Персефона

Найдите няню старую мою: ‎У ней пасти стада еще есть силы; Вы передайте ей каприз мой на краю ‎Моей зияющей могилы.

Предположительно, 2008 год.

— Идем, Билли, скорее же! Громкий и глухой стук обуви по деревянному причалу, сопровождаемый криком надоедливых чаек, которые словно били тревогу, эхом раздавался в ушах еле перебирающего ноги ребенка. Он еле поспевал за отцом, что широко вышагивал по направлению к лодке, будто несчастное корыто могло уплыть без них. — Я не..., — тут же отцовская рука накрыла рот ребенка, прервав тихий писк и не позволив вымолвить и слова. — Шш! Не болтай, просто шевели ногами! — мужчина хлопнул отпрыска по спине, подтолкнув ближе к катеру, и тут же подхватил под мышками, перекидывая на борт. Малыш пошатнулся, чуть не потеряв равновесие от резкой встряски неустойчивой на воде конструкции, но сопровождающий семью рыбак не дал Билли свалиться в воду. Следом за ним в лодку забрался и отец, усаживаясь возле сына, что сведя ноги вместе, уложив ладошки на колени, посматривал на свои ступни. В лихорадочных движениях отца прослеживалась спешка и повышенная возбудимость, у мальчика наблюдалась зажатость и неуверенность, а у рыбака – напряженность и недоверие. Это было похоже на то, словно каждый присутствующий имел свои собственные основания на переживания и нервозность по определенным причинам. Отец махнул рукой старику, подавая сигнал. После короткого кивка сопровождающий потянулся к мотору, но, по всей видимости, совсем не расчитал импульс от своего резкого наклона к краю лодки, отчего мелкий катер потерпел неслабую встряску, почти перевернувшись к верху дном. Отец среагировал достаточно быстро для того, чтобы предотвратить нелепую катастрофу, метнувшись в противоположную сторону и подав тем самым пример сыну сделать то же самое. Лодка встала в прежнее положение, пусть и все еще слегка пошатываясь, однако напряжение между потерпевшими и виновником никуда не исчезло. — Gamle skiderik! Аккуратней! — прорычал отец, проверяя сына на наличие мелких травм и поправляя его объемную верхнюю одежду, пусть и подходящую для рыбалки посреди Атлантического океана на ледяном ветру, однако выглядящую так нелепо, что можно было невольно задаться вопросом о том, зачем так сильно укутывать ребенка. Рыбак метнул на мужчину недовольный взгляд, оглянувшись через плечо, едко прыснув: — Спасибо за беспокойство. Тут же послышался оглушающий звук заведенного мотора, прерывающий всякую перепалку, и еще спустя мгновение лодка двинулась с места. Они направились на глубину метров ста, дабы сорвать желаемый улов. Семейка новичков так сильно желала поймать какого-нибудь океанического тунца, пусть сопровождающий их старик и предупреждал, что для таких дилетантов, как они, это непосильная задача. На это отец лишь махал рукой. Они стремительно отдалялись от берега, и сердца отца с сыном отчего-то замерли так, что перехватило дыхание. Талассофобией, к слову, ни один из них не страдал. Рыбак то и дело оглядывался на них, блуждая взглядом то по одному, то по второму члену семьи, словно выискивал что-то, или же ему просто нечем было заняться, и на старости лет все люди стали казаться ему диковинкой. Не успел никто и глазом моргнуть, как сопровождающий издал внезапный омерзительный "рык", отхаркивая осевшую в легких и прилипшую к горлу мокроту, и тут же заглушил двигатель. Катер встряхнулся, движение прекратилось. — Мы на месте. Можете расчехлять свои удочки, — бывалый рыбак тяжко поднялся на ноги, опираясь на свои колени, и, почесав густую щетину, метнул взгляд на семью. — Разве? Мне казалось, плыть еще около часа, — отец вздернул бровь, чуть подавшись вперед на своем сидении, оперев один локоть о бедро. Голос его казался неестественно холодным, даже пустым, что резко контрастировало с его недавним поведением и безразличностью рыбака ко всему происходящему. — Не, — неряшливо пожал плечами тот, отвернувшись от пристального взгляда и сплюнув за борт с пренеприятным звуком. От подобного невежества лицо мужчины исказила гримаса отвращения, но он тут же пришел в себя, глубоко вздохнув. Стояла неестественная тишина, ведь на такое расстояние от суши не забирались даже чайки, и она могла быть свидетелем либо умиротворенному семейному отдыху, либо чему-то необратимому. Отец взглянул на сына, что вглядывался в глубины Атлантического океана и за все время еще ни разу не обернулся к остальным присутствующим. Мужчина расположил руку на плече малыша, сжав его так крепко, как только мог, вкладывая в этот жест всю отцовскую нежность, на которую был способен. Он вновь издал глубокий вздох, на этот раз тише, чем в прошлый, и сам поднялся с места, поровнявшись с рыбаком, что тоже вглядывался в бескрайние просторы, расположив руки по швам. Отец по-братски опустил руку на его спину, чем вызвал у старика немой вопрос, и он тут же, приподняв брови, обернул голову к мужчине, что сейчас неестественно широко улыбался, глядя куда-то вдаль. Улыбку эту счесть можно было за невероятно счастливую, как если человек смотрит на самое ценное, что обрел только что, или же за наигранно безумную. Не стирая ее с лица, отец повернул голову к старику в ответ, и теперь тот мог увидеть, несмотря на широкую улыбку, всю пустоту его глаз. — Не, — передразнил рыбака мужчина пониженным голосом, используя его же фамильярность, — Ты неверно меня понял. Это нам плыть еще около часа. С этими словами отец внезапно расположил и вторую руку на спине до сего момента несведущего о его целях рыбака, что после короткого, но крайне резкого, почти обезумевшего чужого толчка вывалился за борт, прямиком в ледяные глубины Атлантического океана. Действо сие сопроводил громкий истошный крик их бывшего сопровождающего, который был вызван внезапностью, контрастом температур и осознанием произошедшего. Он отчаянно барахтался в воде, пока критическое мышление не подсказало ему ухватиться за борт катера. Тянуться было высоко, но одним резким движением он все же сумел это сделать, однако увы, потерпел неудачу, ведь наверху его уже ожидала чужая ступня, что тут же прилетела прямо ему в лицо. С кряхтящим, почти агоническим криком старик свалился обратно, на этот раз не в силах сопротивляться объятиям воды, но он все еще так сильно старался бороться за жизнь, одной рукой придерживая свой кровоточащий, сломанный нос, что уже покрыл темно-синюю воду темно-бордовыми пятнами, а второй то и дело бил по глади, пытаясь удержать себя на плаву, пусть и понимал, что жизнь его уже предрешена и все его действия были обречены на провал. — Я ЗНАЛ! Я знал, то-очно знал, ты, т..., — мужчина отчаянно лепетал нечто несвязное, пребывая в агонии от невероятно ледяной воды, сломанного носа и временно ослепленного глаза, и второй также был обречен сомкнуться, но уже навеки, ведь крики его прервал звук мотора. — Прости, старик. Ты этого не заслужил, — проговорил отец, и было неясно, обращался ли он к рыбаку напрямую, или же попросту оправдывался перед самим собой. К сожалению для утопающего, катер сдвинулся с места, с небычайной скоростью покинув обреченного, оставляя его в одиночестве. Его тело никогда не будет найдено на такой глубине. Да и кому есть дело до старого рыбака? Он мог лишь выкрикивать проклятия вслед удаляющейся семье и вопить от окатившего его ужаса осознания своего страшнейшего конца.

