Глава 2
***
Путь до улицы Тиршап они проделали в гробовом молчании. Ватная тишина обволакивала священника и цыганку плотным коконом, поглощала все звуки, обращая их в едва слышные шорохи. Тяжёлые цепи, перегораживающие улицы, бесшумно падали перед ними, а после натягивались снова. Стерегущие мосты караульные смотрели сквозь них, не замечая в упор, а встретившийся им у Гран-Шатле отряд конников пронёсся мимо, едва не сбив с ног. Клод ничему не удивлялся — им владела какая-то мрачная отрешённость. Раз за разом он возвращался к мысли, что, должно быть, окончательно помешался, не выдержав длительного нервного напряжения, и теперь бродит по ночному городу, словно неприкаянный призрак, предаваясь больным грёзам. Это предположение казалось ему наиболее здравым объяснением произошедшего, но версию с кознями нечистого он также не отметал. Архидьякон шёл под руку со своей прекрасной тюремщицей. Бежать было бессмысленно — он уже имел возможность убедиться, с какой сверхъестественной скоростью могла двигаться маленькая эриния. Клод размышлял о превратностях судьбы и о том, как извращённо воплотились его мечты о прогулках с возлюбленной. Вспомнил он и о брате, так опрометчиво оставленном в бедственном положении. Совершенно некстати подумалось, что он так и не успел заказать ему новые башмаки. Сердце сжалось от странной смеси глубокой печали и тихой нежности. Бог свидетель, он делал всё, что мог, для благополучия Жеана, но чрезмерная забота и бесконечное потакание детским прихотям превратили славного мальчика в беспутного проныру, озабоченного лишь поиском средств для очередной попойки и похода в бордель. Что будет с ним после смерти Клода? Кто позаботится о неугомонном белокуром бесёнке? Архидьякон горько усмехнулся. Пути назад не было. Он сам вверил свою бессмертную душу сатане, заключив договор с одной из его дочерей. Лунный свет почти не проникал между тесно стоящих домов, превращая извилистую узкую улицу в подобие горного ущелья. Где-то в подворотне тоскливо завыла собака и ей тотчас вторила другая. Фролло невольно вздрогнул. Девушка, продолжавшая сжимать его локоть, неожиданно рассмеялась, но смех этот, такой мелодичный и чистый, рассыпавшийся в стылом мартовском воздухе звенящей капелью, сопровождаемый заунывным воем, звучал необыкновенно зловеще. — Как дивно поют! Не то что певчие сицилийского короля со своей гнусавой латынью! Что опечалились, ваше высокопреподобие? Неужели передумали делаться моим? — Нет. Но меня всё же заботит капитан… Колдунья надменно фыркнула: — Глупости! Я его почти не тронула. Завтра эта блудливая скотина проснётся в полном здравии и ничего не вспомнит. — Не очень-то любезно ты отзываешься о том, кому ещё недавно клялась в любви, — сухо заметил архидьякон. — Вы, мужчины, любите, когда девицы несут подобный вздор, — ехидно отозвалась плясунья. — Помани вас сладкими речами да томными взглядами, и вы становитесь похожи на глупых телят, что сами суют голову в петлю. — Не все такие. — Разве? А что же вы тогда делаете здесь, отец мой? — невинным тоном вопросила ведьма. Клод раздражённо поморщился — ему было нечего возразить. Эсмеральда начала тихонько напевать старинную каталонскую балладу. Звук её прекрасного голоса успокаивал, заставляя забыть прежние тревоги и оставить пустые сомнения. Архидьякон снова погрузился в размышления. Почему он так упорно цепляется за жизнь? Его не ждёт ничего, кроме монотонных дней, наполненных утомительными заботами о вверенных приходах, сомнительными научными изысканиями и безуспешными попытками сделать из младшего брата достойного человека. Все праведные помыслы, все благочестивые намерения потерпели крах. Он жестоко обманулся в самом чистом и прекрасном чувстве. Женщины, которую он боготворил, перед которой преклонялся, просто не существовало. Её чудесный образ — мираж, фантазия медленно угасающего во мраке одиночества разума, угодившего в дьявольскую западню. Право же, ему не о чем сожалеть! В его существовании не больше смысла, чем в свече, зажжённой в полдень. — Как это будет? — вдруг спросил Фролло. Красавица оборвала пение и, чуть помедлив, ответила: — Похоже на сон. Ты не почувствуешь боли, только удовольствие. И даже не поймёшь, что умираешь. Обещаю. Он покачал головой: — Я не согласен. Мне нужно осознавать и чувствовать всё. Я хочу понять, что