2023
Внутри корабль оказывается выше ожидаемого. Пока они с Чимином восходят на борт, пересекают антуриум, встречаемые персоналом, поднимаются на лифте для вип-пассажиров на верхние этажи и находят свои каюты, Тэхен никак не может остановиться: он с маниакальным восторгом изучает каждый сантиметр пространства, находя в лепнине на стенах, металлических ограждениях, абстрактных рисунках и богатом убранстве годы своей жизни. Во всех углах величественной посудины, созданной для того, чтобы покорить стихию без боя, ему слышится история: в дизайнерских мелочах — бесконечные диалоги в ночи и несерьезные споры, в эхе стали — тихие смешки и протяжные стоны. Горизонт впитал без остатка хронологию его самой большой и единственной любви — Чонгук отразил в мелких штрихах каждое совместное мгновение и каждое общее решение. Он сохранил все до мельчайших крупиц. Каюта оказывается ожидаемо шикарной, но при этом строго выдержанной — что Чонгук, что Тэхен всегда отдавали предпочтение изящному минимализму, отвергая вычурную пошлость. Пространства для жизни выделено не так уж и много, при этом оно не кажется перегруженным ненужной мебелью. Тэхена встречает небольшой коридор, который уходит в две стороны — к спальне и маленькой гостиной. Ровно напротив входа дверь в санузел, в котором нет ничего лишнего — душевой, не самой большой раковины и унитаза достаточно, ведь, если хочется чего-то экстравагантного, по всему кораблю распиханы спа-салоны на любой вкус. В помещении справа — том, что подражает гостиной, — расположен выход на крохотную террасу, с которой открывается великолепный вид на океан с высоты двенадцатого этажа над уровнем моря, а внутри ютятся круглый стол с тремя стульями и мягкий диван с телевизором для одиноких вечеров наедине с телепередачами. Спальня чуть больше гостиной, в ней удобная двуспальная кровать, встроенный в стену шкаф, прячущийся за черным глянцем на дверцах, свет проникает в помещение через крупное трехстворчатое окно. Гудит кондиционер, не позволяя летней погоде зажарить воздух каюты, а светло-бежевые стены и полы, покрытые мягким ворсом тоже светлых ковров, делают пространство еще приятнее взгляду. В каждом метре уют чувствуется так ярко, что его практически можно потрогать руками. До отплытия Тэхен развлекает себя обществом Чимина, который сразу же, как оценил временное обиталище, заявился к нему на порог. Они дожидаются багажа в неспешных разговорах, что проводят за парочкой бокалов красного сухого, которое легко выпрашивают у персонала, особо обходительного с пассажирами верхних этажей. В основном они обсуждают технические и дизайнерские характеристики тех частей лайнера, что успели увидеть, и пусть Чимин докапывается до каждой мелочи, Тэхен все равно в восторженном восторге — именно в такой тавтологичной формулировке. Скорее всего, он просто под впечатлением, находясь буквально внутри мечты всей своей жизни, а может, его просто заряжает на позитив понимание того, что впервые за два с небольшим года Чонгук находится где-то в опасной близости — он точно на борту, в этом нет никакого сомнения. И пусть Тэхен понятия не имеет, зачем он здесь, встретятся ли они вообще и к чему это приведет… Только человек, который был блядски сильно влюблен, сможет понять, насколько волнительно оказаться к объекту воздыхания так близко после того, как сначала существовал долго в ядовито безвыходной взаимо-невзаимности, а после бесконечными, прошедшими в серой тоске месяцами не получал ни единой весточки. Во время отплытия они наблюдают с террасы за тем, как берег Восточного моря пропадает из вида. Тэхен даже выкуривает парочку сигарет, что позволяет себе крайне редко, лишь под нужное настроение, и не всегда то должно быть отвратительным. Хорошее для того, чтобы отравить легкие никотином, тоже подходит прекрасно, а сейчас у него, бесспорно, именно такое. Вместе с тем, как Горизонт все дальше уходит в открытый океан, стремясь к горизонту, оно становится только лучше, на струнах души все энергичнее танцует танго эфемерная надежда черт его знает на что. После отплытия они с Чимином ужинают в ближайшем к их каютам ресторане, опрокидывают еще немного вина, но опьянения нет ни капли — то глушится беснующимся в груди теплом. Позднее Тэхен оставляет друга в одиночестве изучать досуговый потенциал корабля, решая наедине с собой пройтись до открытой палубы для прогулок, на которую во время разработки этого корабля возлагал большие ожидания. Лайнер изначально планировался как элитный туристический комплекс, который окажется настолько эргономичным, что станет доступным для отдыха не только сильным мира сего, но и обычному среднестатистическому человеку. При этом внешне он должен был создавать именно такое впечатление — досуг для тех, кто прогнул эту жизнь под себя. Задумка Тэхена считалась революционной не только десять лет назад, она до сих пор не вписывается в то, что диктуют миру капиталисты. На общедоступных зонах корабля клубится ажиотаж: пассажиры оживленно беседуют, высыпают к ограждениям открытых палуб, наслаждаясь видами того, как луна поднимается выше по небу, освещая водную гладь. Лайнер пылает в ночной темноте тысячами ярких прожекторов, и Тэхену очень хочется узнать, как Чонгук упростил систему