***
К вечеру ветер набирает силу. Сокджин оглядывается, примечая серость неба. Вот-вот Сандже подарит дождь, а он всё стоит и стоит, с обрыва рассматривая, как воды водопада стремятся вниз, а затем и в море, на свободу. Когда-то паксуму тоже был свободен. До тех пор, пока в Тхамну не прибыли хвараны, и в толпе он увидел его. Высокого, крупного в этих своих доспехах, с несколькими шрамами прямо на лице и взглядом в самую душу. Тогда Соджин уже знал, что новому императору с материка предложат гут мира, как и в прошлом, чтобы закрепить мир и сохранить Тхамну такой, какая она есть, и при этом ещё и обогащаться от торговли, как в прежние времена при Силле. Знал, что этот гут предстоит провести ему. Вот только не знал, что сердце дрогнет перед могучим чужестранцем, покорится на многие-многие циклы Луны, вне зависимости от того, что произойдёт в дальнейшем. Сандже на небе гневается. Паксуму прикрывает веки, вдыхая свежий воздух. Проникается чистотой природы. Он прислоняет ладонь к груди, поглаживая отметину гута, от которого осталась только этот знак и чувства — чончжа и деревянные мосты через озера изничтожены на годовщину устоявшихся отношений между странами, и улыбается. Пусть в нём видят лишь супружника, того, с кем связали практически насильно, это его устраивает. Потому как иначе ему бы никогда не получить поцелуй от Намджуна. Хвала гуту, воистину хвала. Хоть так иметь в своей душе счастье. — Сокджин! — зовёт его кто-то, и паксуму вздрагивает, резко разворачиваясь. Дождался! Вороной конь виднеется на горизонте, и сердце замирает в предвкушении. Он осторожно ступает навстречу, про себя молясь о скорейшем воссоединении. И вот уже Намджун спрыгивает на землю и бежит к нему. Сокджин от слёз счастья не удерживается, пускается на скорый шаг, как только может позволить туго запоясаные в два слоя чогори распахивает руки и вскоре оказывается в крепких, очень уж ставших родными объятиях. Хваран обнимает его крепко, загнанно дыша от бега. — Вот ты где… Я тебя обыскался, — шепчет он на ухо. — Вдали я желал видеть тебя каждый миг безумно! — Я тоже, муж мой. Я тоже. Намджун мягко отстраняет его за плечи. Паксуму осторожно касается его новых шрамов и тянет улыбку. — Вижу, поход удался? — Угу. Благодаря твоим молитвам, юный паксуму. Сокджин усмехается: — Я уже не юн. — Для меня ты всегда будешь таковым, каков ты был со мной в той чончжа всю нашу первую ночь, — в глазах хварана будто плещутся огоньки, и Сокджин прекрасно знает, что это значит. За столько лет супружничества он изучил Намджуна и внутренне, и внешне. — Веришь? — Верю, — со смешком отвечает он и целует в центр губ, руками обвивая мужа за шею. — Вас накормить, искупать или спать уложить? — Дать овладеть тобой, — получает он очевидный ответ. — Это самое лучшее для меня лекарство, мой возлюбленный супруг. Сокджин тихо посмеивается. Заправляет выпавшую из высокого санту прядку за ухо со свежим порезом, и, как и в ту ночь, взяв Намджуна за руку, тянет его в сторону поселения, где на окраине, подальше от остальных, для них был построен ханок по всем правилам семейного быта. Потому как, вопреки обычаю, тхамнийца не покинул его партнёр по гуту, а наоборот, возлюбил и остался.***
2 мая 2024 г. в 10:00
Шум воды заполняет пространство. Величавый водопад ниспадает с обрывистого берега, окутывая лёгким дуновением холода людей, находящихся в низине, где образуется небольшое озерцо, окольцованное камнями по ровному, словно неприродному кругу. Неподалёку, не сдерживаемые грубыми, наваленными как попало камнями, прозрачные ручейки впадают в море, пропадая в тёмных водах. Намджун провожает их взглядом, стоя у края деревянного помоста, сооружённого специально для обряда.
Когда он, королевский воевода, отправлялся сюда, в Тхамну, чтобы последовать приказу Ван Гона захватить ещё одно царство и объединить его с новым единым не подозревал, что его встретят с почестями, а его армию постигнет отдых вместо изнурительного сражения. И даже теперь ему не верится. Намджун поднимает взгляд от воды и глядит на местную мудан, потрясающе красивую лицом, тонкую шеей и выглядывающими из-под широких рукавов расшитого чогори запястий и неповторимо хрупкую даже в многослойности своего наряда. Она, сложив руки в подчинении, покорно ждёт, когда престарелый пансу закончит гут мира.
Насколько Намджун сведущ в шаманстве, настолько впервые его поражает такая самоотверженность. Потому как вместо того, чтобы дать отпор завоевателям, народ Тхамны решил заключить мир подобным образом: ритуальным браком представителей разных народов. Он же, будучи военным начальником, гулякой, обожающим женщин и выпивку, воспротивился, но гонец из новой столицы Кэсон принёс ему указ первого царя династии Корё о подчинении. И Намджун этой судьбе подчинился. А теперь, видя свою будущую супружницу, он даже благодарен Ван Гону за подобное установление мира.
В принципе, народ Тхамны понять можно. Они жители независимого королевства вдали от берегов континента, где совсем недавно перестали существовать три враждующих между собой государства. И им не хотелось, чтобы их снова подчинили, а то и вовсе стали считать народом чуждого им царства. Потому, как уже догадался Намджун, исходя из общения с местными шаманами, они решили снова провести ритуал мира, как уже было ранее, когда к ним явились полководцы из Силлы.
Пансу возводит свой посох к небу, взывая тем самым к духу неба Сандже. Громко и ёмко, на неизвестном Намджуну языке, он зачитывает что-то вроде молитвы, и мудан кланяется своему, теперь уже мужу, глубоко, будто падая ему в ноги. Воевода отвечает тем же, ощущая гулкое сердцебиение в груди. Странное чувство окутывает его, пока пансу продолжает мольбы к духам природы, прокрадывается в самые глубины его души и рождает лёгкую тревогу. Намджун облизывает губы, наблюдая, как вода из озерца омывает деревянный помост, как подолы его чогори неизбежно намокают, как колышутся от лёгкого ветерка его грубые волосы, покорённые высоким хвостом и ниспадающие по плечу.
Мудан выпрямляется ровно в тот момент, когда пансу замолкает. Кажется, природа вокруг замирает вместе с его громким голосом, а Намджун ловит взгляд чёрных и оттого очень выделяющихся на контрасте со светлой кожей глаз. Шаманка смотрит ему в ответ непоколебимо. Её высокий лоб, ладно сложенный нос, пухлые розовые губы и точёный подбородок вмиг рождают фантазии. Он помнит, что это лишь формальность, делить постель супругам необязательно, так ему поведали, но вдруг захотелось. Провести кончиками пальцев по этому лицу, ощутить своими губами мягкость тела, раздеть и своими глазами посмотреть, какие тут, на этом большом острове женщины.
Интерес быстро сменяется желанием обладать, окатывающим жаром, и Намджун прикусывает нижнюю губу, не смея отвести взгляда. Может быть, и неплохо, что его жизнь теперь отныне связана шаманскими путами с таинственной незнакомкой?
