***
Впервые Сынмин замечает за собой странность, когда замирает при входе в комнату Минхо — надо было вернуть сворованное когда-то худи — и нагло пялится на обнажённую спину, пока тот сушит волосы после горячего расслабляющего душа. Мышцы красиво перекатываются под смуглой кожей, тусклый свет лампы подсвечивает грациозную линию позвоночника, несколько капель игриво прячутся под поясом серых растянутых трико, висящих на крепких бёдрах. Слишком много простора для фантазии. Сынмин задаётся вопросом, какова на ощупь влажная кожа. Замурлычет ли Минхо, если он зароется во влажных волосах пальцами и слегка потянет их на себя, так, чтобы обнажилась крепкая шея. — Ким Сынмин, ты забыл человеческую речь? Можешь погавкать, я попробую понять, но не обещаю, — Минхо усмехается, перехватывая испуганный взгляд в отражении зеркала, и облизывает и без того влажные губы, словно кот, загнавший добычу в угол. — Эй, Сынмин! Ты ещё и гавкать разучился? Сынмин научился бы и гавкать, и мяукать, если бы старший ещё раз посмотрел на него так. Он пугается собственных мыслей и, пробубнив что-то про личное пространство и закрытые двери, бросает худи в Минхо. — Какого чёрта? Ким Сынмин, в следующий раз полетишь ты — в окно! На следующий день Сынмин безжалостно грызёт себя в попытке избавиться от мерцающего силуэта, от соблазнительно скользящих капель воды, от широкой резинки серых трико и продавленного следа на смуглой коже. Ему не должно нравиться тело раздражающего Ли Минхо, заботящегося, кажется, только о своих любимых котах, но широкие плечи, подсвеченные тусклой желтизной, не выходят у него из головы. Красиво, завораживающе, возбуждающе. Сынмин замирает посреди кухни, поражённый собственными мыслями. Возбуждающе? Ли Минхо его возбуждает? Нет, это бред, просто ему нужно отдохнуть и выбросить из головы всякие глупости. Да, ему просто нужен выходной. От Ли Минхо и его мышц. Сынмин кивает самому себе, разворачивается на пятках, намереваясь выбить у менеджера день отдыха, и вписывается в кого-то. — Блин, хён, научись смотреть по сторонам, — Чонин раздражённо вздыхает, оттягивая промокшую из-за пролитого кофе футболку, и цокает, когда бледно-коричневое пятно расплывается по белоснежной ткани. — Ну вот, теперь хрен отстираешь. — Машинка всегда к твоим услугам, — не менее раздражённо отвечает Сынмин, сбитый с толку, и сочувствующе вздыхает. Чонин не виноват в том, что мысли предали его. Он найдёт пару минут в своём забитом графике, чтобы включить стиральную машину. — Ладно, давай постираю. Занеси мне её… Он не успевает бросить торопливое «вечером», когда Чонин, пожав плечами и поставив полупустую чашку на стол, рывком снимает футболку и вешает на чужие плечи. Сынмин задыхается то ли от наглости, то ли от неожиданности, потому что в нос бьёт соблазняющая горечь парфюма. Первое, на что он обращает внимание, — острые ключицы под молочной кожей и бледно-зелёные дорожки вен от мужественных плеч до изящно длинных пальцев. Он сглатывает всё невысказанное: накачанная грудь врезается в его память, нежно-розовые бусины сосков завораживают. Интересно, насколько они чувствительны? Достаточно, чтобы выманить стоны удовольствия? Боже, о чём он только думает? — Спасибо, хён, — Чонин посылает Сынмину дразнящий воздушный поцелуй и игриво щекочет его под подбородком, словно Минхо, признающийся в любви своим кошкам. Он оставляет чашку в раковине, и его широкая спина исчезает за поворотом. Сынмин замирает посередине кухни, отчаянно цепляясь пальцами за чужую футболку, и осознаёт, что прикосновения Чонина мурашками расползаются по телу. Сынмин пропадает, и с этим нужно что-то делать. На следующий день менеджер привозит сонных и клюющих друг друга в плечи мемберов на запись. Чан, не сомкнувший глаз из-за взвалившегося на него вдохновения, сопит на диване, вытянув пухлые губы в трубочку и обняв подушку, а счастливые донельзя Джисон и Чанбин делают его фотографии под различными ракурсами: чем больше компромата, тем лучше для них. Сынмин подхватывает смех ребят и падает на другой конец дивана, намеренно подпрыгивая пару раз, чтобы услышать сонное недовольство. Мило. Он откидывает голову назад, планируя догнать несколько минут сна, пока Хёнджин будет записывать свои партии, но лёгкая пощёчина приводит его в чувство. Раздражающий Ли Минхо (и возможно совсем немного сексуальный) пугающе улыбается и указывает пальцами в свои опухшие глаза. — Теперь, Ким Сынмин, объясни мне, что это было, — он опасно растягивает каждое слово. — Мало того, что таскал мою толстовку, так ещё и бросил её мне в лицо. Знаешь, вообще-то у меня нос болел от шнурков. Там железки на конце, если ты вдруг не заметил. Но знаешь, учитывая твою внимательность, ты их не разглядел за те два месяца, что таскал мою одежду. — Я уверен, что ничего