энергоснабжения, чтобы обеспечить такой эффект и соблюсти хотя бы приемлемую, а не баснословно огромную смету. На прогулочной палубе оказывается не так много народа, видимо, либо еще не успели оценить то, насколько поразительное это место, либо просто оставили на попозже. Тэхен проходит мимо экстравагантного сада вычурных статуй, уделяя ему внимание лишь вскользь — в этом тоже чувствуется душа главного проектировщика, тот всегда тащился от скульптуры. Но сам Тэхен не очень, поэтому лишь отмечает этот факт, а сам направляется туда, где должны быть стеклянные мосты, идею которых он позаимствовал у Lotte World Tower. И когда он их находит, то действительно поражен — получилось даже лучше, чем в его воображении. Сквозь стекло под ногами хорошо просматривается то, как вода пенисто расходится волнами от борта лайнера. Чонгук решил добавить к голубоватому освещению оттенки нефритового и темно-бирюзового, и вышло, и правда, симпатичнее, очень подходяще природному цвету океана. Тэхен недолго любуется и, подойдя к металлическому ограждению, которое так же тут и там обогащают вставки прозрачного стекла, опускается на него локтями, смотря вдаль. Лицо встречается с крохотными каплями, которые не увлажняют полноценно, а лишь немного охлаждают, и это ощущается так приятно, что хочется провести языком по губам, но Тэхен в море не в первый раз и прекрасно знает, что привкус соленой воды не то, чем можно насладиться. Океан поразительно спокоен, оправдывая свое имя. Вдалеке плещутся крупные жители водной глади, а вокруг на сотни морских миль ни одного клочка земли, даже заброшенного. В таких ситуациях кажется, что суша вовсе исчезла из мира, а ты остался один на один с непредсказуемой стихией, которая восхищает так же сильно, как и пугает теми тайнами глубин, что человеком еще не раскрыты. Океан всегда завораживал Тэхена. Будь то Тихий, как сейчас, или Индийский, как двенадцать лет назад.2011
Тэхену девятнадцать. Тэхену жарко непривычно посреди зимы, а по коленям ползут какие-то совершенно дикие мутанты комаров, но с его губ не сходит широкая улыбка, пока он пялится на воды бухты с пляжа Пинки, пытаясь разглядеть в темноте витки обратного течения. Об этой страшной штуке, грозящей затянуть на дно даже самых умелых пловцов, предупредила одногруппница из местных, услышав, что они с Чонгуком намереваются покинуть корпус университета ненадолго и посетить одно из самых прекрасных мест для отдыха теперь-уже-их-страны. Вокруг Тэхена сотни туристов, выбравших отпуск на диком клочке суши, на которой погода взбесилась, сменив времена года, а небо перевернулось с ног на голову; на пляже стоит веселый гул, не смолкающий тут даже глубокой ночью; вдалеке мигает свет маяка и мелькают силуэты рыбацких кораблей — лучшей атмосферы и представить нельзя. Не хватает только одного, и Тэхен озирается по сторонам, выискивая своего спутника, который пропал с десяток минут назад в поисках палаток с алкоголем, да так и не вернулся. Он скользит взглядом по полуголым телам совершенно разных комплекций, но никак не может обнаружить нужного. Того, которым обожает любоваться в любое время суток: утром, просыпаясь рядом; днем, ступая в ногу по коридорам университета; вечерами за совместными или индивидуальными чертежами; ночами, находясь под ним или нависая сверху. Они с Чонгуком вышли за пределы дружбы давно. Тэхен уже и не скажет точно, когда это произошло и как. Кажется, так ощущалась их пара всегда — как неразрывное целое. Все его чувства оказались взаимными, и, вопреки всем клише, они обошли ту стадию, когда два друга скрываются, боясь разломать то, что успели построить. И даже несмотря на то, что до Австралии они девятнадцать лет прожили в той стране, где связь между мужчинами осуждается пусть и не официально, но очень наглядно, а их родители воспитывали обоих в консервативном понимании традиционных семейных ценностей, все как-то произошло само — постепенно, гладко, без лишней драмы. Отношения среди знакомых они никогда особо не афишировали, а родители до сих пор считают, что два молодых парня всего лишь дружат. Подумаешь, квартиру снимают одну на двоих, так они знакомы уже столько-не-живут-лет и уехали вместе учиться не просто в соседний город, а на другой континент. А про кровать общую им никто не сообщает — не их дело. Иногда Тэхену кажется, что их с Чонгуком отношения развиваются даже слишком гладко: они безболезненно сошлись, они настолько похожи, что между ними не случается серьезных разногласий вообще. Подумать только, они даже свинтить за тысячи километров ради университета, в котором предлагается лучшая программа по судостроению — университет Нового Южного Уэльса в этом плане вне конкуренции, — договорились меньше, чем за минуту. Временами Тэхен мнительно опасается, что их трудности еще впереди, но делает это крайне редко — Чонгук слишком хорош, чтобы рядом с ним задумываться о грустном. — Кошмар какой-то, — жалуется тот, когда все же появляется, принося с собой две бутылки не самого лучшего местного пива, но другое что-то найти на пляже в праздник сложно, так что они не жалуются. — Меня только что отругали, как пятилетку, за то, что я обратился к продавцу вежливо. — Когда ты уже привыкнешь? — хмыкает Тэхен, забирая одну из бутылок. — Вспомни