Длинная процессия зевак, изъявивших желание поглазеть на шаманский гут, охает, когда мудан изящно ступает по помосту навстречу супружнику. Намджун тоже замирает, с восторгом наблюдая величавость осторожных шагов, лёгких движений и всецелой таинственности. Шаманка останавливается поодаль, а пансу завывает песню, которую подхватывают все в округе. Мудан, звеня украшениями на запястье, протягивает ладонь. Воевода тянет свою в ответ, несколько боязно соприкасается и сжимает тонкие пальцы. Они тёплые, даже горячие. Холод воды нисколько не спасает от летнего зноя Тхамны молодую девушку. Намджун гулко сглатывает от нарастающей тревоги.
На фоне шаманская песня восходит в апогей. Мудан притесняется ближе, чуть ли не дыша воеводе в самые губы. Веки с длинными ресницами скромно опускаются, длинные, чёрные, как смоль, вьющиеся волосы ниспадают на грудь. Намджун моргает, рассматривая нежные локоны, стелющиеся по ткани чогори, и слегка хмурит брови, только сейчас замечая, что полагающейся в этой части прекрасного женского тела выпуклости нет. Он поднимает глаза, снова всматривается в лицо напротив, отмечая тонкие черты ужасно очаровательными, не похожими ни на женское лицо, ни на мужское. И сердце ёкает.
В районе ладони вдруг обжигает. Пансу что-то громко выкрикивает. Мудан крепче сжимает его руку, и Намджун вдруг дёргается, едва сдержав рвущийся из горла стон. Боль такая, что не передать словами. Словно кто-то ножом рисует на предплечье кровавый узор. Воевода сильнее сжимает губы, подавляя порыв прекратить гут прямо сейчас, и даже неосознанно тянет ладонь к себе, но мудан с силой, неподвластной обычной женщине, сжимает его запястье.
— Потерпите ещё немного, господин, — шепчет она, и Намджун, сам того не понимая, беспрекословно подчиняется.
Звуки внезапно меркнут, а образ мудан расплывается. Шаман снова замолкает, громко стукнув посохом о помост. Люди взрываются ликованием, хлопают в ладоши. Туман в голове Намджуна рассеивается, и он открывает глаза. Шаманка молчит, не поднимая век.
Тем временем процессия людей приходит в движение. Они поздравляют пансу с успешно проведённым гутом мира и двоих отныне связанных друг с другом сильными шаманскими чарами супружников. Ликуют, осыпая застывших мужчину и женщину, продолжающих держаться за руки, ярко пахнущими лепестками. А после следуют прочь от берегов озерца праздновать устоявшийся мир меж их королевством и новым государством с того берега моря.
Мудан медленно высвобождается из захвата Намджуна и оглядывается. Пансу, ковыляя по мосту, постукивая перед собой посохом, медленно приближается. Нащупывает дряхлой рукой плечо и сжимает его пальцами.
— Будь смелее, Сокджин.
Мудан крупно вздрагивает и опускает голову в знак подчинения.
— Я видел, ты будешь счастливее после этого дня. Быть частью гута во имя мира большая честь для тебя.
Намджун не понимает ничего, лишь рассматривает красивый изгиб профиля своей супружницы.
— Потому я благословляю тебя. Твой род завершится с достоинством.
— Завершится? — переспрашивает Намджун. — Вы считаете, я не способен к нарождению? Это оскорбительно! Я…
— Как ни печально, господин, — пансу останавливает его речь властным движением ладони, — но гут мира всегда совершается отнюдь не между мужчиной и женщиной. Разве вождь вас не уведомил об этом, господин?
— Что? — Намджун отшатывается. Он переводит взгляд на мудан, всё также покорившейся воле пансу и не сдвинувшейся с места. — Но эта мудан… Стойте! Вы засупружничали меня с мужчиной?!
На лице мудан проскакивает тоска, будто её мнение здесь вообще никого не интересует.
— Кто это, позвольте узнать? — Намджун указывает на застывшего человека.
Внутри бурлит негодование. Он глядит то на пансу, то на мудан, не в силах поверить в услышанное. Перед ним не женщина? Но разве мужчина имеет право на такую божественную красоту? Намджун снова оглядывает стоящего перед ним человека с ног до головы, затем вздёргивает руку, сгребает ткань рукава чогори и ахает, завидев витиеватые узоры, ещё свежие, словно только что полученная в бою рана.
— Вы обманули короля Корё! — вскрикивает он, безрезультатно ощупывая бок, где по обыкновению покоится его верный меч, в лучшие годы разящий абсолютно всех врагов его господина Ван Гона.
— Никто никого не обманывал, — возражает пансу, расправив плечи. Старик хмурит седые брови. — Наш вождь всё подробно изложил в письме вашему величеству. И ваше величество дало согласие на гут. Разве не так? И вы, как верный слуга, приняли волю вашего величества как свою, господин. А теперь позвольте покинуть вас, — он слегка кланяется Намджуну и, повернувшись к мудан, мягко берёт запястье. — Не забудь об омовении. Ты должен закрепить вашу связь, Сокджин.
— Да, учитель, — слабый голос мудан звенит в воздухе, будто роса поутру стелется по траве, и он настолько нежный, насколько же и юно-мужской. Конечно же, только сейчас Намджун понимает, что и тот шёпот был далеко не женским. — Я помню ваши заветы.
— Ты достойный сын своих родителей, юный паксуму.
Вспыхнувший гнев оседает горечью на кончике языка. Не имея более ни одного аргумента для ответа, Намджун провожает недоумённым взглядом пансу, шатко переступающего по камням в сторону крутого подъёма в лес. Там, наверху, уже начались народные гуляния. Громкие песни, выкрики сливаются в какофонию звуков. Там наравне с местными жителями пирует и его армия, не зная, что их воевода теперь супруг незнакомого мужчины. Старый шаман, кряхтя, взбирается по склону и пропадает за кустами и деревьями, оставляя позади соединённых шаманской магией молодожёнов. А Намджун стоит ни жив ни мёртв. В голове просто не укладывается, что Ван Гон, зная о сути ритуала, велел своему воеводе заключить подобного рода мир. Он нерешительно жуёт губы, не зная, как же ему поступить.
— Не волнуйтесь, господин, — приводит его в себя мягкий голос юноши-паксуму. — Я был избран своим пансу во имя мира между нашими народами, — он, бренча многочисленными украшениями, кланяется в глубоком уважении. Воевода, застыв истуканом, внимательно слушает приятный слуху тембр, обращённый лишь к нему. — Потому сделаю всё так, как велит сам Сандже.
— Я не сомневаюсь, — Намджун прячет ладони в рукава чогори, чувствуя опустошение в душе.
Его обманули, принудили. Даже если это для того, чтобы мягко подчинить себе Тхамну, без кровопролития, это всё равно варварское решение. Перед ним совсем мальчишка! А для него, военачальника, позор! Он пробегается взглядом по фигуре паксуму. Тот не ниже Намджуна, не наделён физической силой, а на красивом лице маска покорности. Стоит на деревянном мостике в паре шагов, дотянись и прикоснись — это же отныне его супруг. Но что с этим делать? Ни одной возможной мысли.
