Weiße Rose

— Лизхен, передай, пожалуйста, яблоко, будь добра. Сегодня день солнечный, ровно такой же, как маленькое, появившееся всего с месяц назад, чудо по имени Лизхен. Витражное голубое стекло неба стыдливо прикрывало самые темные свои участки пухом облаков, которые от сильного ветра где-то там, на гребне воздушного моря превращались в разных животных. Вот лошадь с непропорционально большой мордой, вот дружелюбная собака с разинутым в улыбке ртом, вот — белый-белый голубь. Такую погоду Лизхен, несмотря на всю схожесть с ней, не любила. Глаза цвета зеркала неба не терпели солнце, кожа быстро сгорала, потому прогулку она может себе позволить исключительно вечером. К тому же, Нейл и Тревис обещали выделить ей времени побольше этим вечером в честь воскресного дня. Внимания ей и так уделяли много: Нейл был горд тем, что Лизхен имела немалые умственные способности и быстро обучалась — сам он преподавателем был недурным, но каждый ребенок под его опекой — его ребенок, а значит, гордостью переполняться можно хоть каждый день, пока дети учатся; Тревис не нарушал ни на день своего обещания быть лучшим отцом. Они были более чем похожи, словно Лизхен была его собственной дочерью, а потому грозная «ищейка», несмотря на непоколебимо сухой характер и природную жестокость в каждой крепкой натянутой мышце и извилине мозга постепенно смягчалась под нужду быть тем, кого очередной раз назовут звонким голоском «папой». Что бы он не делал на работе и как бы не были грязны его руки от крови и пороха, дома он всегда был в лучшем виде и с самой радушной улыбкой. Дьявольски радушной улыбкой. — Можно я нарежу его? — Лизхен обхватила короткими бледными пальчиками алое яблоко и вложила его в крупную аккуратную ладонь главы семьи Стенцов, на запястье которых виднелись две темные точки от ее собственных клыков. Его кровь была отличной — вредных привычек Тревис не имел и даже немного спиртного себе не позволял незадолго до каждой следующей «кормежки». Изредка, в перерывах, то могло быть хорошее красное вино, которое «улучшало самочувствие, нормализовало давление и расширяло сосуды». А может быть, Тревис просто иносказательно питался кровью, кто его знает. Во всяком случае Нейл находил его даже в таком отражении более чем прекрасным в своей опасности. — Да, конечно. — Тревис положил яблоко на деревянную разделочную доску и оперся крепким широким бедром о столешницу, ожидая Лизхен. — Вперед, нож у меня. Кухню всегда в этом доме занимали исключительно Тревис и Нейл: готовить любили оба вопреки всяким предрассудкам о роли немецких женщины и мужчины. В их идеальном доме и семье все вверх дном, так почему такая мелочь должна их насторожить? Готовить вместе было довольно приятным, нежным и даже интимным занятием: Нейл позволял себе не очень скромные объятия совсем недружеского характера, касаясь кончиками пальцев чужой талии под грубой белой рубахой, а Тревис — такие же недружеские поцелуи, пока дверь в столовую была закрыта, а шторы предусмотрительно задернуты. Соседи, правда, волновали только Нейла и Клару, в отличие от плевавшего на них Тревиса. Лизхен взяла нож в руку чуть неумело: готовить ей почти не приходилось за целую жизнь, орудовать тяжелым ножом тоже — питалась-то она иначе, да и выросла в доме-лаборатории без всякого детства. Потому сейчас, даже не будучи недееспособной, очень хотелось поднять голубые умоляющие глаза и… — Тебе помочь? Давай покажу. — Тревис тоже знал — все она умеет. Смышленная, но не дурочка — было в ней некое женское кокетство, на которое он, как всякий мужчина, велся. Его рука легко обхватила тяжелую рукоять ножа поверх ладони Лизхен и легко, как по маслу, начала резать тонкими, аккуратными пластами яблоко для яблочного пирога. Выходило у него это легко и свободно: в его семье нож был главным кормильцем, а потому не уметь его изготовить и уж тем более с ним работать, было позором. — Когда режешь мясо, ни в коем случае