Немного скорости и секретов

                    — Хен, мне сегодня очень надо! — Чонин прижимает плечом телефон к щеке, шепча слова в трубку, пока идет по вычищенным коридорам и одергивает жилетку школьной формы, а заодно кланяется проходящему мимо учителю, который ему радушно улыбается. — Хен, просто очень! Я не могу больше!       — Чонин… — голос шершавый и грубый, но рыжеволосый школьник лишь глаза закатывает, уже слыша в нем отказ. — Я сегодня занят на парах, потом работа.       — Чани-хен, — Чонин даже губы дует, стараясь придать словам мягкости и плавности. — Я могу подождать тебя после пар. Мне же только ключ забрать, а дальше я сам!       Чонин прикрывает глаза в сладком предвкушении.       — Чонин… — Чан устало выдыхает, а Чонин ликует: он уверен, что старший сдастся.              — Пожааааалуйста, Чани-хен, — он улыбается, услышав ещё один тяжелый выдох.       — Хорошо, — Чан капитулирует. — Встретимся в мастерской через час.       — Спасибоспасибоспасибо! — улыбка сияет на лице Чонина, пока он тянет галстук подальше от шеи, сбегая по школьным ступеням.       Он сбрасывает звонок, не дожидаясь ответа, бежит к остановке, запрыгивая в ненавистный автобус, который везет его на окраину Сеула.       Ветер из открытого окна заносит в салон опадающие розовые лепестки вишни, и все вокруг им улыбаются, а атмосфера искрит легкостью и мягкостью.       Чонин это ненавидит.       Он путается пятерней в рыжих длинных волосах, нервозно пропуская пряди между пальцами, стучит носком кроссовка, подгоняя тарахтящий драндулет, который еле-еле тащится.       Чонину очень надо.       Прикрыв глаза, Ян уже чувствует, как кончики пальцев покалывает от ощущений, как кровь бурлит в венах, закипая от того, что он наконец-то чувствует ее…       Скорость.       Чонин живет этим: скорость, дорога, ревущий байк.       Для всех Ян Чонин — идеальнее некуда: оценки самые высокие, балл самый лучший, форма выглажена идеально, манеры безупречные. Для родителей — беспроблемное дитя, для учителей — образцовый ученик.       Но у Чонина есть секрет, о котором знают только он и Чан.       Бан Кристофер Чан — хранитель ключей от его самой темной стороны, а ещё и от гаража, где Чонин байк может прятать. Ото всех.       Чонин помнит, как они встретились, ведь этот момент изменил все: уличные гонки, один косой взгляд, когда Ян обхаживал оставленный у обочины байк, и предложение прокатиться, которое старшеклассник принял с удовольствием и без раздумий.       Чан не спрашивал у него ничего: ни имени, ни возраста — никаких вопросов. Ему было достаточно горящих глаз, которые мальчишка не мог отвести от мотоцикла.       В следующий раз Чонин целенаправленно подошел к нему, молча встал рядом, а Чан позволил, пока они оба наблюдали за заездом.       А потом Бан хмыкнул, надел шлем и сам вышел на трассу.       Чонин забыл, как дышать. Он вообще обо всём забыл: только смотрел, как Чан несется по дороге, опережая всех, входя в поворот, и ему казалось, что он в эту ночь слышит только рев его мотора, который пронзает до самого сердца насквозь.       А затем, выиграв, Чан вновь подошел к нему, по-простому и открыто улыбнулся и… протянул шлем, приглашая прокатиться.       Так и началась их дружба, в которой Чонина впервые в жизни принимали полностью, со всем тем, что у него на душе.       С Чаном было легко, весело. И Чонин обожал сбегать к нему в мастерскую после школы и дополнительных, где сам Чан после университета работал с чужими авто и байками, а затем ехал домой на своем.       