Разодрать себе грудь,
Поломать кулаком рёбра,
Где она, суть?
Где-то под слоем мёртвым.
Снять с сердца всё лишнее.
В руках острый камень.
Не спи, дорогое, я близко.
Я близко, я почти с вами.©
Вэй Усянь сидел на пристани, свесив ноги к воде, от поверхности коей поднималась освежающая вечерняя прохлада. Пробравшись сквозь одежду, она, кажется, коснулась не только кожи, но и умудрилась проникнуть в беспокойное сердце, обернувшись стылым холодом. Однако, по правде, на душе у Вэй Ина не потеплело бы даже при палящем полуденном солнце и беспощадном сжигающем зное. Так или иначе, сейчас компанию ему составляла подступающая ночь, непочатые кувшины с вином и перечитанное сотню раз письмо. Пить в одиночестве совершенно не хотелось, особенно, когда спиртного было чересчур много. Забота Лань Чжаня, приславшего очередную большую партию «Улыбки Императора», становилась чрезмерной. Иероглифов в письмах тоже значительно прибавилось. Хоть те по-прежнему приходили только раз в месяц, подобное «общение» неимоверно тяготило. Наверное, потому, что искренне ответить на задаваемые вопросы оказалось невозможным. Вэй Ин рассказывал о своих делах, изобретениях, успехах в тренировках, случаях на ночных охотах, выученных приёмах, погоде… Писал обо всём подряд, переводил кучу бумаги и чернил, но ничего конкретного не сообщал, меняя тему и увиливая от ответственности. По злой иронии это напоминало ситуацию с «расспросом». Тогда, находясь в отчаянии, Лань Ванцзи самозабвенно перебирал струны гуциня в ежегодных попытках воззвать к душе Вэй Усяня. Ответом ему служила гнетущая тишина да гробовое молчание. В прошлом оправданием Вэй Ина была смерть, а теперь… Теперь в нём что-то умерло ещё при жизни. Чувство, которое должно подталкивать на встречу Лань Чжаню, заставлять с нетерпением ждать эти клятые записки и при их получении тут же хвататься за кисть. Уставшие глаза вновь скользнули по тексту, остановившись на мучительно-знакомом столбце. Выученном наизусть и въевшимся в голову, словно воспоминание о позорном поступке. «Когда ты вернёшься?» – фраза, повторяющаяся от письма к письму. Единственный вопрос, по-настоящему волнующий супруга. Вэй Ин не знал. Сначала не мог предугадать срок из-за независящих от него обстоятельств. Потом и вовсе просто-напросто захотел остаться в Юньмэне. Ужасно нечестное самолюбивое намерение. Такое и вслух-то произнести непозволительно. Ведь, когда к Цзян Чэну возвратиться память, вернуться в Гусу придётся в любом случае… А сердце Вэй Усяня категорически против подобного исхода. В душе зародилось явственное желание поселиться в Пристани Лотоса подле Цзян Чэна, и перебить то доводами разума и муками совести не представлялось возможным. Вэй Ин практически мечтал продлить забвение шиди, чтобы побыть с ним подольше! Отвратительно… Чудовищная жестокость по отношению к Лань Чжаню, а самое главное — к Цзян Чэну. Таким подлецом Вэй Усянь ещё никогда себя не чувствовал. И это при том, что искренне желал Цзян Чэну счастья и ради него был готов на всё. Ужасное лицемерие. Самое настоящее притворство. Жадность на грани собственничества и бескорыстная жертвенность. Уму непостижимо, как только два этих противоречивых чувства уживаются в одном сердце! Вэй Усянь тяжело и шумно вздохнул. Вторя его горестному выдоху, невесть откуда, налетел резкий порыв ветра, выхвативший письмо из ослабевших пальцев. Лист бумаги взвился в воздух и устремился прочь, а Вэй Ин только и смог, что немощно потянуться за ним рукой да обернуться назад вслед отдаляющимся чернильным вопросам. Расставания с написанным не случилось. В самом начале пристани обнаружилась до боли знакомая статная фигура с безукоризненной осанкой. Цзян Чэн, легко вскинув руку, с поразительной ловкостью отобрал у «похитителя» письмо и направился на встречу к Вэй Усяню. — Лучше бы улетело… — Вэй Ин произнёс сии грустные слова будто бы против воли. Сболтнул неосознанно и от того предельно искренне. Что ж, ответ нашёлся сам. «Никогда…» Вэй Усянь больше никогда не вернётся в Гусу и с этим нужно разобраться. — Супруг докучает? — без