значит быть живым, хотя бы перед смертью. Эсмеральда остановилась и, запрокинув голову, пристально вгляделась в его лицо, словно пытаясь что-то для себя решить. — Ты странный человек, — наконец произнесла она. — Благодарю, — саркастично отозвался Клод и указал на один из домов. — Нам сюда. От волнения руки почти не слушались, но ему наконец удалось отпереть дверь. Он настойчиво потянул за собой цыганку, но та ловко отпрянула. Тонкий пальчик осуждающе указал на крест, по-прежнему висевший на его шее. — Сними эту мерзость! Сейчас же! Архидьякон ухмыльнулся: — Чтобы ты могла сразу растерзать меня, маленькая ведьма? Нет, я не намерен исполнять твои капризы. — Тогда оставайся со своим богом! — презрительно бросила она. — Пусть тебя греет его любовь, а моей ты не получишь! Некоторое время они прожигали друг друга взглядами. Наконец Фролло тихо вздохнул и повиновался, аккуратно положив так пугавший зеленоглазую чаровницу предмет на примостившийся у входа столик. Эсмеральда удовлетворённо кивнула и уверенно переступила порог. Архидьякон поспешил закрыть за ней дверь, успев с долей едкой иронии подумать, что походит на гуся из сказочной Кокани, подающего самого себя на стол. Он зажег стоящий неподалёку небольшой масляный светильник. Девушка тем временем прошлась по комнате, придирчиво оценивая обстановку. Её внимательный взгляд скользнул по обшитым деревянными панелями стенам, задержался на вместительных шкафах и поставцах, заполненных посудой, пробежался по широким скамьям с высокими спинками и остановился на внушительном камине. — Вот, значит, берлога, куда ты собирался утащить меня на Праздник королей. Недурно! — Уж во всяком случае получше пропахшей клопами чердачной каморки с продавленным тюфяком, — съязвил Фролло, но, увидев её лицо, мгновенно осёкся. Эсмеральда подошла к нему вплотную, глядя с таким отвращением, что он потупился, ощущая себя невозможно жалким и бесконечно подлым. Девушка едва доставала макушкой до его плеча, но сейчас казалось, что она смотрит на него сверху-вниз. — По-твоему, насилие, учинённое на шёлковых простынях, благоухающих розовым маслом, делает тебя лучше капитана? — спокойным тоном поинтересовалась она. Каждое её слово падало на сердце архидьякона каплями растопленного олова. — Я не собирался тебя насиловать! − глухо произнёс он. Цыганка насмешливо приподняла идеально очерченные арки бровей. — А что же? Исповедовать? Можешь лгать другим, но не мне. Ты негодяй, каких поискать. У тебя не хватило духу исполнить свой гнусный замысел в одиночку, и ты толкнул на преступление невинного человека. Человека, безмерно тебе доверявшего. Бедный Квазимодо! Он попал в беду из-за тебя, а ты, злодей, даже не пытался помочь ему! Просто оставил несчастного в лапах палача и бросил на растерзание толпе. А он покорно снёс все издевательства. Даже под пыткой тебя не выдал! Твоё счастье, что кто-то так тебя любит. Иначе я бы уже давно подкараулила тебя в тёмном закоулке и свернула шею. Клод сжал кулаки и устремил на девушку пылающий взгляд. — Ждешь от меня покаяния? Что ж, изволь. Да, я подлец и лицемер. Лжец и предатель. Чего же больше? Я и сам ужасаюсь тому, во что превратился. Как счастлив я был раньше, как спокоен и светел! В моей душе было место лишь искренней преданности брату и воспитаннику, безграничному смирению перед Господом и страстному увлечению наукой. Я верил, что давно оставил все земные стремления, изжил всё низменное и недостойное в своём сердце. Самонадеянный глупец! Я так далеко зашёл в своём тщеславии, что Бог отвернулся от меня и позволил дьяволу посягнуть на мою душу. А тот, памятуя о своих прошлых неудачах, решил прибегнуть к самому сильному средству. И послал мне тебя. Безжалостного демона под маской прекраснейшего из ангелов. Пламенное видение, столь ослепительное, что с ним не мог соперничать даже свет полуденного солнца. В тот проклятый небесами день, когда я выглянул в окно своей кельи и увидел тебя, танцующей на площади, я пропал. Всё в тебе было безупречно: линии твоего тела были изящны и плавны, твои движения — легки и грациозны, а голос завораживал чудесными серебряными переливами. И можно ли было не поддаться подобному искушению? С первого взгляда я понял, что передо мной не простая смертная. Ни одной женщине было не под силу сотворить со мной то, что сделала