смертельного не произошло, — Сынмин пожимает плечами, растекаясь по дивану и складывая руки на груди, и усмехается, — тем более, тебе не помешает шоковая терапия, может, научишься одеваться после душа. Всё-таки в современном мире живём, хотя, учитывая, что ты родился в прошлом веке, тебе всё ещё сложно привыкнуть. Ну ничего, дедуля, мы поможем тебе освоиться. — Так маленький щенок смутился из-за красивого мужского тела? — Минхо наклоняется ближе, настолько, что длинные пряди щекочут чужие щёки. — А Хёнджин, за которым ты подглядывал в душе, знает о твоих наклонностях, м? — Мне кажется, ты себя слишком переоцениваешь, хён, — на последнем слове голос Сынмина дрожит, и он прикрывает глаза в попытке избежать настойчивого взгляда. Ошибка. Вспышкой в мыслях всплывает образ обнажённой спины, и фантазия спешит стянуть с крепких бёдер серые трико. — Да? — соблазнительный шёпот, игривое прикосновение к волосам. — Мне кажется, это ты переоцениваешь себя. А точнее свою выдержку. Как думаешь, долго ты ещё продержишься? Сынмин громко сглатывает, когда по телу бегут мурашки. Он уже несколько недель задаётся вопросом: сколько он ещё продержится, прежде чем окончательно сойдёт с ума. Фантазии изводят его каждую ночь, вынуждая кусать пальцы и проглатывать стоны. Он не может смотреть в зеркало во время танцевальных практик, потому что его взгляд цепляется за напряжённые мышцы, впивается в красивый рельеф пресса и рук. У него не получается сконцентрироваться в зале, когда под боком пыхтят его хёны, и вены красиво вздуваются на крепких руках с каждым новым повторением. Он не может падать в уютные объятия, потому что не умеет контролировать свои мысли, которые кружатся вокруг чертовски красивых тел. — Так, кто первый хочет записываться? — лениво спрашивает Джисон, опускаясь в кресло, и начинает настраивать аппаратуру. — Быстрее начнём, быстрее закончим. Сынмин выныривает из мыслей благодаря его громкому голосу и вскакивает, едва не сталкиваясь с Минхо лбами. Ему нужно как можно быстрее уйти отсюда, чтобы опустошить свои мысли и остаться наедине с собой. — Я! — выкрикивает он, и спящий Чан вздрагивает, открывая глаза и рассеянно щурясь. — Прости, хён, спи дальше. — Вот это рвение, — Джисон удивлённо пожимает плечами, но предпочитает зациклиться на записи. — Отлично, ты готов? Сынмин надевает наушники, пытаясь сконцентрироваться на тишине, но слышит собственное сердцебиение. Вдох, выдох. Его пальцы слегка дрожат, потому что взгляд Минхо испепеляет его. Нужно просто выбросить из головы всякие глупости. Он показывает большой палец и натягивает улыбку. Он быстро справится. Нет. Его голос дрожит, у него спирает дыхание, потому что в его голове на бесконечном повторе голосом Минхо звучит одно и то же: «а Хёнджин, за которым ты подглядывал в душе, знает о твоих наклонностях?». — Сынмин, всё в порядке? — в наушниках звучит взволнованный голос Джисона. — Может отдохнёшь пока? — Нет, — перспектива разговаривать с Минхо его совсем не радует, поэтому лучше он сорвёт голос, пока будет пытаться брать высокую ноту снова и снова, — всё отлично. Просто не успел распеться, но сейчас всё хорошо. Я готов. — Мне не нравится, как ты берёшь высокую ноту перед припевом. Вдохни резче и запрыгни на неё. Потому что сейчас ты въезжаешь в неё, — Сынмин кивает, прислушиваясь к инструкциям, и делает очередную попытку. Плохо. Голос срывается. — Ты не слушаешь меня, — раздражённо фыркнув, Джисон зовёт едва проснувшегося Чана, и, не встречая сопротивления, надевает на него наушники. — Послушай, пожалуйста, потому что Сынмин сегодня не в духе. Он заходит в кабинку к Сынмину и неожиданно прижимается к нему со спины, кладя горячие ладони на его пресс. Чужие прикосновения пускают мурашки по телу, и бесконечный поток мыслей исчезает. — Эй, не надо меня обнимать, я и без тебя справлюсь, — Сынмин поводит плечами, пытаясь вырваться из захвата сильных рук, но Джисон, стянув с него наушники, раздражённо шепчет в покрасневшее ухо: — Замолкни и следи за дыханием. Сынмин делает глубокий вдох, игнорируя раздражающе приятное тепло, захватывающее его тело, и начинает петь. Теперь его мысли здесь, в тесной кабинке, а именно на горячих руках на его животе. Тонкая футболка не спасает, и Сынмин чувствует жар чужого тела. Высокая нота, и его голос безжалостно срывается, потому что пальцы Джисона надавливают с такой силой, что он на короткое мгновение обмякает. А если бы чужие пальцы оказались чуть ниже и пробрались под спортивные трико? Стоп. Какого чёрта? Чан хмурится, но Джисон кивком головы просит его записать ещё раз. Сынмин кладёт ладони на его предплечья, потому что колени предательски подгибаются, и делает глубокий вдох. Горячее дыхание на шее сбивает с толку, крепкая грудь, вжавшаяся в его лопатки, сводит с ума. Свободные