Крик

— Петя. Усадьба пылала. Хотелось как в детстве закрыть глаза и закричать. Ведь только так ребёнок и спасается от кошмаров во сне. Но это был не сон. Это была ужасающая реальность, в которой её дом, это огромнейшее дворянское гнездо, умирал в дьявольском огне. Алина не разбирала дороги и шла, ориентируясь больше по памяти и ощущениям. Она пыталась найти Сашу, своего неудавшегося жениха. Отчего же судьба её так не любила? Отчего так часто игралась с жизнью? Прежней, а теперь и нынешней… Она шла на крики, голоса и наконец добралась до комнаты — бывшего кабинета Руневского. Александр был здесь. Весь в крови, израненный, обессилевший, он поражённо смотрел на человека, что держал его на прицеле. Руневский заметил её, и на его лице отразился ужас. Первая мысль: наброситься на изверга. Переломить шею — и дело с концом. Но оголённые чувства остановили её. Запах и голос незваного гостя были до боли знакомы. — Петя. Сознание помутилось. Человек, которого Алина похоронила, стоял прямо перед ней. Она почти не слышала его слов, не сопротивлялась его прикосновениям, объятиям. Этот человек был для неё мёртв и осознание того, что он из крови и плоти сейчас был здесь не укладывалось в голове. Казалось, в жизнь воплотился один из тех беспокойных снов, что преследовали её всё это время. И знакомое чувство вины противно сжало сердце. Было страшно смотреть в эти обезумевшие глаза, и она отворачивалась, пыталась вывернуться, когда Каразин заглядывал ей в лицо, шепча, как зачарованный, одно и то же. Как в тумане она наблюдала за каждым его движением и не противилась, словно силы оставили её в это мгновенье. Петя здесь. Живой. Но был ли это тот самый человек, кого она знала? Пётр же, точно обезумевший, рванул с шеи цепочку с кольцом и попытался надеть его на женскую руку. Безымянный палец прожгло болью. И эта боль вернула её в реальность. Мужчина изменился в лице. Похоже, и он вернулся в действительность. Это был не он, не Петя. А если всё таки был… То покусившись на Руневского, уже не сможет вернуть её расположения. Чувство вины утихло, уступая место закипающей злобе. Он говорил с тревогой, злостью и не видел её попыток сказать что-то против. Каразин стоял на своём, даже не пытаясь услышать её. — Это ты меня убил, Петя. А он спас. Алина ринулась к Руневскому. Но Карамора удержал её руку. Безумие теперь было совершенно читаемым. Казалось, он разучился рационально мыслить и теперь жил лишь одной пульсирующей бредом идеей. Он звал её, звал её далеко, но одна только мысль оказаться дальше этой чёртовой комнаты, дальше Руневского вызывала в груди бурю. — Я дома, Петя, — как же ты не поймёшь. Она рванулась было снова, но его пальцы цепко ухватились за неё. Алина теряла терпение. Призрак прошлого отчаянно цеплялся за неё. Он преследовал её в беспямятстве, во сне, в одиночестве. И сейчас, когда она сама отреклась от него, не давал пути. На его глазах стояли слёзы. Каразин, верно, был искренен в своём помешательстве, но она не могла больше этого слышать. Его упрямство только больше распаляло в ней лютую злобу. — Ты монстр. Ты пришёл на нашу с ним свадьбу, Петя, — чудно было видеть, как менялось выражение его лица. Как образ спасителя и великого борца рассыпался на глазах, обнажая озлобленное нутро. От этого голос леденел, приобретая убийственные нотки. Но старая память всё же смягчает её речи: — Я тебя отпустила и готова простить. Его я люблю, — она всегда была с ним искренна, и даже сейчас, когда он был её палачом, она не оставляла веры в его человечность. Какие-то несчастные метры отделяли её от жениха. Но Карамора был непреклонен. — Я не уйду без тебя! Это было последней каплей. Она уже не пыталась сдерживаться и кричала первое, что приходило в голову. Сейчас хотелось обвинить его во всех прегрешениях, оттолкнуть, чтобы выиграть хоть немного времени для Руневского. Страх сковывал и, мешаясь с гневом, рвал грудь. — Уходи, прошу тебя. Уходи! — она пыталась, честно пыталась остаться человеком, коим себя считала. Но животный ужас оказался проворнее разума. Её мучитель отлетел далеко. Но этого недостаточно. Никогда не будет достаточно для фанатичного