первый день. Они переглядываются, а после громко смеются. Первый день в университете прошел комично. Во-первых, они едва не потерялись, потому что несмотря на то, что по-английски каждый изъясняется довольно прилично, в Австралии разговаривают на каком-то другом английском, который изучают только в этой стране и явно где-то по подвалам, чтобы никто из приезжих не нагрянул на огонек и не узнал страшной тайны. Поначалу они не понимали чужую речь не то что наполовину, на целых две трети. Во-вторых, этот же самый кривой сленг австралийцев заставил их волосы шевелиться буквально, пока они сидели на собрании для первокурсников, совершенно не улавливая, чего от них хотят и что они должны сделать в срок примерно вот-прямо-сейчас-или-вчера-даже. И в-третьих, после они и вовсе получили нагоняй, когда попытались выразить признательность куратору из преподавателей, оставшись последними для того, чтобы уточнить то, что не догнали. Корейская вычурная вежливость в отношении старших здесь совершенно не ценится. Мало того, многие воспринимают ее в штыки — местные предпочитают равенство во всем, в том числе в подобных жестах. Вежливость вежливостью, но на излишества смотрят с подозрением. Тэхен адаптировался быстро — он всегда был более гибким. А вот Чонгук до сих привыкает. — Хорошо тут, — Чонгук делает глоток из бутылки, хмурится немного — вкус, ну честно, такое себе — и осматривается. Улыбается, заметив, как какие-то студенты носятся друг за другом, обливаясь тем же, чем они травят желудки, и тихо смеется, когда один из парней цепляет ногой бревнышко, на котором разведен крохотный костер, и от того валят искры; до них доносится тихий треск дерева. Он глубоко вдыхает и шепчет: — Даже пахнет иначе. — Можем после учебы переехать сюда, — предлагает Тэхен, толкая его колено своим. Потом придвигается вплотную, чтобы касаться тесно. — Ты от скуки помрешь, — хмыкает Чонгук и на вздернутую бровь издевательски добавляет: — Тут за исключением этих, — он машет рукой в сторону многочисленных туристов, — постоянного населения триста человек. Ты со всеми в первый же день перезнакомишься и все, заняться больше тебе будет нечем. А слушать потом твое нытье мне. — И никакое не нытье, — бурчит Тэхен, но мысленно признает, что в таком ограниченном на разнообразие обществе скрючится от тоски. — Зато тебе бы зашло. — Мне ничего не нужно, у меня уже есть ты, — жмет плечами Чонгук, будто говорит о мелочи, но когда смотрит пристально в глаза и улыбается ярко, в этом нет ни одной мелочи. В этом все. Тэхену девятнадцать. Тэхену жарко непривычно посреди зимы, а по коленям ползут какие-то совершенно дикие мутанты комаров, но с его губ не сходит широкая улыбка. Он больше не пялится на воды бухты с пляжа Пинки, пытаясь разглядеть в темноте витки обратного течения, он рассматривает лицо Чонгука, которое кажется еще выразительнее в лунном свете и всполохах редких костров. Сползает взором чуть ниже, изучая узоры татуировок, которыми его парень увлекся совсем недавно, и ему хочется капать слюной на песок и бить по нему воображаемым хвостом, подражая преданному псу. Он не может охватить словами все, что чувствует. Он влюблен, он учится в университете с лучшей программой судостроения в мире, он счастлив безмерно и прямо в эту секунду размышляет о том, что, кажется, в прошлой жизни минимум спас планету, потому что получить столько всего, когда тебе девятнадцать, просто невозможно. Нет. Он точно спас не меньше целой вселенной.2023
Из воспоминаний Тэхена вырывает скрежет, от которого хочется поморщиться. Он не понимает происходящего сразу, потому что смотрит в другую сторону, любуясь гранью между небом и океаном, которая выделяется ярким светом полной луны. Но после раздается громкое копошение и испуганный женский вскрик, из чего он делает вывод, что какая-то мадам поскользнулась на стекле прозрачного моста, напялив каблуки. Хочется усмехнуться, потому что этого они с Чонгуком не предусмотрели — что взять с двух мужиков, которые туфли в жизни не надевали. Следом сзади раздается обеспокоенный низкий голос, который он узнает моментально, и его плечи напрягаются. Если этот мужчина тут, то и его сестра, вероятно, тоже. Тэхен украдкой подсматривает туда, откуда доносятся звуки, но еще до того, как цепляет взглядом среди редких прохожих хрупкий силуэт, женщина смеется, и мелодичный перелив он узнает тоже мгновенно; по его шее бегут мурашки, а пальцы крепко сжимаются на нагретом за день ограждении так сильно, что костяшки пальцев белеют. Он тут же отворачивается. Стоило ожидать, что женщина, входящая в категорию ненавистных ему людей, в которой насчитывается вот ровно один человек, обязательно тут окажется. Надежды на лучшее разбиваются в секунду и полосуют осколками весь оптимизм, когда до него доносится приглушенное шумом океана: — Я же говорила, что ты не разочаруешься, Юн. Его корабль бесподобен. Тэхен хотел бы хотя бы мысленно обозвать ее голос противным, но с недавнего времени старается быть честным не только с собой, но и со своими чувствами, поэтому признает, что тот такой же красивый, как и сама женщина. Соен — так зовут сестру Мина Юнги — обладает поразительной для кореянки внешностью: она достаточно высокая, но при этом хрупкая, ее черные волосы