особого интереса спросил Цзян Чэн, возвращая сложенный пополам лист. Вэй Усянь не глядя затолкал записку поглубже за отворот ханьфу, горько проговорив: — Нет, я сам такое допустил, оставив его в неведении… Ваньинь, мне необходимо отлучиться из Ордена, чтобы нанести визит в Облачные Глубины. Прости, ты наверняка думал, что мы разорвали брак, — признание во лжи далось до ужаса трудно. Хоть Вэй Ин, по сути, не врал, а умалчивал и недоговаривал, всё равно было тошно. А ещё страшно, что Цзян Чэн разочаруется в нём. Очевидно, душещипательные откровения и надрывная слезливая просьба нисколько не тронули Главу Цзян — Цзян Ваньинь на миг неподобающим образом закатил глаза. А после его лицо и вовсе приобрело насмешливое выражение, голос же наполнился неприкрытым ехидством: — И ты меня прости, но я совершенно не задумывался о твоём несчастном супруге. Предпочитаю не лезть в личные дела адептов, поэтому заканчивай работу и отправляйся спасать свой брак без какого-либо моего участия. Хоть прямого, хоть косвенного. На удивление, подобное несерьёзное отношение Цзян Чэна к мукам совести Вэй Ина их значительно облегчило. Тёмный заклинатель даже умудрился улыбнуться и ввернуть шутку: — Благодарю Главу, но спасать там нечего. Можно только выпить за упокой, не присоединишься? — Вэй Усянь пригласительно похлопал по месту рядом с собой. Пару мгновений назад он не желал никого ни видеть, ни слышать, предпочитая коротать время в одиночестве, терзаясь невесёлыми мыслями и бесконечными рассуждениями. Да, внутренний тоскливый монолог продолжался до сих пор, но ситуация вдруг будто бы стала правильной. Присутствие Цзян Чэна на этой пристани было таким привычным и естественным. За прошедшие три месяца они встречались здесь почти каждый вечер. Между ними не существовало договорённостей — просто Цзян Чэн и Вэй Ин каким-то чудом раз за разом оказывались в одно время в одном месте. Словно их вела неведомая сила, неизбежно притягивая друг к другу. Или, может, обоюдное желание? Вэй Усянь определённо надеялся на второй вариант. Иначе как объяснить, что именно тут и именно ему Цзян Чэн беспрепятственно позволил положить руку на своё плечо? Этот дружеский жест был принят шиди с две недели назад, но Вэй Ин всё ещё ощущал трепет. Цзян Ваньинь сел рядом и по-свойски взял один из кувшинов, а после откупорил тот безо всяких церемоний. Сделав большой глоток, он неожиданно предложил: — Я не разбираюсь в отношениях, но ты… Можешь рассказать, если хочешь, — у Вэй Ина сбилось дыхание от изумления. Стремительное развитие их приятельских отношений в целом удивляло, но такие участливые слова от отстранённого Главы Цзян и вовсе произвели ошеломляющее впечатление. Слишком добродушно. Даже неловко сделалось: — Это довольно сомнительная история про скучный союз. Рассказывать было стыдно. Ведь Вэй Усянь сам виноват, что их брак сложился подобным образом. Разве мог он предъявить Лань Чжаню какие-либо претензии? Обвинить того в скучном характере? Нет, конечно. Вэй Ин изначально знал о личных качествах Лань Ванцзи. Выходит, выбор был сделан осознанно, раз его никто не обманывал и не вводил в заблуждение. Вэй Усянь в действительности по-честному получил желаемое. А теперь сожалеет. Ибо это оказалось не тем, что ему по-настоящему было нужно. И как теперь признаться в таком кому-то? Самому себе-то еле получилось. — Мои требования к будущей супруге тоже достаточно сомнительны, а вкус скучный. Особо смелые над ними даже посмеиваются, так что вряд ли ты утомишь меня рассказом о своих предпочтениях, — поведал Цзян Чэн с кривой ухмылкой. Губы шиди, смоченные вином, красиво блестели в лучах закатного солнца и Вэй Ин, залюбовавшись, тоже захотел выпить. — Зря смеются, пару нужно выбирать как следует. Я вот поспешил… — у Цзян Чэна всё-таки получилось разговорить Вэй Ина. Горькое признание само сорвалось с языка. Удивительно даже, насколько с шиди просто вести беседы. Они знали друг друга наизусть, но раньше это познание происходило иначе. Длилось всю совместную жизнь, являясь её неотъемлемой частью. Протекало плавно и