Double Kiss

— Double kiss, — объявляет Генри, когда биток сталкивается с прицельным шаром. — И что это значит? — уточняет Рэй. — Это значит… — Генри складывает пальцы и направляет их на Рэя как дуло пистолета. —…Что тебе конец, Рэй. Рэй хватается за сердце и с душераздирающим криком валится на стол. Бильярдные шары подпрыгивают в темпе lento, посетители недовольно оглядываются — а Генри прыскает, когда Рэй закатывает глаза и свешивает язык на щеку. Ему на удивление легко и спокойно — хотя, кажется, ещё две недели назад его настрой ощущался далеко не таким жизнерадостным. Сначала гнев вырвался, как пар из пасти дракона, возмущённым шипением: «Да как ты смеешь сюда являться?». Но Рэй, каким-то образом обнаруживший его любимый бар, не забыл сюда дорогу — и гнев сменился монотонным раздражением, от которого першило в горле как от затяжной простуды. Но в вечер субботы Генри наконец смиряется с происходящим. Рэй Бёрнс — единственный из бывших, кому позволено с ноги вламываться в его жизнь. Рэй, лучась довольной улыбкой, соскребает себя со стола — и они принимаются собирать шары. Со старых ламп льётся маслянистый свет, который скорее скрывает предметы и эмоции, чем позволяет их рассмотреть. Например, в сигаретном полумраке Рэй легко прячет мечтательную усмешку. Ностальгия — совершенно не его чувство. Это Генри обожает старые пластинки и ещё более старые сериалы, где внимательный зритель разглядит и леску, и попавшую в кадр руку оператора. В тёплом свете сепии Генри прячется от неоновой агрессии настоящего — и иногда, хотя и не слишком часто, Рэя посещает точно такое же чувство. Поэтому периодически он путешествует во времени. Красный берет, полосатый свитер, зеркальные очки — Рэй Бёрнс вполне мог сойти за внеочередное воплощение Доктора Кто. Скажем, Доктор-Четвёртый-С-Половиной. Такой же харизматичный, как Том Бейкер, но не лишённый чувствительности, как Питер Дэвисон. Четвёртый-С-Чем-То Доктор идёт по улице, наблюдая, как реклама сияющими струями стекает на тротуар. Новомодные клубы и раньше у него — как у порядочного панка — вызывали приступ едкой тошноты. А сейчас, когда хочется найти что-то знакомое и уютное, Рэй только ускоряет шаг и быстро проходит мимо. Обшарпанная дверь бильярдной привлекает его внимание своей вневременностью — и Бёрнс радостно вламывается в бар, чтобы на пороге столкнуться со своим бывшим. Генри тридцать один. Самому Рэю — тридцать четыре. Он, как полагается очередному воплощению Доктора, ни черта не изменился: те же бессердечно высветленные волосы, глаза с кристальным блеском и крупный нос, на котором от смеха собираются трогательные складочки. Прежде чем послать своего бывшего нахуй, Генри с лёгким удивлением замечает тоненькие ниточки морщин возле глаз. Жизнелюбивый, острый на язык, упрямый и совершенно несерьёзный Кэп — как звали его друзья и коллеги — казался если не Доктором Кто, то хотя бы Питером Пэном. Он не мог повзрослеть. Только — в самом крайней случае — реинкарнировать в другого Доктора. — Да не кипятись ты, — Рэй хлопает Генри по плечу. — Лучше покажи, как играть в пул. — Серьёзно? — Генри щипает себя за переносицу. — Нет, серьёзно? Мы расстаёмся, и несколько лет я вижу тебя только в Top of the Pops. А теперь ты вот так с нихуя являешься — и просишь научить играть тебя в пул? — А что… — лицо Рэя озаряет улыбка. —…Ты правда смотрел на меня в Top of the Pops? — Вот нахуй, — Генри, как регулировщик, указывает на обшарпанную дверь. — Просто иди нахуй, Рэй. Но Рэй не уходит. Пул даётся ему с трудом — поэтому он то картинно зевает, то бьёт кием, забывая, что вообще-то кий должен скользить по сукну. Однако Рэя тянет в эту обшарпанную «Тардис» — с её стенами, пахнущими смолой, и сверкающим великолепием бара вместо приборной панели. Несколько пинт Guinness действительно могут унести тебя в какую хочешь эпоху и на какую хочешь планету. Рэй заказывает парочку, потому что сейчас ему хочется укрыться в другом времени, и Генри против воли становится его спутником. — Ой, а помнишь… Рэй начинает раскручивать какую-нибудь историю времён The Damned или даже The King — и всегда внимательно вглядывается в лицо Генри. Помнит ли? Перебирает ли события в памяти, как мальчишки — свои сокровища, которые обычно прячут в жестяных банках из-под конфет? Но лицо Генри, как всегда, нечитаемо, непроницаемо и непереводимо — и Рэй, в принципе, его понимает. Не всё в прошлом вызывает приятную, как душистый летний ветерок, ностальгию. Какие-то события хочется стереть с плёнки, а кассету — сжечь в бочке с мусором, наблюдая, как пластик плачет едкими чёрными слезами. Например, их отношения. — А ты вообще чем сейчас занимаешься? — спрашивает Рэй, натирая кий мелом. — Пишешь что-нибудь? — Только для себя, — отвечает Генри, наблюдая, как лакированные шары разбегаются по зелёному бархату сукна. — А сейчас я работаю на BBC. — Слушай, ну круто ведь, — Рэй снова хлопает его по плечу, и Генри закатывает глаза. — Тебя же всегда интересовало