не дави слишком сильно. Размозжишь в клочья и ничего не получится. Вот так, вперед, — показал он на яблоке. — А еще лучше ножом с мелкими зубчиками. — Стенц улыбнулся, растягивая розоватые губы в улыбку. — Дальше я сама. — холодная рука легла сверху на его руку призывая скромно «убираться прочь по своим делам». И дело снова пошло легко и непринуждённо, словно нож она держала с самого своего неблагополучного рождения на этот неблагополучный свет в сломленной на тот момент Италии. — Во сколько к нам должна наведаться Лина, ты не помнишь? — Нейл повернулся на них, вымешивая в большой плошке воздушное мягкое тесто для пирога. Сегодня, кажется, прийти должна была не одна Лина… Или все же одна, он не помнил. В любом случае, он не чувствовал себя рядом с ней в стопроцентной безопасности. — В семь после полудня. С ней будет «делегация» из Испании. У нас в охране новенький, и, похоже, он ей очень нравится. Тревис видел его только пару раз: в начале смены и в конце. То был смугловатый испанец высокого роста и худощавого сложения, крепкий, жилистый, с густыми кудрявыми волосами, что среди солдат встречалось крайне редко, а уж среди солдат его дивизии и вовсе пресекалось. Строптивость тут не любят, но Стенц все же был солидарен — испанцу очень идет. Пускай забирает в хвост и прячет, но лишний раз не грызется — быстро хребет упертого и горячего на дух сломают. — Ого, Лине… Чтобы ей понравится, нужно быть кем-то достаточно немалых способностей. Или быть тобой. — Нейл негромко посмеялся себе под нос, после чего поправил подтяжки поверх рубахи цвета охры. Разумеется, он знал о прошлом романе Тревиса. Тот не был мимолетной искрой, а если и был именно мимолетным, то был достаточно осторожным и обдуманным, несмотря на длительность. Может, сказалось то, что Лина была значительно старше, может сказалось положение на тот момент оберштурмфюрера Стенца. Во всяком случае понять Тревиса Нейл мог на все сто: Лина была удивительной женщиной, настоящим сокровищем недюжинного ума. Для немецкого общества это был настоящий нонсенс — женщина-ученый, которая вертелась в кругах элитных отрядов вроде «Мертвой Головы» — нечто бесподобное. Правда, не обошлось в случае Лины и без хитрости в виде помощи фиктивного, но уже мервтого муженька, а затем и Тревиса. Оба, судя по всему, спокойно поддавались ее махинациям разной степени ловкости, даже когда понимали, что их откровенно используют ради того, чтобы пробиться к киркам и граниту науки. К тому же, глупых мужчин она тоже не любила, а значит и испанец явно не хвост по положению. — Да брось. — Тревис отвлекся на секунду от созерцания работы крохотных ладоней Луизы, которые уже куда увереннее держали нож с деревянной темной ручкой напару с яблоком. — Она, конечно, умеет выбирать, не спорю, но ты мне льстишь. — Тебе даже льстить приятно, Треви. — Нейл отряхнул грубый фартук от муки и поставил тесто к окну, за которым припекало солнце, дабы то поднялось как следует. Нашел клетчатое полотенце на стуле и накрыл сверху, поправляя его края то с одной стороны, то с другой. — Так что ты там говорил про этого испанца? — Он? Хороший солдат, судя по характеристике. Не женат, отец какого-то знатного происхождения, имеется младший брат возраста Анны. Думаю, если он возьмет брата с собой, они даже найдут общий язык. Что юноши, что девушки в этом возрасте еще немного… Строптивы, так что они бы друг друга больше поняли, чем я их или ты. Кажется, старшего зовут Тобиас, младшего — Антонио. Эспера… Эсперансы. Да, все верно. — Прозаичная фамилия. Что ж, похоже, кандидатура в ваши ряды еще какая. — А то. — У них фамилия от слова «надежда», звучит красиво. — Луиза наклонила светловолосую голову набок и взялась за второе, алое с одного бока яблоко. — Соглашусь. Вот и взглянем, какая там надежда на этих двоих. — Тревис поднял нарезанное яблоко кончиками пальцев и опустил их в воду со слабым раствором уксуса, чтобы те не потемнели.