опускаются ниже лопаток волнами и отливают блеском на любом источнике света, у нее аномально большие глаза и милая улыбка, которой хочется любоваться ровно до того момента, как на ее лице оседает налет заносчивости. Если бы Тэхен был натуралом, он обязательно ее бы заценил. Хотя Чонгуку ориентация вот не помешала, он очень легко попал в сети змеи, которую Тэхен вот уже как два года кличет про себя ядовитой гадюкой. Он позволяет себе слабину назвать ее так еще разочек, даже если теперь, в отличие от прошлых лет, без прочих оговорок признает, что причина такого отношения исключительно в черной ревности, больше за предвзятостью не стоит ничего абсолютно. Совсем не поэтично. — Ладно, согласен, — раздается низкое Мина; они подходят ближе, голоса становятся громче. — Твой протеже стоит вложенных в него денег. — Чонгук достоин всего мира, — радостно поет Соен. Тэхен не сдерживается, слыша имя — вновь оборачивается. В этот раз его замечают. Соен, облаченная в темно-алое элегантное платье, которое спадает по стройным длинным ногам и стелется по стеклянному полу, видит его первой и узнает в секунду — ее накрашенные бордо губы поджимаются, а взгляд темно-карих радужек ощутимо холодеет. Знает, значит. Ничего удивительного, впрочем. Мин же, напротив, опознавая знакомого среди туристов, смотрит без доли презрения, но и радушием не награждает — на лице человека, который рулит огромной корпорацией, редко удается различить лишние эмоции, если ты не близкий. Тэхен вот к близким не относится, и слава богу, ему такого «счастья» задаром не надо. Они не очень хорошо знакомы, пересекались на общих приемах несколько раз, но лично разговаривали лишь дважды, и желания повторять нет никакого. Однако у Мина на этот счет другое мнение — он просит сестру подождать и идет к Тэхену вальяжно, спрятав руки в карманах классических темно-серых брюк. Он в официальном, пиджака только не хватает, и то, что Мин не на работе, выдают лишь закатанные рукава белой, как свежевыпавший первый снег, рубашки. Тэхен на его фоне в свободных светлых джинсах и тоже рубашке, но все той же легкой, что и днем, расстегнутой на пару пуговиц так, чтобы обнажалась часть ключиц, выглядит убого и по-пляжному. Однако и они не на официальном приеме, к счастью, сейчас подобного стресса он, скорее всего, стойко выдержать не смог бы. Чимин, завидев облик вылизанного до каждого волоска Мина, точно в очередной раз разорился бы на презрительное «пижон». — Здравствуйте, господин Ким, — остановившись рядом и опустившись локтем на ограждение, говорит Мин, склоняя голову немного, и Тэхен здоровается так же учтиво, хоть и не очень доволен делить одинокий вечер с этим человеком. Пусть конкретно к нему негатива не испытывает, все же та женщина, что стоит поодаль, к вежливости не располагает. — Рад видеть. Признаюсь, не был уверен, что вы удостоите нас своим обществом. — Идея приглашения ведь принадлежит не вам? — спрашивает Тэхен прямо и без обиняков, пользуясь ситуацией, раз уж представился шанс. — Господин Чон настоял, — Мин ничего не скрывает, не лебезит и не пытается сгладить углы. Впрочем, было бы странно, если бы человек, который прогнул под себя целую страну, унаследовав бизнес отца и превратив пару среднестатистических компаний в целую империю, вел себя иначе. — Мне пришлось согласиться, но, опять же, я рассчитывал, что откажетесь вы. — Это грандиозное событие, — жмет плечами Тэхен и отворачивается, устремляя взор на горизонт, где отражение луны начинает дорожку света, которая узко скользит по морской пене и плавно касается борта лайнера. И снова ассоциации, будь они прокляты. — Как тот, кто крутится в сфере судостроения десятилетие, я не мог пропустить триумф человека над морем. А это именно он — настоящий триумф над стихией. — Рад, что вы понимаете, что создали, — Мин скупо улыбается уголками губ, когда Тэхен смотрит на него ошарашенно. — Чонгук поделился, что это чудо вышло из-под вашей руки. — Чонгук приложил к созданию не меньше меня, — он говорит это по инерции, как делал всегда во времена их сотрудничества, а сам пытается обработать новую информацию. Честно, не ожидал. Что-то во всем этом нечисто. — Он так не считает, — Мин легко покачивает головой, и вот эта фраза удивляет меньше. Упомянутый еще до того, как их отношения рухнули на глубину Марианской впадины, всегда снимал с себя ответственность за достижения, без которых то, что придумывал Тэхен, никогда бы не увидело свет. — Что ж. Выражаю благодарность, но предлагаю обсудить условности договора после того, как причалим. Не дело обсуждать бизнес на отдыхе. — Договора? — осторожно переспрашивает Тэхен, совершенно запутавшись. Мин осекается и отводит взгляд на пару секунд. Он хмурится, отчего кажется старше на пару лет. На самом деле, он не так уж и сильно превзошел по возрасту Тэхена, но по нему даже в обычном состоянии этого не скажешь — пашет, как проклятый, что ярко отпечатывается в ранних морщинах, да и мину перманентно держит каменную, а чрезмерная строгость всегда идет под руку со старостью. — Полагаю, с Чонгуком вы еще не встречались? — Мин говорит нерешительно, что в контексте не только диалога, но и разницы в положениях ощущается крайне странно. Когда он получает в ответ лишь молчаливое покачивание