постепенно, легко и непринуждённо. Неудивительно, что в прошлом Цзян Чэн и Вэй Ин никогда вот так не говорили по душам. Для полного понимания им не требовались слова. Тем волнительнее сейчас давались откровенные разговоры — в них шиди раскрывался совершенно иначе. От этого захватывало дух и прежде, чем продолжить, пришлось знатно промочить горло спиртным. После выпитого наконец получилось возобновить речь: — Лань Чжаня мне упрекнуть не в чем. Он действительно много для меня сделал. Так много, что мне аж совестно стало. Я будто бы полюбил не человека, а его поступки. Решил отплатить… — И как так вышло? — Цзян Чэн нахмурил брови в замешательстве, словно его искренне интересовала и волновала судьба Вэй Ина. — Наверное, это был момент слабости. Я правда думал, что весь мир отвернулся от меня и только Лань Чжань остался на моей стороне. Произошло слишком много плохого и… Я просто смертельно устал, — о пошлых подробностях проявления своей слабости и нечеловеческой жадности Вэй Усянь благоразумно умолчал. Он уже успел проклясть себя за эту роковую ошибку, вызванную всепоглощающей жаждой любви. Пробудившийся страстный интерес вкупе с низменной похотью действительно сыграли большую роль в сей «сомнительной истории», и Вэй Ин даже мысленно посетовал, что не являлся евнухом и не страдал половым бессилием. Но и без уточнений постельной стороны вопроса вывод напрашивался сам собой: — Это достойно осуждения. — Нет, я тебя понимаю… — понуренный Вэй Усянь вскинул голову от удивления и уставился на шиди во все глаза. Цзян Чэн ведь не терпел людской слабости. Никогда себе её не позволял, стойко перенося беспощадные удары судьбы. А Вэй Ин именно как жалкий слабак и поступил. Он действительно ждал от Цзян Чэна осуждения, ибо, в конце концов, признался, что до болезненной беспомощности остро нуждался в ком-то. Но прозвучавшие далее слова открыли Вэй Усяню правду: — В своё время всё отдал бы, чтобы не страдать от горя в одиночестве. Подобное… Невыносимо. Глядя на такого непривычно откровенного шиди, Вэй Ин понял, от чего же после потери памяти тот стал неуловимо другим. Вэй Усянь бессчётное количество раз задавался вопросом: почему вообще закрытый недоверчивый Цзян Чэн постоянно находил для него время. Охотно общался, делился личным, стремился помочь и поддержать. «Потому что никто не сделал этого для него…» Да, без жизни бок о бок с вечным соперником, непрекращающихся сравнений, зависти к чужому таланту. Без ревности к более тёплым отношениям с отцом, предательства, нарушенных обещаний, тринадцати лет ненависти и ожидания отмщения. Без всего этого Цзян Ваньинь не мог быть прежним. Логично, что, позабыв о такой продолжительной чудовищной боли, Цзян Чэн стал мягче, добрее и терпимее. Но помимо этого он лишился и своего внутреннего стержня. Утративший память Цзян Ваньинь был бесконечно одинок и неосознанно тянулся к людям. Да, потом судьба всё равно развела их — Вэй Усянь покинул жизнь Главы Цзян. Но когда это сделали воспоминания о совместно прожитых годах, Цзян Чэн ослаб. Стал ещё более несчастным и сломленным, чем прежде. — Но всё проходит. Главное, что ты чувствуешь теперь, — Цзян Ваньинь улыбнулся. Наверное, именно таким Вэй Ин и хотел его видеть, когда просил оставить всё в прошлом. Но сейчас эта улыбка причиняла гораздо больше страданий, чем слёзы на лице. Вэй Усянь проклят своими желаниями. Они сбываются. — Ты прав. Но теперь, добровольно отказываясь от не самого плохого брака, мне кажется, что я попросту не создан для любви, — след прошлого неудачного опыта не так-то легко стереть. Вэй Ин вдруг понял, что некоторые вещи забыть невозможно. — Откуда тебе знать? — Цзян Чэн упрямо вперился пронзительным взглядом прямо в глаза Вэй Ину. Чем-то похоже на угрозу, но нет. Непоколебимая вера. Цзян Чэн не сомневался, что Вэй Ин способен на искреннюю любовь, даже тогда, когда тот сам давно разочаровался в себе. Раньше подобные чувства не были нужны Вэй Усяню. Дружбы с шиди хватало с головой. Ведь, по сути, она являлась той же самой поддержкой, заботой и вниманием. Поэтому-то Вэй Ин и