“Ты больной, тебе не помогут, ты урод, это твоя вина, это твоя, блядь, вина, ты не будешь нормальным, никогда не будешь нормальным, ты проебал свою жизнь, тебе не помогут, ты болен, болен, я болен, это навечно, это твоя, блядь, вина, ты не достоин жить, не с таким телом, умри, умри, умри, умереть, убей себя, убеййсебя, ты урод, убейсебя, тебе не, убей себя, ты, нахуй, больной, ты ненужный, Я долженпокончить с собой, я никогдане стану лучше, я разочарование, я—причина этого, я не могу ничего исправить, я заслуживаюболи, Я немогу пережить это, я не достоин помощи, причинить боль, причинитьболь, умереть,. моя больнаказаниеза моюничтожность, яхочуумереть, ядолженумереть, ноги, недостоин, блядь, ур/ур/урод, убейсебя, сдохни, боль, этонǝvоƍıqɯ'ʁƍǝɔņǝƍʎ'ниоɯɔоɓǝн'qɯиʚɐduɔи'ǝн'ʎж'ɐн'ǝн'ǝн'ǝн 'ɓохıqʚ 'qɯdǝwɔ 'нǝvоƍʁıqɯ 'vɐƍǝоdu'vɐƍǝоduǝɔʚıqɯ'ɐниʚʁоwоɯє'ɐниʚʁоw'vɐƍǝоdu'vɐƍǝоduǝɔʚıqɯ'ɐниʚʁоwоɯє'ɐниʚʁоw'vɐƍǝоdu'vɐƍǝоduǝɔʚıqɯ'ɐниʚʁоwоɯє'ɐниʚʁоw'vɐƍǝоdu'vɐƍǝоduǝɔʚıqɯ'ɐниʚʁоwоɯє'ɐниʚʁоw'vɐƍǝоdu'vɐƍǝоduǝɔʚıqɯ'ɐниʚʁоwоɯє'ɐниʚʁоw�͛�̽���͟��̅�v͒�͠�ͅ��̱��̀q��ͨ'̚�ͤ"
Навязчивые мысли корнями уходили не только в мозг, в разум, но также и глубоко под кожу. Тогда они приобретали физический облик: холодный, острый и стальной. Холод, разрезающий бледно-серую, покрытую старыми шрамами и синяками кожу поперёк(на порезы вдоль Хенрикссон до сих пор не решался, хотя не мог ответить себе почему), такой знакомый, оттого назло менее болезненный пытается отвлечь Саймона от боли внутри, переключая на наружную, но выходит скверно. Алая кровь выходит из новой раны, и кожа лоскутами раздвигается в стороны, подчиняясь давлению пальцев. Это доставляет ещё большую боль, и только тогда мысли, кажется, утихают. Они никогда не уходят полностью, — Саймона будто прошибает током, когда он случайно тыкает пальцем чуть глубже внутрь — и не уйдут, он давно потерял надежду на это. Струйки крови лениво сползают по запястьям, на пути к локтю, но падают на постель, пачкая светлую, смятую простыню собою. На простыне было много бурых старых и алых свежих пятен, они были небольшими, но каждый раз словно ударом напоминали о боли, от которой Саймон пытался убежать. Поток мыслей постепенно утихал, равномерно боли от свежего пореза, и только сейчас Саймон стал ощущать влагу на глазах. Он услышал свои собственные всхлипы, но они звучали приглушённо, будто под водой, или если бы они звучали из другой комнаты. На первом плане до сих пор орали призывы покончить с собой, на этот раз разрезав своё запястье крестом, но вскоре они утихли, и осталось лишь тяжёлое дыхание, а помимо него не менее тяжёлая тишина. Саймон вдыхал, и ему было тяжело, как если бы воздуха критически не хватало, и он задыхался. Он выдыхал, и у него дрожало горло, из глотки выходили невнятные стоны. Запястье стало сильно жечь, и Хенрикссон прошипел от боли. Ему не привыкать, но здесь, как и с морфием — нужно быть осторожным, но всегда нужна доза побольше. Перед глазами всё расплывалось, и Саймон был не в силах сфокусировать взгляд, так как его блокировали стоящие в глазных яблоках слёзы. Они не смели вытечь, будто им не хватало финального толчка, и Саймон вытер их тыльной стороной здоровой руки, так и не дав тем добраться до щёк. Тишину разрезал звонок в дверь, такой высокий и звонкий, что заболели уши. Саймон медленно поднялся, и на ватных ногах, словно в бреду, вышел из комнаты. Словно в бреду он шёл открывать дверь, в которую теперь нетерпеливо трезвонили без остановки, сам не зная кому. Несмотря на порезы и кровь, то, что обычно он прятал их, и старался