футболки, висящие на их плечах, едва можно назвать одеждой, потому что сквозь тонкую ткань прощупывается каждая мышца. Голова идёт кругом, температура в крошечной кабинке повышается. Сынмин пытается сосредоточиться на песне, хотя в голове растекаются влажные фантазии с участием длинных пальцев, лежащих на его животе. Он сжимает предплечья Джисона зажмуриваясь и берёт высокую ноту, всеми силами игнорируя поцелуй-бабочку под ухом. — Ну вот и всё, — Сынмин дрожащими пальцами стягивает наушники и устало выдыхает: слишком близкий контакт высосал из него все силы. Он хочет сбежать отсюда и переосмыслить свою жизнь. Джисон хлопает его по плечу, треплет по макушке, разгоняя россыпь мурашек, и на грани шёпота добавляет: — Я верил в тебя, детка. Сынмин краснеет, что не ускользает от слишком внимательного Минхо, на губах которого расплывается хитрая ухмылка. У него в глазах черти пляшут от осознания, что ему удалось нащупать слабое место человека, отношения с которым напоминают перетягивание каната. Минхо отвлекается, когда Хёнджин подходит к нему с телефоном и показывает какое-то смешное видео, и Сынмин пользуется шансом, чтобы сбежать и побыть наедине с собой. Он забегает в туалет, едва не сшибая менеджера по дороге, и хлопает дверью так сильно, чтобы этот грохот перебил жужжащий рой его мыслей. Вдох, выдох. Это просто усталость. На телефон приходит сообщение, из-за которого щёки пылают алым, зрачки увеличиваются, словно от прилива адреналина, лёгкие сжимает. Сынмин бросает взгляд на своё отражение, и читает в глазах осознание. Осознание того, что он конченный фетишист.от кого: котячий демон
хороший мальчик любит, чтобы его хвалили?
не переживай, детка, я дам тебе потрогать свои мышцы
Сынмин знает, что Минхо его дразнит и его слова так и останутся пустой угрозой, но его пугает чувство пустоты, растекающееся из-за этого осознания. Потому что Сынмин хочет, чтобы Минхо не шутил.***
Сынмин лежит на кровати, водя пальцами по животу и пытаясь собрать остатки фантомных прикосновений. Почему он так реагирует на объятия, ставшие чем-то привычным за семь лет жизни бок о бок? Феликс и Чан очень часто обнимали его, нередко зажимая в углу маленьких гримёрок и пытаясь справиться со стрессом перед предстоящим концертом; Хёнджин в первые два года после дебюта не выпускал его из кровати, навалившись сверху и прикрыв их одеялом; Чанбин нападал на него с щекоткой во время бесконечных тренировок и щипал пухлые подростковые щёки. Почему мужские тела, которые он не раз видел во время совместного приёма душа, вызывают в нём такую реакцию? Думал ли Сынмин когда-нибудь о своей ориентации? Нет, в то время, когда многие подростки активно узнавали самих себя, он с утра до ночи торчал в компании, выбивая себе путь на сцену. Он думал лишь о том, как не совершить ошибку и не предать доверие Чана. Когда исключили Минхо, он не понимал, что ему нужно делать: горевать о человеке, для которого он стал первым другом, или прикладывать ещё больше усилий. Когда уходил Феликс, Сынмин чувствовал, как их общая мечта, сотканная из несмелых желаний, начала рассыпаться. Дебют, первое выступление и поддержка фанатов — всё это казалось сказкой, которая разбилась о жестокую реальность. У них не было свободного времени, чтобы познавать самих себя. Изредка, в перерывах между концертами и бесконечными премиями, им удавалось поговорить о чувствах. Но этого было недостаточно для сомневающихся подростков, пытающихся найти своё место в мире взрослых. Если бы у Сынмина было время поближе узнать самого себя, испытывал бы он сейчас такой же шквал эмоций? Если бы ему нравились парни, кто из мемберов мог бы стать его идеальным типом? Мужественный Чанбин, использующий свои сильные мускулы для удушающих объятий, или изящный Хёнджин, напролом шагающий к своим целям? Утопающий в творческом беспорядке Джисон или Чан, согревающий в своих уютных объятиях? Бесконечно вредный Минхо, чья галерея забита фотографиями его любимых котов, или по-кошачьему ласковый Феликс, мурчащий от массажа? А может обманчиво милый Чонин, незаметно заботящийся о чужом комфорте? Его мысли перебивает деликатный стук в дверь, и в открытую щель врывается светлая макушка Феликса. Его улыбка настолько тёплая, что у Сынмина не хватает смелости выгнать его. Возможно, это шанс отвлечься от посторонних мыслей. — Ты сегодня так резко убежал с записи, а потом ещё на тренировке постоянно ошибался, — Феликс ложится рядом, даже не спрашивая разрешения (что давно стало нормой для всех), и находит чужую ладонь, чтобы сжать её некрепко. — Всё в порядке? Если ты переживаешь из-за тура, то ты можешь поговорить с нами. Я понимаю, что это большая ответственность. Мы все понимаем. Но тебе не нужно проходить через это в одиночку. Помнишь, как вы помогали мне с корейским языком, когда