерам? Где-то под слоем услужливости и двумя слоями титанического терпения ощущалось не высказанное «как же вы меня достали». Еще бы! Чуя Накахара не его начальство, а так – сбоку припёр. Но в том, что Дазай потерян где-то в городе и не может своим командирским словом остановить Чую, виноват только сам Дазай. На деле, Анго Сакагучи знал состояние своего, упаси господи, босса и понимал, что сейчас они оба все равно что няньки для Дазая. Только Сакагучи статусом пониже, зато ему хотя бы платили, в отличие от Накахары. — Я попробую получить информацию по-тихому, — сказал он, лишь бы ничего не обещать. — Спасибо, — сухо бросил Чуя и нажал на завершение звонка. Также он собирался искать бинтованного полудурка самостоятельно. И так каждый гребаный раз, а Дазай снова и снова умудрялся находить бары, клубы и притоны, в которых еще не бывал. Довольно длинный список пройденных локаций давал ему дополнительное время, пока Чуя, иногда при содействии Анго, проверял каждое из них. Казалось бы, количество заведений должно сокращаться с каждым следующим загулом (а тех было уже довольно большое число), но Осаму был осторожен независимо от уровня алкоголя или дури похуже в крови. Дазай так же хорошо скрывал информацию и еще ни разу не обмолвился ни единым названием какого-нибудь ночного клуба даже своему психоаналитику. Накахара был с ним на нескольких сеансах и удивился тому, как легко сдавался и выдавал всего себя проницательному, располагающему к себе доктору, а Дазай все не поддавался. Чуя завел байк и поехал в случайном направлении, стараясь додуматься о следующем шаге Осаму после попойки в баре. Давайте, черт возьми, поможем Даше — если бы все было так легко! Спустя полтора часа пришлось заехать на заправку. Над городом плотным одеялом лежала ночь, и здесь, чуть в стороне от центральных вечно бодрствующих кварталов было до жути спокойно. Спустя еще десять минут, пока Чуя пытался найти убедительные аргументы бросить поиски Дазая, с ним наконец связался Сакагучи с информацией, что такси увезло Осаму в один из маргинальных кварталов. Точный адрес в том районе Накахаре был не нужен: он, черт возьми, его прекрасно знал. Над головой висели килограммы проводов, узкую дорогу подпирали грязненькие двухэтажки, кое-где в окнах полуподвальных помещений горел свет оттенка гепатит — мелкие пивнушки для непросыхающих алкоголиков. Может, Чуя устроит на них налет, если не найдет Дазая там, где думает. Свернув несколько раз, мотоцикл оказался на не освещаемой улице частного сектора. Славное местечко, чтобы разобрать на составляющие чужую тачку. Парень остановился у зияющей дыры в нестройном ряду домишек. Было темно, хоть глаз выколи, и Чуя ступил на чужой участок с зажженным на телефоне фонариком. Дазай не сидел на земле, ловя приход, как ожидал Накахара. Он и в этот раз смог удивить. В траве валялась лопата, рядом с лопатой была вырыта яма: глубиной примерно по колено, и чуть больше метра в длину. Из нее торчали две тонкие ноги, а их обладатель их обладатель лежал в мелкой яме, скрестив руки на груди. Очевидно, Осаму не хватило сил и терпения, чтобы вырыть себе приличную могилу два метра в длину и два метра в глубину. Чуя осветил перепачканное землей лицо. Дазай сморщил лоб и выставил перед собой руки. — Господь, это ты? — спросил он у слепящего света фонарика. Накахара разрывался между желанием наступить на эту скотину и разрыдаться, поэтому не выбрал ни первое, ни второе. Он опустился на колени у края ямы. Голова гудела как будка высокого напряжения. — Это Я, — выдохшимся голосом ответил Чуя. — Не думал, что у тебя, Боже, такой знакомый голос. — Ц! — Чуя психанул, опустил телефон куда-то в траву и приподнял Дазая за грудки. — Какой нахрен боже, ты, ублюдок? Как же ты меня достал! Что мне с тобой сделать, чтобы ты перестал издеваться надо мной?! Издеваться на собой! Повисло короткое молчание, у парня банально закончилось дыхание. Осаму поспешил воспользоваться паузой: — Брось