скрывать, он не удосужился накинуть толстовку, и остался в футболке с коротким рукавом, что предательски оголяли его натуру. Пошатываясь, он цеплялся за стены, стараясь удержать равновесие, и продолжал идти. Звон в ушах начал перерастать в физическую боль, от которой Саймон поморщился. Пол уходил из-под ног, виляя зигзагами, доски проваливались в бездну, некоторые из них вели в никуда. Ему показалось, что пол пропитан кровью. Ему казалось, что это никогда не закончится. Он добрался до двери и, схватившись за ручку, потянул дверь на себя. Снаружи было абсолютно темно. Пространство не освещал ни свет фонарей, ни луны, ни звёзд. Это была кромешная, густая темнота, пробиться через которую свет не имел ни малейшего шанса, будучи обречён быть поглощённым ею. На пороге стоял Дэвид. Дэвид Лезерхофф — виновник ДТП, в следствие которого Саймон потерял возможность быть нормальным. Сейчас он стоял перед Саймоном, и его тёмные глаза смотрели куда-то мимо него. Он молчал и, казалось, даже не дышал, наблюдая. Он будто издевался, появившись здесь. Саймон нахмурился и прохрипел: — Чего тебе? Ответа не последовало. Мужчина, даже не моргая, продолжал молча смотреть, не реагируя, а его взгляд уходил всё глубже внутрь. Его чёрная куртка выглядела потёртой, местами грязной, будто в пыли, а его грудь действительно не вздымалась — он и правда не дышал?.. — Что тебе нужно? — С большим напором спросил Саймон, начиная злиться. Заплаканные, от того розовые белки глаз сверлили взглядом Лезерхоффа. На уши ужасно давила тишина, из которой выбивался разве что собственный дребезжащий голос. Он крепко держался за дверную ручку, несмотря на то, что то ли от напряжения, то ли от злости, его руки сильно дрожали. Игра в молчанку, которую Саймон уже проиграл, продолжалась, Дэвид всё так же не реагировал ни на что. В конце концов Саймон выпалил: — Да что тебе, блядь, нужно от меня?! Дэвид не ответил вновь, но стоило Саймону поднять на него глаза, и он понял — с Лезерхоффом что-то не так. Сейчас его глаза, до этого тёмные и будто неживые, по-настоящему светились белым, не хуже фонарей. Радужка со зрачком совсем пропали, и в его глазницах нельзя было разглядеть ничего, кроме белого, ослепляющего свечения. Саймон зажмурился и отвернулся, у него болели глаза. Внезапно странное чувство страха и ужаса окутало его тело с головы до пят, покрыв мурашками. Захотелось убежать, уйти, спрятаться, но Саймон не мог понять от чего и куда бежать… Ужасающе громкий рёв заставил Хенрикссона снова взглянуть на Дэвида — он увидел, что лицо мужчины стало до неузнаваемости деформированным. Его рот неестественно растянулся, будто был вылеплен из глины — непрерывно и целостно. Нижняя челюсть висела чуть выше над уровнем ключиц, щёки поддерживали её, грозясь вот-вот разорваться. Долго смотреть на этот кошмар Саймон просто не смог — это выглядело жутко и отвратительно. Рёв оглушал и дезориентировал, настолько он был громкий. Он был не похож на крик или вопль, оно звучало как что-то между гудком сирены и человеческим криком. Саймон упал на пол и прикрыл уши ладонями, чтобы заглушить омерзительный крик. Всё его тело дрожало, а нижняя часть тела ныла. Саймон чувствовал, как из его ушей текла кровь, и он не знал, куда деться. Он бы определённо проклинал Дэвида за это, если бы мог сосредоточиться хоть на чём-либо, однако всё это — ослепительный белый свет, тяжесть в нижней части тела, будто его чем-то прижали, и непрекращающийся вопль не давали и шанса схватиться за единую мысль. Вскоре Саймон почувствовал головокружение и отключился.