я не понимал и половины того, о чём меня спрашивали на интервью? Я тоже хочу помочь. — Нет, всё в порядке, — Сынмин кивает, пытаясь убедить в этом себя, но план проваливается, когда глаза напротив смотрят на него с сожалением, — дело не в туре. Мне кажется, я больше волнуюсь вне сцены, нежели на ней, — он жует губы, но нужные слова так и не находятся. Вообще, как рассказать человеку, что он стал чьей-то мокрой фантазией? — Это личные причины. Знаешь, мои тараканы. — Но это влияет на всех, Сынмин-а, — Феликс переворачивается на живот, упираясь подбородком в его грудь, и пронзает своим мягким взглядом. Хочется рассказать правду, потому что в этих глазах нельзя увидеть осуждение. Только понимание. — Ну что с тобой происходит? Если хочешь, я могу закрыть глаза, — и он зажмуривается, — вот так. — Я не знаю, это стрёмно, — неуверенно бормочет Сынмин, нервно сжимая тёплые пальцы, и облизывает сухие губы. В голове слишком много мыслей, и они комом норовят свалиться с языка. Феликс смотрит на него из-под густых ресниц и мягко улыбается. Ему хочется доверять. — Хорошо, только, не говори пока никому, хорошо? — Это останется только между нами, Сынмин-а, я обещаю, — он улыбается, застёгивая невидимый замок на губах. — Знаешь, я заметил одну странность, — Сынмин не готов вот так рассказать о чувствах, которые ещё не до конца осознал. А чувства ли это? Он раздражённо стонет, свободной рукой сжимая переносицу, и скороговоркой продолжает: — Я сраный фетишист, который сходит с ума из-за ваших мышц. Мне каждую ночь снятся эротические сны: то голые спины, то руки, то бёдра, и любое прикосновение заставляет меня чувствовать что-то странное. Я будто подросток, который впервые посмотрел порно, и теперь не может забыть его. Мне кажется, ещё немного и я сойду с ума! Значит ли это, что мне нравятся парни? Значит ли это, что мне нравитесь вы? — от собственного предположения он зависает на мгновение. — Воу, — Феликс прочищает горло, в его глазах нет ни капли осуждения, только искреннее удивление: Сынмин никогда не делился с ними чем-то настолько откровенным. Это очень волнительно. Он выпутывает свою руку из крепкого захвата и неуверенно проскальзывает ближе, чтобы поймать смущённый взгляд, — это неожиданно. Но, знаешь, это вовсе не стрёмно. Тем более, ты ведь и сам знаешь, какие они красивые, — его голос гипнотизирует, — так что совершенно нормально, что ты испытываешь это. Возбуждаться — это нормально. — Я не возбуждаюсь, — слабо протестует Сынмин, но Феликс мягко мотает головой, захватывая его лицо в плен горячих ладоней. Большие пальцы гладят выступающие скулы с нежностью. В мыслях раздрай, на губах горячее дыхание. — В этом нет ничего плохого, — шёпот практически в губы, на грани обморока. Феликс оставляет мягкий поцелуй в уголках дрожащих губ, пробуя на вкус чужое смущение, и задерживает дыхание: боится быть отвергнутым. Носом тычется в покрасневшую щеку, словно котёнок, требующий ласки. Мягкий взмах ресниц, немой вопрос в глазах. Феликс целует мягко, едва прижимаясь губами, не напирает, ждёт ответа. — Не сопротивляйся, если ты действительно этого хочешь. Сынмин выдыхает оставшееся сомнение, и двигает губами навстречу, подхватывая медленный темп. Это приятно. До мушек перед глазами и мурашек по позвоночнику. Они целуются совсем как подростки, захваченные искренним интересом. Сынмин не знает, за что уцепиться, чтобы не провалиться в омут новых ощущений, и отчаянно хватается за сильные плечи, комкая просторную футболку. В голове гудит, в низу живота гулко бьётся взволнованное сердце, тело оказывается во власти возбуждения. Феликс дразнит его, мягко покусывая, и языком царапает верхнюю губу, как будто бы случайно. Сынмин восхищённо вздыхает, и его дрожащая ладонь несмело зарывается в высветленные пряди. Они мягкие. — Ты можешь коснуться меня, — Феликс нехотя отрывается от влажных губ, перехватывает ладонь, сжавшую его плечо, и направляет её вниз, туда, где заканчивается горячая кожа и начинается грубая резинка домашних брюк. Под прикосновением пальцев пресс напрягается, и Сынмин восторженно стонет в жадный поцелуй, по крупинкам собирая ощущения. Фантазии кажутся глупостью по сравнению с реальностью. Он смелеет (или сходит с ума) и ладонью скользит выше, к накачанной груди, гулко вздымающейся из-за нехватки воздуха. Феликс хихикает в поцелуй то ли от щекотки, то ли от чужого смущения, и мягко отстраняется. — Ну как тебе? — Это много, — Сынмин очарованно вздыхает, отказываясь открывать глаза, и облизывает губы. Кончики пальцев пылают воспоминаниями о горячей коже. В груди бешено бьётся сердце, мысли путаются в лабиринте новых ощущений, — но мне понравилось. Феликс по-доброму смеётся, поправляя растрёпанную чёлку, и ловит завороженный взгляд. Ему нравится, когда на него смотрят, особенно