А тем временем паксуму, шурша подолами чогори, разворачивается и не спеша устремляется вдоль деревянного помоста, и Намджуну ничего не остаётся, как следовать за ним. На том берегу озерца, поодаль от водопада, расположена маленькая закрытая чончжа, которую воевода заметил только сейчас, по мере приближения к ней, с моим-чибун она очень похожая на какой-то алтарь. Юноша приводит его туда, снова дарит свой почтительный поклон и, заметно стесняясь, показывает на небольшое твинмару.
— Здесь всё необходимое, — он заминается. Намджун замечает, как краснеют его уши очаровательной формы.
Он забирается на твинмару, оставив на крутых камнях свои тканные туфли, распахивает двери и заползает внутрь, пропадая с глаз. Оставшись наедине с природой, Намджун вертит головой, чтобы удостовериться, что вокруг никого не осталось, кроме них двоих, и, зацепив своё чогори, взбирается на твинмару следом и заглядывает в чончжа. А после пугается, когда из темноты выныривает паксуму, воодушевлённо сияющий своими чарующими глазами. В голове Намджуна вдруг проскальзывает совершенно чуждая ему мысль, которой он очень пугается.
— Сначала нам необходимо провести омовение, — тараторит парень, прямой ладонью указывая на находящиеся в чончжа предметы: два белоснежных, абсолютно безупречно сложенных пхо, глиняную, красиво украшенную чашу, высокий фонарь из деревянных брусков, между которыми обтянута бумага с узором, схожим с тем, который красуется сейчас на предплечьях обоих мужчин. Юноша любовно приглаживает длинными пальцами верх искусно выполненного фонаря. — Подле него вы сможете вернуться к своему войску и быть далее их смелым предводителем.
— Предводителем, у которого тут муж, а не жена? — угрюмо интересуется военачальник, вдруг сникнув.
— Можете называть меня просто Сокджин. Гут мира не предполагает таких обозначений сторон, — паксуму всё также решителен, несмотря на явную застенчивость. — Однако всё же смею вас предостеречь: измены сторон могут разрушить не только мир наших государств, но и жизнь каждого из нас.
Воевода хмурится.
— Вам не кажется, что это несколько дико?
— Таковы традиции. Согласно преданию, только так наш Тхамна может сохранить себя. И для любого шамана великая честь стать частью гута мира. Так было, когда к нам пришло войско Силлы, и так есть сейчас, когда к нам пришло войско Корё.
Красивое лицо юноши не трогают его собственные слова. Намджун смотрит на него и видит перед собой смирившегося с судьбой паксуму, вне зависимости от того, хочется ему подобного или нет. Это всего лишь традиция, передающаяся из поколения в поколение, и никто никогда не осмелится воспротивиться воле предков. С одной стороны, это достойно уважения, с другой же порождает жалость. Ведь Сокджин молод, ему бы дев узнавать со всей страстностью, а его обрекают на подчинение другому, более взрослому мужчине из чужой страны.
— Ты это делал уже? — сам не знает зачем, спрашивает Намджун и отчего-то затаивает дыхание, всматриваясь в паксуму, в его лёгкие, практически невесомые движения. Воеводу слегка завораживает то, как ветер трогает концы прядей юноши. Сейчас, когда он сидит в позе покорности, Сокджин кажется чем-то нереальным. — Гут такого рода.
— Нет, — качает головой. — Для гута мира полагается выбирать представителя от Тхамны, чистого, никем не тронутого. Он избирается пансу, — паксуму не смотрит на воеводу. То ли боится, то ли что-то ещё. Но Намджуну и так всё ясно: перед ним сильный духом мужчина. Мужчина, чья красота теперь уже не кажется настолько уж женственной, как выглядела изначально. И это кардинально меняет привычное видение Намджуном людей вокруг себя. — Среди возможно достойных. И для избранного провести обряд мира считается верхом доверия своего народа. Меня готовили несколько дней.
Намджун заторможено кивает. То, с какой самоотверженностью этот мальчик идёт на подобный шаг, безумно восхищает. Независимость этой страны, оказывается, безмерно важна её жителям. Им чуждо понятие сражения за свою идейность. А вот он, как знаток военного дела, поступил бы именно так — вступил бы в бой. Воевода переводит взгляд на водопад, шуршащий изо всех сил своими водами, которые объёмными потоками устремляются вниз, сливаются с озёрной и в её составе вырываются в бескрайнее море, стремясь к свободе жизни. Совсем не как люди, закутывающие сами себя в непонятные традиции, обычаи.
— Господин?
Намджун вздрагивает от прикосновения: Сокджин касается пальцами его запястья. Паксуму пугается его реакции и отдёргивает руку, тут же прижимая к груди. В его распахнутых глазах воевода читает страх перед будущим. В неведомом порыве он подползает на коленях ближе, чтобы выдохнуть тихое, такое чуждое:
— Всё хорошо, — и кладёт ладонь на чужое плечо, чуть сжав через слои церемониального чогори. — Не бойся. Ты справишься.
И впервые за это недолгое время общения на пухлых губах Сокджина проскальзывает улыбка, которая ему очень идёт. Намджун застывает истуканом, дивясь её безупречности, промаргивается оттого, как гармонично она выглядит на утончённом личике, словно слепленном далеко не человеком, а самим создателем мира, если таковой вообще имеется. Воевода никогда не верил во всю эту чушь, но то, что он видит перед собой, заставляет его усомниться в своём многолетнем неверовании. Разве так бывает?
— Тогда, мой супруг, — паксуму склоняет голову, — позвольте подготовиться к омовению, — и, не сказав более ни слова, направляет руку к поясу его чогори и тянет конец на себя.
Такое нужное движение. Короткое, однако оно порождает в сердце Намджуна лёгкую панику. Не шевелясь, он наблюдает, как паксуму аккуратно снимает с него слой за слоем, укладывает на пол чончжа, искусно свернув каждый предмет одежды, как это делает императорская прислуга. Когда с плеч Намджуна соскальзывает последний предмет одежды, Сокджин краснеет щеками, и его пальцы начинают дрожать.
— Сокджин, — воевода перехватывает тонкие запястья.
Он точно не знает, зачем это делает, но ему очень хочется оказать поддержку незнакомому доселе юноше. Потому как теперь они связаны древними чарами, и от этого уже никуда не деться. Намджун это очень понимает. К тому же Сокджин начинает ему симпатизировать. Паксуму сжимает губы, отводя взгляд от нагого тела воеводы, сглатывает и, вдохнув, распахивает чуть влажные губы. Опускает руки и кивает, давая понять, что Намджуну нужно сделать то же самое. И он, придерживая Сокджина за предплечье, принимается развязывать пояс на чужих одеждах.
Однако у него не получается сложить всё так, как делал до этого Сокджин. Паксуму пронимает дрожь, когда к его коленям падает самый нижний его чогори. Он опускает глаза, стесняясь собственной наготы, а Намджун невольно замирает, рассматривая бледную, почти прозрачную кожу груди, живота и бёдер стройного паксуму. Эта фигура завораживает воеводу, любящего женщин, как они есть. Таких изгибов он ещё не встречал ни у кого. До этого момента. Восприятие мира даёт трещину в душе мужчины. Сердце ускоряет ритм, и ему уже не чудится этот гут какой-то дикостью. Намджун на пробу проводит по плечу вниз, переходит ладонью на бок и скользит ею вниз, чувствуя, как по телу под ней врассыпную бегут мурашки. Эти ощущения возвращают прежнее желание, когда он ещё не знал, что перед ним не мудан, а паксуму.