***
Когда Саймон открыл глаза, он нашёл себя на полу в прихожей, лежащим возле входной двери пластом. Голова жутко гудела, как, к тому же, и ноги. Парень, тихо выругавшись себе под нос, стал подниматься, что вышло у него не с первого раза, потому как его тело отказывалось слушаться. Саймон провёл ладонью под носом, на ней осталась кровь. Некоторая её часть успела высохнуть на коже и остаться там же противной коркой. “Наверное, разбил, когда вырубился.” — вздохнул Саймон. Стало очевидным то, что всё, что он видел какое-то время назад было не более чем его галлюцинациями. Весьма жуткими и прямолинейными, но галлюцинациями. Саймон не знал, как долго он пробыл в отключке. Он не знал, сколько сейчас времени, и сколько осталось до приезда матери. Вся эта путаница, эти галлюцинации и мысли сводили с ума, Хенрикссон не мог более выносить этого. “Придётся что-то менять,” со страхом подумал он “иначе у меня совсем крыша поедет”. *** Колледж всегда был наполнен людьми, да так, что в коридорах было не протолкнуться. Раньше это не смущало, Саймона не волновало количество людей от слова совсем, просто потому что зачастую на него не обращали внимания. Сколько таких как он неразговорчивых парней бродило по Стокгольму? Училось в том же колледже, что и он? Хенрикссону казалось, что предостаточно. Он никогда не спешил выделяться, и не понимал этого желания у других. Что весёлого в том, что к тебе липнут, пялятся, и не дают проходу? Излишнее внимание было ему чуждо, и он с комфортом принимал своё положение “невидимки” среди однокурсников. Но сегодня Саймон чувствовал себя дураком. Он слишком много полагался на свою память, которая, как он думал, ещё на что-то годится, и в итоге он едва не потерялся в городе. Перепутал станции метро. С горем пополам он добрался до колледжа, где у здания толпились люди. Они разговаривали о чём-то своём, не замечая Саймона, и это его успокаивало. Вернуться после долгого времени в колледж на деле было труднее, чем он себе представлял. Через двадцать минут должны были начаться пары, и Хенрикссон предполагал, что ему хватит этого времени, чтобы найти нужную аудиторию. Он не думал, что его мнение изменится в столь короткие сроки. После всего произошедшего у него дома, галлюцинаций, истерик и чувства безысходности, что не покидало его ни на минуту, Саймон, умываясь от крови на лице, думал, как ему избавиться от всего этого. Смотря на себя в зеркало он понимал, что выглядит не лучшим образом: тёмные волосы неряшливо растрепаны, под глазами темнели круги от недосыпа, лицо заросло щетиной. Всё это было последствиями затяжной депрессии после травмы ноги, что он получил около полугода назад. С той поры его голову заполнили мысли о своём мерзком бессилии, о том, что он ни на что не годный человек и к тому же ужасный сын. Но сейчас, смотря самому себе в глаза, он усиленно старался найти в себе что-то хорошее. Повертев головой, он уставился на свои ноги. Посмотрев на них с минуту, он решил, что по крайней мере он может стоять и худо-бедно ходить. Да, возможно теперь его походка отличается от “нормальной”, но ведь в этом нет ничего плохого? Разве можно из-за такой мелочи ставить на себе крест? Саймон глубоко вздохнул. Он не знал, откуда взялся этот внезапный позитив, но чувствовал, словно ему стало легче дышать. Как бы на пробу, он сделал пару