***
После оглушительно успешной по мнению Кацуки тренировки и двух выговоров от учителя, Бакуго принял душ и направился к Киришиме. Как хорошо, что он знает самого себя, потому что тренировка действительно прочистила голову, и он понял, что просто напридумывал себе проблем. Друг встретил его радостным воплем, приглашая усесться рядом и поиграть в «Trine». — Почему в нее? Она же длинная пиздец. — Да похрен, чувак! Говорят, это прикольно! — Ладно, хрен с тобой, врубай. Спустя 20 секунд интро, Бакуго заорал, чтобы Киришима нажал уже на скип. Они пришли играть, а не слушать бубнеж. — Бля, да так мы даже не поймем про что игра! — Да насрать про что она! Я хочу уже всех там разъебать. Включай высокую сложность. Эйджиро хмыкнул, поняв его настроение, и нажал скип. Первый час играть было реально весело, даже Бакуго признавал, что игра неплоха. Им приходилось играть за вора, воина и волшебника, и всех персонажей можно было менять между собой, но играть только за кого-то одного, поэтому они не могли оба взять воинов, кто-то должен был быть на подхвате. — Графон говно, и сюжет параша, — вынес вердикт Бакуго спустя еще полчаса. — Че ты хотел, игра уже довольно старенькая. Зато драться прикольно, и за вора интересно бегать! Они взяли паузу, и Киришима начал жадно поглощать попкорн, который он любил есть, кажется, всегда. Кацуки честно пытался сдерживаться, слушая, как он громко жует, но когда Эйджиро начал откровенно чавкать, он стукнул его по макушке и заорал: — Блять, ешь с закрытым ртом! — Да не могу я! Чел, ты видел мои зубы? Я всегда так ем, не получается по-другому, я пробовал, — оправдывался Киришима. — Пиздец, тебя Денки не хуярит током за это? — Не, — отмахнулся от него Киришима. — Ему пофиг. Я думаю, ему даже прикольно. — Как ты еще язык не откусил ему своими акульими зубами? Киришима громко заржал, а Бакуго сложил пальцы на переносице, моля пощады у бога, если тот есть, чтобы он не сгорел в аду после того, как прибьет Эйджиро и его дружка. Дружба Бакуго и Киришимы, на самом деле, была крепче, чем казалась. Хотя бы потому, что когда Кацуки узнал про ориентацию друга, он без лишних слов бросил «да мне как-то пофиг, кого ты трахаешь». И Эйджиро уже достаточно знал о Бакуго, чтобы с уверенностью сказать, что тот имел в виду «мне насрать, что ты гей, главное, что тебе комфортно с человеком». Разумеется, потом он рвал и метал, когда узнал, в кого влюблен его лучший друг, и ответ на вопрос «почему именно Пикачу?!» так и не прозвучал, потому что после этого они полчаса яростно пиздились подушками в комнате Киришимы. Бакуго уважал личную жизнь каждого человека, какой бы выбор он ни сделал, но он честно не мог понять, как два шумных долбоеба обрели такую гармонию друг в друге? Честно, даже не укладывалось в голове, какой уровень шума они могли поднять наедине. Хрен с ними, лишь бы никто никого не разочаровал. Вообще, несмотря на всю хаотичность Киришимы, он, ни много ни мало, был смертельно бронеустойчив к выходкам Бакуго, он тупо их игнорировал, и дальше чесал языком. Поначалу, Кацуки бесил этот игнор, а потом он понял, что благодаря этому они неплохо сблизились, и Киришима на самом деле разносторонняя и привлекательная личность. С ним можно было обсудить что угодно, он поддержит любую тему, он, в конце концов, заткнется, если его попросить. Находясь рядом с ним, Бакуго мог расслабиться и забить на все проблемы. Время шло, и было уже почти 8 вечера, когда Бакуго поднялся и пошел в сторону двери. — О, уже уходишь? — торопливо поднялся вслед за ним Киришима и пошел провожать. — Домашки накопилось, надо сделать. — Понял, братан. Приходи еще! — Куда ж ты от меня денешься, — усмехнулся Бакуго, а Киришима солнечно улыбнулся на прощание и закрыл за ним дверь. Кацуки свернул в свою комнату, открыл дверь и застыл на пороге. Здесь было темно и пусто, и немного холодно, потому что он забыл закрыть окно еще утром. Так и не сделав ни одного шага внутрь, он захлопнул дверь и зашагал по коридору.***
