Яркость. Вырванная страница.

Мира металась по своему шатру взад-вперёд и не находила места. Все шорохи за его пределами истаяли словно дым, разговоры умолкли, а летние птицы, то ли испуганные демонической скверной, то ли изгнанные самим духом этой затяжной войны, покинули окрестности военного лагеря. Тишина обволакивала, затекала в уши, и любое движение глухо тонуло в ней. Все ощущения сделались темны, как Бездна, а желудок скрутило от волнения. Аневия, — самый умелый агент из всех, кто только оказывался под её началом, — была отправлена ею с поручением, таким важным и простым одновременно, что каждая секунда ожидания проходилась по нервам ржавой пилой. Командору крестового похода следовало восстановить силы и отдохнуть. Мире следовало успокоиться и прийти в себя. Она заламывала руки, гладила стопку документов, неспособная прочесть ни строчки, сжимала кулаки и медленно, дабы не издать ни звука, с силой опускала их на развёрнутую на столе карту. К счастью, Тирабейд была хороша и в сложных заданиях, и в таких, как текущее. В конце концов полог входа приподнялся, и взору командора предстал тот, кто всё это время отравлял её мысли одним своим невозможным существованием. — Командор, какие-то новости? — Нет-нет, Регилл, но ты зайди. — Она тотчас засуетилась, совсем выпустив из виду, что полог сразу же задёрнули изнутри. — Надо поговорить. Мира по-прежнему не знала, куда себя приткнуть, и уселась на первый попавшийся табурет. Поморщилась от удара: грубо сколоченная столешница позади неё упёрлась в позвоночник. Шаткая иллюзия хоть какой-то опоры. Её голос просел самым позорным образом: — Я хочу, чтобы завтра при атаке на Рубеж ты был со мной, от начала и до конца. — худые пальцы сошлись в замок. — Пока что наш основной план это найти Арилу Ворлеш и закрыть Язву ценой её жизни. Это если в идеале и всё пройдёт как по нотам. Но ты знаешь, Регилл, — его имя далось сейчас по-особенному трудно, — если мы не найдём Ворлеш, или если найдём, но что-то пойдёт не так — я должна буду... предпринять определённые действия. И если по какой-то причине я не смогу этого сделать, — тут она криво усмехнулась, — уверена, что та штука, торчащая из моей спины, окажется гномьим чеканом. — Улыбка сошла так же быстро, как и появилась. — Это должен быть чекан, понимаешь? Казалось, откровение не стало неожиданностью для гостя, а в каком-то смысле напротив было чем-то если не предсказуемым, то желанным. Он медленно кивнул: — Я понимаю. И уважаю твою прямоту, командор. Будь уверена, я сделаю всё, что необходимо. ...для победы. — Есть ещё кое-что, о чём я хочу сказать. — Мира запнулась, буквально на мгновение. — Ты будешь нужен мне во время штурма, это правда. Но сегодня ты мне нужен тоже. Она умолкла, и когда сделала это, бархатная тишина обвилась вокруг её горла. Дрогнули стоящие на столе свечи. — Всё же не думал, что до этого дойдёт, — медленно проговорил Деренге. — Как ты себе это представляешь? В его голосе, облике, в его пронзительных, будто предрассветные угли, глазах не было ни разочарования, ни презрения. Удивление также отсутствовало в них. Рыцарь Преисподней был очень внимательным компаньоном. Только сейчас пришло осознание, насколько. Уходить он не спешил. Мира поднялась на ноги и сделала шаг вперёд. Её длинное полуэльфье тело сложилось надломленной фигурой, когда она опустилась на колени, а её лицо оказалось напротив его лица. — Я не знаю. Регилл, если бы только умел быть смущённым или растерянным, — или ещё хоть каким-нибудь в этом проклятом мире — наверное, стал бы сейчас именно таким. Но и он умел далеко не всё. — Ты могла предпочесть Ланна, достойного мужчину и соратника, — зачем-то произнёс он. — Внешняя красота никогда не значилась в списке твоих интересов. С другой стороны, с ним у тебя не было бы будущего. И его жестокие слова, как всегда, крыть было нечем. — С тобой у меня нет и настоящего. — Тоже верно. Гномий чекан, то страшное оружие, которое восхищало и пугало одновременно, которое раздробило черепа сотен, если не тысяч существ, многократно превосходящих