ты, порождение мрака! Ты околдовала меня, лишила воли своими чарами, внушила нечистые мысли. Ты заставила меня желать тебя больше, чем я желал обретения истины! Я пытался забыться в работе, утешиться в молитве, искал прибежища в науке. Бесполезно! Ничто было не способно разрушить созданный тобой морок. Ты была повсюду: на страницах книг, в пламени свечей у алтаря, в тени арок собора. Твой образ не оставлял меня даже ночью, отравлял мои сны, наполняя их ядом порочных грёз. Знаешь ли ты, что такое жить в плену несбыточной мечты? Каждый миг гореть на медленном огне разрушенных надежд и запретных желаний? Я превратился в тень самого себя, в презренного безумца, потерявшего всякое представление о долге, позабывшего стыд и отвергшего добродетель. И всё это по твоей вине! Всё ради того, чтобы быть достойным твоего ада! Так отчего же тебе так противно дело рук твоих? Эсмеральда лишь пожала плечами. Её глаза светились в полумраке пугающим, фосфорическим блеском. — Вижу, ты мастер складно говорить. Но что толку? Твои оправдания сродни лепету мальчишки, стащившего леденец с прилавка уличной торговки, когда та отвернулась. Сперва ты просто смотришь на аппетитное лакомство. Смотреть ведь не грех? А леденец так славно переливается на солнце, будто манит попробовать его на зуб. Да разве можно устоять, когда он, проклятый, лежит прямо перед тобой, такой блестящий и сладкий — только руку протяни! Ведь это всего лишь один леденец, никто даже не заметит пропажи. И вовсе это не воровство, а просто безобидная шалость. А если уж кто и виноват, так это подлая торговка, оставившая товар без присмотра. Или матушка, вовремя не схватившая за руку неразумное дитя. Да кто угодно, только не он сам. Фролло сардонически ухмыльнулся и изобразил подобие аплодисментов: — Браво-браво, весьма образно и точно. Я восхищён. Но ты правда думаешь, что я затеял всё это ради той, кого так запросто мог приравнять к бездушной вещи? Что такого, как я, привлекло лишь внешнее совершенство? Я ведь следил за тобой, девушка. Мне хотелось убедиться, что первое впечатление оказалось просто искусной иллюзией, порождённой причудливой игрой света и моим смятённым разумом. Я верил, что она немедленно рассеется, стоит мне только увидеть тебя вблизи. Да возможно ли учёному, священнослужителю и дворянину прельститься прелестями уличной девки, ничтожной цыганки и язычницы, бесстыдно выставляющей себя напоказ перед всем Парижем! Вообразить, что она может быть прекрасней Пречистой Девы! Как я хотел разбить эти несуразные мечты о суровую реальность! Но то, чему я стал свидетелем, разрушило эти чаяния. Я увидел, как ты добра, как великодушна, как мила и приветлива со всеми. Прежние мои подозрения были позабыты. Я решил, что передо мной лишь трогательное и нежное дитя. Ты казалась мне такой невинной, такой беззащитной перед лицом этого жестокого мира, развращающего даже самые чистые души. Ты была подобна благоуханной розе, которая вопреки всему расцвела на пыльной обочине. Ты сияла словно жемчужина среди серой гальки и зловонной тины. Такое сокровище не могло остаться неприкосновенным. Мысль, что какой-нибудь проходимец посмеет обесчестить тебя, превратить в свою игрушку, чтобы вдоволь натешившись, вышвырнуть как ненужный сор, сводила меня с ума… — И потому ты решил сделать это сам? Хотел облагодетельствовать грязную попрошайку? — Всё глумишься? Смеёшься над моими муками? Что ж, пускай. Но знай, я никогда… Слышишь? Никогда не посмел бы надругаться над тобой! Ты должна была стать моей по своей воле! — А если бы я отказалась? Что тогда? Запер в подполе и морил бы голодом, пока не соглашусь? Или попросту зарезал? — Нет! Я бы не смог! Ведь я... Эсмеральда прервала архидьякона, молча протянув ему изуродованную ожогом ладонь. Это был самый красноречивый ответ на все его признания, равно как и их истинная цена. Он бы не смирился с её отказом. И оставил только мёртвую. Он знал это. Знала и она. Клод несколько мгновений смотрел на ужасную рану, а затем медленно опустился к ногам девушки. Он обнял её колени, уткнувшись лицом в складки цыганской юбки, и поцеловал краешек подола. — Прости меня, – сдавленно прошептал он. — Ты во всём права. Я причинил много зла и мог бы причинить ещё больше. Я заслуживаю кары. Можешь убить меня прямо сейчас. Без всяких условий. Это будет справедливо. Она