***

— Тебе уже сообщили, чем занимается часть, в которую тебя переводят? — голубые глаза, не выражающие ничего, кроме какого-то слабого охотничьего интереса к чужой персоне, обратились на фигуру рядом. Испанец показался ему даже выше, чем тогда, когда Тревис увидел его впервые. Вихри густых темных волос сливались по плечам и жилету, опускаясь до самых лопаток. Наверняка, если они намокнут, то станут еще длиннее под тяжестью воды. — Нет. Сообщить завтра, как явлюсь. — Тобиас наклонился чуть вперед, осторожно надламывая рукой кусок пирога, но не торопился его есть: среди чужих как-то и речь не лилась, и ком в горле стоял такой, что еда не лезла. Ему было чего стесняться: за время переезда Антонио куда лучше освоил все прелести немецкого языка и взахлеб читал Гете без перевода, тем временем как Тобиас, помешанный на точных науках и военном деле, в языках преуспевал слабо, от того и акцент у него был совершенно испанский, а фонетически он частенько лажал только так. Потому говорил он мало, сухо, скромно, стараясь держать лицо: Лина смотрела на него почти постоянно с неподдельным интересом и гордостью, представляя Стенцам своего нового знакомого. — Мне говорили об охране объекта. Лагерь? — Верно. Завтра тебе доложат все необходимое и ты сможешь сразу приступить к работе. Переоформлением займусь я, как только будет время, и направлю все твои документы в канцелярию. Буду иметь тебя ввиду, если что, то возьму часть ответственности за тебя — на себя. — Тревису нетрудно. К тому же, так все будут спокойны — мимо него еще ни один лентяй не проходил. Разумеется, Тобиаса это напрягало: словно очередная собака обнюхивает все его карманы, толкаясь грудью вперед на слабом поводке и, заметив хоть что-то подозрительное, обязательно кинется, и сдержать её никто не сможет, как и Тобиас — закрыть шею и лицо ладонями. Но придётся привыкнуть — он здесь чужак и чужаком, скорее всего, останется. Антонио, может, повезёт больше. — Обращайся, если захочешь сменить место работы. Мы всегда поможем, — легко вставила Лина, притягательно улыбнувшись новому знакомому. — Мы очень рады коллегам и единомышленникам из южной Европы. Особенно после лета на Сицилии… — Бланк вздохнула, приподняв бокал с вином. Действительно, лишиться Италии было серьёзным ударом. Теперь они уязвимее на целый полуостров и пару морей, но это ещё не значит, что все кончено. — Хорошо. Но пока навряд ли мне такое светит. — в конце-концов он не на фронте, и то хорошо. Может быть, если пойдёт тотальная мобилизация, и будет смысл перевестись по образованию в автомеханики, но пока стоило обосноваться в том углу, который Тобиасу предоставили. Ему ещё думать за двоих с пару лет, пока Антонио не станет совсем предоставленным самому себе и по закону, и в жизни. — Много чести мне даёте, друзья. — он сдержанно улыбнулся, чуть весело сверкнул глазами и немного приподнял крупную тяжёлую ладонь с бокалом, из которого до сих пор не сделал ни глотка. — За улучшение наших с вами дел, господа. — Коммунистические движения набирают силу, обстановка накаляется, — добавил Нейл. — Особенно в стороне юга. Нам приятно видеть инициативу от тех, кто вырос среди этой борьбы и выбрал правильный путь. — Нейл потянулся за бутылкой вина и разлил его по прозрачным бокалам для них троих. Рядом стоял еще один, пустующий, но Клара, очевидно, как всегда не придет, занимаясь исключительно написанием собственной книги по воспитанию трудных детей. Она боялась — Нейл это точно знал, но осуждать никак не мог. Антонио на эти речи лишь закатил глаза раздражённо. На него все равно никто и не посмотрел бы: во взрослом мире решались взрослые вопросы. Эсперанс-младший и вовсе был удивлён, как его не отправили в какую-нибудь молодёжную дивизию и не заставили ещё вступить в «этот их пресловутый Hitler-Jugend». Может, у него есть ещё немного времени, чтобы пожить на свободе. А может, его и вовсе не тронут, позволив закончить образование по немецким стандартам из уважения к репутации и статусу старшего брата. — Улучшатся, еще как улучшатся. — Лина, сделав небольшой глоток, оставила на бокале заметный след от алой помады. Кажется, эта была из тех, которые отмывались тяжело и не за один раз — ну и пусть. — Кстати, до Испании слушок об итальянских чудесах не