меня, Чуя. — Я запру тебя! Не выйдешь из дома больше! Осаму дернулся, как громом пораженный, и Накахара даже испугался, что тот может заплакать. В этот момент показалось, что Дазай и не пьян вовсе. Хотя прошло столько времени, что он мог успеть протрезветь. — Не запрешь, — негромко подметил Дазай и был абсолютно прав. — Зачем ты мне угрожаешь? Накахара покачал головой в ответ. Осаму пересел в недорытой могиле поудобнее, высунул локти на края, как на бортики ванной, и вцепился в напряженное запястье парня, пытаясь разжать чужие пальцы. Когда показалось, что от противодействия хватка Чуи вот-вот ослабнет, тот еще сильнее натянул ткань воротника и выдохнул в самое его лицо: — Почему угрожаю? Позволь донести до твоей пустой головы. Ты шляешься непонятно где. Ты никогда об этом не предупреждаешь. Отключаешь телефон. Напиваешься в хлам и рискуешь своим здоровьем в конце концов. Вдруг с тобой что-то случится? — Как видишь, я довольно живучий, — с горьким удовольствием, как помешанный прошептал Дазай. — Какой же ты все-таки тупица, — злобно процедил Накахара и начал вытягивать парня из ямы. Несмотря на относительно трезвый взгляд на происходящее, Осаму держался на ногах ничуть не тверже шарнирной куклы без подставки — и умудрился ведь себе могилу какую-никакую выкопать. А может быть, он паясничал, повиснув на плечах Чуи и креня его вбок на протяжении всего пути до мотоцикла. Когда Дазаевы руки сомкнулись на талии Чуи в хлипком нахлесте, точно два конца тряпицы — того и гляди, отпустит, — рыжий психанул и потянулся вынимать ремень из шлевок. — Ты чем это занимаешься? — раздался голос из-за плеча. — Демонстрирую, что больше тебе не доверяю. — Накахара как раз освободил ремень, ощутив ненадежность посадки джинсов, но в тот момент было не до штанов. — Кто знает: вдруг решишь сойти раньше времени. За несколько ловких движений запястья Дазая оказались скованы ремнем на манер наручников — не очень удобно, но он заслужил. Чуя вкладывал в свои действия только заботу о безопасности этого придурка, но Осаму нашел это забавным, и тот показательно дернул руками, не в силах освободиться, и горячо прошептал на ухо: — Что, даже до дома нас не довезешь? — он скользнул кончиком носа по шее. — Не думал, что тебе такое нравится, еще и на свежем воздухе. — Твои шутки… — голос Чуи его подвел; Осаму коснулся губами кожи, словно и впрямь подначивал. — «Мои шутки»? Был бы у него в сосудах алкоголь вместо крови, как у Дазая, Чуя был бы более милостив. Но к бездомному щенку-попрошайке нельзя тянуть руку. Погладишь и не отвяжешься. — Отвратительны, — припечатал парень, однозначно дернув головой и, кажется, попав Дазаю по носу. Все, что происходило позже Осаму помнил расплывчато. Осталось в памяти, как Чуя на подземном этаже парковки ослабляет ремень и позволяет размять затекшие кисти. Весь путь на лифте до квартиры, да что уж, до самой постели, превратился в прохождение через темную чащу. Мысли походили на звуки радио, звучали как будто со стороны, упреки и заботливые предупреждения Чуи прилетали мимо его ушей, как ветер, ведь Дазай намеренно отключил все точки восприятия реальности. Лишь бы не здесь, лишь бы не существовать больше. Он устал. Так надоело жить. Когда Накахара сгрузил его на кровать и на краткий миг завис над ним, Дазай уцепился взглядом за серебряную подвеску, тонкий и строгий крест на цепочке — не символ святой веры во Христа, разве что наивной веры в обещания Осаму быть рядом. Хороший был подарок вроде бы, раз Чуя до сих пор его носит. Чуя цокнул языком и распрямил спину, Дазай рефлекторно потянулся за ускользающей подвеской. Словно если ухватится, то придет в себя и очистит сознание. Такая вот замена нити Ариадны, но выбирать не приходилось. Но и рыжая Ариадна сама не рассчитывала его вытягивать из лабиринта — Чуя оставил его одного в спальне. Надежда его покинула, и в голове щелкнул тумблер, отправляя Дазая в сон. >>>>> Зеленый чай разлился по чашкам, повисшая на