Тодороки открыл дверь и с удивлением обнаружил за ней Кацуки. — Впустишь? — Конечно, но я думал, ты тусишь с Киришимой, — Тодороки жестом пригласил его в комнату, и Бакуго прошел, закрывая за собой дверь. — Я и тусил, но заебался. Игра в целом ничего, но не затягивает. — Сочувствую, — поджал губы Шото, и как-то неловко переступил с ноги на ногу, не зная что сказать. Бакуго, наверно, пришел к нему по делу, стоит дождаться, когда он скажет, по какому. Но Кацуки выглядел так, будто только что понял, где оказался. Он несколько секунд пялился на Шото, а потом обернулся и увидел на столе раскрытый учебник и тетради с кучей разноцветных ручек вокруг. — Домашку делаешь? — наконец спросил он. — Да, я закончил с готовкой, и только сел. Хочешь холодной собы? — Не, я обожрался попкорном у Киришимы, меня стошнит, если я съем что-то еще. Шото серьезно и понимающе кивнул, все так же неловко переступая с ноги на ногу. Бакуго помолчал еще немного, а затем, махнув головой в сторону письменного стола, спросил: — Не против, если я присоединюсь? Я еще даже не начинал. — Конечно! — активно отреагировал Тодороки, и, видимо, смутившись своей радостной вспышки, поспешно продолжил. — Давай снова расстелю футон, у меня нет второго стула, да и стол маленький. — Давай, лично я никогда не делаю уроки за столом, всегда лежа. — Я даже как будто догадался, — улыбнулся из-за плеча Шото, доставая тяжелую ношу из шкафа и расстилая по полу. Тодороки сгреб учебники, тетради и ручки, аккуратно положил в изголовье футона, и сам опустился на него. Они легли на животы рядом друг с другом, бок о бок, выпрямив длинные ноги вдоль тела. — Ты сразу от Киришимы? Одолжить листочки и ручки? — спросил Шото и, не дожидаясь ответа, протянул ему принадлежности. — Читаешь мои мысли, — хрипло посмеялся Бакуго и спросил. — С чего начнем? — Давай с эссе по истории геройки, оно больше всего времени займет. Так они и принялись за выполнение домашней работы. Пару раз Шото предложил ему чай, но Кацуки отказывался, не желая отпускать от себя Тодороки вниз на кухню. Он ему этого, конечно, не сказал, но ему было приятно ощущать чужое тепло правой частью своего тела. Вообще, ему просто нравилось лежать здесь вот так молча и делать дебильную домашку. После шумного вечера с Киришимой, это было словно идеальное завершение. Шото писал тихо, периодически привставал, чтобы размять конечности, иногда кратко спрашивал, как пишется то или иное слово. Бакуго, в свою очередь, чередовал негромкие «бля» и «не, не так», и переписывал предложения. Они почти одновременно закончили эссе, и осталось только выделить цветными ручками тезисы. В какой-то момент, их ладони столкнулись над зеленой ручкой, и Тодороки словно прошибло током. Он резко отдернул руку и пробормотал извинение. — Возьми, я потом выделю тезисы. Бакуго так и завис с протянутой рукой в воздухе, пытаясь понять, какого черта у Шото такие ледяные пальцы. — Ну-ка дай сюда, — требовательно сказал ему Бакуго, и Тодороки понял, что тот говорит отнюдь не про зеленую ручку. Он выжидательно смотрел ему в глаза, ожидая выполнения просьбы. Шото медленно, будто тянется навстречу капкану, протянул руку и положил ее сверху в раскрытую ладонь Кацуки. Горячие пальцы тут же сомкнулись вокруг могильно холодной кисти, а вторая ладонь легла сверху и захлопнула руку Шото, согревая горячим теплом. — Че за дичь, Тодороки? Я думал, ты контролируешь свою причуду, — спокойно сказал Бакуго, будто держать руку одноклассника было поистине простым делом, ну чисто на ежедневной основе. Шото неловко сглотнул, пытаясь придумать способы удержать румянец, грозящий вылезти на щеках. Касание было до ужаса приятным и жарким. Выдергивать руку из такого капкана совсем не хотелось. Хотелось хотя бы сделать так, чтобы, когда он отвечал, голос не дрожал. — Контролирую, но так было всегда, сколько я себя помню. Думаю, это эффект причуды. Она растекается по всему телу, когда я ее активирую, но когда я в спокойном состоянии, никогда не могу согреть руки и