головой, тяжело вздыхает и вроде даже бубнит под нос что-то из не особо цензурного, но Тэхен решает не доверять слуху, кажется, тот его сегодня подводит. — Простите, что преждевременно. Он взял с меня слово, что будет первым, кто вас просветит. Прошу меня не выдавать, — Мин вновь учтиво кланяется. — Хорошего отдыха, увидимся позже. Тэхен борется с любопытством, но то зудит противно за ребрами, потому что оброненные вскользь слова разжигают пожар на кострище непонимания. — Господин Мин, — все же решается окликнуть. Он смотрит через плечо, успевший отойти на пару шагов мужчина делает то же самое; их взгляды пересекаются. — Где он? — Кто его знает, — должно было прозвучать вопросом, но спрашивающих интонаций не слышится; Мин иронизирует, растягивает губы очевиднее, обнажая верхний ряд зубов — так улыбаются, говоря о друзьях, а не подчиненных или партнерах. — Не ищите, Тэхен, не найдете. Вам жизни не хватит обойти тут каждое помещение. Он появится тогда, когда посчитает нужным. Мин больше ничего не говорит, лениво следует к сестре, и, когда Тэхен смотрит на ту — он не хотел, так вышло случайно, честное слово, — женщина все еще кажется недовольной, но есть в ней что-то, что подливает топлива в разгорающийся костер сомнений. Она изучает его силуэт внимательно, откровенно и в ту секунду, когда к ней подходит брат и предлагает локоть, опускает подбородок в жесте уважения. Тэхен не отвечает тем же — не может себя заставить, только не перед ней, — но провожает ее обнаженную широким вырезом спину взглядом вплоть до того, как та скрывается чуть дальше, пропав за группкой молодых туристов. Он вновь уводит взор в плен успокаивающего шепотом волн океана, абстрагируется от громких разговоров других людей, которых стало за десяток минут ощутимо больше, и думает, думает, думает. Прокручивает сказанные Мином слова снова и снова, не догоняя. Он в морском бизнесе далеко не первый день, он плещется в этом заболоченном водоеме не просто рыбой, а целой акулой со всеми ее бесконечными рядами лезвий зубов, и ляпнутое по неосторожности наталкивает на определенные размышления. Однако поверить в них сложно. И даже не потому, что Тэхен считает Чонгука настолько посредственным, чтобы отметать саму возможность, что тот мог оставить в истории рождения их общего детища и второго участника. Нет, какой херней они бы ни страдали последние годы, Тэхен все еще видит в Чонгуке лучшего человека, поэтому такой исход стоило предполагать. Но поверить в это равнозначно воскресшей надежде, а Тэхен крайне устал разочаровываться. Когда-то давно он считал, что они настолько близки и настолько понимающие, что просто не способны обмануть ожидания друг друга, что бы ни сделали и какими бы странными пред окружающими ни представали. Но жизнь ударила его наотмашь, сильно и чертовски больно, чтобы доказать, что разочаровать можно любого, даже того человека, который, казалось бы, принимает тебя со всеми пороками и недостатками.2014
Тэхену двадцать два. Тэхен на третьем курсе, и его учеба протекает почти что гладко, лишь изредка он оказывается в бушующей стихии знаний, когда очередной препод внезапно сходит с ума или начинается сессия, приносящая с собой десятки заданий, что надо выполнить все с тем же вот-прямо-сейчас-или-вчера-даже. Его жизнь в Австралии довольно размеренная, но при этом богатая на события — многонациональный толерантный социум их с Чонгуком принял без нареканий. Тэхен счастлив и не задумывается о том, что за все нужно платить. Он так сильно привык, что мир вокруг него приносит лишь удовольствие, что забывает ценить, воспринимая все, как должное. Даже самого важного. Тэхен стонет протяжно, прикрывая глаза, и запрокидывает голову; взмокшие от палящего солнца и удовольствия темные пряди липнут ко лбу, а майка неприятно — к спине, но на это так похуй. Он успел привыкнуть к капризным выходкам жаркой по-австралийски зимы, да и то, что творится у его ног, превращает его в слишком похуистичного и крайне похотливого человека, для которого имеет значение лишь то, как по члену скользят горячие губы. Приятно. Приятно ровно до того момента, как в низу живота перестает быть влажно и жарко — Чонгука такой расклад не устраивает. — Отвлекаешься, — говорит он хрипло, отстраняясь и стирая слюну со рта. Тэхен смотрит вниз сквозь полуопущенные ресницы, залипая на том, как татуированные пальцы скользят по члену, гладя слишком нежно для того человека, что был секунду назад очень близко. — Ты тоже, — шепчет сухо, в глотке жарит так, что ни капли влаги не осталось, вся к чертям испарилась. — Трассы сами себя не нарисуют, — Чонгук паскудно улыбается, не переставая двигать кулаком, и приятные ощущения, что искрят в пояснице скорым оргазмом и бьются гулким сердцебиением в висках, смазывают звучащие слова. — Ты тратишь время. Тэхен демонстративно тяжело вздыхает, переводя взгляд обратно на кульман, перед которым они стоят в не самой благочестивой позе. Чертежный инструмент еще совсем новенький, они разорились на него лишь недавно и не пожалели ни капли — вдохновения в квартире, в которой то и так обосновалось со всеми пожитками, стало еще больше. С его губ срывается тихое шипение, стоит довольному послушанием Чонгуку провести языком по всей длине, а после, обхватив