счастье чаинка ушла из под взгляда Дазая к доктору. Фукудзава как обычно выглядел аккуратно и образцово, неизменно придерживаясь своей эстетике традиционной юкатой. Его пациент словно вышел из совсем другой реальности, прямо как из Нарнии, через шкаф, где за него зацепился случайный набор вещей из депрессивного оверсайза. Не слишком интересный факт: чем дольше Дазай посещал на сессии, тем меньше внимания он уделял одежде. Осаму трактовал это как проявление лени, но Фукудзава, кажется, даже такое вносил в виде заметки в блокнот. — Как ваши дела? — поинтересовался психоаналитик. — Не знаю. Кажется, вполне нормально. Вы сами как, доктор? Они почти одновременно отпили из своих чашек. — Все хорошо. Конференция прошла отлично, и теперь я готов полностью сосредоточиться на ваших переживаниях. — Ну что вы, — хитро улыбнулся Дазай одним уголком губ, — я вообще ни о чем не переживаю. С тех пор, как я решил изменить свою жизнь на сто восемьдесят градусов, у меня нет никаких проблем. Он не особо старался над ложью. Она очевидная, но в том и соль — пусть вызывает раздражение. Осаму даже кончиками волос чувствовал, как Фукудзава пытается его читать. — Гедонизм тоже может стать большой проблемой. Дазай едва не рассмеялся: «Скорее уж декаданс!» Вместо этого он снова только улыбнулся. — Два дня назад вы приехали к месту, где жили ваши опекуны, — сказал Фукудзава, и Дазая уже не удивляло, что тот периодически созванивается с Чуей ради такой информации. — Вы помните, почему решили поехать именно туда? Парень поднял бровь и с особой интонацией исправил: — Родители. А почему, мне самому бы знать, — он пренебрежительно пожал плечами. — Я был очень пьян и ничего не запомнил. — Хорошо. Зато сейчас вы находитесь в трезвом уме и можете дать ответ, почему вы не продали тот участок земли. На нем ведь так до сих пор ничего и не построено. — Я там жил много лет. Зачем мне его продавать? — Вы считаете это место домом? — Нисколько, — он посмотрел на доктора непривычно открыто. — Есть дом, который я купил, и есть дом, в котором мне позволили жить. А этот… Парень замолчал на целую минуту, прокручивая уже сказанные слова, и в конце концов передумал рассказывать дальше. Фукудзаве было весьма проблематично вести с ним диалог. Дазай снова вспомнил о чае и спрятал за кружкой лицо. К сожалению, хоть как-то ответить на вопрос психоаналитика было нужно: тот не спускал все так просто. — Он принадлежал маме. Теперь уже ничего не осталось. Земля и зола, немного сорняков… ладно, очень много сорняков, да только. Но я бы никогда не смог его продать, просто бы не пошел на этот шаг. Морально. Она всегда была там. Это были дни, полные радости, и иногда Осаму спрашивал себя, были ли они на самом деле. — Ваша мама тоже так трепетно относилась к этому дому? — Не помню, это было давно, — Осаму чуть наклонил голову вбок и пустил свой взгляд блуждать по окружению. — Мама часто говорила про ремонт, но как будто мы его так ни разу и не сделали. Это считается? — Считается, — Фукудзава сделал пару записей в блокнот. — Все о чем-нибудь говорит, интонации рассказывают больше слов. В голос Дазая просочилась титаническая капля заискивания: — Правда? Поделитесь, что вы там о обо мне пишите? Все-таки это меня касается. — Вам часто приходилось находиться вне дома в детстве. Не о прогулках речь. Кроме детского сада и начальной школы, госпожа Дазай отводила вас к друзьям или соседям, я могу предположить. Перед глазами всплыло воспоминание, как фильм в низком качестве. Будучи ребенком, он держался за руку матери в вязаной перчатке и ловил ртом снежинки. Мама вела его дальше дома, дальше детской площадки, ко многоквартирным домам. Осаму решил вообще не отвечать. Он закинул ногу на ногу, закрывшись, и какое-то время совсем не шевелился. А потом вдруг до ноющей зубной боли захотелось возразить: — Не так часто, как вы думаете, доктор Фукудзава. Она болела туберкулезом. Периодами это было заразно, и когда-то она ложилась