Пули

Чуть больше семи лет назад. Сколько Дазай себя помнил, он никогда не придавал значения чувствам (эмоциям?). Правильнее будет сказать, что Дазай вовсе их не испытывал. Социопаты игнорируют моральные кодексы, не подвержены эмпатии, склонны к манипуляциям и обладают недюжинным интеллектом. Дазаю всегда было скучно и, может быть, самую малость, немного одиноко. Его видение мира никто не разделял, но Дазай к этому привык. Он продолжал ставить эксперименты над своим телом, отстранённо подмечая собственную живучесть. Его не могло убить злоупотребление спиртным (до определенного этапа жизни Дазай даже не пьянел), не пробирали таблетки и наркотики (окей, пробирали, но не так, как надо, не так, как хотелось бы), все попытки суицида оборачивались полным крахом (проклят он что ли?). Шрамы стягивались, кости срастались, вещества выходили из организма, не всегда эстетично, но выходили. Нужные люди всегда оказывались рядом, вынимая его из петли, промывая желудок, вызывая скорую. Он перепробовал много способов уйти из жизни, кроме, пожалуй, самых действенных. Вроде прыжка с крыши или рельсов поезда. С этим Дазай по непонятным причинам тянул. В итоге философия трансформировалась в нечто иное: найти максимально безболезненный и быстрый способ. Наверное, если бы не обязанности исполнителя, Дазай бы давно покончил с собой. Но наряду с разъедающей нутро пустотой у него была потребность заглушать скуку внутри. Работа в мафии идеально вписывалась в эту схему, давая ему необходимый запас ощущений. До следующего раза. В общем и целом, жизнь его была не настолько плоха, если бы не изъян в психике, не позволяющий испытывать эмоции. Настоящие, чистые, такие, которые заставят почувствовать его живым, а не существующим. Он всегда видел людей насквозь, мог предугадать их следующий ход и просчитать на несколько шагов вперёд, и это тоже наполняло жизнь невыносимой скукой и одиночеством. Чему удивляться, чему радоваться, когда можно всё спрогнозировать с точностью до мельчайших деталей? И так продолжалось ровно до той поры, пока Дазай не встретил Накахару Чую. У того эмоции били через край. Чуя в свои пятнадцать был похож на пороховую бочку, готовую взорваться в любой момент, прихватив с собой любого в радиусе километра. Чем сильно отличался от привычного окружения Дазая, которое будто замерло в спокойствии, наборе принципов и обязательств. Вместе с взрывным характером Чуе была присуща выворачивающая душу преданность, и подобного Дазай не видел никогда прежде. Группировка Овец действительно значила для Чуи многое, он костьми был готов лечь ради своих людей. Это завораживало, подкупало с потрохами. И резало глаза в мире продажной мафии. Но гораздо более странным для Дазая было то, что считать Чую было возможно и невозможно одновременно. Он глупо подставился в споре (который сыграл решающую роль в мироощущении Дазая), став “послушной псинкой”. А потом его переиграл, попав в обучение к Кое, не к Мори. Дазай был уверен, что рыжий засранец это подстроил. Абсолютно иррациональная уверенность, фактов на руках у него не было, но интуиция Дазая редко подводила. Если добавить ко всем имеющимся показателем спящего внутри демона разрушения — получалась донельзя интересная картина. Дазай впервые чувствовал в себе шевелящийся в недрах сознания интерес. Яркий, настоящий, живой. Такой, которого он не ожидал испытать в жизни. Не последнюю роль в только начинающем бушевать пожаре сыграла внешность Чуи. Дазай никогда остро не задумывался о своей ориентации, считая себя поначалу пансексуалом, потом, потеряв интерес к этой сфере жизни, асексуалом, но при виде Чуи всё его естество билось в одной-единственной потребности — обладать. Целиком и полностью. До конца, на протяжении всей жизни и немного дольше. Во всех известных и не известных смыслах. Чуя будил в нем странные и совершенно несвойственные желания. Дикие, тёмные и глубокие. Его хотелось забрать себе всего, присвоить, посадить на цепь как ту самую собачку. Дазай поначалу искренне не понимал, где в его черепной коробке произошёл сбой и, главное, почему он произошёл, а потом просто забил. Смирившись с фактом, приняв это как должное. Чуя будоражил в нём слишком всего разом, поднимал буквально с самых глубин одним своим присутствием. И из маленькой искры любопытства и интереса разгоралось настоящее пламя, грозившееся однажды обернуться настоящей катастрофой.