упрямца. Саша выглядел скверно. Алина кожей чувствовала, как ему больно. Стоило бы упрекнуть его в не меньшем упрямстве, в недоверии или в чём бы то ни было ещё, что побудило его держать молчание. Но как же скажешь что-то против, когда в его глазах так много сожаления и страха… Руневский боялся. Впервые она видела его таким, и этот отчаянный страх передался и ей. И вновь где-то глубоко закопошилось что-то омерзительно тревожное, саднящее. Что-то искало выход наружу. Шаги позади отдались в голове ударами молота. Алина зарычала. Тяжело, через силу (связки были к этому не приучены). Это не было рычанием раненой волчицы, угодившей в западню. Это было предупреждение: подойдёшь чуть ближе — не обессудь. Его слова резали слух, давили со всех сторон, душили. От дыма и напряжения глаза слезились, не позволяя видеть его взгляд, но она ясно ощущала недобрый холодок от его мрачной фигуры. И не было в ней сожаления, не было покорного признания греха перед ним. Было только кричащее желание, чтобы он исчез. Исчез навсегда. — Уйди, Петя. Я тебя ненавижу, — выдавила Алина сквозь зубы. Клыки уже ощутимо кололи губы. Она слышала, что хищник внутри неё отчаянно бился, пытаясь прорваться наружу. Но она боялась его. Боялась и потому не выпускала. Не сейчас, когда в её руках был Руневский. Такой слабый, хрупкий как никогда… — Это он внушил тебе? — с каким-то дьявольским торжеством усмехнулся Пётр. О нет. Она осознала это сейчас. В ту самую минуту, когда этот человек стоял в их горящем доме, целясь в обессиленного Руневского, когда вот так просто, с ненавистью говорил о нём не иначе, как о чудовище, и с такой же ненавистью говорил о ней. Как можно было оправдать того, кто убил всех твоих гостей, невинных, непричастных к этой войне, и теперь уничтожал твоё настоящее, а то и будущее?.. — Он сдохнет! — револьвер был направлен точно в лежащего вампира. Сердце пропустило один тяжёлый удар. Долго думать не пришлось. Секунда. Бросок. Хлопок. Хрип. И страшный хруст. Последним, что видел Каразин, намертво прижатый к полу, было чудовище с лицом его любимой. Глаза его были чёрными, чужими, такими убийственно-режущими. Из пасти окровавленной твари сочилась чёрная кровь. Издав страшный хрип, сродни человеческому стону, монстр выплюнул кусок человечины и показал алые клыки. Зрение уже подводило его, и он не успел рассмотреть, был ли это оскал жестокого животного или же преисполненный боли человеческий… Алина железной хваткой сжимала мужскую шею и явственно слышала хруст. Этот хруст костей она уже ни с чем не перепутает… Металлический привкус во рту дурманил, а позвонки, скрипящие под пальцами порождали какой-то нездоровый азарт. Нечто подобное с ней было в доме Редкевичей. Но там она желала лишь мести, желала компенсировать свою разрушенную веру в человечество и справедливость. А теперь… Мозг помутнел от накопившейся ярости, страха и крови. Десятки (если не сотни) мёртвых тел гостей, горящий родной дом, полуживой жених и восставший из мёртвых бывший возлюбленный — все эти ужасающие обстоятельства наседали одним тяжёлым комом, толкая её в глубочайшее отчаяние. Казалось, все те мельчайшие детали, которые терзали её изо дня в день, те обстоятельства, что они с Руневским преодолевали с вместе, наконец сложились в цельную картину. И эта картина была ужасающей в своем виде. Она состояла из страхов, боли, потерь и неизвестности. Неизвестности, которая вновь появилась на горизонте, стоило только прошлому ворваться в её новую жизнь. Жизнь, в которой она могла хоть что-то предугадать, просыпаясь утром в одной и той же постели с одним единственным, кого хотелось видеть рядом. Нет, Алина никогда не боялась погонь, беспорядочной жизни, скитаний. Но у всего есть предел, и Алине тоже хотелось покоя. Семейная, относительно тихая жизнь, которая так соблазнительно маячила вдалеке, вдруг рассыпалась на тысячи обжигающих осколков. И снова наступила неизвестность. Страх, пережитое потрясение и подступающая истерика закипали в жилах, давили на виски. Во рту всё ещё оставался вкус крови, и голос дикой сущности вырывался из горла сбитым рокотом. Алина осмелилась поднять взгляд и