головку губами и втянув щеки, начать посасывать снова. Глаза удержать открытыми очень сложно, когда тот берет глубже, но приходится, иначе беспринципный изверг вновь остановится, оттягивая оргазм. А все уже зашло туда, где кончить хочется очень. Тэхен скользит взглядом по большому чертежу, распятому по всему пространству кульмана, цепляет периферийно мелкие бумаги, что прикреплены в каждом углу, и сквозь волны удовольствия, заставляющие с каждым движением рта пресс сокращаться, размышляет над задачкой, которую ему подкинул тот человек, что сейчас облизывает его член, стимулируя умственную деятельность. На огромном листе представлен первый набросок плана того корабля, который он поклялся построить еще в восемь, и ему нужно срочно придумать, в какое место запихнуть замысловатую многоэтажную конструкцию, чтобы не сместить центр тяжести и не дать посудине, которую он все еще собирается в перспективе воплотить в реальности, сразу же потонуть. Чонгук обязательно за ним потом все проверит, подправит детали, но из них двоих понять первоначальный принцип способен только опирающийся на нестандартное мышление Тэхен. Чонгук старается усердно, сдавливая член горлом сильнее, настоящий хороший мальчик, его же идея на обработке, в конце концов. Одна из тех, что в будущем обязательно признают грандиозной. Увидел бы их сейчас кто-то посторонний, сдал бы в дурку обоих или, на крайняк, подкинул номерок сексолога, чтобы в головах своих поразбирались на пару. И слава богу, сатане и другим примечательным личностям любых религий, что они с Чонгуком не страдают эксгибиционизмом. Просто один лучше соображает творчески в моменты, когда каждое сухожилие дрожит в предоргазменной агонии, а второй пользуется этим и тащится от процесса, подкидывая абсурдные идеи на поразмышлять и любезно поддерживая не самый чистый и адекватный способ приманить вдохновение. А после пускает свои слабости в нужное русло, чтобы и собственной работоспособности дать поощрительного пинка, но об этом позже немного. Чонгук отсасывает первоклассно — успел поднатореть за годы глубокого изучения практики — после того, как сам же и ляпнул: «Давай впихнем на корабль гоночную трассу, богатые випы охренеют от возможностей», точно зная, что Тэхен идеей загорится. Он ведь всегда так поступает, когда на ум приходит что-то нестандартное, что может появиться на его — нет, теперь уже их общем — детище впервые в истории судостроения. И не то чтобы он против того, каким образом порой откровенно абсурдные идеи им удается включить в общую картинку. Не дурак же последний и все еще умен не по годам, да и секс в любом его проявлении обожает лишь немногим меньше, чем своего мужчину и корабли. — Блядь, — срывается с его губ, когда Чонгук проталкивает головку глубже в глотку; колени Тэхена дрожат, он хватается за верхний край кульмана, чтобы удержаться на ногах; немного смятый лист хрустит под влажной ладонью. В другой руке все еще зажат автоматический карандаш, которым он делал пометки до того, как его парень упал на колени, и от него нужно срочно как-то избавиться. Тэхен вновь отвлекается от чертежа, отбрасывает карандаш на стоящий в паре метров от них стол, его пальцы сразу же вплетаются во взмокшие пряди на затылке Чонгука, и, не справившись с навязчивым желанием, он смотрит вниз, тут же пересекаясь с взором затуманенных возбуждением глаз. У Чонгука стоит, его такие моменты, что случаются в их буднях далеко не редко, заводят едва ли не сильнее, и он стонет замученно, насаживаясь ртом практически до основания; его ладони поднимаются по чужим бедрам к ягодицам, пальцы впиваются в смуглую, щедро загоревшую кожу, притягивая ближе. Но в густых похотью радужках читается отчетливо сказанное ранее: «Не отвлекайся». Тэхен шумно выдыхает сквозь зубы, вновь удостаивая вниманием кульман. Он мечется взглядом по палубам корабля, мысленно просчитывая тяжелейшие многоступенчатые формулы и отметая один за другим варианты, пока его бедра инстинктивно дергаются вперед, трахая любимый рот. С его губ срываются довольные вдохи, а пальцы на чужом затылке сжимаются сильнее с каждым толчком, перехватывая инициативу. Снизу раздаются пошлые звуки, изрядно напитанные тихими стонами обоих, и попытки в размышления немного сбавляют градус, позволяя не спустить прямо сейчас, а задержаться на предоргазменном пике дольше положенного — вплоть до того момента, когда организм откровенно сдаст. Рывки тазом становятся грубее, жестче, и Тэхен приоткрывает рот, не справляясь с дыханием и чувствуя, как по нему скользит чужой взор, буквально кожей. Он точно знает, что Чонгук в такие моменты всегда пристально наблюдает за экстазом эмоций на его лице — его тащит как-то, что мозг Тэхена выдает гениальные решения в секунды, в которые нормальный человек вообще думать не может, так и то, что в одну секунду этот самый гениальный мозг все же отрубается, сдаваясь пред цунами удовольствия, бьющегося током по оголенным нервам. Тэхен сильно стягивает волосы пальцами, вынуждая Чонгука замедлиться — такой себе своеобразный сигнал, что уже вот-вот и нужно сбавить обороты, чтобы растянуть момент. Член входит в рот амплитудно, до основания, очень глубоко, но размеренно. Чонгук дышит носом громко, царапает короткими ногтями