Until you come back to me / Пока ты не вернёшься ко мне

Она — больше, чем просто зрелище, на которое стоит обратить внимание. Воплощение своей тёзки. Воительница. И, о, разве она не такая? Дикие волосы темнее полуночного неба и свирепый нрав. Многие считают её ненормальной. Сумасшедшей, которую лишили ума четырнадцать лет в Азкабане, где её разум постепенно разъедали дементоры. Но под искусно сконструированным фасадом сумасшедшей бьется сердце, исполненное интеллекта и яростной защиты, любви и верности. Проницательная и расчетливая. Хитрая. Вечная Слизеринка. Гермиона любит её больше, чем свой следующий вздох, и не смогла бы объяснить, почему, даже если бы её очень попросили. Возможно, дело в том, как эти тёмные глаза следят за каждым её движением, даже когда кажется, что их обладательница не обращает на Гермиону никакого внимания. Те самые глаза, в глубине которых таится столько эмоций. Только она может сказать, когда её воительница действительно несчастна, расстроена, зла или напугана, даже если другие этого не видят. Возможно, дело в том, как она себя ведёт, соблюдая идеальный баланс между элегантностью и вызывающей неотесанностью. Ещё одним фактором может быть её стиль одежды. Чёрный, как её имя, и очень подходящий. От кружева с потёртостями до корсета, идеально облегающего талию, и ниспадающих юбок. Но, пожалуй, именно её голос придавал всему этому солидности. Да, это должно быть именно так. Она умеет делать голосом такие вещи, от которых Гермиону бросает в дрожь, словно на морозе, и в то же время заставляет гореть под кожей. Она может делать своим голосом вещи, которые не поддаются законам разума. А её смех — он так много говорит без слов. Громкий и насыщенный, когда ей действительно весело, и леденящий, когда ей хочется насмехаться и запугивать. Смешок. Точно такой же, как тот, что раздается сейчас, резкий и насмешливый, эхом отражающийся от каменных стен гостиной. — Я чувствую, как ты смотришь на меня, любимая. Гермиона ничего не может поделать с тем, как реагирует её тело, когда Беллатрикс называет её так. В ласковом слове чувствуется собственничество. Да, но и любовь тоже. И для гриффиндорки это самое важное. Это чувство взаимно. Как и чувство собственничества. — Мне нравится вид. Оставаясь верной дому Блэков, ответные слова она произносит с рычанием. И именно этот низкий гул в её горле вызывает желаемую реакцию. О спарринге с зятем на мгновение забывается, — что является настоящим подвигом, когда речь идёт о Белле, — изогнутая палочка из орехового дерева слегка опущена. Гермионе нравится, что она может сделать для своей воительницы что-то столь важное. — О, это правда? Но Белла может быть такой целеустремленной. Она такая и есть. Как только она отвлекается на что-то конкретное, что бы это ни было, может потребоваться некоторое усилие, чтобы вернуться в прежнее русло. И иногда это чудесным образом срабатывает в пользу Гермионы. Как сейчас. — Так и есть. Негромкий кашель выводит одну из двух ведьм из задумчивости. Брюнетка поворачивает голову в сторону отца мальчика, который был её мучителем в первые годы обучения в Хогвартсе. Сейчас он больше похож на отца, чем на родного брата, и она может сказать, что ему явно не по себе от бесстыдного флирта. Его палочка из вязового дерева по-прежнему поднята, но на бледном лице застыло напряженное выражение. Даже не глядя на него, Беллатрикс каким-то образом чувствует это. — Люциус, будь добр, выйди из комнаты. Её поза остается неизменной, как и пристальный взгляд, которым она смотрит на свою жену. Если это возможно, сердце Гермионы болит ещё сильнее. Мерлин, как же она любит, когда тёмная ведьма уделяет ей всё своё внимание. — У нас всего час, Белла. В этом весь Люциус. Вечно старается выставить себя в выгодном свете для Тёмного Лорда. Гермиона отчасти понимает. Его мотивация — семья. Но только потому, что человек что-то понимает, ещё не значит, что он желает быть понимающим. Она всё ещё пользуется прозвищем «Золотая