Свобода ощущается в каждой клеточке моего тела. Свободой я живу, свободой я существую. Она внутри меня, я состою из неё. Мы взаимосвязаны, как одно целое. Теперь это так, так будет всегда.
Ночь. Дует лёгкий ветер и, что удивительно, поют птицы, хотя ещё даже не раннее утро. Лес меня убаюкивает и хочет, чтобы я осталась тут навечно.
Я так и сделаю. Смерть всё равно меня не отпустит.
Я разложусь через десятки лет, а пока моё тело лежит в сохранности прямо во дворе того, кто меня закопал. Без имён, без обозначений и уважения моя могилка ютится рядом с домом Питера, не мусоля глаз время от времени пробегающим мимо зверушкам.
Кое-где в гробу, сколоченном на скорую руку, лишь бы избавиться от моего тела как можно быстрее, виднеются отверстия, ведущие прямо в землю. На какой я глубине — неясно, вряд ли бы Питер копал слишком глубоко.
Со слезами на глазах и несвойственным ему сожалением он прорывал яму для моего вечного захоронения и выл, выл таким ужасным голосом, что надрывалось сердце. Даже если так, он не заслуживает жалости.
Я здесь уже сутки, и это лучшие условия, которые были у меня за последнее время: нет странных фетишей, преследующих с самого утра и до позднего вечера, нет того, кто избил бы меня до потери сознания. А больше мне ничего и не нужно — ни еды, ни воды, ни общения, только сон. И лишь сожаление о прожитой жизни преследует меня в этой деревянной коробочке, от него никуда не деться.
Как символ моей свободы — отсутствие ошейника. На коже, ладно, ещё остался след от прожитого, но всё когда-нибудь проходит, ведь так?
Кто я такая, чтобы смеяться над Питером? Вот он, каждые пятнадцать минут подходит ко мне и смотрит на могилу, плачет, сожалеет о проделанном. Быть может, даже в его больной, сумасшедшей голове проскальзывает один малюсенький намёк на мысль: не стоило убивать. От его боли мне радостно и весело. Ой, я обещала не смеяться.
***
Питер медленно волочился к Алисе, наверное, уже седьмой раз за ночь, если не больше. В одной грязной безрукавке и потрёпанных штанах он наклонился к могиле:
— Прости меня, прости… — шептал он, сложив руки в умоляющем жесте. — Прости… Ванесса, умоляю… — будто бы она услышит и восстанет, обнимет, успокоит.
Проходит минута. Проходит полторы. И никто его не прощает.
— Я тебя люблю.
С новым порывом ветра Питер падает на колени и начинает разрывать могилу.
***
Его тонкие руки, оказывается, настолько сильны, что он разгребает ими сырую, тяжёлую землю за считанные секунды, швыряет её себе за спину и, считайте, глядит мне прямо в лицо, в душу. Я его не вижу, но будто бы чувствую; понимаю, что он не остановится, и даже под угрозой смерти продолжит копать, лишь бы меня увидеть. Влюблённый, одержимый безумец.