не задумывался о браке раньше. В прошлом Вэй Усянь был счастлив, ибо его всегда окружала любовь Цзян Чэна. Просто иного рода. И теперь, когда так отчаянно захотелось вернуться к понятным чистым дружеским отношениям, шиди против. Цзян Чэн убеждён, что Вэй Ин достоин большого. Он и сам вдруг вновь поверил в себя: «Точно, Лань Чжань поддержал меня в трудное время. Но оно прошло… Сейчас передо мной открыты все дороги. Я могу быть кем-то большим, чем чей-то супруг.» — Какой же ты прекрасный мужчина… — неосторожные слова вырвались из уст Вэй Ина сами по себе. Он произнёс их легко, на выдохе, странным восхищённо-горько-сладким тоном, даже не успев осознать двусмысленности сказанного. А когда всё-таки понял свою оплошность, впал в настоящую панику: — Ой, нет! Я не то имел в виду! — руки Вэй Усяня заполошно размахивали в воздухе, словно пытаясь развеять выпущенное им облако словесного бреда. Но чем больше он говорил и суетился, тем хуже становилось: — Это не потому, что я — обрезанный рукав! Ничего такого! Я без намёка! — в конечном итоге одна из беспокойных рук схватилась за кувшин, и Вэй Ин поспешил заткнуть себе рот горлышком сосуда, дабы не выболтать ещё больше нелепых признаний и комплиментов. Вэй Усянь пил спасительное вино так жадно, будто страдал от жесточайшей жажды. Глотки были настолько неприлично большими, что он рисковал попросту осушить весь немалый кувшин залпом. — Жаль, — Цзян Чэн произнёс одно-единственное слово, а Вэй Ин чуть не умер на месте, когда его услышал. Поперхнулся. Да так сильно, что практически захлебнулся насмерть. От неожиданности вино устремилось обратно, полившись изо рта и носа. Он жутко закашлялся, из глаз потекли слёзы. Цзян Чэн от подобного зрелища перепугался не на шутку: резко вскочил на ноги и кинулся на помощь в полном беспокойстве. Кое-как восстановив дыхание, Вэй Ин остановил того, прохрипев: — Я в порядке… Цзян Чэн вновь сел на край пристани, но на сей раз гораздо ближе к Вэй Ину. Практически вплотную. Его взгляд по-прежнему выражал крайнюю степень взволнованности. А ещё в этих ярких расширившихся от испуга глазах было столько нежности. Вэй Усянь сам не заметил как засмотрелся. Не уследил он также и за тонкой струйкой вина, стекающей с уголка губ. Цзян Чэн оказался более внимательным: потянувшись рукой к влажной дорожке, осторожно стёр ту лёгким касанием большого пальца. Это прикосновение к губам вышло столь ласковым и чувственным, что Вэй Ин непроизвольно вздрогнул всем телом. Цзян Чэн среагировал следом, поспешив тут же отдёрнуть руку. Но Вэй Усянь не позволил ему отстраниться, резко накрыв кисть своей ладонью. Тёмный заклинатель прекрасно понимал, что сейчас творит и как подобное можно трактовать, но всё же не удержался… Прижав руку Цзян Чэна к своей щеке, нежно об неё потерся со всей имеющейся у себя откровенностью. В жизни Вэй Усяня были моменты отчаяния, умопомешательства, слабости, телесного голода, страсти, потери контроля… Но сей миг точно не являлся не зависящей от него досадной случайностью или пагубным влиянием чувственного настроения. В нём царила какая-то особенная пронзительная искренность, кою Вэй Ину никогда не приходилось проявлять ранее. Вэй Усянь хотел этого прикосновения, и даже больше — оно было ему необходимо. Отпустить сейчас ладонь Цзян Чэна — выше его сил. Даже, если озвученное шиди «сожаление» являлось шуткой. Но Цзян Чэн вовсе не спешил вырываться, будто бы желая того же? Замер на мгновение, наблюдая за Вэй Ином заворожённым взглядом, словно боялся спугнуть. Кажется, они оба хотели навсегда остаться в этом загадочно-прекрасном моменте. Странном, непонятном и предельно ясном одновременно. Но Цзян Чэн не из тех людей, кто мучает неведением и недомолвками. Немного выждав, он решил обозначить свои намерения — начал медленно приближаться. Столь неспешно и плавно, что Вэй Ин мог уклониться в любое время. Однако Вэй Ин был совершенно неподвижен. Неверие в происходящее полностью парализовало всю его суть, оставив только способность с замиранием сердца ждать развязки. Но той не последовало. Цзян Чэн