Девочка», поэтому взгляд, которым она провожает блондина, выглядит не так устрашающе, как взгляд Беллатрикс. Белла умеет отпугивать людей одними лишь глазами. И за это она ей благодарна. Особенно когда Люциус устремляется к двойным дверям комнаты, делая вид, будто не спасается бегством, и это выглядит даже изысканно. Не то чтобы Гермиона обратила на это внимание: как только комната опустела и дверь закрылась, она не сводила глаз со своей ведьмы. — Поцелуй меня. Вопреки распространенному мнению, рычать умеют не только львы. Змеи, по-видимому, тоже. Но Гермиона настроена игриво. — Ты хочешь этого. Подойди и возьми. Это, конечно, очень дерзко, но она не может устоять перед тем, как от её насмешки глаза Беллы темнеют ещё больше. Как меняется её поза. Теперь она добыча, а не Люциус, и это так приятно — быть добычей. Сердцебиение учащается, все органы чувств приходят в состояние повышенной готовности. Похожий на хныканье стон вырывается из её горла, когда Беллатрикс в три шага сокращает расстояние между ними, безжалостно кусая зубами мочку уха Гермионы, а её руки крепко обхватывают талию. Их любовь — странная вещь, к которой им обеим потребовалось время, чтобы привыкнуть, и, если быть до конца честными, они так ни к чему не привыкли и не хотят привыкать. Приятно, когда всё кажется таким новым. Таким захватывающим и декадентским, таким страстным, пугающим и сводящим с ума. Резкий, вздрагивающий вздох, вырвавшийся из её уст, звучит почти так же, как в первый раз, когда её затянуло в подводное течение дикого потока, который является личным видом мучительного удовольствия Беллатрикс. Как по дрожащим пальцам, перебирающим бесконечно тёмные локоны, словно плющ, ползут нити нервозности. Как слабеют её колени, как трепещет внутри. Во всём мире не было никого, кто мог бы заставить её чувствовать себя так же. И Белла прекрасно это знает, и это лишь подстёгивает её. Они падают на пол, обе срывают одежду, тянутся к коже, целуются и, казалось бы, борются за господство, но это далеко не всё. Любой наблюдающий мог бы поклясться, что Пожирательница Смерти одерживает верх, но это ошибка. Между ними не было превосходства. Гермиона в грубой ласке ранит тёмную ведьму, что отчаянно цепляется за неё, выкрикивая самые грязные слова, и они обе, задыхаясь, бьются в объятиях друг друга, а холодный мраморный пол не в силах охладить жар, поднимающийся между ними. — Ммм, — Беллатрикс издаёт низкий горловой стон, откидывая голову назад, обнажая изящную линию шеи. Выцветшая чёрная татуировка с номером 93 расширяется от движения, притягивая Гермиону прижаться губами к трепещущей точке пульса, — пометь меня, любимая. Я хочу чувствовать тебя, видеть тебя по всему телу. Я хочу, чтобы это увидел весь мир. Гермиона с готовностью подчиняется. Она никогда не скажет об этом вслух, но её приводит в восторг, когда её ведьма подчиняется ей. Это случается не так часто, чтобы быть обыденностью, но те редкие моменты, когда Беллатрикс подтверждает, что она принадлежит Гермионе так же, как Гермиона принадлежит ей, значат так много. Они также в равной степени пугают младшую ведьму. Ведь обычно они происходят прямо перед каким-нибудь важным заданием для Тёмного Лорда. Как сейчас. Гермиона позволяет этому страху придать силу укусу, который она оставляет на нежной шее Беллатрикс. Можно было бы подумать, что её воительница сделана из камня или мрамора, но это далеко не так, и зубы львицы едва не пускают кровь. Под кожей лопаются капилляры, образуя синюшный кровоподтек, а высокий стон Беллатрикс — редкий, но желанный звук во время их занятий любовью — заставляет внутреннюю поверхность бёдер Гермионы по-настоящему пульсировать. Ей не нужно долго ждать. С мурлыканьем и силой, которая иногда может шокировать, учитывая её изящные размеры, Беллатрикс меняет их положение, и Гермиона оказывается на спине на полу, её обнажённая грудь вздымается и опускается, когда её дикая ведьма, словно кобра, готовится нанести удар, нависая над ней с выражением