цепко ухватила его за подбородок, заставив запрокинуть голову. Зелёные глаза с налившимися золотом зрачками смотрели в самую душу, ввергая её в огненную бездну. Казалось, ревущее пламя окружает его со всех сторон. Клод будто вглядывался в жерло вулкана, где бурлила и клокотала раскалённая лава, готовая в любой момент вырваться на свободу и сжечь всё дотла. Этот взгляд причинял физическую боль, заставляя слёзы струиться по щекам. Он, словно беспощадное солнце, изливавшее потоки смертоносного света на растрескавшуюся и выжженную засухой землю, не оставлял шанса на спасение. Клоду хотелось зажмуриться, скрыться от этой неумолимой, разрушительной силы, но он не посмел. Наконец девушка отняла руку от его лица и отступила вглубь комнаты. — Поздно спохватился. От судьбы не уйдёшь, — бесстрастно, словно судья, объявляющий смертный приговор, сказала она. — Разведи огонь — в темноте твоё счастье будет неполным. Он понуро поднялся и, отойдя к камину, стал возиться с дровами. После нескольких неудачных попыток ему всё же удалось высечь искру. Пламя быстро разгорелось, с треском пожирая сухое дерево. За спиной послышался лёгкий шорох. Обернувшись, Клод застыл от открывшегося ему зрелища. Цыганка избавилась от своего пёстрого наряда, оставшись в одной сорочке, и теперь, пленительно изогнувшись, стягивала чулки. Покончив с этим, она небрежно кинула их на ворох остальной одежды, где они лежали, свернувшись, словно сброшенная змеёй кожа. Заметив его взгляд, девушка выпрямилась и гордо скрестила руки на груди. В этом нарочито надменном жесте явно сквозило смущение. Сейчас красавица не казалась тёмной искусительницей — она скорей напоминала испуганного оленёнка, ненароком забредшего в волчье логово. Неужели дьяволица всё ещё надеялась обмануть его, играя в невинность? Священник медленно приблизился к ней. Он жадно разглядывал стройное девичье тело, так ясно проступавшее сквозь полупрозрачную ткань сорочки. Каждая линия, каждый изгиб были гимном великому замыслу Творца. Из пены морской и лазурных волн восстала она, явилась из вечнозелёных лесов, облачённая в покров глубоких теней, отороченных кружевом рассвета. Это ей поклонялись в языческих храмах древние эллины, возлагая священные дары на алтарь. Её изображали на фресках, украшавших стены королевских дворцов, великие живописцы и высекали из мрамора искуснейшие скульпторы. Ей посвящал свои оды Овидий и сонеты Петрарка. В ней воплощался великий идеал женственности, побуждавший не к животному удовлетворению низменных страстей, но к чувственному служению истинной красоте. Клод взял в руки одну из пышных кос цыганки и принялся расплетать её. Освобождённые от алых лент тугие чёрные локоны струились сквозь его пальцы, точно отрез лионского шёлка. Как зачарованный, он перебирал тёмные пряди, наслаждаясь их гладкостью и блеском. Эсмеральда нетерпеливо шевельнулась. — Что же ты медлишь? Никак струсил? Клод прерывисто вздохнул и покачал головой: — Не спеши. Дай мне сперва полюбоваться тобой, моя лучезарная мечта. Ты так необыкновенно прекрасна… Он пытался унять предательскую дрожь, но у него не выходило. Неверной рукой он спустил ворот сорочки и робко погладил острый выступ ключиц, не решаясь последовать дальше. Сейчас Эсмеральда казалась ему ещё более хрупкой и ранимой, чем прежде. Клоду до умопомрачения хотелось впиться страстными поцелуями в эти плечи, обласканные жарким каталонским солнцем, но он боялся снова причинить ей боль, боялся сжать слишком крепко, оставляя уродливые отметины, пятнающие драгоценный атлас золотистой кожи. Девушка нахмурилась, рассматривая архидьякона с выражением крайнего изумления. — Постой, кажется, я поняла… Ты что, никогда не был с женщиной? Фролло отдёрнул руку и стиснул зубы, чувствуя, как лицо заливает краска стыда. Эсмеральда хлопнула в ладоши и расхохоталась: — Так и есть! Не был! Пресвятая Дева, мне достался единственный во всём Париже целомудренный поп! Вот так притча! Она вновь залилась язвительным смехом, делая вид, что утирает выступившие слёзы. Священник вскипел от злости. Он хотел быть нежным и терпеливым, но маленькая дрянь ни в грош не ставила его усилия. Значит, в том, что произойдёт дальше, нет его вины. Если эта дочь греха не желает принимать утончённые ласки влюблённого, пусть получает обыкновенную похоть жаждущего