встретилась с холодными глазами покойника. В остекленевших зрачках застыл первобытный ужас. Собственное дыхание закладывало уши, а сердце стало огромным, заняло всю грудину и тяжко сотрясало тело каждым новым стуком. Но самое страшное было уже сделано. Пытка была нестерпимой. И Алина позволила себе ещё одну слабость. Запрокинув голову, она закричала. Это не был крик отчаяния и скорби. Это был совершенно нечеловеческий, животный, ожесточённый стон. Раздирающие грудь звуки то переходили в звериный рёв, то вновь приобретали человеческий оттенок. То затухали от едкого дыма, выедавшего горло, то вновь набирали силу, превращаясь в вой подбитой неземной твари. Алина хваталась за волосы, царапал ногтями лицо. Голова шла кругом. Сердце, раздираемое агонией, разрывалось. Но собственное душу она не могла больше терзать. Не помня себя, Алина набросилась на изуродованное тело. Девушка нещадно рвала плоть, плевалась кровью и вновь заходилась рокочущими рыданиями. Мясо мешалась во рту, цеплялось за зубы, сковывая челюсти, не позволяло раскрыть их шире. Но она продолжала неустанно отрывать от тела большие куски, давилась ими, будто не могла насытиться. Это было неприятно, мерзко, так неестественно. Но её человеческая часть перестала воспринимать происходящее, а животное требовало крови. Захрустели рёбра. Слёзы обожгли щёки. Под пальцами умерло сердце. Перед глазами была пелена. Алина ощущала свободу как никогда. Вдруг стало легче, спокойней, словно бы на душе у неё всё это время висел тяжёлый камень, давивший, извечно напоминавший о себе каким-то тревожным ворошением под рёбрами. Может, так и ощущается освобождение от чувства вины? Вины за то, что она осталась единственной выжившей из группы по воле судьбы, вины перед любимым человеком, которого она не смогла спасти, а после, уже потеряв, предала, не сохранила ему верность до гроба. Она не слышала собственного голоса, но знала, что этот звук был ужасен, леденящ и чужд. Так стонет вдова над своим мужем. Так воет мать над ребёнком. Но ей было некого оплакивать. Это был голос прошлого. Прошлого, которое теперь было окончательно мертво и безвозвратно утеряно. Так кричала, кажется, не она сама, а «другая Алина», что до этого злосчастного дня занимала в ней значительное место: Алина-анархистка, Алина-человек. Это был её предсмертный вопль. Она точно знала, что со смертью этого человека уходит и та самая «старая Алина»: запутавшаяся, потерянная, отчаянно цеплявшаяся за прошлое. И в этом вопле, переполненном отчаянного ожидания забвения слышался крик «новой Алины». В этом крике рождалась она — Алина настоящая, Алина-вампир, у которой было что терять, у которой было то, что она обязана сохранить. Человеческое взяло верх, когда до слуха донесся тихий зов: — Алина… Руневский пытался встать. Он старался пересилить себя, в который раз не испугаться дышащей в лицо смерти. Александр смог перевалиться набок, но на больше сил не хватало. Они нестерпимо быстро оставляли его. И только крик Алины, этот истошный, леденеющий крик ещё удерживал его здесь. Алина была рядом, живая, значит, ещё можно было надеяться… — Саша, Сашенька! Ты слышишь меня?.. Вставай, милый, надо встать… В мутной глади мелькнуло лицо Алины. Окровавленная, растрепанная, она была похожа на дьяволицу, несущую смерть. Совершенно дикими глазами, как раззадоренный хищник, она цепко ловила каждое его движение. От неё несло кровью и страхом. Но даже в этой ужасной ипостаси, которой он её одарил, она была самой прекрасной и желанной. На губах живительный вкус крови. Клыки привычным жадным движением вгрызлись в чью-то ещё горячую вязкую плоть. Окружающая действительность немного прояснилась, и его милая Алина выглядела теперь ещё более трагично. — Надо уходить… Руневский не понимал, куда они шли. Голова совершенно не поддавалась, и он шёл на каком-то сверхъестественном инстинкте. Разве что слышал каждый стон умирающего дома, каждый грохот обваливающейся жизни. Он почти не различал в гаме собственного крика — крика боли от каждого движения, которое только глубже загоняло серебро в тело, рвало изнутри. Но крики Алины его оглушали. Несколько раз её