телевидение. — Ты, — раздражение на лице Генри сменяется лёгким удивлением. — Помнишь? — А почему бы я должен забыть? — улыбается Рэй, и морщинки лучами расходятся от его глаз. С того момента Генри перестал закатывать глаза, слать его нахуй, шумно дышать и другими семафорными знаками показывать своё недовольство. Пул входит в привычку, хотя в этой привычке Рэй не достигает успеха. Игра нужна ему как предлог; вроде ключа, который отпирает сосновую «Тардис» и уносит подальше от настоящего. Рэй целится, по-ковбойски щурит один глаз и загоняет в лузу полосатый шар Генри. Генри иронично усмехается и, закинув кий на плечо, встаёт с другой стороны стола. — Играю, блин, как умею, — хмыкает Рэй. — Потому что знаешь, для чего созданы шары? — Для чего? — спрашивает Гени прежде, чем осознаёт свою ошибку. — Для удовольствия, — томно выдыхает Рэй. — П-р-е-к-р-а-т-и, — металлическим голосом требует Генри. От низкого смеха Рэя пульсирует в груди. Генри целится и забивает одиннадцатый шар — с алой, как берет Бёрнса, полосой. На языке вертится вопрос, который точно не нужно задавать, но Генри вдруг будто со стороны слышит собственный голос. К счастью, свет льётся только на стол, а его лицо остаётся в копоти полумрака. — Рэй, — Генри опирается на кий. — Ты никогда… — Сколько раз, — усмехается Рэй. Шар с глухим стуком отскакивает от бортика. Рэй выпрямляется — и в чадящем свете бара его яркие глаза кажутся непривычно тусклыми. Словно что-то вымыло из них цвет, оставив только прозрачную оболочку. С почти белыми глазами и ручейками морщинок Рэй кажется совершенно другим — будто действительно смог повзрослеть. Ведь Питер Пэн — это всё-таки сказка, а Доктор Кто — старый сериал, которые Генри так любит. — Сколько раз, — повторяет Рэй, тоже опираясь на кий. — А ты? — Тоже, — кивает Генри. — Ты думаешь, мы тогда не смогли бы ничего сделать? — Неа, — Рэй устало мотает головой. — Мы же были амбициозными пиздюками, поэтому группа точно бы распалась. А мы бы точно расстались. Генри коротко кивает в ответ и тянется за мелком. Упрямые, целеустремлённые, безусловно талантливые — они не могли поделить ничего: ни власть в группе, ни успех, ни даже полки в съёмной квартире. Каждому казалось мало и песен, и голоса, и места, где можно хранить пластинки. Каждому казалось мало партнёра, а потому они требовали его целиком. Генри изводил Рэя нудными подозрениями в неверности. Рэй закатывал оглушительные скандалы. В современных сериалах — которые Генри всегда выключает — такие сцены заканчиваются бурным примирением. Но в реальности они приводят к ледяному молчанию, подчёркнутой вежливости, сну на диване и боли, которая вонзается в виски острой спицей. Генри точно помнил, что первым сдался он: забрал пластинки с любимым блюзом и процедил сквозь зубы, чтобы Рэймонд-нахуй-его-Бёрнс никогда больше не появлялся в его жизни. Рэй в ответ разбил оставшиеся пластинки. А потом — появился на пороге его лондонской квартире. В студии, где Генри работал звукоинженером. В баре, где по выходным можно сыграть в пул. Раньше Генри ещё спрашивал, какая часть в слове «никогда» Рэю непонятна — но сегодня он думал о другом. Как сложились бы их отношения, если б они познакомились не в двадцать с чем-то лет — а в тридцать? — Генри, — зовёт Рэй, словно прочитавший его мысли. — Давай попробуем ещё раз? Генри едва не роняет кий. Вернее, роняет — и успевает поймать прежде, чем хозяин отчитал бы его за порчу имущества. Рэй считает ностальгию слабостью, которая простительна только в трудные времена. Но он не видит ничего такого в том, чтобы прошлое возвращалось к нему само. По-прежнему темноволосое. По-прежнему потешно-серьёзное и бесяче-упрямое — но всё-таки другое. Зрелое. Спокойное. Ироничное. Улыбка Рэя становится шире от нестерпимой нежности к этому другому — взрослому — Генри, и он касается укрытого красной рубашкой плеча. — Я пишу альбом, — сообщает Рэй. — Точнее, это пока просто куча мелодий — и я подумал, может, мы снова поработаем вместе? — А, — усмехается Генри. — Вот ты о чём. На языке вдруг становится кисло от разочарования. Ему хотелось услышать что-то другое? Возобновить отношения, которые когда-то разбились с тусклым треском сломанных пластинок? Неужели за столько лет он так не смог ни забыть его, ни найти кого-то, кто смог бы вытравить из памяти яркий образ? В ушах шумит не то кровь, не то гул бессмысленных вопросов — но всё обрывается, когда Рэй поворачивает его к себе и шепчет: «Да, вот я о чём — но не только об этом». Тёплые губы невесомо касаются сначала одной щеки, а потом — другой. Рэя обдаёт ароматом сигарет, мятным запахом жвачки и прохладным шлейфом лосьона для бритья. Но стоит ему отодвинуться — как всё это тонет в дыму прокуренной «Тардис», заплутавшей в пространственно-временном континууме. Рядом — всё те же два человека из прошлого. И всё-таки другие. — Единственный double kiss, который я знаю, — гордо сообщает Рэй и наконец признаётся: — Ненавижу я этот ебучий пул.