— Ты красивый, — шепчет он.
И тут Сокджин распахивает веки. В уголках глаз в лучах закатного солнца блестят слёзы, завораживая. Намджун шумно выдыхает, не в силах сдержать восхищение. Этот гут не должен закончится одним лишь омовением. Его обманули и здесь, а он и не против обманываться. Кончиками пальцев воевода касается мягкой щеки паксуму, опускается к изящной шее, затем зацепляет волосы, потревоженные им ранее, когда с несвойственной ему сосредоточенностью снимал звенящие бусы, и лёгким движением запрокидывает их за спину, раскрывая в полной мере для себя Сокджина.
— Зови меня Намджун, хорошо?
Паксуму кивает, ёжится. Короткий миг — и Намджун даёт ему свободы, с некоторым нежеланием отстраняясь. Сокджин, повернувшись, благодаря чему у воеводы появляется возможность рассмотреть его сбоку, почувствовать, как что-то внутри него щёлкает и тянет с тупой болью, зацепляет чашу, притягивает её к себе и выпрямляется, ухватив её края с двух сторон. А после скованно берёт Намджуна за ладонь и тянет за собой в противоположную сторону чончжа, где вкопанные столбы омываются лёгкой тревожностью водной глади.
Воевода выпускать Сокджина из рук не хочет. Он ухватывает юношу за тонкую талию, со всей сосредоточенностью наблюдает за тем, как тот удобно обустраивается на специально пристроенных к чончжа деревянных ступеньках, готовый в любой момент подхватить настолько хрупкого паксуму, на которого даже дышать становится страшно. Будто весь он олицетворяет чистоту Тхамны, непокорённую многими циклами Луны захватчиками с севера. Оттого Сокджин очень драгоценный. Как что-то такое, что достать без потерь в живой силе не получится. Намджуну вдруг всё равно, кто он: дикарь, парнишка. Отныне он супруг, которого необходимо хранить у сердца.
— Эта древняя магия, — начинает он, удобно устроившись там, где ему показал паксуму, пока сам юноша окунает чашу для омовения в тёплую, наичистейшую воду, — я так понимаю, начинает действовать на меня.
Сокджин зачерпывает полную чашу и поворачивается. Намджун приковывает взгляд к нему.
— Как именно? — мелодично спрашивает паксуму, придвинувшись.
— Даже и не могу точно выразить, — отвечает ему Намджун, не удержавшись и положив раскрытую ладонь на чужую поясницу. Паксуму вздрагивает, но продолжает своё дело: орошает плечо воеводы, пальцами массируя жёсткую кожу. — М-м-м, недурно.
— Вы очень напряжены, — улыбается Сокджин.
— Возможно. Я всё-таки военных дел мастер, — Намджун гладит спину паксуму, расслабляясь под натиском тёплой воды, что льётся на его плечи довольно обильно, и следующим после этого массажем. — А ты чем занимаешься?
— Я служу Сандже с самого рождения.
— А…
Сокджин переходит к груди воеводы, массирует уже не с таким нажимом, но, тем не менее, вполне ощутимо, невесомо касаясь самых чувствительных мест. Намджун выдыхает, прикрывая веки. Движения паксуму осторожные, очень выверенные, и они расслабляют, заставляя грозного военачальника растечься патокой. Воевода не отстаёт: проезжается по спине Сокджина вверх, улыбаясь его робкой дрожи, затем опускается вниз, пальцами прихватывая кожу то тут, то там. Неумело, неуместно, быть может, но паксуму отчего-то становится мягким и податливым в его руках. И это отдаётся в груди Намджуна сладко. Он никогда бы не подумал, что прикосновения к другому мужчине будут настолько приятны и душе, и телу.
— Задержите дыхание, — просит Сокджин шёпотом, и воевода исполняет эту просьбу.
Очередной приглушённый плеск и вот уже по лицу стекают струи, извиваясь в ресницах, складках у носа и губах. Даже туго собранные в хвост волосы намокают, и тут ко лбу прикладываются губы паксуму. Намджун от неожиданности резко перехватывает Сокджина за талию, покрепче прижимая его к груди. Чаша для омовения шлёпается о воду, и юноша горячо выдыхает воеводе в ухо. Его длинные волосы падают Намджуну на плечо, щекоча, в пальцах запутываются мокрые концы.
— Коварный, — выдаёт он. Проводит по лопаткам, чувствуя чужое неистовое сердцебиение.
— Я должен… завершить гут, как завещают мне предки, — голос паксуму дрожит, отдаётся вибрацией по всему телу Намджуна.
— А что должен делать я?
Сокджин, ухватившись за его плечи, отстраняется и заглядывает в глаза. Солнце, что прячется в ночь, отражается в тёмных зрачках золотом, и в сердце Намджуна зарождается непонятное чувство. Он глядит в омуты напротив и понимает, что, наверное, пропадает для себя навсегда. Несомненно, виной тому шаманские чары, да только ему нестрашно от осознания неизбежного. Воевода сжимает челюсти до скрипа, подтягивается на локте к ступеньке повыше, захватив с собой паксуму. Тот, в свою очередь, доверчиво жмётся к Намджуну, отчего в груди щемит, как не щемило никогда и ни с кем.
— Ничего. Сейчас моя очередь, — Сокджин пальцами растирает местечки у основания шеи. Доставляет тем самым удовольствие. — А потом…
— Потом я должен сделать тебя своим, правильно? — Намджун склоняет голову набок, с усмешкой наблюдая, как паксуму сначала бледнеет, а после краснеет. — Взять тебя, как женщину, — уже не спрашивает, а констатирует.
— Т-так предполагает гут, — паксуму сжимается, и видимость его хрупкости возрастает в разы.
— А что после? Расскажи мне, — Намджун облизывает мокрые губы.
— Мир между нашими народами установится на многие циклы, — паксуму ведёт плечом, переходя массажем под линию челюстей. — Мы будем процветать. Многие будут бояться величия Корё. Многие будут хотеть завладеть землями Корё, но будут сокрушены великим войском. Люди станут богатыми, бедные не будут голодными, а императорская семья будет править с достоинством.
— Откуда ты знаешь?
— Пансу видел во сне, мой супруг.
— Намджун.
— Н-намджун… Мой супруг Намджун, — Сокджин робко улыбается, и улыбка его отдаётся жжением на предплечье, где высечен свежий узор на смуглой коже.
— Значит, у моего высочества всё получится, — рассуждает вслух Намджун, поддаваясь чужим прикосновениям, что разливают по телу приятное тепло. — Бесспорно, это хороший знак. Эта метка, — он поднимает руку, сжимает кулак, и вены проступают. Свежие витиеватые линии достигают локтя, там они обрываются так, словно неоконченная картина художника. — Необычная. Она останется навсегда?
— Да. Это знак гута. Но он… не завершён, — паксуму показывает Намджуну свою руку.