опалило ненасытное пламя, и его девочка, не знавшая этой страшной пытки раньше, не могла сдержать ужаса. Смерть шла за ними по пятам. В одно мгновение мужчине показалось, что им не уйти. Но Алина отчаянно держалась за него, а он не отпускал её плеч… Он не помнил, как они выбрались. Знал только, что это был задний двор, где оставшиеся большевики не могли их заметить. Руневский слышал шёпот любимой женщины. Александр не мог разобрать, что именно Алина говорила, но чувствовал, что говорила она с ним не в последний раз. К ним приближались две фигуры: одна показалась смутно знакомой, родной. В ушах стоял звон. Кажется, приблизившийся человек, с тревогой звал их по именам. И когда над ним нависло бледное лицо Свечникова, Руневский позволил себе провалиться в беспамятство, ощущая как крепко невеста держала его руку… Дневной свет, просочившийся сквозь портьеры, больно резал глаза. Руневский коснулся лица. Как же гудела голова… Комнату он узнал сразу. Это была одна из спален петербургской квартиры князя Свечникова. Они в безопасности, и это главное… Алина сидела возле его постели, прижавшись щекой к мужской руке. Вид у неё был изможденный. Услышав движение, девушка тотчас подскочила. — Сашенька… Руневский облегчённо выдохнул. Было отрадно слышать её голос, шептавший его имя и милые нежности, на какие она только была способна, ощущать её пальцы, лихорадочно гладившие его лицо, чувствовать её сухие губы на лбу, висках, щеках. Сейчас Александр был счастлив. Счастлив оттого, что мог обнять её дрожащие плечи, вдохнуть её тепло и ласково провести рукой по волосам, не боясь потерять любимую в огне. Алина тихо плакала. Руневский знал, что по вискам у него тоже катились слёзы. — Ты в третий раз спасаешь мне жизнь, душа моя. Это начинает напоминать какую-то прескверную традицию, — грустно усмехнулся мужчина. Алина фыркнула какое-то ругательство в его шею. Вдруг она, будто вспомнив что-то, выпрямилась и серьёзно посмотрела на него. — Я убила его. Каразина. Его больше нет. Это было сказано с такой твердой уверенность, с таким холодным спокойствием, что вампиру стало не по себе. В голове вспыхнули её слова. Стало дурно. — Я так виноват, Алина… Мне следовало… Я боялся, что… — Знаю. Теперь уже ничего не вернёшь. Гостей и слуг только жалко и дом… Руневский вгляделся в девичье лицо. Кажется, оно было прежним, но вот глаза… В глазах её что-то переменилось. Но он ещё не мог сказать точно, что именно. — Алина… — Не надо. Не сейчас, прошу. Тебе нужно набраться сил. Они нам ещё понадобятся. Алина улыбнулась. Но как-то слабо, вынужденно… Руневский наблюдал за ней, пока девушка наполняла его бокал свежей кровью. Трагичные события столь знаменательного для них дня естественным образом наложили на неё отпечаток. Её движения были ломаными, неуверенными. Один раз графин в девичьих руках опасно покачнулся, но Алина успела его перехватить. В мыслях она всё ещё пребывала в горящем доме, и это было неудивительно. В Алине надломилось что-то, что часто случается после подобных потрясений и становится причиной начать новую жизнь. Алина уже пробовала два раза. Он же за свою жизнь сбился со счёта. Но Руневский точно знал, что это её не сломает. Из другого теста была слеплена Алина Сергеевна. — Дай мне руки, пожалуйста, — попросил Александр, не имея сил приподняться. Алина выполнила его просьбу, осторожно придвинувшись ближе. — Прости, что так вышло, — проговорил он, прижав женские ладони к своим губам, — всё у нас с тобой не как у людей. Девушка тихо рассмеялась. — Я думала, ты уже привык. Помолчав немного, она вновь заговорила потухшим голосом: — Никто не мог этого знать. Надо теперь как-то с этим жить. Научусь, наверно… Но меня другое волнует… Что нам сейчас делать? Руневский неопределённо покачал головой. Так они и остались в тишине, перебиваемой лишь стуком часов. Алинина голова покоилась на его груди, вздымавшейся от равномерного дыхания. Каждый думал о своём и не решался прервать эту тишину. Такую неподвижную, необходимую… Утомлённый Руневский прикрыл тяжёлые веки, проваливаясь в дрёму, когда в комнату, коротко постучавшись, вошёл Владимир Михайлович Свечников.