предоставил Вэй Ину право выбора: застыл, когда между их губами образовалось расстояние, через которое и лист бумаги прошёл бы с трудом. Тёплое дыхание уже ощущалось на устах, кончики ресниц практически задевали друг друга, а шиди по-прежнему ждал. Так долго и терпеливо, что всё внутри Вэй Ина успело перевернуться несколько раз. Цзян Чэн не напирал, но и не отступал — чувство свободы ещё никогда не было столь жестоким и мучительным. Вэй Усянь не выдержал издевательств и подался навстречу. То ли от страха, то ли от томного предвкушения поцелуя веки опустились, а ресницы затрепетали. Но когда губы всё же соприкоснулись, глаза Вэй Ина резко распахнулись. Перед ними пронеслась практически вся жизнь… Цзян Чэна. Тысячи воспоминаний, принадлежавших шиди, ворвались прямо в опустевшую голову. И все они были посвящены Вэй Ину. О множестве событий тёмный заклинатель даже не знал… «Ты уже столько раз меня прикрывал, придётся прикрыть ещё разочек, » — ох сколько же этих раз, оказывается, на самом деле! Он увидел всё: от ничего незначащих пустяковых одолжений из юношества до серьёзнейших последствий для Ордена, с которыми шиди пришлось разбираться единолично. Вэй Ин буквально взглянул на себя глазами Цзян Чэна. Почувствовал его радость, горе, счастье и боль как свою собственную. Впитал каждую эмоцию, прожил каждый миг, проронив все слёзы и приподняв губы во всех улыбках. Картинки мельтешили одна за одной, словно разноцветные крылья миллионов бабочек. Их было столь много, что они просто перестали помещаться в сознание. Неугомонные пёстрые воспоминания разлетелись по всему телу, заставив то трепетать от переизбытка чувств. Сердце забилось быстрее, глаза повлажнели, пальцы задрожали, а грудь начала гореть огнём. Вэй Ин понял: ничего уже не будет как прежде, ибо их прежние чувства давно перешли за пределы разумного. Ныне сдержать всё это совершенно невозможно. Вэй Усянь и не пытался более сохранять контроль: ведомый чистейшим порывом, прижался плотнее, углубив поцелуй. Но не успел насладиться своим бесконечным счастьем в полной мере, как его грубо оттолкнули. Однако подобная досадная неожиданность нисколько не огорчила Вэй Ина. В конце концов, он опять поспешил и пожадничал, заслужив такой ответ. Поэтому понимающе отодвинулся, а после с предельно нежной улыбкой взглянул на Цзян Чэна. — Вэй Ин. — Ты вспомнил? — ясные глаза Вэй Усяня искрились надеждой, но когда он увидел, как именно Цзян Чэн смотрит на него, свет внутри померк, а сердце замерло от ужаса. — Убирайся, — невероятно холодно произнёс Цзян Ваньинь. Одно слово прозвучало страшнее самой опасной и подробной угрозы расправы. Настолько мёртвым оказался тон. — Цзян Чэн, пожалуйста, я объясню! — Вэй Ину больше ничего не оставалось, кроме мольбы. Цзян Чэн действительно вспомнил — сие читалось по горящему яростью взору. Глаза шиди были полны такой лютой ненависти, какой Вэй Усянь не видел и во время осады Луаньцзан. Даже жажда убийства и отмщения в исполнении Цзян Чэна не выглядела столь пугающе. В этом взоре царила мгла. — Что ты собрался мне объяснять?! — Цзян Чэн поднялся на ноги и теперь неприязненно смотрел на Вэй Ина сверху вниз словно на грязь под ногами. Речь же стала жгучее самого молниеносного смертельного яда: — Твоей поганой выходке не может быть оправданий! Вэй Усянь почувствовал абсолютное бессилие, родное имя задрожало на губах, обернувшись слабым горестным шёпотом: — Цзян Чэн… — Пошёл прочь! — Цзыдянь на пальце Цзян Ваньиня заискрилась, рискуя вот-вот обратиться беспощадной жалящей плетью. Воздух наполнился опасным треском — так звучал гнев жестокого Саньду Шэншоу. Неумолимого палача. Живого воплощения кошмара для всех тёмных заклинателей. С этим же оглушительным треском раскрошилось сердце Вэй Ина. Так звучал конец всего… Воспоминания, перешедшие Вэй Усяню, объединяло одно. Хоть плохие, хоть хорошие — все от и до были пронизаны искренней любовью к нему. Среди них не нашлось ни единого, в котором бы Вэй Ина ненавидели. Все эти моменты достались Цзян Чэну.Назад нельзя, всё теперь
Или для тебя, или о тебе.©