такими глазами, наполненными бесконечной нежностью. — Ты всегда можешь доверить мне свои тайны, — шепчет он, переплетая их пальцы и разделяя смущённое тепло на двоих, — я никогда не буду осуждать тебя. — Спасибо, — Сынмин благодарно улыбается. — Так, — в глазах Феликса вспыхивает интерес, и он скатывается на пустое место рядом, срывая с чужих губ разочарованный вздох, — я не убегаю, не переживай, — он бодается щекой о плечо и мягко улыбается, но в одно мгновение улыбка превращается в хитрую усмешку, — теперь, когда я нашёл ещё одного поклонника мускулов Чанбин-хёна, я хочу обсудить его чёртовы руки-базуки. Клянусь, если бы меня душили этими руками, я бы даже слова против не сказал, наслаждался бы… Под тихое бормотание Сынмин засыпает. Утром ему о произошедшем напоминает только смятая простынь и лёгкое послевкусие цветочного шампуня на подушке. Он касается своих губ, и воспоминания хаотичным потоком обрушиваются на него. У Феликса мягкие волосы, щекочущие кожу, и нежные губы, порхающие бабочками в поцелуе. Являются ли эти воспоминания, растекающиеся улыбкой на сонном лице, доказательством его бесповоротной влюблённости? Сынмин хмурится, чувствуя, как снова загоняет себя в клетку собственных мыслей. Возможно, ему придётся перецеловать ещё несколько участников, прежде чем он окончательно разберётся в своих чувствах. — Прямо как золушка, — он глупо хихикает, сжимая покрасневшие щёки в ладонях: его чувствительность увеличилась в разы. — Золушка, не проспи на работу, — Минхо, застывший на пороге чужой комнаты, удивлённо хмыкает. — У кого-то хорошее настроение? Феликс поднял? — его многозначительный взгляд скользит ниже. — Этот нарушитель спокойствия выбегал из твоей комнаты ночью. Делились секретиками? — А тебя никто не поднял? — шипит в ответ Сынмин, торопливо прочёсывая взлохмаченные волосы пальцами, и поправляет помятую футболку. — И вообще, наши секретики, — он показывает в воздухе кавычки, раздражённо закатывая глаза, — тебя точно не касаются. — Обсуждали мои сексуальные бёдра? — Минхо неумело подмигивает, нелепо закрывая два глаза, но это не мешает ему выглядеть горячо. Именно поэтому он такой раздражающий. — Я же сказал, что тебя они не касаются, буквально. Поверь мне, у нас с Феликсом есть что обсудить, и твои сексуальные, — снова кавычки в воздухе, сопровождаемые закатыванием глаз, — бёдра — последнее, о чём мы хотели бы говорить. — На твоём очаровательном сонном лице всё написано, Ким Сынмин, — испытующий взгляд цепляется за губы и подмечает припухлость на нижней и едва заметный след от зубов. — Твой кофе уже стоит на столе, ещё не успел остыть, — Минхо выходит, но резко тормозит и, едва сдерживая довольную усмешку, не оборачиваясь, как бы невзначай бросает: — Не кусай губы, плохая привычка. Сынмин замирает посреди комнаты, совершенно обессиленный. Минхо читает его, как раскрытую книгу, и определённо замечает то, что спрятано между строк. Его постепенно затягивают в игру, правила которой ему пока неизвестны, но что-то подсказывает ему: проигравшим окажется он. До компании он добирается спокойно: Минхо, сидящий рядом с ним, молча слушает музыку и с кем-то переписывается. Никаких провокационных фраз или пошлых улыбок. Сынмин изредка бросается в него настороженным взглядом, но постоянно отвлекается на идеальный профиль, красиво подсвеченный восходящим солнцем. Он даже не замечает понимающий взгляд Феликса, пока он не начинает басить какую-то романтическую мелодию. — Так романтично, — одними губами шепчет он, по-английски, чтобы Минхо наверняка ничего не понял. Неужели Сынмин настолько очевиден? — Фу, — кратко комментирует Чонин и возвращается к просмотру сериала, совершенно не заинтересованный в разворачивающейся драме. Репетиция к предстоящей премии проходит относительно спокойно. Относительно, потому что к Сынмину никто не пристаёт и потому что, несмотря на это, он ошибается слишком много раз. Минхо несколько раз ругает его, привычно, совсем как всегда, и напряжение, возникшее между ними в комнате, окончательно рассыпается. — Послушай, — Чан, красный и отчаянно уставший после тренировки, подходит к нему и заключает в тёплые объятия, — что-то не так? Я понимаю, что ты устал, но мы не в том положении, чтобы ошибаться. — Не знаю, кажется, я просто схожу с ума, — Сынмин стыдливо кусает губы, когда взгляд настойчиво скользит вниз, к сильным рукам, сжимающим такую хрупкую бутылку, пробегается по дорожкам вздутых вен. Он может прямо сейчас расторгнуть контракт и покинуть группу, потому что этот мышечный террор невыносим. — Вот, прямо сейчас. Знаешь, как сильно я хочу тебя… — Сынмин-а, останешься сегодня ещё на полчаса, потренируешься с Хёнджином, — Минхо, словно появившийся из неоткуда, оттаскивает его от ничего не понимающего Чана, и в его глазах