ягодицы и ерзает — ему тоже хочется, хоть он потом и не позволит к себе прикоснуться еще пару часов, мазохист херов. Все тело напрягается, а органы чувств обостряются до максимума: ощущается каждый сантиметр проникновения и даже случайные мазки языка; слышатся мельчайшие шепотки мира: шорох одежды, влажные звуки слюны и едва уловимое ухом жужжание насекомых, которые в этой стране все еще какие-то дикие мутанты, но Тэхену и на это прямо сейчас абсолютно похуй тоже, хотя обычно он шарахается от каждой твари по углам. Он в эту минуту и нашествие кенгуру бы пропустил, и на ядовитых змей, обвивших его ноги до самых колен, сплошь равнодушно посмотрел бы, лишь толкнувшись глубже. Когда чертежи окончательно расплываются перед глазами, Тэхен все же жмурится, вбиваясь в раскрытую глотку мелкими толчками быстрее и аритмичнее. Пальцы на его заднице сжимаются, Чонгуку явно становится дышать слишком тяжело, но нужно всего несколько рваных жестких рывков, чтобы те звуки, что касались уха, пропали за утробным низким стоном. И чудо происходит. Пока сперма стекает по горячему горлу, картинка под закрытыми веками возникает настолько ярко, что хоть сейчас бери и срисовывай — это точно сработает, стоит лишь шлифануть мелкими штрихами деталей. Когда его отпускают, Чонгук отшатывается, усаживается на пятки, громко кашляет и, задрав футболку, стирает подолом влажное безобразие со своего рта. Слыша неприятные хрипы, Тэхен опускает взгляд, разминая пальцы, которые стискивали кульман на пике так сильно, что аж ноют затекши. Ему дают убедиться в том, что не переборщил, натянутой улыбкой, которая пока не выходит естественной, но это нормально и долго не продлится. — Я знаю, как это провернуть, — уведомляет он, отступая на шаг — спущенные до середины бедра джинсовые шорты, что заканчиваются чуть выше колен обычно, приходится сразу натянуть, ибо идти неудобно. — Кто гений? Я гений. Он пристально смотрит за тем, как поднимается Чонгук. Тот трет колени, что, похоже, неприятно саднят из-за деревянного пола — у них не самый новый и изрядно обшарпанный паркет, который они бы точно поменяли на что-то поприличнее, однако в съемную квартиру вкладываться не прикольно совсем. Затем трет шею спереди, но и это не заставляет заволноваться, Тэхену неприятные ощущения в глотке вполне знакомы — Чонгук совсем не лапочка, когда отсасывают ему, — и те всегда для обоих стоят полученного удовольствия. — Ширинку застегни, гений, — фыркает Чонгук сипло, прихватывая со стола полупустую бутылку воды. Первым глотком он прополаскивает рот, сплевывает горьковатый привкус в опустошенную кружку из-под кофе, а затем жадно пьет, пока за тем, как дергается его кадык, следят с той же жаждой. Он оставляет половину от половины и, встряхивая головой, отчего влажные волосы рассыпаются красиво, передает ту Тэхену. — Ты понимаешь, что ты извращенец? — Просто ты моя муза. И вообще… — он прерывается, чтобы тоже увлажнить горло. А после выразительно косится вниз, где хлопковые темные шорты до колена откровенно топорщатся, не скрывая чужого возбуждения. — Кто бы говорил. — Я не извращенец, я сапиосексуал, — поправляет Чонгук. — Это комплимент? — интересуется Тэхен заискивающе, флиртуя. Он подходит ближе, отставляет бутылку обратно на стол, проводит ногтями по ключице Чонгука, отодвигая широкий ворот футболки. Скупая испарина из-за жары ощущается так, что хочется забить на работу еще ненадолго и утащить любимое тело в кровать. — Где? Чонгук делает вид, что не замечает откровенных касаний, и демонстративно оглядывается, будто ищет те самые упомянутые комплименты, что кучей должны валяться где-то рядом, дожидаясь, пока из них выберут подходящий. Тэхен игнорирует иронию, шагая пальцами по груди ниже к животу, но, когда касается резинки чужих шорт, его запястье перехватывают. — Руки убери. — А вот и то самое «немного позже». Чонгук говорит строго, бескомпромиссно, так и не скажешь, что его член спокойно может подрабатывать часами, правда показывал бы всегда на чуть позже, чем полдень, но это детали. — Мне работать надо. — Как ты это делаешь? — интересуется Тэхен, сдаваясь — бесполезно, в таких случаях его парень непреклонен. — Мне помогает концентрироваться, — жмет плечами Чонгук, припадает губами к губам на жалкие пару секунд, не позволяя чужому языку долго хозяйничать на давно-завоеванной-территории, и протискивается между крепким телом и столом, чтобы отойти к ванной. — Ну и кто из нас извращенец? — саркастично спрашивает Тэхен, прихватывая автоматический карандаш — самое время зафиксировать линиями то, что потом придется еще очень долго править ради успеха. — Ты, конечно, — заявляет таким тоном, будто об аксиоме. — Естественно, — он наблюдает за тем, как Чонгук снимает футболку и, заглянув за узкую дверь ванной, прицельно бросает испорченную тряпку в корзину для белья; от вида того, как перекатываются мышцы на спине, слюна становится вязкой — банальное понимание того, в каком состоянии находятся с ним рядом, раздувает искры похоти снова. — Долго тебе еще? — Час, может, два. Надо разобраться с парусами. Тэхен кривится и мысленно сочувствует — препод, который расширяет их кругозор в крайне романтичном, но не то чтобы особо полезном направлении, тот еще говнюк. Старик рушит любую