смертельного разрушения на бледном лице. Возможно, это последнее, что когда-либо видели многие ведьмы и волшебники. Это выражение лица заставляет Гермиону извиваться под ней в поисках любого вида трения, чтобы облегчить боль между ног. Рука Беллы дарит прохладу, смягчающую обжигающий жар внутри неё, скользит во влажные складочки, которые она так хорошо знает, заставляя Гермиону издать пронзительный крик, срывающийся с приоткрытых губ. Она вводит в неё два пальца со странной, почти поклоняющейся нежностью, но Гермиона этого не хочет. Она хочет, чтобы Беллатрикс трахнула её. И она знает, что именно это она и собирается получить. Несмотря на то, что они делали это уже много раз, растяжение всё равно слегка дискомфортно, и Гермиона наслаждается этой болью. Когда густые ресницы Беллатрикс вздрагивают от шипения, она не сдерживается. Ей нравится, когда полные красные губы опускаются, чтобы завладеть её ртом, и нежно целуют, заставляя забыть тихий звук дискомфорта. А потом эти пальцы глубоко проникают в неё, и запястье изгибается, язычки пламени согревают то чувствительное место внутри, что она никогда не могла отыскать сама, и звёзды танцуют перед её взором. Это быстро, пылко, неистово и это всё, что им обоим нужно в этот момент. Неумолимые толчки Беллатрикс, бьющие с убийственной точностью, и Гермиона, беспомощная, но готовая их принять, откинув голову в экстазе, широко расставив ноги и желая большего, ногтями рисуя багровые рубцы на холсте алебастровой коже. Её стоны, всхлипы, вздохи и крики наполняют пропитанный сексом воздух комнаты. Разрядка приходит слишком рано, её внутренние стенки быстро сжимаются в спазме, конечности дрожат, голосовые связки рвутся, когда она выкрикивает имя своей любовницы, не заботясь о том, кто её услышит. Пусть она, если сможет, разобьёт все окна своим голосом. Белле бы это понравилось. И только когда она спускается с небес, смаргивая дымку удовольствия со своих медовых глаз, на неё наваливается сокрушительный груз печали и беспокойства. Время не имело никакого значения в эти наполненные страстью мгновения между ними. Теперь, когда всё закончилось, она знает, что их час почти истёк, и больше не может встретиться взглядом с Беллатрикс. Стоит ей только взглянуть в эти тёмные глаза, слёзы хлынут сами собой. Белла покрывает линию её подбородка нежными поцелуями, которые переходят к раскрасневшейся щеке, после, краями зубов покусывает мочку уха. — Не думай об этом сейчас, любимая. В горле Гермионы застревает вздох, почти всхлип. — Я не... — Думаешь, — будь проклята Пожирательница Смерти за то, что так хорошо её знает. — Я ничего не могу поделать. — Ей ненавистна слабость, прозвучавшая в этом надломленном и жалком тоне, но она действительно ничего не может с собой поделать. Как она может? Она принесла столько жертв, столько потеряла, просто чтобы оказаться здесь и сейчас, чтобы наслаждаться этим моментом. Она прекрасно понимает, кто такая Беллатрикс, за что она выступает, за кого борется. Она знает, что Белла — лучшая в своём деле, что Белла будет убивать, пытать, калечить всех, кто встанет между ней и тем, что ей дороже всего на свете. Но что если?.. Что, если что-то пойдёт не так? Засада, Беллу застигнут врасплох всего на долю секунды? Что-то неожиданное, просчёт с чьей-то стороны? Один неверный шаг, осечка, что угодно. И свет её воинственной звезды погаснет навсегда. Гермиона не знает, как она сможет это перенести... Её дыхание учащается, когда раздается стук в дверь, слишком быстро, опасно близко к гипервентиляции. Мягким прикосновением к подбородку тёмная ведьма приподнимает лицо своей возлюбленной вверх, встречаясь с взглядом медовых глаз. Эффект ошеломляющий, и теснота в груди Гермионы постепенно ослабевает, несмотря на призыв, который они обе игнорируют. — Я вернусь к тебе, — спокойно и в то же время яростно клянется Беллатрикс, слова звучат тихо и пылко, не оставляя места для разногласий и опровержений, — клянусь. Я всегда буду возвращаться к тебе.