самца. Рывком притянув к себе стройный стан колдуньи, Клод быстро наклонился и требовательно смял её насмешливые губы. Жестоко сжимая миниатюрное тело цыганки, он бесцеремонно задрал подол её сорочки и запустил ладонь между бёдер. Ведьма возмущённо вскинулась и залепила ему звонкую пощёчину. Её тонкие ноздри трепетали, зелёные глаза метали молнии. — Ты что себя позволяешь, старый развратник? — У нас договор, красавица, — тяжело дыша, напомнил Фролло, так и не выпустивший её из объятий. — Он скреплён кровью, и ты не можешь его нарушить. Этой ночью ты обязана стать моей! — Верно. Но будь я проклята, если ты получишь желаемое так, как угодно тебе! Эсмеральда в мгновение ока сжала его горло стальной хваткой и заставила опуститься перед ней на колени. Хищно усмехнувшись, она рванула сутану на груди Клода, нимало не заботясь о том, что острые когти оставляют глубокие порезы на его теле. Безжалостно расправившись с остатками прочей одежды, девушка грубо толкнула ошарашенного архидьякона на ковёр, расстеленный перед камином. Она поставила свою маленькую ножку ему на грудь и решительно надавила. Оставив долгие раздумья, Фролло перехватил тонкую щиколотку, лаская её дрожащими ладонями. Сколько бессонных ночей он провёл, мечтая коснуться этих изумительных стоп, легко порхавших в танце по камням парижских мостовых! Пусть всё обречено и по утру его ждёт расплата, но сейчас он насладится ею сполна. Эсмеральда склонила голову к плечу, невольно напомнив ему кошку, наблюдающую за беспечно резвящимся в пыли воробьём. Архидьякон чуть приподнялся на локте и припал к её ножке жарким поцелуем. Цыганка серебристо рассмеялась: — Клянусь адской бездной, ты презанятное создание! Неужели ты совсем не боишься? Фролло медленно обвёл кончиками пальцев очертания её колена, будто выточенного из слоновой кости. — Боюсь. Но не так, как ты думаешь. — Напрасно. Подцепив края сорочки, она сорвала её, оставшись совершенно обнажённой. Не дав архидьякону опомниться, Эсмеральда оседлала его, крепко прижав к полу и не позволяя коснуться себя. Рука колдуньи властно легла на его напряжённое естество, скользя вниз и вновь поднимаясь вверх, исследуя ловкими пальцами рисунок вен, легко поглаживая и сжимая, будто занятную игрушку, с которой хочется вволю позабавиться. Клод задрожал. Это была поистине изощрённая, но до безумия сладкая пытка. Внезапно левый бок прошила острая боль, словно меж рёбер вогнали раскалённую спицу. Он вскрикнул, и боль прекратилась. Ведьма поднесла ладонь ко рту и проворно сняла языком каплю крови, дрожащую на кончике её обсидианового когтя. Ошеломлённый священник смотрел, как страшное лезвие бесследно истаивает, рассеиваясь чёрным дымом. — Это за дерзость, — пояснила жестокая красавица, проводя указательным пальцем по его губам, жадно хватающим воздух. — А это за честность. Подавшись вперёд, она поцеловала его, сливая своё глубокое и ровное дыхание с его прерывистым и хриплым. Архидьякон, потрясённый столь стремительным переходом от истязаний к ласке, отвечал ей сперва робко и неумело, но постепенно осмелел, подчиняясь древнему, как сам мир, инстинкту. Не прерывая поцелуя, он погрузил одну ладонь в чёрные волны её волос, бережно накрыв затылок, а другой беспорядочно гладил её спину и бёдра, повторяя контуры волнующих изгибов. Кровь кипела, неистово требуя продолжения. Отстранившись, девушка плавно скользнула вниз, опускаясь на него. В это мгновение Клод в полной мере оценил аллегорию клинка и ножен. Всё, что так тщательно рисовало ему распалённое любовным томлением воображение, не шло ни в какое сравнение с тем, что он испытывал сейчас. Жар её тела и теснота нежнейшей плоти, так легко принимавшей его, приводили в бесконечный восторг. Мысли безнадёжно путались, словно скверная пряжа, обрываясь и ускользая. Полы разорванной сутаны распластались сломанными крыльями мёртвой птицы. Жуткий кошмар слился с вдохновенной мечтой — священник и колдунья стали единым целым, предавшись самому восхитительному из грехов. Эсмеральда перехватила его руки и скрестила их у него над головой. В свете пламени её кожа переливалась перламутром, вспыхивала мириадами золотых бликов, рассыпавшихся вокруг, как искры костра в чернильной мгле летней ночи. Каждое прикосновение бархатных губ опаляло зноем, каждое движение упругих девичьих бёдер возносило на