возможную романтику скрипучим тоном и нудными лекциями, на которых не спать удается только потому, что Чонгук постоянно тычет ему под ребра ручкой и шипит на ухо, заставляя быть ответственным. — Ебучие парусники, — бубнит Тэхен, вспоминая, что ему как бы тоже надо разобраться с этими заданиями, но делать он сейчас этого не будет, не заставите. Он придумал, как трассу на корабль впихнуть, какие, к черту, парусники? Чонгук щелкает пальцами, направляя указательный на Тэхена. — Ебучие парусники, — говорит уныло. Тэхен жмет кнопку на карандаше, но грифель от полета на стол раскрошился напрочь — тут же вываливается мелкими тонкими обломками. Он цыкает недовольно, находит среди барахла на столе запасные и, пока приводит инструмент в годное состояние, следит украдкой, как Чонгук роется в шкафу в поисках новой футболки. — Не надевай, — просит, видя очередной комок черной ткани в любимых руках. — Бегу, волосы назад, — хмыкает тот, тут же пряча от чужих глаз великолепное тело, на которое тратит много времени в зале, в отличие от того же Тэхена, предпочитающего сохранять природную грациозную худобу, несильно награжденную мышечной массой. — Зануда, — несерьезно ворчит Тэхен, подходя к кульману. Первый же штрих получается точным — вот что с людьми хороший секс делает. — Рисуй молча, ты не можешь работать возбужденным, — говорит с таким же напускным ворчанием Чонгук, усаживаясь за стол, на котором разложены чертежи поменьше — те, что для учебы. — А ты можешь, — когда их взгляды пересекаются после насмешливой реплики, Тэхен показательно почесывает подбородок, будто в глубокой задумчивости. — Мы не подходим друг другу. — Прости, дело не в тебе, дело во мне, — поддерживает Чонгук игру, вторя фальшиво расстроенному тону. — Придется тебе одному думать, как сделать так, чтобы эта махина напополам не разломалась прямо в море. Он кивает на кульман и гадко улыбается, не показывая зубов. — Ты не бросишь нас с Канни на произвол судьбы! — всплескивает руками Тэхен драматично, да с таким энтузиазмом, что едва карандаш не теряет. — Я не справлюсь с жизнью отца-одиночки! Чонгук смотрит на него, как на идиота. Впрочем, почему как — даже сам Тэхен признает, что порой… — Канни? — спрашивает, вздергивая пробитую штангой бровь — еще одна из тех модификаций тела, до которой Чонгук додумался недавно и которой Тэхена безбожно кроет. — Скрипка Джузеппе Гварнери, — поясняет тот, расправив плечи и гордо выпятив грудь. Когда Чонгук так и не понимает отсылки, он сдувается и бормочет: — Она стала известной только через сто лет после смерти создателя. — Грустно, — выносит вердикт аналогии Чонгук. — Но глубоко. — Куда мне до тебя, — комментирует Тэхен, поигрывая бровями и похабно лыбясь, и намек не поймет только идиот, но его парень никогда таковым не был. — Придурок, — бубнит тот, разворачивая скрученный чертеж тех самых парусников, которые ебучие по определению. — Я тоже тебя люблю, — с усмешкой говорит Тэхен, наслаждаясь теплом, которое расползается в груди, грея, когда от его взгляда не утаивается оброненная украдкой искренняя улыбка, что пытались скрыть опущенной к листу головой. Тэхену двадцать два. Тэхен на третьем курсе, и его учеба протекает почти что гладко, лишь изредка он оказывается в бушующей стихии знаний, когда очередной препод внезапно сходит с ума или начинается сессия, приносящая с собой десятки заданий, что надо выполнить все с тем же вот-прямо-сейчас-или-вчера-даже. Его жизнь в Австралии довольно размеренная, но при этом богатая на события — многонациональный толерантный социум их с Чонгуком принял без нареканий. Тэхен счастлив и не задумывается о том, что за все нужно платить. Он так сильно привык, что мир вокруг него приносит лишь удовольствие, что забывает ценить, воспринимая все, как должное. Даже самого важного. Тэхен оставляет четкие линии на бумаге размашисто, воспроизводя то, что увидел под веками на пике удовольствия, и украдкой посматривает на Чонгука, любуясь татуировками на пальцах, которыми тот обхватывает карандаш почти так же сексуально, как всего несколько минут назад обхватывал член. Его парень возбужден, но предельно сконцентрирован, пока разбирает в деталях конструкцию парусников, готовясь к очередной семинарской пытке самого неприятного преподавателя в истории их студенчества. Сколько бы Тэхен ни размышлял над тем, что вот такое состояние для работы — какой-то крайне извращенный феномен, понять у него так и не получилось, поэтому он уже и не пытается, а просто принимает фактом. Он давно пришел к тому, что в отношениях главное именно оно — принятие. Тэхен радуется тому, что у них это выходит совершенно без усилий, воспринимая это как знаки судьбы о том, что они с Чонгуком созданы друг для друга, раз у них все получается легко. Он еще не догадывается, как будет болеть позже. За годы вместе они оба так и не научились стараться ради друг друга, потому что еще ни разу не сталкивались с серьезными противоречиями, и однажды это сыграет с ними злобную черную шутку, над которой никто не посмеется. Тэхен не ценит, он принимает. Он пока не получил ни одного жестокого урока от жизни и совершенно не готов к тем, что подлая сука для него приготовила и собирается вручить уже совсем скоро. Буквально через пару лет.