И заодно подвозил Чонина, если, конечно, они не решали задержаться, чтобы Чонин тренировался…       Ведь первое, что сделал Чонин, когда ему исполнилось восемнадцать лет, — сдал на права. Идеально сдал, чтобы вторым делом — почти разреветься, когда Чан вручил ему подарок: байк. Его. Собственный.       Чонин не мог налюбоваться, прыгал вокруг, неуклюже бросился на шею, вздрогнув от горячих ладоней на талии, но, отпустив первую волну восторга, стал отказываться: слишком дорогой подарок, даже для лучшего друга.       Чан настаивал. Чонин отказывался.       Оба настолько упертые, что обмен отказами в принятии подарка и его возвращении мог затянуться до следующего дня рождения Чонина, пока Чан не предложил решение: Чонин может принять подарок, просто выплатит со временем половину суммы.       Чонин настаивал на всей, но все же сдался под умоляющий взгляд Чана принять подарок.       И так Чонин стал частью заездов.       Родители спрашивали у него про универ, подгоняя выбрать, а он мог думать только об одном: забрать ключи и сесть на свой байк, умчать на трассу и видеть мир сквозь стекло шлема.       — Чонин? — Чан трясет его за плечо, вытаскивая из мыслей. — Я ещё раз тебе это говорю: мне не нравится эта идея.       Чонин несколько раз моргает, вылезая из своих мечт о байке, и фокусирует взгляд на Чане, который строго смотрит на него. Он в обычной черной футболке, на руках перчатки и капелька масла на локте, он оторвался от работы, когда Чонин влетел в мастерскую и в нетерпении потребовал ключи.       Они уже минут пять препираются, и Чонин абсолютно точно не собирается сдаваться и уступать, хмурит брови и сверкает глазами воинственно, когда Чан размыкает пухлые розовые губы, чтобы вновь начать говорить:       — Чонин, сегодня дождь будет, — Чан смотрит в приоткрытую дверь мастерской, за которой солнце безжалостно плавит асфальт.       Чонин прослеживает его взгляд.       — Брось, хен, — Чонин улыбается, возбужденно сжимая ключи от гаража в своей ладони. — Заезд же не отменили, значит, все в порядке.       — Чонин… Это может быть опасно… — Чан с большим беспокойством смотрит на него, нервно переступая с ноги на ногу, черные кудри треплет ворвавшийся резкий ветер, но Чонин не обращает внимания, только обезоруживающе улыбается.       — Все хорошо, хен, — его тон легкий, как заворачивающиеся в вихре нежные лепестки вишни, и Чан поджимает губы, вновь сдаваясь. — А ещё там будет Бомгю. Я не проиграю ему. Снова.       Вмиг лицо школьника краснеет от злости по самые уши, и Чан не может сдержать улыбки, делая шаг ему навстречу.       — Чонин-и… — голос Чана тихий и теплый, и Чонин, будто самая настоящая лиса, поворачивается на него, а Чану в это мгновение кажется, что ещё чуть-чуть и из рыжей копны волос все же можно будет разглядеть два острых пушистых лисьих уха. — Чонин-и, это просто заезд. У вас же даже ставок нет в вашей лиге. Дети.       — Хен! — лицо Яна становится ещё более красным, и он, глубоко оскорбленный, отворачивается, намереваясь покинуть мастерскую.       Чан догоняет его, удерживает ладонью за плечо и поворачивает к себе.       — Извини, Нини, — Чан примирительно и мягко улыбается. — Просто пообещай мне, что будешь осторожен.       — Конечно, хен, — Ян сменяет гнев на милость и отвечает на улыбку, а ещё сжимает ладонь Чана, все ещё остающуюся на его плече. — Как всегда.       — И позвони мне после заезда, — Чан отвечает на прикосновение, сводя брови сильнее. Чонин этого не замечает, счастливо кивая и уже направляясь к выходу окончательно, растворяясь в золотых потоках вечернего солнца.              