Воевода скользит по ней взглядом, очерчивает каждый изгиб подушечкой пальца. Не завершена. А завершена она станет позднее, когда придёт очередь Намджуна действовать. Он знает наперёд: теперь он не отступит. Это уже не позор, не дикость. Это дело чести, дело нарожденных совсем недавно чувств. Какая разница, какого пола перед ним желаемое? Какая разница, если его жизнь отныне не будет прежней? Какая разница кого и как он будет любить? Совсем неважно. Он, прищурившись, глядит на Сокджина, притиснувшегося вплотную к нему, будто неосознанно ищущего защиты, и понимает, что хочет сломать собственные застарелые моральные взгляды. И в подтверждение своим же мыслям ведёт ладонь ещё ниже, с упоением в душе сжимая упругую ягодицу.
— М-нх, — слух окатывает едва слышным стоном. Паксуму в объятиях крупно вздрагивает, прикрыв веки. Губы сжимаются, образуя красивые складки на подбородке, в который, всё же, не удержавшись, целует Намджун. — Г-господин, — пальчики Сокджина оказываются на его щеках, пытаются отстранить, но сил не применяют, и Намджун уже не может противиться этому необъяснимому притяжению.
— Намджун, — нашёптывает он юноше на ухо, блуждая по его телу ладонями. Чувствует то самое возбуждение, которому был подвластен в преддвериях близости. — Меня зовут Намджун, Сокджин.
— Ах, — стонет в ладонь паксуму, когда воевода сжимает его бедро. Его брови изламываются, а ресницы подрагивают, сводя с ума окончательно. — Хн…
— Намджун, — вновь шепчет. — Давай, назови меня. И мы закончим это мучительное омовение чем-то поприятнее.
Но Сокджин молчит, дрожа всем телом. Намджун перехватывает его волосы, осторожно перекидывает на одно плечо и дарит изгибу шеи поцелуй. Ждать почему-то становится невыносимо. Вне зависимости от того, что он думал в самом начале гута, да и в его середине, сейчас воеводу практически ломает от тяги к этому чистому, невинному, природно-мужскому телу. Мир и всё, что он знал до этого, теряют свой смысл, неинтересно. Намджун сейчас здесь, и перед ним поистине чудесное открытие.
— Сокджин?
Паксуму дёргается, коленями ударяется о ступени и отталкивается от плеч воеводы. Водная рябь окутывает его в районе груди, в глазах находит своё пристанище последний луч солнца, алые, такие упоительно притягательные губы смыкаются. Он проводит пальцами по профилю Намджуна, начиная что-то лепетать на ином языке, и тот закрывает свои веки, не размыкая рук на мягкой коже. Сокджин двигается в сторону, запинается, заставляя прижать к себе теснее, чтобы не упал ненароком, а после до слуха доходит глухой стук чаши для омовения о деревянный пол. Намджун с упоением ждёт, что же будет дальше. И дожидается: места, где до этого мягко касался паксуму, осыпаются невесомыми касаниями губ, отчего в груди заходится сердце. Нежный. Какой же Сокджин нежный, словно весенний цветок на всём поле, ещё не скинувшем зимнюю дрёму.
— Намджун, — горячее дыхание опаляет Намджуну лицо.
И, наконец, барьеры полностью разрушаются.
Не поднимая век, воевода подаётся вперёд, в этот же миг целуя паксуму. Сокджин ухватывается за его щёки, весь как-то собирается, поддаваясь объятиям, и неумело, но очаровательно тычется губами в ответ. В который раз Намджун подмечает новую черту юноши, и ему это нравится до глубины его чёрствой, воинственной души.
— Маленький, — выдыхает он, поглаживая лопатку, словно убаюкивает. — Какой же ты…
Паксуму договорить не даёт: обнимает за шею, своей грудью распластываясь на его груди, и прикладывается к губам в целомудренном поцелуе, пронимающем до мурашек по спине. Намджун облизывает свои губы, задевая кончиком языка чужие, и ухмыляется. Невесомость, чуткость, хрупкость и многое-многое другое соединяются в одном лишь человеке, который вопреки здравому смыслу, отдаёт себя на растерзание тигру — настоящему воителю. Понимание этого окончательно сносит Намджуну голову.
Он резко встаёт на ноги, прижимая к себе охнувшего от неожиданности Сокджина. Быстро поднимается вверх, обратно в чончжа, попутно запинаясь о чашу и отпинывая её куда подальше. Паксуму коротко вскрикивает, ступнями проехавшись по твинмару, а когда Намджун ставит его на ноги, смотрит пронзительно в его потемневшие глаза, приглушённо всхлипывает. В глубине чончжа неожиданно скользит проблеск света от длинного настольного фонаря, но Намджун не обращает на него абсолютно никакого внимания. Он даже не хочет думать, когда и кто зажёг этот тёплый огонь, так уместно ласкающий мокрое тело.
Всё, что окружает этот чончжа, исчезает, испаряется. Для них обоих, связанных шаманским гутом, о котором до этого Намджун и не подозревал, как и о существовании Сокджина. Но теперь… Теперь этот гут, сам Сокджин — его настоящее, изменившее всё внутри него.
Намджун жадно припадает к Сокджину. Испивает поражённый вздох с пухлых, так приятно ощущаемых на собственных губ. Скользит ладонями по предплечьям, окольцовывая локти, улавливая, как паксуму отчаянно пытается ухватиться за него. Он с глухим звуком разрывает поцелуй. Его неожиданно трясёт от осознания того, что именно и с кем он собирается сделать. Намджун выдыхает, старается вроде как держать себя в узде, да не выходит: воевода буквально стискивает худые плечи в своих огромных ладонях, и с нижних ресниц Сокджина срывается пара слезинок.
— Я…
— Намджун, — прерывает его паксуму. Сам тянется к Намджуну ладонями, приглашает вступить в свою постель, которой, по сути, тут нет. Только жёсткий деревянный пол, два пхо и источник тепла, совсем бесполезный, потому как ниспадающие по спине длинные волосы Сокджина, как и его собственный хвост, высохнут от одной лишь страсти. — Мой партнёр по гуту волею Сандже, я хотел бы, — он цепляется за плечи воеводы, придвинувшись практически вплотную, — сказать свою последнюю волю, перед тем, как отдать вам своё тело.
— Сокджин… — шепчет Намджун, оставив след от своих губ на тыльной стороне ладони паксуму, подняв её к лицу.
— Пожалуйста, хвалите меня, — дрожащим голосом просит тот. — Чтобы духи были милостивы. И чтобы этот гут завершился благополучно. Я прошу вас только об этом, — слёзы текут по щекам, но его взгляд по-прежнему непоколебим. — Похвала поистине важна для… — запинается, — нас.
— О-о-о, — тянет Намджун, смахнув несколько капель с зарумяненных щёчек. А после покрывает их поцелуями-бабочками, ощущая солёность на языке. — О, конечно. Всё, что ты попросишь. Я буду нежным с тобой. Только с тобой.
По коже Сокджина рассыпаются отголоски мелкой дрожи. Он вжимается в Намджуна, и тот с максимальной осторожностью утягивает его на пол. Деревянные перекладины на удивление не холодные, а скорее тёплые. Паксуму гулко всхлипывает в самое ухо, когда его спина соприкасается с жёсткой поверхностью. Воевода чертыхается про себя, подцепляет край пхо и тянет на себя, разворачивая его как попало. Что-то больно врезается в бедро и гулко падает на пол. Он утягивает юношу обратно, кидая под него ткань, тем самым одаривая безопасностью его нежное тело. Концы волос падают через плечо Намджуна, ложатся красивыми узорами на бледную впалую грудь. Он их смахивает и осыпает кожу поцелуями с такой нежностью, с которой ещё никого доселе не целовал. Паксуму отнимает одну ладонь, закрывая ею свой рот, выгибается и сипит.