в стационар, а когда-то такой возможности не было, так что естественно… Вы ведь не к этому клоните? — парень поскреб чуть отросшими ногтями по подлокотнику из приятного на ощупь материала (Дазай никогда не разбирался в названиях тканей). — Я бы послушал ваш рассказ, а не то, что я ожидаю услышать. Губы опять хотели расплыться в отработанной улыбке, но на этот раз: — Нельзя, — ее линия вышла кривой, и сквозь нее голос тоже прозвучал как-то странно: — Ваши ожидания — ваши проблемы, правильно. Почему вы вообще подумали, что я не бывал дома? Фукудзава медленно повел седой головой, подбирая слова. — На наших прошлых сеансах вы отмечали, что у вас было счастливое детство, до определенного возраста точно, но вы почти вспоминаете сам родительский дом, его обстановку. Вы говорите, что мама была там. Так, как будто между вами сохранялась дистанция, которую вы до сих пор пытаетесь сократить, держа ту землю во владении, — мужчина вложил в один взгляд столько уверенности, что Дазай не смел его перебивать. — Конечно, я могу ошибаться, ведь по большому счету опираюсь на ощущения от вашей истории, и в меньшей степени на факты, — он очевидно имел в виду, что сухих фактов не так уж много; Осаму почти всегда держал свой ящик Пандоры закрытым и выпускал оттуда лишь самые скучные сведения, по крайней мере, он на это надеялся. — Вы могли быть разлучены из-за ее болезни, и это сказалось бы похожим образом. — Но думаете, что все началось раньше, чем она заболела? — Дазай смерил его, как предателя, хмурым взглядом. — На эту мысль меня натолкнуло то, что вы, живя в полной семье, почти не помните образ отца до большого травмирующего события в вашей жизни. Дазай перебил его: — Он и был одним большим травмирующим событием. Уж не в курсе, какая у него реальная профессия, но он умел во всех смыслах травмировать как спец. — Я знаю. — Вы знаете, — сказал Дазай с ироничными нотками. — Видели, — добавил акцента. — Но все равно пытаетесь меня в чем-то убедить. — Вы заблуждаетесь, — вздохнул Фукудзава. — Я не убеждаю вас. Я лишь хочу проверить, стал ли господин Мори ужасным человеком в одночасье. Остывший чай стоял почти полный. Дазай смотрел на него так интенсивно, будто пытался выпить одними глазами. Тишина давила ему на уши. Фукудзава терпеливо ждал и больше не издавал ни звука. Причины и оправдания, поднятые мутью со дна этими дурацкими разговорами, были ненужными воспоминаниями, в которые Дазай не хотел погружаться. — Не называйте его так уважительно. Он не «господин», он из себя и близко ничего не представлял. — Осаму сменил позу и сейчас чуть склонялся к доктору. — Я забыл, что он делал, когда я был ребенком, и как будто этому даже рад. Наверное, в глубине души он всегда меня ненавидел. Я его тоже ненавижу. Глаза парня блестели жестокостью. В них не было ни обиды, ни ярости, только арктический холод и давняя злость, как будто он простил своего мучителя, но не отпустил. Фукудзава внутренне напрягся под этим взглядом, хоть и сохранил лицо и осанку. — Вы жалеете о его смерти? — спросил доктор с легкой грустью. Спонтанный вопрос начисто снес злое выражение с лица Дазая. Он приоткрыл рот, но в первую секунду не смог ничего сказать. — Мне уже все равно, — после паузы парень не узнал собственный голос. — Поговорили обо мне, и хватит, — он снова откинулся на спинку дивана. — Я вам плачу, чтобы вы мне о своих статьях рассказывали, так что будьте добры. Ваш помощник не мог бы сделать кофе? Не люблю чай. <<<<< Дазай бежал к набережной, бежал двадцать минут без остановки, и лишь когда оказался на месте, он остановился. Подросток жадно пытался отдышаться, но почему-то не чувствовал кислорода в воздухе. Легкие забила гарь — ядовитые призраки дерева и пластика. Ноги едва ли не сводило, и тело пробивала короткая дрожь. Дом старый, деревянный, горел легко. Горели стены и балки, вещи и фотографии, все, что осталось от мамы, то, ради чего Дазай оставался рядом с Мори. А что с ним? Он просто взял