дошёл? Конечно, она имела в виду Луизу. Луизу, что сейчас была чем-то занята наверху, не смущая своим присутствием взрослых здесь, в уютной гостиной. Клыкастая юная красавица, ворвавшаяся в их жизнь, была слишком интересной личностью. Грех было не поделиться, даже если это не входило в планы самого Тревиса, не так ли? — Ммм, нет, не дошел. Хотя, смотря о чем вы. Я не самый сведущий в новостях человек, уж простите, особенно с этими переполохами и переездами. — Тобиас взглянул продолжительно на Лину, едва подняв темные брови. — Или вы… Хорошо, кажется, я понял, о чем речь. Но я услышал о… О ней, да, уже на территории Германии. — да и когда особо было? Так, мельком, от кого-то, да из третьих рук, через третьих лиц, переезжая из одной служебной квартирки в другую с полупустыми чемоданами. Кажется, это новое чудо света звали как-то на «л». Может, Лизель, может, Лизой — кто как коверкал на свой манер, как ему удобнее было запомнить. Впрочем, с ним они могли не осторожничать: несмотря на то, что оба Эсперанса разительно отличались от всех, кто присутствовал в доме, они были такими же людьми их стороны. Или, по крайней мере, старший Эсперанс. Ему разболтать или соврать некому. — Что ж, могу поздравить только с такими успехами. Думаю, вы справитесь, каких целей бы вы не придерживались. — Такая чудесная девочка. Не зря Третий Рейх вложился в фашистскую партию, очень даже не зря. — Лина права, — осторожно начал Нейл. Верно, им стоило быть аккуратнее, но не согласиться он не мог. — Несмотря на общее неблагополучие страны, они вполне неплохо вложились в главный эксперимент наших держав. — Прислали девчонку с идеальным немецким, — продолжила Бланк, улыбнувшись. — Умница, воспитана как надо. Золото, право. — Спасибо за веру в наши силы. С такими успехами победа будет за нами. — Лина подняла на Тобиаса взгляд, одарив его очередной обворожительной улыбкой. — Даже с учётом всех трудностей. — Все трудности временные, не так ли? — спросил Нейл с лёгким намеком: мол, какие тут сложности тебе так мешают, что ты о них говоришь без конца? Все ещё выровнится, вернётся на круги своя. Или им всем хотелось так думать. — Конечно. Само собой. И столь чудесные детишки, как Анна, Антонио и Луиза вырастут в новом обществе, куда лучше этого, — подтвердила Бланк, не мешкая. — Испания тоже не останется в стороне. Антонио и глаз не поднял. Он ничего не мог сказать против, дабы не навредить брату, но до чего же хотелось! Высказать бы все этим убийцам, расистам, ограниченным ксенофобам, поставить бы их на место и… И вернуться бы в счастливую ещё Испанию. Солнечную, открытую и такую родную. Не в карцер с диктатурой. — Девочка, кстати, просто копия Тревиса, — И Лина не лгала: Луиза, ныне Лизхен, будто была давним членом этой семьи, вполне себе родным. Ни южной внешности, ни акцента, и улыбка точь-в-точь как у приёмного отца. Такой же волчонок в облике святого агнца, кто бы мог подумать. — Это да, я и сам удивлен был, когда вы мне сказали, что она не «здешняя». К тому же, что итальянка. Редкость. Совпадение. — Тобиасу и самому в один момент, наверняка, станет некомфортно до неясной ему остроты в груди, но не сейчас. Они-то с Антонио куда проще: обычные люди из народа, переселенцы из Испании. Да, Тобиас не последнее лицо, но ведь и не первое. Он не участвовал в опасных проектах и всю жизнь больше простой солдат с тех пор как война постучалась и в его жизнь тоже. Но пока нужно было держаться. Эти люди ему еще ой как понадобятся. Череду тяжелых мыслей Антонио порвала женская рука: Анна бесшумно оказалась позади него, чувствуя, очевидно, молодым седрцем, что что-то не так. И правда ведь, чудом не ошиблась, как в воду глядела — они были более чем похожи. Она едва только увидела Антонио: кучерявого, с едва заметным, местами неаккуратно выбритым пушком на щеках, сгорбившегося от нелицеприятности собственных мыслей и обстановки вокруг, и тут же что-то ей подсказало — «свой». Стоило бы поговорить, может быть, она не ошибается. — Антонио… Не хочешь пройти наверх? Я хотела бы познакомиться чуть ближе, если ты мне не откажешь. — она слегка согнула одно колено и приподняла тонкими пальцами подол платья в вежливом жесте и едва слышно усмехнулась как-то по-доброму. Анна шагнула в сторону лестницы первой, все еще толком