— Умница, — отвешивает первую похвалу, следом улавливая отклик.
— М-м-м.
— Хороший. Ничего не бойся.
Намджун подтягивается на локтях, заглядывает в глаза Сокджина и властно отстраняет руки от прекрасного, с изломанными бровями лица напротив. Он оглаживает изгиб челюсти, проводит большим пальцем по скулам, затем по губам, нажимает на них несколько раз, проверяя их упругость, и благоговейно выдыхает. Паксуму закрывает глаза, съёживаясь, но всё же поддаваясь прикосновениям. Воевода дарит кончику его носа след своих губ, опускается с поцелуем ниже. Перемещает весь свой вес на колени и перехватывает тонкие ноги Сокджина под коленями, разводя их в стороны и удобнее устраиваясь между ними. Юношу тут же выкручивает, он стукается затылком о деревянную половицу и издаёт приглушённый стон.
— Т-ш-ш, — Намджун уже упирается одной рукой в пол, восстановив равновесие, и осыпает упругую, невиданно прозрачную кожу затяжными поцелуями, где-то задерживаясь подольше, а где-то мазнув губами едва-едва. В собственных действиях ловит какой-то неведомый ему самому смысл и сам же возбуждается всё больше и больше. — Сладкий. Ты молодец.
— Ах, — паксуму вздёргивает бёдра, неожиданно проехавшись промежностью об его.
— Да, так. Сделай так ещё раз, — просит сипло.
И Сокджин послушно повторяет это движение, чуть задержавшись, и Намджун протискивает ладонь под ягодицы, цепко сжав. Паксуму громко стонет, его пальцы царапают дерево под собой, поясница красиво прогибается, и отблески света скользят по этому изгибу божественно изящно. Воевода теряется: он не знает, почему каждое его движение отдаётся в Сокджине так ярко, и он представить себе не может, с чего начать страсть с юношей.
— Ещё, — как в бреду шепчет он, слепо надеясь на то, что это поможет ему в чём-то.
Всё действует наоборот. Стоит Сокджину только дёрнуться наверх, к нему навстречу, так его переклинивает, и он с грубой силой прижимает паксуму к себе, зубами подцепив около ключицы, получая в награду высокий вскрик.
— Всё правильно, — тараторит он. — Ты всё делаешь правильно, — щедро хвалит. — Умница.
— Ах! — в очередной раз срывается с губ паксуму, а Намджун тем временем проходится языком по тёмной ареоле соска, следом чуть задевая зубами. Пальцами он запутывается в локонах обоих, чувствуя неимоверную рассыпчатость чужих и грубость своих. Скользит рукой по полу чуть вниз, вдыхая приятный аромат, который, видимо, издаёт кожа Сокджина. — М-м-м! — паксуму проезжается локтями по дереву, когда воевода присасывается к правому соску с упоением.
Настолько чувственный этот юноша сейчас, что Намджуну немного страшно становится, да только помнит ещё всё, что именно он наобещал Сокджину. А он мужчина слова и потому, немного приподнявшись, продолжая ласкать сосок, проводит, щекоча кончиками пальцев, по талии. С глухим чпоком отрывается от сладости, чтобы припасть к другой ареоле и заставить паксуму забиться в крупной дрожи. Нерешительно юноша зарывается в волосы воеводы, сжимает их в кулак и, постанывая от обрушившихся на него ласк, выпутывает из них ленту, отчего те рассыпаются по могучей спине Намджуна.
— Тебе так больше нравится?
— Д-да… — едва слышный ответ.
— Не сдерживайся, — приказным тоном. — Ясно? Дай твоему супружнику слышать твоё наслаждение.
Сокджин на него не смотрит, лишь сильнее сжимает кулак на его макушке. Воевода расценивает это как подчинение и возвращается к своему приятному занятию: ласкам подвергается теперь живот. Он ладонями фиксирует положение паксуму слегка навесу, расцеловывает дорожку вниз, чуть задержавшись над пупком, целует прямо под ним. Выпрямляется, и ладони юноши скользят по плечам, а после и вовсе пропадают. С восхищением рассматривая произведение искусства под собою, подцепляет за щиколотку, подняв ногу на уровень лица и не сводя взгляда с Сокджина, мягкого и податливого сейчас, прижимается к выпирающей косточке щекой.
Он не спешит. Хочет в полной мере насладиться подарком судьбы.
Потому мучительно медленно прислоняет к коже свои губы, почувствовав, как паксуму вновь вздрагивает и даже тянет ногу к себе, но ему эта вольность не позволяется крепким захватом. Намджун дует, рассыпая в разные стороны мурашки. Они так приятны глазу, словно звёзды на ночном небе. Сердце заходится в бешенной ритме, разливая огонь по всему телу. Он подцепляет зубами собственную губу, сдерживая рвущийся наружу стон. Сокджин прекрасен. Прекрасен до того, что Намджун вдруг чувствует страх. Но вот паксуму приоткрывает глаза и сквозь темноту глядит на него пронзительнее некуда. Своими ладонями проходится по расцелованной коже, выгибается, как самая настоящая путана, и с едва различимым полустоном жмёт указательными пальцами на тёмные бусины сосков.
О… Намджун вдруг вспоминает: его готовили к этому гуту. Научили соблазнению? Вот этому всему?
Осоловело он рассматривает представшую пред ним картину, заинтересованным взглядом скользит от лица к бёдрам, чуть задержав внимание на паху, где юношеское естество раскрывается в своей природной красоте. Выдыхает, почувствовав собственную дрожь в пальцах. Намджун понимает, что дальше уже не выдержит. Касаться Сокджина становится всё губительнее и губительнее. Он склоняется над ним, хмыкнув. Ладонь что-то нащупывает острое и неприятное, и он снова выпрямляется, закусив губу от прострельнувшей тянущей боли в ногах. Поднимает с пола деревянную ёмкость, крутит в руке, рассматривая резную поверхность крышечки.
— Что это?
— Эт… — затуманенным взглядом паксуму фокусируется на небольшом сосуде, — это чтобы… ах, это из водорослей, из моря красного, как закат, цвета. Только они подходят. Пансу сам занимался приготовлениями.
— Так для чего это? — Намджун откупоривает ёмкость, и в нос ударяет приятный морской запах, смешанный с ароматом луга. Он заглядывает внутрь и удивляется: внутри и не жидкость, и не песок, яркого красного цвета. Воевода тычет в вещество пальцем, ощущает упругость и скользкость, осторожно зачерпывает указательным пальцем. Рассматривает с интересом. — Удивительно.
— Для с… — Сокджин краснеет пуще прежнего, — для использования там, — и показывает пальцем себе ниже талии.
Намджун вздёргивает бровь. Теперь ему интересней вдвойне. Тхамна — ну очень интересное королевство.
— Для того, чтобы легче было овладеть тобой? — уточняет он и расплывается в улыбке, видя замешательство юного паксуму. Воевода склоняется над ним, шепча в самое ухо: — Что ж, попробуем, — и, занеся руку, прикасается к самому сокровенному каждого человека во плоти.