Регилла Деренге буквально во всём — в росте, силе, выносливости — оно было выверенным движением отставлено в сторону и как будто бы позабыто в этот самый момент. Звякнули отстёгнутые латные рукавицы. — Иди в постель, Мира. Не уверенная, как это всё понимать, ликовать ей или скорбеть, она схватила его в судорожные объятия, зарылась отчаянно в его волосы. Такие же жёсткие, как и он сам, кое-где белые, кое-где пурпурные. На крохотную секунду ей почудилось, будто их цвет множился под её руками, а возможно, ей просто безгранично хотелось бы в это верить. Её руки царапались о чёрный орденский доспех, но боли не чувствовали. Вся боль от принятых решений достанется ей завтра — или даже сегодня, но всё равно не сейчас. — Постель, — повторил Регилл, скупо увернувшись от поцелуя. — У нас мало времени. Мира отшатнулась, совсем как пьяная, поднялась на непослушных ногах. Миллиметры между ней гномом, бесконечно длинные и тревожные, саднили на кончиках её пальцев. ...И тут она ощутила нечто абсолютно невероятное: его намеренное прикосновение. Это не было тем снисходительным терпением, когда ты льнёшь, а другой не решается оттолкнуть — это было лёгким касанием, невинным побуждением к действию — это было тёплой ладонью на пояснице. Щёки обдало пламенем. Там, где другой обнял бы её за плечи, выдохнул жарко в шею, закружил бы, возможно, на руках (и как она только посмела об этом думать?!) — гному оставалось совсем немногое. Мира юбками зацепила ширму, отодвинула самый край. Тесный закуток, отгороженный для командора лично, — не для дебатов, официальных писем и карт — вполне мог бы разместить её и кого-нибудь ещё. Тем более если этот кто-то имел размеры очень и очень скромные. В собранных наспех покоях была только кровать, тазик для умывания да кусок мешковины, на который свалили мелочёвку. Не было времени на удобства. Рубеж и так их слишком заждался. Старая крепость, кишащая демонами и скверной, нависла горой над крестоносным лагерем. Проклятая, ненавистная. Её гигантская тень пеленала шатёр, как обещание скорой гибели… и как последний (единственный?) шанс получить желаемое. Мира сгребла наброшенную на ложе шкуру и оставила её в ногах. Отвернула холодное покрывало. Сходу забраться в кровать ей не позволяла обувь; она задрала подол, чтобы от неё избавиться, вот только делать это самой не пришлось: уже другие руки, более цепкие и механически точные, распустили шнуровку по истёртым кожаным голенищам. В полумраке глаза Деренге напоминали луны Первого Мира — то существо, которым сделалась командор, различало их отражение в его зрачках. Регилл оставался его порождением и сейчас, хоть и игнорировал свою природу. Он был гномом, который когда-то захотел стать — и почти стал — чем-то другим. Потому что выбрал и принял это в себя. Мира стала “чем-то” лишь потому, что её такой сделали. А Деренге, самый проницательный и беспристрастный из всех, кого она знала, парадоксальным образом до сих пор не догадывался о том. Немолодой, недоступный, нелюбящий — везде торчали шипами вот эти его “не”. Любой эпитет без заученного отрицания казался оскорблением и больно жёг губы, словно кислота. — Ты был не прав, — шепчет Мира, — когда судил о моих предпочтениях. — Её губы скользят по его щеке. — Красивый. Когда она целует, никто не спорит. Немногим позже целуют и её. Лишённую пыльных сапог, платьев, верхних рубашек и нижних тоже… Регилл разоблачил её так умело, будто всю жизнь только этим и занимался. Внезапно он отстранился, оставляя её совершенно нагую и болезненно воспалённую. Прикрыв перед тем одеялом. Чтобы не стало холодно? — Куда ты? — мысль о том, что её расчётливо бросят в такой момент, казалась чем-то нелепым и оттого пугающим до ледяного пота. Регилл о чужих страхах заботиться не привык. Он отошёл и склонился над бадьёй: — Вымыть руки, конечно. Видят боги, Мира никогда ещё не чувствовала себя такой глупой, и даже досадно, что это случалось прямо сейчас, в ту волшебную ночь, о которой она грезила столько других ночей. Погодя он снова забрался на постель, но не полностью, всего