вершину блаженства. Мучительная, иссушающая страсть, подтачивавшая архидьякона долгие месяцы, разъедавшая его изнутри, словно смертельная болезнь, наконец нашла выход. Удовольствие пронзило его, растекаясь огненной волной вдоль позвоночника, наполняя собой всё его существо, сметая все возведённые барьеры, испепеляя робость и стыд. С громким стоном, напоминавшим рык раненного зверя, он выгнулся, переживая пик острого, всеобъемлющего наслаждения. Непривычная свинцовая тяжесть тут же разлилась по телу. Оглушённый, сломленный и одурманенный сладостной истомой, Клод безропотно позволял прекрасной ламии терзать себя. Он едва ли чувствовал, как её острые белые зубки впиваются ему в плечи и шею. Кровь струилась горячими ручьями и язычок ведьмы слизывал их, не давая напрасно пролиться ни капле драгоценного пурпура. Время сделалось тягучим и вязким, как древесная смола. Архидьякона захлёстывал лихорадочный жар. Эсмеральда то невесомо касалась его, нежно проводя ладонями по груди и животу, то покрывала настойчивыми, жалящими поцелуями, клеймившими кожу багровыми кровоподтёками. Опьянённый её жестокими ласками, Клод почувствовал новый прилив желания. Вынырнув из омута забытья, он положил руки на бёдра Эсмеральды, решительно сжимая их. Колдунья вздрогнула, окинув священника настороженным взглядом, и перехватила его запястья. — Умоляю… позволь, — прошептал Фролло. В глазах красавицы плескалось смятение. Она словно боялась, что, уступив одной невинной просьбе, проявит непростительную слабость, которая в один миг низвергнет её с пьедестала, превратив из грозной владычицы душ в самую обычную женщину. Но архидьякон даже не помышлял о подобном. Вечный пленник собственной судьбы, он лишь сменил одни оковы на другие, отринув Всевышнего и возведя на опустевший престол языческую богиню. — Прошу, моя госпожа! — страстно взмолился он. Чуть помедлив, Эсмеральда кивнула и отпустила его. Клод провёл ладонями вверх, обхватив её осиную талию, и потянул плясунью на себя, заставляя наклониться вперёд так, что её нежная юная грудь оказалась перед его лицом. Он приник к ней, скользя губами по шелковистой коже, упиваясь её вкусом, целуя и обводя языком заострившиеся соски. Лишённый права открыто выражать чувства ещё в раннем детстве, оторванный от мира человеческих страстей, связанный бесчисленными обетами, Клод с необыкновенным рвением отдавался познанию желанной женщины. Ему хотелось отблагодарить её за тот невероятный дар, что она преподнесла ему, приобщив к таинству любви. Он ловил каждый невольный вздох обожаемой красавицы, каждое едва заметное движение навстречу, пытаясь угадать, что ей особенно приятно. И был щедро вознаграждён за свои старания. Эсмеральда требовательно прижала его голову к себе, заставляя ласкать её ещё усердней. Клод с восторгом подчинился этому безмолвному приказу, чутко отзываясь на её прикосновения. Девушка прерывисто вздохнула и, по-кошачьи выгнув спину, мягко прильнула к архидьякону, с готовностью принимая его страсть. Неспешные, размеренные движения вскоре превратились в быстрые и глубокие толчки. Он в исступлении целовал и гладил её трепещущее гибкое тело, желая лишь одного — раствориться в этом благословенном мгновении без остатка. Клоду мерещилось, что его затягивает бешеный водоворот, увлекающий в кипящую пучину, рвущий на части, швыряющий из стороны в сторону, точно щепку. Пусть растерзает его, сломает кости, как сухие прутья, и не оставит ни капли крови в его жилах! Он стерпит любые пытки, только бы она принадлежала ему! Архидьякон обнял её так крепко, как потерпевший кораблекрушение обнимает обломок мачты, силясь победить в неравной схватке с бурей. — Прошу тебя… Целуй ещё, — горячо шептал он, прихватывая маленькое розовое ушко губами. Девушка упёрлась ладонями в его плечи, уверенно отстранив от себя. В её глазах, словно в зеркале водной глади, отражались, холодно мерцая, золотые звёзды. — Как бы тебе не пришлось пожалеть о моих поцелуях… — Я ни о чём не жалею… Ты моя. Только моя! Проклятье! Целуй же! Не прерывая ритмичных движений, Эсмеральда твёрдо перехватила правую руку Клода. На мгновение прижавшись щекой к его кисти, она приникла губами к запястью и тут же прокусила его, глубоко вонзая клыки в кровеносную жилу. Фролло издал сдавленный стон, в котором страдание слилось с блаженством. Сердце