Сокджин зажмуривается, вцепившись мёртвой хваткой за волосы Намджуна, пока тот круговыми движениями размеренно массирует сжатые в кольцо мышцы, надавливая то сильнее, то слабее. Он находит губы паксуму, заключает их в мокрый плен, целует со всей нежностью, на которую только способен, и проталкивает в Сокджина палец.
— Нх!
— Тихо, тихо, — Намджун поглаживает бок юноши. — Ты же молодец у меня, ну чего ты. Ты избранный, помнишь?
— Помню, — шепчет в ответ паксуму, загнанно дыша. — Я знаю, что я должен…
— Хороший, — воевода спускается ниже, оглаживает ягодицу. Выпрямляет спину, с нескрываемым желанием воззрившись на Сокджина сверху вниз. Концы его волос всё ещё зажаты в чужих кулаках, которые то и дело вздрагивают, когда он проталкивается глубже, поражаясь мягкости внутренности и лёгкости доступа к ней. В мыслях снова сплывается пресловутое: готовили для него, только лишь для него, которое в очередной раз туманит разум. — Мягкий тут, внутри.
Паксуму хнычет, закрыв лицо ладонями. Намджун же, оставив на тыльной их стороне целомудренный поцелуй, хватается за округлые бёдра, приподнимает и переворачивает паксуму к себе спиной. Он приглушённо охает, судорожно облизав губы. Зачерпывает уже двумя пальцами пружинящую массу и, не выжидая ни одной лишней секунды, толкается ими в Сокджина, вмиг съёжившегося.
— О, нет, нет! Расслабься, — воевода делает медленные поступательные движения. — Я не причиню тебе вреда.
Юноша утыкается лбом в сложенные перед собой руки, припадает грудью ко ткани пхо, вздёргивая ягодицы выше, и от этого вида всё нутро Намджуна трепещет. Поджав губы, он придерживает паксуму за бедро, добавляет ещё красной густой жидкости, размазывая по кругу, и наблюдает за тем, как красиво его длинные грубые пальцы проталкиваются ещё глубже. Сокджин вздрагивает, когда он неконтролируемо проникает по самое основание, шлёпаясь костяшками по чувствительной коже с оглушительным звуком.
— П-пожалуйста, — всхлипывает паксуму. Его колени разъезжаются в разные стороны. И в целом он выглядит очень призывно. — Прошу…
— Если мой муж просит, — сипит воевода, вынимая пальцы. Он набирает ещё массы, мажет ею по месту между ягодиц и размазывает по своему органу пообильней. Не хочется причинить боль, и он надеется, что это поможет. — Я готов выполнить его просьбу.
Намджун наваливается на Сокджина сзади, направляет себя рукой и, вдохнув приятный аромат, исходящий от влажной спины юноши, толкается. В глазах тут же плывут радужные круги. Юноша хрипло вскрикивает, дёрнув головой вверх, отчего разметавшиеся по половицам волосы шелестят, словно ветер в холодную погоду, и из горла воеводы вырывается нехарактерный для него звук, будто рёв дикого зверя в охоте.
— Ах-х-х-х, — затягивает паксуму, скребя постриженными ногтями по дереву. — Б-больно, ах!
— Мх, — не удерживается и Намджун. Мышцы сжимают его плоть так, что глухая боль растекается по всему низу живота. — Стой, не двигайся.
— Н-нет! Не надо!
— Подожди…
— Не хочу!
— Сокджин! — кричит он, цепко ухватившись за локоть паксуму. Тот дёргается и замолкает. В чончжа повисает неловкая тишина до тех пор, пока её не нарушает всхлип. — Мой сладкий, самый-самый красивый, божественный, — сыплет он словами, жмурясь от жгучей боли, пронзившей в районе сгиба локтя. Сощуренным взглядом воевода зацепляет этот участок и с ужасом смотрит, как по коже вверх ползёт витиеватый узор, продолжая ранее полученный узор. Он хватает Сокджина за руку, чтобы удостовериться, что такое не только с ним. — Вот же…
— Не смотрите… — чуть ли не плача просит паксуму. По его щекам текут слёзы, но он волевым движением смахивает их. — Не смотрите на знак. С-смотрите только на меня, — и глядит на него из-за плеча так, что душа Намджуна поддаётся.
Он перехватывает Сокджина, крепче сжимая в своих ладонях, и расправляет плечи. Толкается уже увереннее, хмурится от дискомфорта и высокого вскрика паксуму, но вопреки боязни причинить боль, не останавливается, а только постепенно ускоряется, ловя вспышки какого-то странного наслаждения вперемешку с восхищением. Таких чувств он ещё не испытывал. Сокджин под ним извивается, царапается, кричит громко, почти оглушительно. Красная густая масса обильно капает на пол, образуя плотные лужицы ужасающего цвета, напоминающего кровь из ран, так много раз полученных Намджуном в боях. Или, что более вероятно, напоминает кровотечение девственницы во время первого соития с мужчиной. Он склоняет голову набок, неотрывно глядя на место их слияния, как же легко и беспрепятственно он скользит внутри благодаря этой жидкости.
Пространство наполняется хлопающими звуками, огонь в фонаре трепещет, пуская по полу тени, а рука горит почти у самого плеча. Эмоции зашкаливают, и Намджун ладонями упирается в деревянные половицы, скользя ими по густым локонам и практически распластывая паксуму. Тот сменяет крики на гулкие стоны, периодически всё же шипит змеёй, в какой-то момент начинает двигаться навстречу, и это полностью разоружает воеводу. Он ловит наслаждение, губами впечатывается Сокджину куда-то в спину и останавливается, чтобы привести сбившееся дыхание в норму. Паксуму падает вниз, высвобождаясь из пытки, его потрясывает абсолютно всего, и Намджуну так жаль. Безумно жаль.
— Иди сюда, — он подцепляет плечо паксуму, тянет на себя, переворачивая к себе лицом. Проводит кончиками пальцев по нежной щеке, смахивая большим влагу с ресниц. — Ты очень желанный. Тебя хорошо подготовили. Мне стоит выразить твоему пансу благодарность?
Сокджин мотает головой в отрицании. Тянется к нему, обнимая, доверчиво прижимаясь. Стук его сердца отдаётся в груди воеводы, и он гладит юношу по влажным волосам, оставляя лёгкий поцелуй на виске.
— Ещё больно?
— Не спрашивайте, — умоляюще пищит в ответ паксуму.
Намджун хихикает, кивнув.
— Давай я награжу тебя? Ложись.
Паксуму повинуется. Ёрзает, глядит прямо в глаза напротив. И воевода ласково улыбается ему, прежде чем скользнуть по животу вниз. Он выдыхает горячий воздух прямо на чувствительную кожу вершины естества юноши, целует и решительно прикасается к его основанию. Массирует пальцами, не сводя глаз и дивясь отзывчивости. Намджун не станет отрицать, что ему это нравится, наоборот, отныне он уверен, что такая страсть станет его пожизненным спутником. Сокджин подтягивает ноги к себе, пальцами зарывается в растрёпанные волосы воеводы, а тот проводит языком по всей длине органа, обильно смазывая его слюной, обхватывает губами и скользит, теперь уже вниз.
— Ох! — яркий стон.