не прерывая молчания. Приятно было чувствовать легкое наитие, что Антонио — совсем еще незнакомец — тоже какой-то не такой. Другой. Похожий больше на нее и на маму, а не на Тревиса, Нейла или Лин. Последняя ее вообще частенько пугала: в понимании Анны будто бы женское обличие этого страшного «нечто» было страшнее в тридцать раз. Словно бы она-то точно ударила бы ножом точно в сердце, как в дартце. Даже если до мишени целый десяток метров. — Да, конечно, без проблем. — Антонио скромно встрепенулся, обернулся на нее, и точно также приветливо, но растеряно улыбнулся, поднимаясь со своего места на диванчике. Пойти наверх было и правда замечателньой идеей — там их ушей не коснутся чужие противные разговоры, и наконец-то можно было говорить с большей осторожностью. Если, конечно, они в друг друге не ошиблись. Звук ее шагов угас на лестнице, после чего она обернулась уже сверху на Антонио, заняв безопасное и выгодное для себя и обзора место. — Идешь? — Иду, иду. Антонио как будто выдохнул. Анна ему тоже нравилась больше, чем все вокруг. С ней было спокойнее, надёжнее — с ней попросту было иначе. Не так, как с новыми знакомыми Тобиаса или с ним самим. Нет, при всей своей любви к брату… Смириться с позицией Тобиаса ему было тяжело. Он не знал, можно ли поднимать с Анной такие темы. Пожаловаться на то, что от Валенсии оставили лишь руины и порох, на то, как безжалостно перебили его соседей и друзей за то, что те слишком много болтали о коммунистах. Рассказать, что правда, а что нет, развеять те глупые мифы. — Выглядите, как образцовая семья, — тихо произнёс Антонио, улыбнувшись ей, стоило ему оказаться рядом. — Каково жить в Германии сейчас? Подбираться с вопросами надо осторожно. Заподозрит чего — и не кончится эта идея, наверное, ничем хорошим. — Иду, иду. Антонио как будто выдохнул. Анна ему тоже нравилась больше, чем все вокруг. С ней было спокойнее, надёжнее — с ней попросту было иначе. Не так, как с новыми знакомыми Тобиаса или с ним самим. Нет, при всей своей любви к брату… Смириться с позицией Тобиаса ему было тяжело. Он не знал, можно ли поднимать с Анной такие темы. Пожаловаться на то, что от Валенсии оставили лишь руины и порох, на то, как безжалостно перебили его соседей и друзей за то, что те слишком много болтали о коммунистах. Рассказать, что правда, а что нет, развеять те глупые мифы. — Выглядите, как образцовая семья, — тихо произнёс Антонио, улыбнувшись ей, стоило ему оказаться рядом. — Каково жить в Германии сейчас? Подбираться с вопросами надо осторожно. Заподозрит чего — и не кончится эта идея, наверное, ничем хорошим. Она знала: с ними двумя точно что-то не так. Взгляды не те, движения не те, мир они видят через совершенно другую призму с неизвестным количеством стеклянных концов. На выходе — бьющиеся искры юности и той морали, которой их учили в том детстве, когда война была ещё чем-то страшным, позорным, самым настоящим грехом. Не так как сейчас. После окончания Первой мировой все было иначе. И Тревис об этом тоже знал. Анне было чего бояться: она-то дитя этих самых искр восславления мира на земле, мать у неё кровей не чистых, а сама Анна — отпрыск греха смешения кровей арийца с цыганкой. Ей тоже страшно, что эта вполне миловидная ищейка однажды доберётся и до неё. Он, наверное, и так подозревает. А она все ещё не понимает, где его конечная грань совести заканчивается. Потому что её расклады на игральных картах показывали совсем не чистого на душу человека. Но Антонио, кажется, другой. Такая же искра, только вместо каштановых прямых волос Анны — кучерявые и тёмные, руки крупнее, а юношеская гордость за свои взгляды какая-то одна. — Каково? — А на вскочила на следующий пролёт лестницы все также бесшумно, глядя на Антонио широко открытыми от некоего трепета внутри глазами. — Не знаю… У меня целая тысяча причин сказать, что страшно. И мне, и, моей матери. Им-то хорошо. — намекнула она на Лину да на Тревиса, махнув рукой куда-то вниз. Даже если она обожжется, ничего де не будет? Зачем едва знакомому испанцу портить ей жизнь? Да и в любом случае, авторитетность Тревиса могла позволить ей ошибаться. Хотя и не хотелось. Она была бы счастлива, если бы в этом доме были бы хоть какие-то ещё проблески человечности, кроме как у Клары, Нейла и её самой.