и погиб? Сгорел. Сгинул. Дазай был первым свидетелем пожара, но последним человеком, кто мог бы сообщить о нем и спасти отца. Это все была только его вина. Осаму очнулся, стоя вплотную к ограждению, с мокрыми ресницами и в таком состоянии, которое толкает на самые отчаянные поступки. Потребность немедленно перелезать через преграду и кинуться в воду наполнила каждую клетку тела. В следующее мгновение Дазай и сам испугался этих желаний, сделал несколько быстрых шагов назад, чтобы спастись от самого себя, и вдруг встретил сопротивление спиной. — Простите! — подросток развернулся к женщине, в которую врезался, и поклонился. — Ничего страшного, молодой человек, — спокойной сказала незнакомка. — Вы никого не убили. Дазай провожал ее взглядом долгую минуту. И лишь тогда дышать стало легче. <<<<< В течение нескольких дней Дазай никак не мог сказать Накахаре хотя бы пару фраз. Вернее начинал, но встречался с игнорированием. Он всячески пытался подойти к Чуе и, если не коснуться, то хотя бы встретиться взглядом, но парень избегал его. Как и раньше, приходили они домой почти в одно время. Дазай обычно засиживался в офисе, иногда по важным делам, которые нельзя забрать домой, и реже — дожидаясь Чую с вечерних пар в магистратуре. В основном Накахара дожидался его уже дома, если после работы не нужно было никуда ехать. Но теперь он перестал даже писать сообщения, и их совместное существование в одной квартире стало больше походить жизнь в доме с приведением. Совместными вечерами парни напряженно молчали. Хотя оба засиживались позже полуночи, Чую клонило в сон несколько раньше. Поздно ночью, когда он залезал в их общую постель за неимением другого варианта, Дазай с волнением поглядывал на него и осторожно ложился на свою сторону кровати. Так они и лежали, спина к спине на значительном расстоянии. Хотелось ли повернуться и потянуть Чую на себя? Да. Хотелось ли извиниться? Несомненно. Но Дазай не сделает это. Ни за что. В конце концов, все пришло к тому, чего он добивался. Накахара устал от него, нельзя давать ему тепло — иначе не уйдет. Но стоило признать, алкогольный марафон на время приостановлен. Не то, чтобы Осаму планировал от него отказываться, но кажется, до какой-то части мозга дошло, что так он не выполняет ни одну из поставленных целей, кроме ссор со своим парнем. Но короткой передышке должен был прийти конец. В один момент он нашел себя в полумраке какого-то подвала — даже не бара, а просто случайной тусовки, на которую, он даже не помнил, как попал, и которая уже порядком затухла к моменту, когда воспаленный разум наконец встретил просвет. Все как и раньше: в цветных пульсациях возникло знакомое лицо окруженное рыжей гривой. Будто и не было этих напряженных дней и обид. Опять нашел, как в детских прятках, а казалось Дазай так хорошо спрятался. От Накахары приятно и свежо пахло. Дазай без сопротивления поддался порыву, обнял, приходясь носом по шее. — Не вытирай об меня сопли, — резко отстранился парень, позволяя заглянуть в очаровательные глаза. — Твои глаза синие, как море, Чуя, — выдохнул Осаму, как будто впервые их увидел. — А у тебя зрачки шире, чем луна, — безрадостно ответили ему. Дазай просиял неестественными глазами, в которых совсем не осталось цвета радужки, так ярко и искренне, будто его похвалили, но заметил печаль на чужом лице и испугался. — Некрасивые? Скорбь Чуи казалась бескрайней-бескрайней, как воды Тихого океана. Он не торопился с ответом; Дазай видел, как он ссутулился, и словно со стороны наблюдал, как Накахара бережно коснулся его щеки. Просто дотянулся до него — такой же незамысловатый жест, как если бы взял его за руку. — Очень красивые. Ты очень красивый. Дазаю хотелось сказать: «Ты тоже,» — но он упрямо молчал. В тот вечер Чуя говорил с ним очень мягко, как с собакой, с которой тон голоса решает все. Неважны слова, главное звучать ласково. Дазай не сопротивлялся, когда Чуя выводил его из этого места, как божественный