Что же они наделали?

— И всё-таки дурная это была идея... — не мог перестать шептать Капитано, каждую минуту выуживая из запылённых волос шматки соломы и сена. — Это было неудобно, — смотря чётко в глаза бессовестно смеющейся Синьоры, намекнул на около-левитирующее положение на протяжении всего процесса, — донельзя грязно во всех смыслах, — примомнил все её пошлые слова и шутки, а также зловредную солому, — чересчур громко... — нехотя укорил себя, стонущего так, что даже у развращённой Дамы уши покраснели, — и... — ...и это была лучшая ночь на данный момент. — как ни в чём не бывало, вычёсывая с большей скрупулёзностью из золотых волос такого же оттенка колосья, обронила Синьора, не признавая просчётов. Мгновением побледнела. — А нас никто не услышал?... Капитан недовольно поджал губы, очень глубоко вздохнул. С нескрываемым сарказмом тяжело выдохнул: — Вовремя осведомились. — утихомирившись от секундного раздражения, ответил: — Выровняйте дыхание: никого и ничего в этом Царицей забытом месте не шарит. Или их могли отпугнуть наши вопли... — прикрывая глаза, закурил, приводя мысли в порядок. — Но коли услышали... — с возвращающимся самообладанием говорила Синьора. — то ничего с этим не поделать. Было, что было – не изменить. До Заполярного не дойдёт – и то радость. Капитан посчитал ненужным рассказывать о "смешных" колкостях, какие сыпятся на него при каждой встрече с Илем Дотторе, который, впрочем, быстро ретируется, как только Капитан отмечает помятость Доктора после целой ночи "отчётов о финансировании". Окромя вездесущего саркастичного Доктора, сама, будь она... в добром здравии, Царица долго и пристально, с добрым смехом, смотрит Капитану в глаза при каждой личной ею запрошенной встрече за рюмочкой огонь-воды. Как всезнающая мать, как само воплощение любви во всех её проявлениях, она слышит и видит всё. И плоды всей этой любви она ощущает на молекулярном уровне, что Капитано, если честно, напрягало. Начальство начальством, а личную жизнь желательно держать в секрете даже от него. — Что ж вы, Госпожа, не пьёте вино? — с напускной весёлостью вопросил Капитан, протягивая флягу со спиртным, взятую Дамой для "полного отрыва". Да, отрыв был что надо – поясница ныла, как после длящейся не один час тренировки, укусы кровились до сих пор. — Вы меня слушаете? Синьора с неприсущей ей открытостью любовалась Капитано, созерцая плоды своих ночных стараний: перепутанные до ужаса волосы, издёрганные ею вдоль и поперёк; покрасневшие и опухшие губы, кое-где кровящиеся от её любовного порыва; засосы, кровавые борозды и укусы, украшающие грудь на манер медалей, но за неиссякаемость сил в постели. — Слушаю-слушаю, как тебя не слушать? — с почти шутливой нежностью отозвалась Дама. Капитан отвернулся, смущённый. — Я к тебе душой лежу – предрасположена, так сказать. Хорошо только с тобой, так и знай. — Капитано, пряча румянец, закрывает рот Синьоры ладонью, призывая прекратить кормить его сладкой ложью. Вывернувшись, радостно продолжила: — Думала, ну привыкну к тебе, к твоему теплу – отболит и прекращу всё это. Но нет – полюбила, как себя в жизни не полюблю. Со стороны кажется: насмешка насмешкой, ни слова искренне, ни чувства обычного, человеческого – смотреть на бездарную игру двух "влюблённых" тошно! Однако за сарказмом, недомолвками, утаиванием внутри самых главных слов, кои из уст совершенно неумеющих любить извергаются ежесекундно, Синьора любила так горячо, так грешно, так сурово и бескомпромиссно, что не мог Капитано не почувствовать это, сколько бы ни закрывал глаза, не теша себя ложными надеждами на хоть сколько-нибудь счастливое будущее. Безутешно чувствуя обречённость их союза, он отталкивает и тянется, делает больно и следом заглаживает вину, неумело, как его никогда не учили – но от сердца. И без предсказаний всевидящей Дамслетты ясно: всё закончится очень плохо, им будет безумно стыдно, они ещё пожалеют – кроме как спать друг с другом, делить горе и радость, более идиотской затеи и не выдумаешь нарочно. Подслащивая неизбежный конец, который, Капитано чувствует, витает в воздухе удушливой гарью, отравляет душу и вызывает неконтролируемые слёзы, Капитан проводит со своею единственно желанной, дорогой своею подругой дни и ночи, заглядывая в её нежные очи, что окружены крещенским холодом, заставляя околеть любого, кто подступится к ним ближе разрешённого. Но Капитана они лишь приятно щекотали прохладой. Но поток признаний в любви, обёрнутый шуткой, кончился, и Дама поникла, задумчиво опустившись Капитано на грудь. Его это более почти не беспокоило: припадки апатии случались так же часто, как потребность в присутствии Капитано в её душе и теле. Но всё-таки что-то ёкало в сердце каждый раз, как она печалилась. Хотелось что-то сделать, но получалось только молча принимать её доверие и любовь в виде слёз, кои она старалась держать в тайне от Капитано. Потому она наказала лишь молчать и стараться забыть её слабость, не припоминая. — Прости. — приглушённо и с всхлипом донеслось до уха. — За что? — опустил глаза на Даму, по привычке положа на сгорбленные лопатки тёплую ладонь, имеющая чудный успокаивающий эффект. — Ни за что. Просто прости. То, за что я прошу прощение, обязательно сбудется. А пока... — снова натянув на лицо маску беззаботности и наглости, Синьора по-лисьи улыбнулась, приникая мокрыми от соли губами к шее Капитана. — быть может, продолжим?...