заходилось от бешеного темпа, готовое разорваться на части. Он смотрел, как струйка крови стекает из уголка её вишнёвых губ, вьётся карминовой нитью по длинной шее и, на мгновение замерев в ложбинке между ключиц крошечным рубином, разливается по соблазнительной груди, словно река, распадающаяся на множество притоков. Эсмеральда оторвалась от Клода и шумно выдохнула, резко запрокинув голову. Её волосы взметнулись, точно накативший на гранитный утёс пенный вал, и опали, рассыпаясь по плечам каскадом вороных локонов. Освобождённый от хищнической хватки, Фролло стиснул бёдра девушки, в порыве страстной одержимости насаживая её на себя и ещё глубже вонзаясь в горячее и влажное лоно. Её сладкие стоны ласкали слух и туманили разум. Перед глазами мелькали огненные вспышки, он почти задыхался. Внезапно Эсмеральда громко вскрикнула, судорожно сжав его плечи, и сильная дрожь сотрясла её напряжённое тело. И тогда он позволил себе расслабиться, утопая в чистом экстазе. Это восхитительное мгновение стоило всех перенесённых мук и всех обещанных за порогом благ. Он получил своё долгожданное откровение. Отверженный небесами грешник обрёл спасение на земле. Совершенно обессиленный, но абсолютно счастливый, Клод обнял распростёртую на нём прекрасную колдунью, уткнувшись лицом в её смоляные кудри и жадно вдыхая ароматы роз, соли и стали. Пламя в камине погасло, оставив после себя лишь едва тлеющие угли. Ночь, полная упоительной магии, подходила к концу, и заря уже вступала в свои права, окрашивая черепичные крыши бледным розовато-лиловым светом. Этот свет, такой робкий и по-особенному чистый, щедро разлитый в прохладе весеннего утра, предвещал конец земного пути. Но Клод, позабыв обо всём, не мог наглядеться на ту, из чьих рук должен был принять смерть. Желая выразить владеющую им нежность, он целовал её тонкие пальцы, касаясь их губами, словно святыни. Эсмеральда великодушно позволяла ему это. Погружённая в глубокую задумчивость, она лежала рядом, опустив голову ему на плечо, как кроткая возлюбленная. — Я люблю тебя, — едва слышно произнёс священник. — Не надейся, что эта ложь тебя спасёт, — холодно отрезала девушка, решительно высвободившись. — Я получу свою плату сполна. Он вновь завладел её ручкой и прижался к ней щекой. — Конечно. Я в твоей власти, красавица. Делай со мной, что пожелаешь. Но знай, что я не лгу. Ты перевернула мою жизнь, потрясла её, точно вихрь, смела и уничтожила всё, чему я был верен столько лет. Ты сделала меня счастливейшим из смертных. За блаженство, обретённое в твоих объятьях, я готов поступиться душой. Я не желаю иного рая, кроме преисподней, где будешь пылать ты, колдунья! Эсмеральда изумлённо вскрикнула, когда архидьякон порывисто притянул её к себе. — Сжалься! — лихорадочно шептал он, припадая к своей восхитительной мучительнице и страстно целуя её плечи. — Останься со мной! Позволь любить тебя! Тебе же было хорошо… Я видел, чувствовал… Мой тёмный ангел… Если бы ты только пожелала! Как бы мы были счастливы! Мы уедем прочь из этого города, сбежим, отыщем на земле место, где солнце ярче, деревья зеленее и небо синее… Она оттолкнула его, сбросив с себя тяжёлое мужское тело, словно пёрышко, и вновь оказалась сверху, пригвоздив его к полу. — Ты бредишь, несчастный. Я ведь собираюсь убить тебя! — Пусть так, — с горьким смирением ответил он. — Но перед тем скажи мне, кто ты? Кто ты на самом деле? Усмехнувшись, девушка нависла над ним. Изящные пальцы сомкнулись на его горле, и Клод почувствовал, как ему не хватает воздуха. Кровь неистово стучала в висках, но даже сквозь этот грохот, подобный рокоту водопада, он мог слышать серебряный голосок цыганки: — Разве ты ещё не понял? Я та, кто не знает жалости к мерзавцам и трусам. Произнеся это, она слилась с ним в поцелуе, больше напоминавшем укус. Острые клыки впивались в его губы. Только теперь Клод ощутил, насколько истерзан. Все его раны будто разом открылись, ноя и кровоточа. Жгучая боль охватила голову огненным кольцом. Тёмная пелена окутала сознание, и он лишился чувств.***