шагов, убеждая себя, что с ним всё не настолько плохо, как ему казалось всё это время. Тогда ему стало немного легче, и до него окончательно дошло, что гнить в четырёх стенах, занимаясь самобичеванием пока у него вкалывает мать — не лучшая идея. И им было принято решение прийти в колледж, спустя столько времени, несмотря ни на что. Ему в любом случае нужен был повод, чтобы выйти наружу, и это был, как ему казалось, лучший вариант. Только потом он понял, что его решение было не более, чем спонтанным. Проходя вдоль коридоров, он тревожился, понимая, что не узнаёт их. Двери, кабинеты, повороты, лестницы — он едва ли помнил всё это. Чувствуя себя полнейшим идиотом, он вглядывался в навигационный лист и своё расписание. — Аудитория на…Втором этаже? Точно? Ах, нет, написано же, что это третий…И дальше прямо, в правом крыле? Нет, нужно свернуть. Чёрт, это 34-я, а не 43-я! — Бормотал он себе под нос. Саймон не понимал, как мог забыть дорогу к аудитории, которую посещал ежедневно, за столь короткое время. Прошло всего полгода, но за эти полгода из головы вылетело абсолютно всё, что не касалось мыслей о том, какое он ничтожество. Он не помнил даже лиц и имён одногруппников — их напрочь вытеснили эти чёртовы мысли. Саймон злился на себя, на свою память, и, как ему казалось, свой “эгоизм”. Но скоро он всё же смог сориентироваться и поковылял в сторону аудитории.“Ведь в этом нет ничего плохого?”
Саймон проклинал себя за то, что посмел прийти сюда, в колледж. Злился, что заставил себя думать, будто он всё ещё нормальный, и никто не станет обращать внимания на то, какой он теперь. Он шёл неуклюже, совсем криво и неправильно. Изогнутая дугой нога мешалась, и, как казалось, привлекала внимание всех вокруг, несмотря на то, что под одеждой разглядеть его dоεоu было трудно. Его походка сильно отличалась от обычной, и это было тем, что заставляло окружающих пялиться на него, сверлить взглядом, перешёптываться (как будто Саймон не замечал этого), глазеть на него, показывать на него рукой собеседнику, мерзко разглядывать его, думать о том, что он мерзкий, что это забавно — то, что такой как он пришёл сюда, испытывать отвращение к нему. Саймон чувствовал, что к горлу подступает жгучий ком. Мысленно он старался себя убедить, что это всего лишь очередные навязчивые мысли, что они скоро пройдут, что… В нарастающем гуле собственного разума он различает чужой, такой знакомый голос. Он поднимает голову и видит перед собой девушку. — Саймон! — С удивлением произносит она. — Это и правда ты? Столько времени прошло! — Она выглядит так, будто рада его видеть. Хенрикссон неловко улыбается Софи, но чувствует, будто внутри что-то сдавливает его. Софи выглядела иначе теперь, когда он впервые увидел её за эти полгода. Она остригла волосы, раньше они были куда длиннее. Впрочем, Саймон не может сказать, что ей не идёт новая стрижка. Она всё так же мила. Глядя на неё, рассматривая её мягкую улыбку он чувствует, что ему становится спокойнее, когда он рядом с ней. Но он всё ещё как дурак стоит на месте, опасаясь, что приветливое лицо его подруги изменится; её тонкие губы искривятся, глаза поползут на лоб, а брови встанут домиком, выражая отвращение, неприязнь, как только она увидит, как нелепо он передвигается. Ему становится дурно от одной мысли о том, что увидит в её глазах отвращение к нему, как