ноги. — Еще и ноги? А че ты хоть носки не наденешь? — Бакуго начал медленно растирать между своими ладонями холодную кисть. — Чтобы у меня были холодные ноги, но в носках? — серьезно спросил Тодороки, и Бакуго вдруг рассмеялся. Шото тоже улыбнулся, и незаметно закусил губу изнутри. Между ладоней Кацуки было ужасно тепло, он согревался и чувствовал, что хочет еще. Больше этого тепла. Тем временем, Кацуки крутил в голове мысль о том, что все-таки они мягкие. Руки Тодороки. Кожа нежная, будто у младенца, честное слово. Идеальный мальчик в глазах всех девчонок класса оказался идеален во всем. Если бы они только знали, какая он холодная принцесса. — Давай вторую, — приказал Бакуго. — Хорошо, — пробормотал Тодороки и устремился навстречу теплу, которого так хотел. Кацуки обхватил обе ладони Тодороки и принялся согревать их между своих. Они лежали слишком близко, локти Шото почти сталкивались с локтями Бакуго, и за их соединенными руками Тодороки прятал свое лицо. Они молчали, наслаждаясь касанием, момент, который Шото точно растянул бы на всю вечность, если бы его щеки предательски не краснели. Бакуго будто ничего не замечал, он изучающе разглядывал их руки, периодически сдвигая пальцы, чтобы коснуться того или иного участка ладони. Прошло несколько минут, Тодороки чувствовал покалывание под кожей, которая из ледяной со временем стала горячей, и отдавала приятные импульсы в мышцы. — Ну как, согрелся? — спросил Бакуго, заглядывая в лицо Шото, и тот увидел смотрящие на него красные глаза, выглядывающие над костяшками пальцев. — Согрелся, — тихо ответил Тодороки. — Спасибо. — Не за что, — ответил Бакуго, резко встал и прошел к чужой кровати. Он стянул с нее плед, приподнял за голени ноги Шото и замотал их в ткань. — Бакуго, зачем? — воскликнул Тодороки, смущаясь еще сильнее. — Затем, что не пизди на меня, Снежная Королева. Нехер трястись от холода. Шото не сдержался и все же уткнул в футон полыхающее лицо. Он не мог поверить в происходящее по одной простой причине. Он не привык к заботе, и это действовало на него мучительно, будто он этого всего не заслуживал. Всю жизнь с самого детства ему приходилось заботиться о себе самому, и сейчас, получая внимание к себе от другого человека, он не знал, как ему реагировать. И трясся он вовсе не от холода, холод преследует его с тех пор, как появилась причуда. Он дрожал от волнения, близости и чувства привязанности. А еще, его это пугало. То, с какой готовностью он отдается любой идее, которую предложит Кацуки. То, что это просто не могло происходить с ним. Его руки не могли ласково гладить и согревать. Он только привык к постоянным ударам по этим рукам от отца, когда не справлялся со своими задачами будущего героя, хотя он был просто ребенком. О нем не могли волноваться, кутать его ноги в плед и по-доброму шутить над его особенностью. Это все невозможно, но снова развалившийся рядом расслабленный Бакуго всем своим видом говорил об обратном. Кацуки боднул лбом его плечо и тихо спросил: — Эй, ты чего загрузился? Шото молчал. Его все еще потряхивало, и мысли путались. Бакуго не знал, что переживает Тодороки. Он хотел бы знать, но понимал, что тот еще к этому не готов. Поэтому он тихо посмеялся и сказал: — Ладно, принцесса, грузись сколько влезет, но смотри не перегрей процессор. Он, как ни в чем не бывало, взял зеленую ручку и продолжил работу над эссе. Под мягкие поскрипывания стержня о бумагу, Тодороки наконец начал успокаиваться. Он еще некоторое время полежал лицом вниз, а затем поднял голову, и Бакуго передал ему ручку. Почему-то он снова тихо рассмеялся, и на вопросительный взгляд Шото ответил: — Ты лоб отлежал, дубина, — и легонько стукнул его ручкой по красному отпечатку футона на лице. — Извини, — пробормотал Тодороки, принимая протянутый предмет, сам не особо зная, за что именно извиняется. — Забей, — улыбнулся Бакуго, взъерошил волосы у него на затылке и перевернул листок, начиная делать другое задание. Все-таки они тоже мягкие. Волосы Тодороки.