спаситель. Осаму смотрел на него, не отрывая взгляда, смутно припоминая строки о Беатриче, подобной в печали лишь Марии у креста. Данте превозносил ее светлый образ, приближал его к Господу и ангелам, любил без плотских мотивов. Но чем ближе они были к дому, тем чернее становились желания Дазая. Порочным злом он цеплялся за плечи Чуи, поддаваясь желанию быть ближе к нему. Пока поднимался лифт, склонившись, дышал в высок, разворачивал рыжего к себе сразу же, как тот порывался отвернуться и уйти от прикосновений. Его совсем не волновали возражения. Для Осаму не было границ, он вторгался в личное пространство Накахары. И когда тот с излишней бережностью уложил его на постель, как во все прошлые разы намереваясь ускользнуть от него, Дазай ему не позволил. — Отпусти, Осаму, — потребовал Чуя. — Я хочу уйти. — Нельзя, — рявкнул Дазай, крепче сжимая его плечи. — Я обижен на тебя. Ты же знаешь, что ты обидел меня? — Это я должен на тебя обижаться, я ничего не сделал неправильно… Дазай перебил его: — Ты совсем не уделяешь мне внимание, целыми днями ведешь себя так, будто я пустое место. — А сейчас чем это я занимаюсь? Притворяюсь, что тебя нет? Но раз уж ты решил предъявить, скажи, ты заслужил к себе другое отношение? — Чуя начал закипать гневом. — Заслужил! — Осаму не удержал дрожи в голосе. — Раз не хочешь уходить, тогда оставайся со мной по-настоящему. Или все, прошла любовь? — Хватит! Накахара снова попытался вырваться из захвата, и Дазаю стоило немалых усилий, чтобы перевернуть их на кровати. Все бурлило от гнева так, что щипало глаза. Он хотел что-нибудь ударить, сломать — бросить Чую об стену. Но вместо открытого насилия, Осаму оседал его бедра, придавливая Накахару к постели и сковывая запястья, не давая пошевелиться. — Ты меня любишь? — Пошел ты! — надменно бросил рыжий. — Ты меня любишь? — Сейчас я тебя ненавижу. — Ты меня любишь? — интонация Дазая нисколько не менялась. — Отъебись! — брыкался Чуя; в глазах паника и замешательство. — Ты меня любишь? Накахара плотно сжал губы, его уже потряхивало. Осаму повторил свой вопрос еще раз. Выждал короткую паузу, потом еще раз и еще. Для него самого голос, выходящий из его же рта, звучал словно издалека, за пару сотен метров. Гудение в черепе, начавшееся с тех пор, как Чуя пришел за ним, только усилилось. Он не понимал, трезвел ли он или дурел все больше. — Ты меня любишь? — спросил он и все же поддался соблазну поцеловать покрасневшую шею; Чуя дернулся. — Прекрати издеваться. — Ты меня любишь? — Я не играю в эти игры! Дазай продолжил обсыпать кожу короткими поцелуями. — Ты меня любишь? — Ты сам знаешь, — начал панически задыхаться парень, но милосердия к нему не проявили. — Ты меня любишь? Чуя уже не пытался Дазая сбросить — скорее, сжимался под ним, старался уйти от вопроса и прикосновений хоть как-то. Как бы он ни отвоевывал драгоценное пространство, Осаму не давал ему ни сантиметра. Вопрос прозвучал еще дважды, не найдя ответа. — Это сюр. Я сойду с ума, Дазай, прекрати… — Признайся, что ты меня любишь, — тот куснул его за мочку уха. Накахара облегченно и горестно засмеялся: — Ты знаешь другие слова. — Ты меня любишь? — …Да. — Ты меня любишь? — Люблю. — Любишь? — Ничего не помогало. — ПРЕКРАТИ! Дазай его довел. Вероятно, Осаму потерял бдительность и ослабил хватку, либо ярость и паника отключили в Чуе последние блокировки, не дающие ему применить всю свою силу и причинить близкому человеку настоящую боль. Парень вывернул руку и следом его кулак полетел в чужую скулу. — Не хватай меня! — закричал он в искаженное болью лицо Дазая. — Не держи меня так! Мне такое не нравится! Нахуй эти игры в подчинение! Ты знаешь, что мне это не нравится, но все равно ты это сделал! — Ты меня любишь? — как в дне сурка повторил Осаму. — Я тебя ненавижу! Когда Дазай ощутил удушающую хватку, та не застала его в расплох и не вызвала страха (это Чуя его боялся). Напротив, его сердце приятно забилось быстрее, как в лихорадке. Он был