сверкает привычная игривость, — не так быстро, щеночек. Хёнджин, проследи за ним. — Какой же ты противный, — Сынмин показывает язык, поправляя влажную чёлку, и делает глубокий вдох. Полчаса — это всего лишь тридцать раз по шестьдесят секунд. — Если хочешь, я могу тебе помочь, — Хёнджин смотрит на него сквозь отражение в запотевшем зеркале и собирает непослушные волосы в высокий хвост. По его лицу стекает пот, тяжёлой каплей собираясь на остром подбородке, грудь под свободной майкой тяжело вздымается, напряжённые мышцы проступают под молочной кожей. — Эй, Земля вызывает Сынмина! — Что? — Сынмин тяжело сглатывает и, словно загипнотизированный, разглядывает чертовски красивые руки и, соскальзывая с широких плеч, зависает на изящных ключицах. Невыносимо. Сынмину хочется оставить влажный поцелуй в ярёмной ямке, скользнуть в неё языком и насладиться отзывчивыми стонами. — Прости. — Ты в порядке? — Хёнджин хмурится, пытаясь поймать рассеянный взгляд в отражении. — Слишком часто меня спрашивают об этом, — Сынмин усмехается и, мотнув головой, шепчет: — Всё в порядке, правда. Это всё тупые мысли. Это ложь, потому что Сынмин не в порядке. Он танцует в наушниках, чтобы не мешать Хёнджину отрабатывать своё соло, но даже максимальная громкость не заглушает тяжёлое дыхание и стоны разочарования. Он сбивается, когда широкие ладони скользят по груди и пальцы дразнят, цепляя широкий вырез майки. Взгляд Сынмина не способен сконцентрироваться на собственном отражении: его расширенные зрачки поглощают резкие движения, соперничающие с изящной лёгкостью. Он зажмуривается и мотает головой в попытке выбросить непрошенные мысли, но в ушах гудит от подступающего возбуждения. Это полный провал. — Ты делаешь неправильно, — Хёнджин внезапно оказывается перед ним, и Сынмин вздрагивает, бесстыдно утопая в его глазах. Он стягивает наушники, правда пытается сосредоточиться на мягком голосе, но грубоватые ладони на талии не оставляют ему шанса. Тонет без возможности спастись. Хёнджин руками помогает ему сделать верное движение бёдрами, и Сынмина пронзает волна горящего смущения. В зеркале он видит широкую, влажную от пота спину, и ему нравится, как она полностью скрывает его. Ему нравится чувствовать себя слабым рядом с сильными мужчинами. — Мне кажется, я совсем неправильный, — зачарованно шепчет Сынмин, дрожащими пальцами скользит по сильным рукам, сжимающим его бёдра, и восхищение вспыхивает в глазах. Его взгляд задерживается на влажных искусанных губах, и ему достаточно всего лишь мгновения, чтобы отбросить сомнения и принять необратимое решение. Мазнув большим пальцем по подбородку, он целует застывшего в замешательстве Хёнджина. И задыхается, когда ему отвечают так же осторожно. Сынмин нетерпелив. Он смело зарывается пальцами во влажные длинные волосы, убеждаясь в их мягкости, и делает крохотный шаг навстречу. Из наушников, безжизненно повисших на шее, играет их новая песня, но её перебивает бешеный стук сердца. Хёнджин целует иначе. Он искренен. Его прикосновения выдают его желание обладать, и он нетерпеливо скользит ладонями выше, пробуя на ощупь горячую кожу. Ему не терпится овладеть чужими мыслями. Сынмин мелко дрожит, ладони соскальзывают на острые ключицы, и его захлёстывает волна удовольствия. Хёнджин глухо рычит, оставляя на хрупкой талии полумесяцы от ногтей, и его губы жадно сцеловывают невинный восторг. Ему нравится получать любовь, он упивается ею. — Ты, блять, — хнычет он, прижимаясь горячей щекой к пульсирующему виску, и пытается отдышаться. Сынмин сводит его с ума невинным взглядом и бесстыдной спонтанностью. — Зачем? Зачем сводишь меня с ума? — А вы зачем? — дрожащий голос срывается на стон, когда зубы царапают кадык. — Зачем сводите меня с ума? — Ты должен взять ответственность за это, Мин-и, — взгляд Хёнджина темнеет, и его пальцы дерзким движением ныряют под резинку спортивных трико. Влажно. — Так сильно свожу тебя с ума? Кто-то ещё знает, какие грязные фантазии посещают эту миленькую головку? — Нет, — Сынмин зажмуривается до белых пятен перед глазами, цепляясь негнущимися пальцами за широкие плечи, и толкается бёдрами навстречу прикосновению. Он хочет догнать удовольствие, разметавшееся по возбуждённому телу, и отпустить себя. — Пожалуйста, дай мне, пожалуйста. — Дать тебе что, Мин-и? — Хёнджин зачарованно оттягивает большим пальцем его нижнюю губу и беззлобно усмехается. — Оргазм? Сынмин смущённо кивает, проклиная дрожащие колени: — Пожалуйста. Я хочу. — О нет, Мин-и, я дам тебе гораздо больше, но немного позже, хорошо? — успокаивающий поцелуй в уголок губ. — А теперь нам пора домой, иначе нас потеряют. Всю ночь Сынмин не спит, утопая в бесстыдных воспоминаниях, и на кончиках пальцев пылают воспоминания об острых ключицах. Сжимая бёдрами одеяло, он борется с