было в тот раз. Софи аккуратно проплыла сквозь людей, подбираясь ближе к Саймону. — Тебя так давно не было в колледже…Я рада тебя видеть! Ты знаешь, тут столько всего произошло. — Внезапно она запнулась, и ласково проговорила. — А ты…Ты в порядке? — Я…Да. — Саймон отмахнулся от её вопроса, не желая поднимать эту тему. — Я тоже рад видеть тебя, Софи! Я скучал. Саймон говорил скомкано, волнуясь. Когда проводишь долгое время в изоляции, неудивительно, что теряешь навык общения с людьми. Хотя Саймон не думал, что это повлияет и на его общение с Софи. Он не думал, что это станет проявляться в том, что он не сможет вымолвить ни слова, не зная, как продолжить диалог. Он глупо смотрел на Софи, улыбаясь, а она улыбалась ему в ответ. — Ты молодец, что пришёл. Вижу, что тебе стало действительно лучше. — Софи убрала спадающую прядь волос за ухо и указала Саймону рукой вглубь аудитории. — Пойдём, сядем вон там? — Место, на которое указывала Софи, находилось довольно высоко над полом, пришлось бы подниматься по лестнице. Саймон вспомнил, как поднимался сегодня утром в метро и как быстро он сдался из-за боли,***
В конце пары Софи действительно, как и обещала, помогла Саймону спуститься по лестнице, заботливо придерживая его за спину и сжимая его ладонь в своей. И как бы Саймон ни старался убедить себя, что раньше подобные жесты с её стороны воспринимались бы им как что-то нереальное и определённо очень приятное и, по-хорошему, ему бы стоило радоваться вниманию со стороны Софи, он не мог избавиться от сухого ощущения в груди и горле. Запястья призывно чесались, и лучше от этого не становилось. — Саймон, ты в порядке? — Спросила Софи, стоило обоим покинуть аудиторию. — Ты вроде уснул на лекции? Плохо спал, да? Саймон неопределённо помотал головой. — Вроде того. Софи понимающе кивнула. Повисла неловкая тишина, и Саймон заметил, что Софи отвела взгляд в сторону. Сил на разговор совершенно не хватало, хотя говорить отчаянно хотелось. Чужие слова заглушали, заставляли отвлечься от ненужных раздумий, и Саймону было это нужно. Но он не мог позволить себе такой роскоши. Он приоткрыл рот, пересиливая себя, чтобы спросить у Софи что-то банальное вроде “какие планы на вечер?” или “сегодня сносная погода, как считаешь?”, но заметил, что она уже болтает с кем-то другим. Ни лица, ни тем более имени того человека он не знал, или не помнил. В коридоре стали собираться люди, и Хенрикссону становилось некомфортно находиться здесь, тем более, что было не с кем, так что, пробормотав “Был рад видеть тебя, Софи” на прощанье, он ушёл прочь. Конечно, в расписании ещё были занятия, ещё несколько пар, но Саймон не собирался оставаться здесь ни секундой дольше. Лучше бы он оставался гнить у себя в комнате — так он бы почти не доставлял другим хлопот. Внезапно он чуть не упал, когда почувствовал, как его схватили под локоть, и с силой потянули в сторону. Хенрикссон не успел возразить, и вскоре он оказался где-то в углу, возле лестницы. Обычно здесь мало народу, просто потому что здесь не работает лампа, и место прибывает в полумраке. Саймон поднимает голову, раскрывает пошире глаза, чтобы лучше рассмотреть черты лица очередного, как ему показалось, незнакомца, но заметив на щеке знакомый шрам желает, чтобы он мог его развидеть. Дэвид. Дэвид Лезерхофф? Саймон понятия не имеет, что ему