взбудоражен тем, что сказкой про белого бычка довел своего парня до белого каления. Отчаянное нападение Чуи приносило небольшую боль, кровь застаивалась в голове, тяжестью копясь в деснах и пазухах, но Дазай не защищался. Лишь думал: «Позволь мне исчезнуть, выдави из меня душу, спрячь внутри себя и никогда не покидай меня, никогда не оставляй меня, забери всю мою жизнь себе». Удары сердца — все громче-громче-громче — сливались в один белый шум. Спустя несколько секунд, Накахара вдруг отскочил от него, встал с кровати и попятился к окну. Кровь наконец продолжила течение по сосудам. — Ненавидишь? — сипло уточнил Осаму, растирая горло. — Нет… Я люблю тебя, — наконец произнес Чуя, словно самому себе не веря. — Вот теперь верю. — Прости меня. — Прощаю. Появившаяся на Дазаевом лице ухмылка должна только еще больше выводить Чую из себя, но все орудия уже отстреляли. Осаму выжег его изнутри, надавив на каждую кнопку. Поэтому, когда он раскрывает объятия, Накахара преодолел несколько шагов и упал в его руки. Он нежно провел пальцами по краснеющей скуле Осаму, заставляя того шипеть — не по-настоящему, а так, для драмы. Дазай в ответ забрался под его футболку жадными ладонями, вплавляя их в бока словно раскаленное собственническое клеймо, а следом стянул этот предмет одежды с торса Чуи. — Обещай, что перестанешь, — лепетал тот. — Я так соскучился по прежнему тебе, Осаму… Только скажи, что перестанешь, и я поверю. Достаточно только сказать… — Осаму занял свой рот усыпанной веснушками ключицей Чуи, заставляя того тягуче вздыхать. — Достаточно только посмотреть, — он подцепил его подбородок, и Дазай тут же закрыл глаза. К счастью, отсутствие зрения не мешало парню ориентироваться в тесном контакте. Губы встретились с особой деликатностью; язык Осаму забрался в чужой рот уже не столь галантно, и Чуя простонал. Что-то изменилось. Дазай почувствовал, как сердце снова начало стучать тяжелее, как если бы кровь загустела, как если бы его снова начали душить. Пульс отдавался в ушах, разнося удары по всей комнате. Накахара прошептал что-то, но голос утонул под звуком этих глухих ударов. Дазай не оставил ему ни малейшего шанса. Ни на что вообще, он забрал абсолютно все. Рыжий послушно склонил голову под пальцами Дазая, наклонился, обхватывая плечи, прижался еще теснее, податливо двигая языком. Потом, будто сговорившись, они отстранились друг от друга. У Чуи в глазах полыхали синие огни, и Дазай очарован каждой опасной искрой в их глубине. Чуя глядел на Дазая слабо соображающим, жадным взглядом — от этого было хорошо и нехорошо одновременно. Но это лишь вспышка молнии перед… — Я хочу тебя, — тихое предложение слетело с его губ, вызывая новую волну мурашек у Осаму. — Очень сильно. Кровь в ушах взревела водопадом. Понеслось: Дазай прикусил его кожу, облизал кадык, прикусил зубами за подбородок и грубо врезался губами в губы, и так снова и снова. Подготовка была особенно спешной, несмотря на полное отсутствие каких-либо активных действий в этой постели всю последнюю неделю. И дальше все происходило как обычно. Чуя выгибался в спине, и его костяшки выделялись просто божественно, когда кулаки сжимали простынь. Осаму ловил выдохи из его распахнутых губ и, с силой вбиваясь в него, вскрикивал. Чуя ласкал себя спереди и сотрясался каждый раз, когда Дазай толкался в него опять и опять, не то от удовольствия, не то от дискомфорта. Зажегшие пламя войны, но быстро затушившие его, они сильно распалились еще до начала, а потому их сплетение было недолгим, жгучим и злым со скромной примесью заботы. Парни еще сильнее и горячее целовались, прикусывая губы до крови, когда тела била дрожь. Лежа на боку, Чуя обхватил Осаму руками, утыкаясь носом в изгиб шеи. На губах Дазая размазалась кровь, как у вампира. И хотя они залюбили друг друга этим ранним утром, на душе Дазая неприятно скребли кошки. Как будто он понял, что что-то сломалось, но осознание происходящего было не легче веса в сотню тонн.