неугасающим возбуждением и сжимает подушку. Насколько же он слабый, что готов кончить от простых поцелуев? Но влажные губы, дразнящие сладким «Мин-и», имеют над ним слишком много власти. Ему удаётся урвать пару часов сна, прежде чем будильник раздражающим писком выдёргивает его из влажных фантазий. Его заслуженный выходной посреди недели, который он выбил не совсем честно. Надавив на несколько чувствительных точек и с болезненным видом заявив, что не в порядке, Сынмин вынудил их нервного и гиперопекающего менеджера сдаться под его натиском. Новую хореографию он обязательно отрепетирует позже, когда избавится от навязчивых мыслей. Именно поэтому он хватает сумку со спортивной формой, наскоро собранную перед сном, и едет в зал. Джисон рассказывал ему однажды, когда они пили что-то крепче пива, рассматривая мерцающие звёзды, что тренировки помогают ему очистить голову. Сынмину сейчас нужно именно это. Во время поездки он слушает какие-то медитативные мелодии, чтобы настроить себя на тяжёлую тренировку и несколько мучительных дней после неё. Он не хочет думать о требовательных прикосновениях Хёнджина на своём теле, о горячих ладонях Джисона на его животе или о заботливых поцелуях Феликса на распахнутых губах, но не может переключить своё внимание. Дыхание учащается, дрожащие пальцы увеличивают громкость в наушниках, но возбуждение отзывается на уровне тела: мурашками по позвоночнику, потеющими ладонями и глухим стуком сердца в низу живота. И он даже не уверен, точно ли это сердце. Пока Сынмин переодевается в прохладной раздевалке, его взгляд несколько раз цепляет знакомое худи. Он твердит себе, что уже бредит, поэтому делает глоток воды с лимоном и похлопывает себя по щекам. Когда он заходит в зал, вполне себе реальный Чанбин пыхтит, поднимая штангу, вероятно, больше собственного веса. Если это бред, то слишком реальный. Теперь у него ещё и звуковые галлюцинации? — Хён, — осторожно спрашивает Сынмин, смущённо поправляя ворот футболки, и его взгляд теряется среди тренажёров. Тяжёлые вздохи, граничащие со стонами, рушат его планы, и ему остаётся только безжалостно сжимать челюсть, физической болью перебивая нарастающее возбуждение. Он не знает, стоит ли ненавидеть Хан Джисона, хотя, вероятно, его совет не подразумевал борьбу с фетишистскими наклонностями. — Ты чего здесь? — Ты меня спрашиваешь? — Чанбин выдыхает сквозь зубы, возвращая штангу на место, и лежит с закрытыми глазами, восстанавливая дыхание. Он щёлкает пальцами в воздухе и указывает в сторону бутылки с водой. Под смуглой кожей вздутые вены, над губой капельки пота, ноги широко расставлены в стороны. — Дай попить, пожалуйста. Сынмин помогает ему сесть и протягивает бутылку, с жадностью наблюдая, как с каждым глотком чужой кадык дёргается, а вместе с ним нарастает напряжение в паху. Чёрная футболка обтягивает огромные мышцы, и в эту секунду он проникается одержимостью Феликса. Потому что Чанбина хочется потрогать. Хочется отдаться во владение сильных рук, безжалостно расцарапать широкую спину, упереться ладонями в сильную грудь и почувствовать под собой мощь бёдер. — Это я тебя должен спросить, — Сынмин приходит в себя от хриплого голоса и ловит заинтересованный взгляд Чанбина. Взгляд, вспыхнувший животной неудержимостью. — Обычно тебя в зал не затащишь. — Хочу забыться немного, знаешь, грушу побить или типа того. — Обычно ты забываешься в студии, пока не охрипнешь, — Чанбин не говорит ничего необычного, но Сынмина сводит с ума низкий голос и лёгкая хрипотца. Он бы с удовольствием потерял голос, пока стонал бы в стальных объятиях. — Что-то изменилось? — Джисон посоветовал, говорил, что помогает, — голодный взгляд путается в крепких мышцах груди, размазывается по ключицам, прячущимся под футболкой, — голову очищает. — Нравится? — Чанбин гордо улыбается, закатывая и без того короткие рукава, и играется мышцами, подталкивая Сынмин к краю. Он больше не может сдерживать эгоистичного желания, разбалованный поцелуями: несмело трогает бицепс, поражаясь твёрдости, смелеет и желает большего. Большими пальцами поглаживает плечи и соскальзывает на грудь, как будто невзначай. Горячая и сильная. Сынмин был уверен, что Феликс преувеличивает, но теперь в полной мере осознает, насколько это приятно. Если бы только он мог сорвать дразнящую его воображение футболку и понаблюдать за глубоким дыханием. — Поможешь мне? — он сглатывает. — Покажешь несколько упражнений? — Конечно, Сынмин-а, — Чанбин нежно треплет его макушку. И Чанбин помогает. Показывает правильную постановку рук, невинно прижимаясь грудью к спине Сынмина, и с придыханием считая ему под ухо. Кажется, будто он отсчитывает не секунды до конца подхода, а мгновения до окончательной капитуляции. Стены, выстроенные из сомнений и страхов, трескаются от скользящих