Эсмеральда отпустила обмякшее тело священника и, облизнувшись, задумчиво взглянула на слабо трепещущую жилку на его шее. Несчастный был ещё жив, хотя и потерял много крови. К её удивлению, он оказался довольно сильным и неожиданно выносливым для человека его возраста и рода занятий. Девушка провела ладонями по его широкой груди, выглядевшей так, будто её растерзал тигр — глубокие порезы избороздили кожу, а на боку слева виднелась колотая рана. Она ощущала гулкое, частое биение его сердца. Как славно будет освободить его из плена рёбер и полюбоваться на затухающие сокращения багрового комка плоти! Эсмеральда торжествующе улыбнулась. Теперь, когда условия договора были соблюдены, ей ничего не стоило довершить кровавое пиршество, но что-то останавливало её. Пытаясь понять причину своего замешательства, она напряжённо всматривалась в неестественно бледное, измождённое лицо лежащего перед ней мужчины. Он не лгал ей, когда говорил о любви. Вернее, сам искренне верил в собственные слова, не подозревая, что снедавшее его чувство всего лишь безудержная похоть. Хладнокровный, надменный, бесконечно уверенный в своей правоте, этот человек опустился до того, что по собственной воле простирался у её ног, точно раб. Да разве стал бы такой, как он, подвергать опасности своё положение, доброе имя и даже жизнь только ради низменного влечения? Ведь священник не мог не понимать, чем рискует, следуя за капитаном в притон на мосту Сен-Мишель. Знал бы он, что там его подстерегают вещи, куда более опасные, нежели офицерская шпага! Девушка посмотрела на свою ладонь; сильный ожог в форме креста бесследно исчез, и кожа снова радовала глаз непревзойдённой гладкостью. Но при воспоминании о перенесённых муках ярость вскипела в её сердце, требуя отмщения. В словах не больше смысла, чем в шелесте палой листвы и птичьем щебете. Верней всего говорят поступки. Как этот человек доказывал свою любовь? Он не скупился на проклятия, преследовал её, пытался похитить и в довесок едва не убил. Он всего лишь очередной мужчина, возомнивший, что может присвоить её точно приглянувшуюся безделицу. Эсмеральда уже протянула руку, намереваясь одним стремительным движением рассечь грудную клетку священника, но его обескровленные тонкие губы дрогнули, беззвучно произнося её имя, и застыли в лёгкой улыбке. Цыганка остановилась, досадуя на себя за нелепые метания. Архидьякона нельзя было оставлять в живых. В отличие от своих никчемных собратьев, он действительно обладал необъяснимой и жуткой властью над подобными ей. Но разве можно было предположить, что глупые сплетни, распространяемые парижскими кумушками, окажутся правдой и ей придётся иметь дело с настоящим колдуном! Теперь же сила, заключённая в его крови, свободно текла внутри неё, подобно потокам расплавленного металла. Она пылала ярче солнца, сплетаясь с её собственным неукротимым огнём. Эта свирепая мощь опьяняла. Эсмеральда ещё никогда не чувствовала ничего подобного. Но девушка усилием воли подавила неуместный восторг. Тревожные мысли вновь охватили её. Она вспомнила, как египетский герцог не раз строго наказывал ей опасаться слуг церкви. Она же со свойственной юности беспечностью не прислушалась к его предостережениям. Что ей могли сделать ничтожные попы? До сих пор их нелепые молитвы производили на неё не больше впечатления, чем комариный писк. Тем страшней оказались события этой ночи. Эсмеральда с неподдельным ужасом ощущала, как тогда, в каморке Фалурдель, от каждого его слова вскипает кровь, а кости делаются хрупкими, как стекло. Ещё немного и лежать бы ей на грязном полу горстью золы! Плясунья обхватила себя за плечи, будто ей стало зябко. Освоившись в роли хищника, крайне мучительно снова сознавать себя добычей. Нет, никогда больше она не будет жалкой и слабой! От этого мерзкого человека непременно нужно избавиться! Одному небу известно, на что ещё он способен. И всё-таки она медлила. Сегодня священник поплатился сполна за свои прегрешения, искупил их кровью. Так ли нужно отнимать у него жизнь? Решение далось нелегко. Глубоко вздохнув, Эсмеральда спрятала когти. Всё же он пощадил её, прекрасно зная, что этим поступком навлекает гнев своего жестокого бога и лишается его покровительства. Величайшей подлостью будет убить его сейчас, когда он совершенно беззащитен перед ней. Эсмеральда поднялась на ноги и нашла плащ Фролло, брошенный им на одну из скамей. Вернувшись к священнику, она укрыла его. Сочтя, что сделала вполне достаточно, девушка поспешно оделась и неслышно выскользнула за дверь, скрываясь в утреннем тумане. Сострадание когда-нибудь погубит её.