лишь поудобнее устраиваясь на край. Его ноги не доставали до пола. Зато руки — о! — эти устремились куда надо. — Тихо. Им было ведомо даже то, чего, казалось, не знала и сама Мира. Вероятно, именно по этой причине её протест был непозволительно запоздалым. — Не так, — вырвалось хриплое из её груди, однозначно лживое и противоречащее раскрытым бёдрам. Она прихлопнула рот ладонью, чтобы не застонать. — Больно? Медленно? Повисла влажная, зажмуренная тишина. Методичные движения стали аккуратнее, но по-прежнему продолжались. Если бы Мира сумела разомкнуть веки, изучающий взгляд прожёг бы в ней дыру. Однако его тяжести и так было слишком много. Его трудно было выносить, а ещё сложнее — ему перечить. — Не в этом дело, — она перехватила его за кисть, вынуждая остановиться. — Хочу тебя тоже раздеть. И трогать. И ласкать. Пожалуйста, Регилл. — Мне это не нужно, — отказал он. — Кроме того оно отнимет у тебя время. Эту последнюю перепону, вставшую между Мирой и её мечтой, можно было легко устранить самым банальным из известных способов. Так она и поступила. — Я вижу будущее, как если бы оно лежало у меня на ладони. Ты будешь со мной до рассвета, поэтому минуты не имеют значения. Ты не уйдёшь, тебе некуда спешить. Сказала это и поняла: никто не всесилен. — Я наблюдаю за твоим поразительным ростом уже больше года, — Регилл выдержал паузу. — А врать ты так и не научилась. В этот раз тебя уличил союзник, в следующий это будет враг. Союзник, вот кто сидел сейчас на её постели. Не друг, не мужчина, не любовник. Союзник, который для победы был готов на всё. Даже проглотить такую грубую ложь. Его пальцы отпрянули, саранчой пробегаясь по креплениям, и чёрный доспех осел на пол, как сброшенная скорлупа. — Если не хочешь меня, я могу сделать тебе массаж. Или полечить — это всегда приятно. Я хочу, чтобы тебе было хорошо. — Когда я в чём-то не нуждаюсь, это ещё не значит, что я не могу. Призрак Алушинирры восстал в мыслях багровым маревом, зарябили в глазах остроконечные башни обители Пылкой Грёзы. Бесконечное бессилие перед тем, что там произошло, смешалось с запретным удовольствием от увиденного. Этот позор, эту глубоко зарытую рану Мира носила в себе с тех самых пор. И жалела она ровно о двух вещах: о том, что допустила такое... ...И о том, что это были не её руки. — О чём ты думал тогда? — спросила, затаив дыхание. Уточнения были излишни, Регилл наверняка понимал, о чём речь. Завеса тайны была приоткрыта незамедлительно и легко: — Я думал о том, что моё тело принадлежит и подчиняется только мне. И только мне, а не какому-то демону из Бездны, им управлять. И в этом был весь Деренге. Наверное, Мира умерла бы от удивления, услышав иное. — И что, ты просто приказал себе?.. — Именно. Они сидели обнажённые в полутьме, всего лишь соприкасаясь ногами, и ни один не предпринимал действий, чтобы это изменить. Миру накрыло волной робости и стыда: она так долго мечтала ласкать его, руками, губами, отыскать языком каждый мельчайший шрам — а ведь их было не счесть! Но вместо этого её мокрая, испуганная ладонь щупала его за колено. — Я не кажусь тебе безобразной? Огромной. Или странной. — Я не кажусь тебе смешным? — Нет, что ты. — Ну вот и всё. Помолчали. — Мира. — А? — Что тебя останавливает? Ответ на этот вопрос был слишком очевиден, чтобы его озвучивать. Но сделать это всё равно пришлось. — Я не хочу принуждать тебя. — Понимаю. Боишься утратить ту единственную ценность, которую до сих пор от меня получаешь. Она подняла взгляд, полный замешательства. — Уважение, — пояснил Регилл. — Это всё, что у меня есть, другого не будет. Скажу прямо: ты честно заработала его, и чтобы его лишиться, понадобится нечто внушительней, чем неуставные отношения на одну ночь. — Люблю тебя, — раздалось, едва он умолк. Слова, месяцами запертые внутри Миры, наконец вырвались наружу, и теперь-то — хвала богам! — больше ничто не зависело от неё. Это ли не счастье? — Хорошо, — Регилл удовлетворённо кивнул. — Хорошо, Мира. Тогда переплавь это в своё оружие, а я тебе в этом помогу. И накрыл её руку своей.