нужно, но он чувствует, что заранее злится на этого кретина, купившего свои блядские права. По какой-то причине Дэвид выглядел взволнованным, и больно схватил Саймона за плечи. Тот безуспешно попытался сбросить его ладони. — Саймон! — Восклицает он, всё же стараясь звучать тихо. — Ты…Ты же понимаешь, что я не хотел, правда? Тебя так долго не было видно, я боялся, что ты помер! Но вот, даже ходить можешь…Всё не так страшно. — Это было утверждение? Саймон хмуро покосился на него. — Не держи на меня зла, я правда не хотел, чтобы всё так вышло, окей? Я вообще извиниться пришёл…Ты…А я…Тогда я…А может,... Хорошо?... Саймон перестал слушать речь Лезехоффа примерно на середине. Он тараторил, бегло объяснялся, добавлял что-то невпопад. А Саймон чувствовал, что внутри него всё закипает. Он ошарашенно таращился на Дэвида, пока тот что-то рассказывал, жестикулировал, и “извинялся”, а Саймону были откровенно до пизды все его извинения. Разве они смогут вернуть ему его жизнь? Его нормальную жизнь? Жизнь без ощущения бесконечного стыда за своё тело, за свой внешний вид, за то, что повседневные и привычные вещи вмиг стали для него невыполнимыми? Дыхание стремительно становилось тяжёлым, а воздух вокруг горячее. Саймон молчал — злоба и ненависть сковали его тело, не давая выплеснуть все эмоции на человека, который считает, что ебучее “извини” может как-то помочь. — Мне очень жаль, я понимаю, что… — Что ты, блядь, несёшь?! — Что-то перемкнуло внутри Саймона, и ему всё же удалось расцепить челюсти. — “Извини”? “Извини”?! Ты даже не понимаешь, за что извиняешься, грёбаный ты мудак! Ты понятия не имеешь, что натворил, мне… — Саймону пришлось сделать короткий, но глубокий вдох, чтобы продолжить. — Мне придётся жить с этим всю жизнь, а ты, кретин, думаешь, что твоего “извини, мне жаль” будет достаточно?! Ты лишил меня возможности жить нормальной жизнью! Знаешь, как я сегодня добирался сюда? Это был ёбаный Ад! Я постоянно…Постоянно чувствую себя никчёмным, из-за того, что больше никогда не буду нормальным, слышишь?! О чём ты, мудак, думал, когда садился за руль? Под какой дрянью ты, чёрт возьми, был в ту ночь? — Сквозь непрерывный поток слов прорывались прожигающие горло всхлипы, а глаза безудержно застилали слёзы. — И после всего, что случилось, что происходит со мной сейчас ты приходишь “извиниться”? Если не можешь вернуть мне возможность нормально ходить, лучше бы молчал! Я ненавижу тебя! Ты мудак, мудак, мудак, слышишь?! — Вскоре речь Саймона больше напоминала бессвязные рыдания, чем осознанный монолог. — Я по утрам просыпаться не хочу — мечтаю во сне сдохнуть, лишь бы не видеть то, во что превратилось моё тело! Я больше никогда не буду нормальным! Не смогу выйти из дома, просто потому, что мне стыдно показываться другим в таком виде! — Громкие всхлипы совсем перемешали слова Саймона так, что Дэвид едва ли мог разобрать, что он говорит. — Я…Се..бя…Разогнаться…Не мог?!...Разрушил…Окончить?!...Ненавижу…Ненавижу…Почему ты…Не… — Плачь перешёл в бессловесный вой, и от бессилия Саймон, прислонившись к стене спиной, сполз по ней вниз, но Дэвид тут же поднял его. Он бил его по щекам, пытаясь привести в чувство, легонько тряс и постоянно оборачивался. Он что-то говорил, но Саймон слышал лишь обрывки.“О Боже..”, “Пойдём,” “Всё будет…Нормально” “Ну же, вставай, Саймон” “Саймон?...”