***

                    — Минхо? — Чан перекидывает черную кожаную куртку через плечо, когда отходит от уже закрытой мастерской, переступая лужи (дождь был очень сильный), и отвечает на звонок.       Минхо — куратор гонок, его друг по байкам, да и просто по жизни.       Чан внимательно слушает Минхо.       Чан срывается с места, судорожно пытаясь вставить ключ в замок мастерской, чтобы выкатить байк. Он намеревался пройтись пешком до дома, но, видимо, не судьба.       Чан несется по ночным улицам Сеула, разрывая город ревом мотора. Сердце у Чана тоже ревет, пока его хозяин готов завыть.       — Ян Чонин! — Чан отчаянно перегибается через стойку, с безумием в глазах заглядывая в вытянувшееся лицо медсестры. — Где Ян Чонин?!       Чан стискивает столешницу до напряженного треска, пока его не окликает врач, осторожно, опасливо подходящий к нему.       — Вы опекун Ян Чонина? — мужчина поправляет очки на переносице и смотрит строго.       — Где он? — Чан оставляет стойку регистрации, к огромному облегчению медсестры, и бросается к врачу, почти что хватая его за халат и с тем же отчаянием заглядывая в глаза. Вопрос игнорирует, и мужчина открывает рот, чтобы напомнить ему об этом или хотя бы попросить не душить, но тут весь Чан дергается, когда слышит слабое:       — Хен... — голос Чонина раздается из-за занавески, отделяющей больничную койку, и Чан с рыком откидывает ее в сторону, пока сердце внутри перестает биться.       — Нини, — Бан опускается на колени перед сидящим на кушетке Чонином, облепляет взглядом каждый дюйм, сканируя каждый кусочек. Глаза огромные и заплаканные, рыжие волосы в стороны, а на шее виднеется царапина, на щеке еще одна... Чан тяжело дышит, считая ссадины, но когда его взгляд натыкается на загипсованную левую руку, Бан тихо скулит. — Нини...       Он аккуратно садится рядом, испуганно вновь осматривая младшего, который огромными влажными глазами смотрит на него в ответ, всхлипывает, и Чан не выдерживает, осторожно, бережно прижимая его к себе. Чонин жмется в ответ, незагипсованной рукой хватает Чана за руку, сплетая пальцы, пока носом утыкается в плечо и шумно, пронзительно всхлипывает.       — Доктор? — Чан беспомощно переводит взгляд на продолжающего стоять рядом врача, который лишь хмурится и качает головой. Чан сильнее сжимает руку Чонина, пока тот продолжает плакать.       — Несколько ушибов, перелом лучевой кости, типичный, без осложнений, ссадины, сотрясения нет, — врач дежурно перечисляет, а у Чана кровь стынет и сердце грохочет, когда он смотрит на сжавшегося и хлюпающего носом Чонина. У его Чонина перелом, у его Чонина ушибы, у его Чонина ссадины... Снова тихий вой, на который Чонин дергается, но затем вновь продолжает плакать.       Чану вспоминается, каким самоуверенным и бравадистым он был перед тем, как ушел от него сегодня из мастерской.       — Он сказал, что упал, — врач выгибает бровь, выжидающе смотря на Чана.       — Я же сказал, — но вместо старшего отвечает Чонин, голос у которого подрагивает. — Я просто упал. На ровном месте.       — Ладно, — мужчина закатывает глаза, прикрывая это движение поправлением очков. — Нужно будет потом еще сделать МРТ, чтобы точно убедиться, что сотрясения нет. В гипсе месяц, рукой не шевелить, раньше времени снять не пытаться. Исправить неправильно сросшийся перелом куда труднее, чем кто-либо из вас может подумать. Выписка будет у дежурной. Если никаких жалоб больше нет, то можете его забирать.       Врач снова смотрит пронзительно на Чана, который глупо кивает на каждое его слово.       — Спасибо, господин, — Бан болванчиком кланяется еще раз, когда врач оставляет их одних, и задергивает штору.       — Нини, — он вновь на коленях, вновь смотрит, будто его взгляд точнее любого рентгеновского аппарата. — Нини...       — Хе-е-е-е-е-е-е-е-н, — Чонин вытирает ладонью лицо, размазывая слезы, и заходится в более громких рыданиях.       — Чонин?! Больно? Вернуть доктора? — Чан приближается к нему, скользя коленями по больничному полу, пальцы дрожат, когда он не смеет прикоснуться к трясущемуся от слез и всхлипов Чонину. — Чонин...       — Хе-е-е-н, — Чонин шумно всхлипывает и шмыгает носом, все же смотрит на Чана. — Я байк расхерачил.       И снова громкий вой-рыдания.       А Чан падает на задницу, окончательно растекаясь по полу, пальцы непроизвольно хватаются за черные кудри, натягивая их в отчаянии.       — Какой к черту байк?! — воздух горит, когда он смотрит на Яна. — Какой байк?!       — Мо-о-о-о-й, — Чонин воет, поддаваясь новому приступу, а Чан только и может, что подползти ближе, со всей осторожностью и мягкостью обвить чужие ноги и прижаться щекой к бедру Чонина, обнять трепетно, успокаивающе. Если бы Чан мог, он бы забрал всю его боль себе, без раздумий, без сожалений. Абсолютно всю.        — Глупенький, — Кристофер качает головой, мыча и баюкая осторожно Чонина до тех пор, пока рыдания не переходят в тихие всхлипы. — Главное, что ты цел.       — Минхо-хен тебе всё рассказал? — голос у Чонина всё еще дрожит, но слезы катиться по щекам перестают.       — Угу, — Чан вздрагивает, когда чувствует большую ладонь в своих волосах, прикрывает глаза. Этот момент — один на миллион, абсолютно бесценный для хрупкого и уязвимого сердца Бана, но и его бы он отдал, лишь бы Чонину не было больно.       — Ты был прав, — вновь шмыг носом. — Был дождь, меня занесло, а я ведь был первым... Бомгю выиграл?       Обида пропитывает Чонина вместе с вновь подступившими потоками слез.       — Бомгю не пострадал, как и все остальные, — Чан цокает языком и укоризненно смотрит на тут же краснеющего Чонина, осознающего всё же ситуацию в полной мере. Его нижняя губа опять начинает подрагивать, и Чан смягчается:       — Главное, что ты жив, — и у Чана дрожь проходит по горлу, а ком припечатывает, как и скопившиеся слезы, которые он не в силах сдерживать, стоит только подумать о другом исходе аварии...       — Хен...       Чан чувствует пальцы на своей щеке, которые стирают влагу, гладят кожу, пробегаясь до самых веснушек в уголках глаз, задерживаясь дольше, чем просто дружеское прикосновение. И Чан внимательно следит за Чонином, который прячет глаза, а заодно и алеющие щеки.       — Извини, хен, — Чонин шепчет, вздрагивая от накатившего чувства вины и страха.       — Поехали домой, Нини? — Чан поднимается с пола и протягивает Чонину руку, за которую младший тут же хватается.       — А что я скажу родителям, — Чонин беспомощно жмется к Чану в такси. Байк старший оставил на парковке больницы, намереваясь утром вернуться за ним. Ему в машине заметно некомфортно, поскольку он привык к двухколесному транспорту, что Чонин замечает и понимающе фыркает, а заодно подлезает под бок, прижимаясь и ютясь, забирая тепло, которое Чан и так без раздумий отдает.       Чонин боится, и Чан это прекрасно видит, потому подбадривающе улыбается.       — Я с ними поговорю. Хочешь? — новая мягкая улыбка касается губ, и Чонин на нее отвечает, сверкая глазами.       — Если можно, — он вздрагивает, совсем не представляя, что Чан может сказать его родителям, но доверяет всем сердцем, которое почему-то так сильно горит.       Чонин вновь смотрит на Чана, который отвернулся к окну, и запоминает, как огни ночного города скользят по его лицу, касаясь пухлых губ, большого носа, сведенных и нахмуренных бровей, подбородка... Губы впервые в жизни горят, а голова кружится, затапливаясь дурманящим жаром. И Чонин почти на сто процентов уверен, что это не сотрясение. Врачи ведь его не подтвердили.       — Всё хорошо? — Бан отрывается от окна и обеспокоенно смотрит на Чонина.       Сердце вновь стучит быстро, а ладонь сама нащупывает пальцы Чана.       — Всё хорошо.