прикосновений и разбиваются волной возбуждения в крови. Сынмин признаётся себе в том, что его чертовски возбуждают его накачанные мемберы, когда прижимается задницей к паху Чанбина с несбыточной мечтой о том, что в следующий раз их не будет разделять одежда. После тренировки Сынмин чувствует себя безмерно счастливым. Спустя несколько мучительных недель ему удалось осознать свои чувства и желания, а самое главное — принять их. Он больше не чувствует себя ненормальным из-за того, что его привлекают мужские тела. Он может быть откровенным с мемберами, озвучивать им свои желания и получать намного больше, чем мог мечтать. Чанбин хоть и видит озорной блеск в глазах, но ничего не говорит, лишь похлопывает по плечу и вызывает машину. Сынмин наскоро пишет сообщение Чану о том, что через пару минут ворвётся в его студию с разговором, и запрыгивает в машину. Его переполняют эмоции, которыми он хочет поделиться с человеком, которому всецело доверяет. Он снова ощущает себя подростком, который шаг за шагом познаёт самого себя и открывает новые грани своей личности. У него есть чувства. К семерым парням, с которыми покорил большую сцену, с которыми разделил горькие поражения и сладкие победы. И его заводят их тела. Такие разные, но прекрасные по-своему. Когда Сынмин заходит в студию, но видит напряжённую спину Чана, погружённого в собственные мысли. Из колонок тихо льётся мелодия, вероятно, одна из будущих песен, под аккомпанемент приглушённого мурлыканья. Чёрная майка оголяет широкие плечи, и тёплый свет ласкает смуглую кожу, оттеняя рельеф мышц. Он делает короткую заметку и включает следующий трек, с более томным звучанием. Кажется, именно так звучит секс. Сынмин делает осторожные шаги, чтобы остаться незамеченным, и кладёт ладони на напряжённые плечи. Чан мелко вздрагивает, и хмурое выражение на его лице постепенно рассеивается под лёгким давлением пальцев. Он откидывает голову назад, позволяя чужим рукам разминать его закостенелое тело. — Тебе стоит отдохнуть, — шепчет Сынмин, склоняясь над ним, и наблюдает за трепещущими ресницами. Музыка замолкает, и тишину перебивают тяжёлое дыхание Чана и его редкие полустоны. — Нужно закончить с песней, — лениво тянет он, и его хриплый голос срывается. — Боже, как же хорошо. От Феликса научился? Сынмин кусает губы, чтобы сдержать улыбку и не рассказать, чему его на самом деле научил Феликс. Он массирует плечи, наблюдая за тем, как белый след от пальцев краснеет. В нём просыпается жадность, и он сдаётся в плен собственных желаний. Его ладони беззастенчиво скользят ниже, к напряжённой груди, и пальцы цепляют напряжённые соски. Он впервые слышит такой возбуждающий стон, и его бросает в дрожь. Насколько же Чан чувствителен? Будет ли он умолять, если контролировать его оргазм: подталкивать к краю и не отпускать? — Сынмин-а, — Чан распахивает глаза и встречается с захмелевшим от возбуждения взглядом, — не играй со мной. — И в мыслях не было, — Сынмин опускает взгляд на распахнутые губы и, поддаваясь внутреннему порыву, цепляет пальцами массивный подбородок. Он большим пальцем оттягивает нижнюю губу и наблюдает за тем, как она вспыхивает алым. Красиво. — Тогда целуй. Чан выжидающе смотрит, будто проверяя его желание на прочность, и Сынмин сдаётся. Наклоняется к нему и самозабвенно целует, жадно крадя горячее дыхание. Чан дразнит его, покусывая губы, и пальцами проскальзывает во влажные после душа волосы, прижимая ближе. Стон безвольно срывается с его губ, когда ногти царапают чувствительную кожу груди и ладони, выскользнув из-под майки, находят его. Руки Сынмина дрожат от переизбытка эмоций. Это слишком хорошо. Ему страшно, что будильник разрушит эту идиллию и он снова погрузится в бесконечный круговорот ненависти к себе. — Сынмин-а, — прервав поцелуй, Чан ловит расфокусированный взгляд младшего и с серьёзным лицом шепчет, — ты ведь не выпрашиваешь себе соло? Сынмин смеётся, и от этого мягкого смеха на губах появляется нежная улыбка. Он оставляет трепетный поцелуй на кончике носа и с таким же серьёзным лицом шепчет в ответ: — Признайся, соло ты бы дал мне просто так. — У тебя слишком много власти над моим сердцем, — осторожно, будто боясь спугнуть, Чан за руку тянет его к себе на колени и с трепетом поправляет его влажную чёлку, обнажая сочащийся теплотой взгляд. — Перед тобой невозможно устоять. — А моё сердце принадлежит тебе, — Сынмин носом потирается о его щёку, вдыхая едва сохранившийся аромат пены для бриться, смешавшийся со сладким парфюмом, и дрожащим голосом добавляет: — Нет, оно принадлежит вам. Сынмин влюблён, и ему это нравится до дрожи. Его сердце трепещет от мысли, что его влажные фантазии больше не будут сводить его с ума, потому что каждую он сможет воплотить в реальность. И Сынмин планирует сделать это как можно скорее.