Намджун совершает несколько движений, языком рисуя узоры, похожие на те, что теперь у обоих от запястья до плеча, выпускает из тёплого рта, осыпает поцелуями, переходя к яичкам, всасывает каждое по несколько раз, зная, насколько это действительно приятно, и слухом утопает в приятном, срывающемся голосе юноши. Его юного паксуму. Его Сокджина. Наконец, одарив юное естество несколькими кругами ласк, отрывается с гулким заглатыванием вязкой полупрозрачной жидкости, на вкус солоноватой. Невесомо скользит ладонью по внутренней стороне бедра зашедшегося в частом дыхании Сокджина, останавливается под коленкой и целует кожу, широко лизнув после. Затем придвигается вплотную, заносит ноги паксуму себе за спину, подхватывает под поясницей, наспех плюхает красную массу и входит, на удивление, уже не так туго.
Сокджина выгибает. Он громко простанывает, вонзив зубы в собственное запястье. Намджун это примечает, но думать о последствиях уже не в состоянии. Он вгоняет свой орган глубоко, по самое его основание, прикусив нижнюю губу до крови.
— Великолепный… Ты просто, — неконтролируемо шепчет. — Мне нравится… Мне с тобой хорошо, Сокджин, — будто в бреду тараторит он.
Амплитуда толчков сменяется с размеренной на ускоренную, и паксуму опять испускает семя, громко проскулив что-то несвязное. Наверное, очередное заклинание. Плечо обжигает, и Намджун зажмуривается, не останавливаясь ни на секунду. Боль ползёт по плечу, спускается к груди. Воевода вгоняет пальцы в мягкую кожу и с каждым глубоким проникновением тянет Сокджина на себя, заполняя чончжа оглушающими звуками, смешанными с приглушёнными голосами новоявленных супружников. Голова пустеет, оставляя лишь неистовое желание обладать. И оно реализуется в этот самый миг.
Сокджин вскидывает руку к потолку, раскрывая ладонь. Воевода хватается за неё, притягивая к себе, тем самым заставляя паксуму подняться. Тот помогает себе пятками и вот уже оказывается на его коленях, словно всадник. Намджун обнимает его за талию, прижимая вплотную с осторожностью, граничащей с боязнью, что всё это лишь сновидение, а он на самом деле до Тхамны не добрался. Утонул в водах моря, разделяющего новое Корё и таинственную страну. Но тогда мог бы он чувствовать тепло от огня? Тепло от тела юного паксуму?
Сокджин дышит шумно. От его дыхания слегка колышутся ниспадающие по плечу волосы, а Намджун прикрывает веки. Так приятно. Так приятно, несмотря ни на что, быть здесь, быть сейчас, быть с ним. И его не хочется отпускать. Не хочется терять ту связь, что установилась между ними. Пусть это будет шаманская магия, это ничего уже не меняет. Он мажет губами по тонкому плечу, проводит пальцами по желобку спины, чуть вдавливая их в кожу.
Паксуму отстраняется, заглядывает в глаза. Устраивается поудобнее, нахмурившись, ведь их слияние ещё не потеряло силу, и обхватывает его за щёки. Смотрит долго, затем опускает свою ладонь ему на грудь, шепчет несколько незнакомых слов, и Намджун размыкает губы, воочию наблюдая, как отметины с основания плеча Сокджина ползут вниз, закручиваясь сильнее, и, наконец, соединяются в одну линию, спиралью закручивающуюся в самую середину грудины. Туда, где сердце. Она замирает, бледнея вместе с той, что теперь высечена и на груди воеводы.
— Сокджин… — поражённо хрипит он.
— Гут завершён, — отвечают ему с тоской в голосе. — Я исполнил волю Сандже.
— Твой пансу будет гордиться тобой, — Намджун скользит ладонями ниже, окольцовывает талию, так приятно ложащуюся в его большие руки.
Выражение лица паксуму сменяется на грустное. Он ёрзает бёдрами и закусывает щёку изнутри.
— Что такое? — волнуется.
Но Сокджин на вопрос не отвечает, лишь отрицательно мотает головой.
— Хочешь… я…
— Останьтесь со мной до утра. Это моя личная просьба, но вы не обязаны.
— Ну что ты, — воевода подцепляет прядь волос и заправляет за ухо паксуму, что выглядит более чем очаровательным юношей. На его щеках ещё не сошёл румянец, на ребре ладони глубокий укус. — Я теперь тебя не оставлю. Я воин. Мои действия подкреплены кодексом чести воина. Скажи, тебе понравилось?
— Да, — коротко. — Вы мне очень понравились.
— Я? — изумлённо.
Сокджин испуганно вздрагивает. Брови изящно изламываются, красные, налитые кровью от поцелуев губы причудливо распахиваются.
— Нет, я не… я н-не…
— Мой милый, — ласковым шёпотом произносит воевода. Пальцем указательным зацепляет выбившуюся у лица паксуму прядь и закручивает её в жгут. — Кстати, я хорошо хвалил тебя? А то мне показалось, что я болтал одно и то же. Прости, я не слишком-то уж умом богат.
— Если метка гута окончена, значит, вы делали всё так, как полагает гут.
— Ага… Я рад, — Намджун тянет улыбку.
Ноги в таком положении быстро затекают, и он вольным движением усаживается поудобнее, не забыв потревожить и своего юного супружника. Сокджин реагирует быстро: охает, вдохнув воздуха слишком много, и, прикрыв рот ладонью, приглушённо стонет. Воевода расцеловывает каждый его пальчик, притягивает ближе и целует в губы, блаженно причмокивая. Паксуму ему отвечает более раскованно, и Намджун вскидывает его бёдра в толчке. От резкого движения паксуму стонет прямо в поцелуй и запрокидывает голову, открывая шею для ласки. Он медленно приходит в движение, насаживаясь на Намджуна, хрипит сорванным голосом, взмахом руки откинув собственные спутанные волосы назад, за спину. Выпрямляется и в тусклом свете огня выглядит страстно и желанно.
— Красиво, — комментирует восторженный воевода. — Продолжим? Я хотел бы слиться с тобой ещё раз этой прекрасной ночью. И не только.
— Я ваш супружник, — смущённо лепечет Сокджин. — Вы вольны делать со мной всё, что захочется.
— Так полагает гут? — усмехнувшись, вопрошает Намджун. — Или это исходит вот отсюда? — и прислоняет указательный палец к месту, где рисунок на коже сходит на нет. — Из твоего сердца. Потому что моё желание исходит именно оттуда. Из моего сердца. Ответь честно.
Паксуму прячет взгляд, мелкая дрожь волнует всё его нагое тело. Воевода ждёт ответа. Надеется на положительный. Удивительно, но в будущем он желал бы быть рядом. Ему теперь не насытиться Сокджином за всю свою жизнь. Обладать им, целовать, как сегодня, смотреть на его красивое, искажённое от страсти лицо. Любить его.
Наконец юноша тянет к нему свою ладонь, кладёт на свежий оттиск отметины на груди, вторую прикладывает к своей, поднимает глаза, в которых блестит тень Луны, заглядывающей сквозь незапертые мун в чончжа и оставляющая свои отблески на поверхности озера. Он надавливает с силой и уверенно отвечает:
— Отсюда. Это исходит отсюда, Намджун.
Воевода облегчённо выдыхает. Утыкается лбом в ключицы Сокджина и любовно сжимает его в объятиях. Паксуму гладит его по плечам, целуя в макушку с такой заботой, что замирает сердце.