Сквозь истерику Саймон чувствовал, как Лезерхофф поднял его и как легко ему это удалось. Видел, как он уводит его из коридора через кафетерий на улицу. Помнил, как его усадили на отдалённую скамейку, и, сказав что-то с помехами, словно в старом радио, мягко обняли его, а он, сам не поняв зачем, вцепился в чужие плечи в ответ. Он сжимал чужое тело так крепко, как только мог, и сам не понимал почему. Дэвид сбросил капюшон с его головы и стал поглаживать его волосы, и это странным образом утешало. Спустя какое-то время, Саймон стал успокаиваться. Его дыхание выровнялось, а слёзы высохли на щеках. Чужие крупные шершавые ладони продолжали гладить его волосы, ему это нравилось. Он сидел молча, и обнимал человека, сломавшего ему жизнь, пока тот бормотал что-то ему на ухо.***
— …Ну и что это было? Объяснишь? — Дэвид делает короткую затяжку, и переводит задумчивый взгляд на Саймона. Ими обоими единогласно было принято решение прогулять сегодняшние пары — Саймон всё равно собирался уходить, Дэвид же отмахнулся, сказав, что ничего не случится, если он пропустит один день. Саймону казалось, будто Дэвид прогуливает ради него, возможно, опасается, что с ним что–нибудь случится, но ему было всё равно. Сейчас он не чувствовал вины или стыда за то, что вынуждает человека находиться рядом. И дело было отнюдь не в том, что это был Дэвид, а не кто-то другой. Просто сейчас Саймон не чувствовал ничего. Впервые за долгое время он чувствовал себя опустошённым, и это было странно. Парни выбрались в небольшой парк неподалёку от колледжа. Несмотря на дневное время он был совсем пуст, было непривычно тихо. После истерики Саймона Дэвид стал волноваться за Хенрикссона лишь сильнее, поэтому время от времени он поглядывал на него, пытаясь выяснить по мимике его состояние, но его лицо выражало многозначительное ничего. Обстановка на улице подчёркивала это: бескрайнее небо затянуто светло-серыми тучами, с которых вот-вот грозится сорваться дождь. Деревья в парке напоминали тёмные, почти что чёрные тонкие скелеты, которые острыми ветвями утыкались во все стороны. Никто из них не решался начать диалог первым — Дэвиду казалось, что Саймон и вовсе не нуждается в этом. Не проронив ни слова они поднялись по лестнице. Саймон облокотился об ограждение, сунулся в сумку, и закурил. Он выдохнул как-то совсем тоскливо, Дэвид стоял рядом. Сигаретный дым наполнил лёгкие, и думать стало как-то легче. На вопрос Дэвида Саймон отвечать не спешил. Иногда он бросал на него короткий хмурый взгляд, но не более. — Хенрикссон, — С напором повторил Дэвид, вытянув изо рта сигарету. — я за тебя волнуюсь вообще-то. Саймон хмыкнул и выдал: — Отвяжись. — Я понимаю, что ты злишься, — Осторожно проговорил Дэвид. — просто это было слишком. Поймав прожигающий взгляд тёмных глаз, он поспешил объяснить: — Не в смысле, что меня задело, а в том, что тебя будто прорвало. Прямо речь мне зачитал. — Лезерхофф сунул сигарету обратно, и зажав её между зубов, добавил. — Готовился, что ли? — Замолчи, и без тебя тошно. — Огрызнулся Саймон. Дэвид кивнул. То ли действительно понял, что лезет с дурацкими вопросами не вовремя, то ли просто смирился с тем, что Хенрикссон не в настроении, чтобы идти на контакт. Было очевидным то, что Лезерхоффа Саймон недолюбливал, если не ненавидел, и сам Дэвид это принял. Это вполне здоровая реакция на произошедшее, и было бы удивительно, поведи себя Саймон иначе. Однако с таким положением дел Дэвид не понимал другого — а что они здесь забыли? Лезерхофф стоял справа от Саймона, и его локоть почти касался его руки. Разве человек, который ненавидит тебя, станет подпускать тебя же так близко? Дэвид чувствовал себя странно. Вроде извинился как надо, со всеми почестями, а всё равно чувствовал себя хреново. Саймон, должно быть, был прав, и его "извини" было лишь глупостью, которое к тому же делало только хуже. Противоречивые чувства вертелись внутри Дэвида, отражаясь странным чувством в груди; ему хотелось помочь Саймону, или сделать так, чтобы ему стало хоть немного легче, но он не знал как. Он определённо чувствовал вину за то, что натворил всё это время. Тяжёлым грузом она легла на его плечи, и избавиться от неё не получалось. Он думал, что извинения помогут. Думал, поможет то, что он увидит Хенрикссона живым. Однако ни то ни другое не справились от слова совсем. Дэвид закурил, нервно постукивая пальцем о ржавое ограждение. Обычно, с проблемами и переживаниями Дэвид справлялся отшучиваясь. Однако не работало, и не могло даже в теории — проблема слишком серьёзная, а у Саймона туго с чувством юмора. Дэвид боялся, как бы снова не довести его до слёз своими словами. Как можно помочь тому, кому ты сломал целую жизнь? Саймон вдруг вздыхает как то по-новому. В этом вздохе не слышно печали или горечи. Изрезанные руки расслабленно свисают с перил, направленные вниз, к земле. — Доведёшь меня до метро? — Хрипло спрашивает он. Его голос звучал ровно и спокойно, что слегка волновало Дэвида. — Я думал, ты меня видеть не хочешь?... — Мрачно уточнил он, но тут же поспешил добавить — Провожу конечно. Без проблем. — Лезерхофф чувствовал жгучий стыд чуть ниже груди, но не подавал виду. Грустные и тёмные глаза Хенрикссона обратили свой взгляд на него, и только сейчас Дэвид заметил, что на него смотрят иначе. —... Ладно уж. Проехали. Эта фраза звучала непринуждённо, оттого так странно. При всём желании Дэвид не смог бы вычленить хоть сколько-то злобы из его тона, и этот факт несколько напрягал. Несколько секунд Дэвид сверлил Хенрикссона растерянным взглядом, от чего тот нахмурился, и весь сжался. — Чего? — Ты не злишься? Саймон помолчал немного, затем выдал как то быстро, словно боялся, что его мнение может внезапно измениться. —... Нет. Я не держу на тебя зла, забей. — Правда?! — Дэвид схватил ладони Саймона и заключил их в свои от эмоций. Хоть Хенрикссон носил перчатки, пальцы его ладоней всё равно были жутко холодными. — Серьёзно, не злишься? — Нет..То есть да! Не злюсь! Отцепись от меня! — Саймон попытался выдернуть свои руки, но у него не вышло, и он быстро смирился с этим. Он наблюдал за Хезерхоффом, который стоял здесь, рядом с ним, и улыбался как дурак. Забавно, но выглядело так, будто Дэвид радовался “прощению” больше, чем Саймон тому, что смог отпустить свою обиду и весь тот чёрный яд, что копился в нём всё это время отравляя его разум. Наблюдая за тем, как искренне радуется Дэвид, держит его за руки, и чуть ли не лезет обниматься несмотря на все протесты Саймона он понимал, что Дэвид всё же действительно заслужил прощения. Несмотря на то, что он иногда бывал мудаком. Небо потихоньку сгущалось, и быстро темнело, нагонялись тучи и о землю разбивались первые капли дождя. Однако плохая погода по какой-то причине воспринималась обоими как что-то расслабляющее, вроде отдушины. Хотелось стоять под обильным как никогда дождём, чувствуя, как вода уносит с собой все твои тревоги, освобождая больной разум.