***

Тишину прерывал лишь звук мотора катера, и молчание между ребенком и отцом еще никто не нарушил. Сын все еще не стремился оборачивать свой взор к родителю, так и вглядываясь в атлантическую воду, которую безжалостно разрезала лодка своим ходом. Отец не винил его за то, ведь видел, как дрожат плечи малыша, и причиной тому был явно не холод. Мужчина уткнулся носом в маленькую макушку, которая была прикрыта капюшоном, и крепко обвил хрупкие плечи рукой, прижимая к себе. Он оставил на покрывающей голову ткани короткий поцелуй, и, теперь уткнувшись в нее лбом, еле слышно прошептал: — Все будет хорошо, лучик. Я обещаю тебе.

___

2024 год. Англия.

— Мисс Кацен..Каков диагноз? Девушка тряхнула головой, потерев глаза пальцами. В очередной раз, прямо во время работы, ее разум отлучился в инородные размышления, и голос следователя как нельзя кстати вернул ее в реальность. — Извините...Кхм, — потерев затылок одной рукой, а второй схватив заключение со стола, она зачитала содержимое: — В торакальной области наблюдаются ссадины и гематомы в нижней части, что свидетельствует о тупых ударах, в частности, нанесенных в приступе аутоагрессии. Повреждена хрящевая ткань и обнаружены трещины на теле ребер. В остальном..., — девушка прочистила горло, — В остальном внешних и внутренних повреждений не обнаружено, исключая резаные раны от разбитого стекла телевизора после падения, уже после наступления...смерти. Следователь, все это время глядевший в документ и механизированно кивающий, вдруг глянул на эксперта, чей голос в последний момент дрогнул при произношении слова "смерть". Взгляд мужчины смягчился, и теперь даже стал походить на сочувствующий, но как только он намеревался поддаться сентиментальным порывам и похлопать девушку по плечу, она тут же выставила руку вперед, указывая, что делать этого не стоит. — Спасибо, мистер Бутман, все в порядке, — произнесла Скарлетт ледяным голосом, кивнув, даже не подняв взгляда на коллегу, и сразу же вернулась к озвучиванию вывода. — Черепная коробка насквозь пробита огнестрельным ранением, что и стало причиной смерти. Входная рана находится в предчелюстной полости, первостепенно пострадало переднее брюшко двубрюшной мышцы. Но, мистер Бутман, меня кое что смутило... Скарлетт потопталась на месте, сжав папку в руках. Она облизнула пересохшие и донельзя обкусанные губы, прежде чем решиться сказать: — Выстрел был совершен под практически прямым углом, с внешним видом раны все в порядке, ширина пояска осаднения соответствует ранению. Однако внутреннее расположение пули... Он знал, что она собирается сказать. Точно знал, и его собственная грудная клетка сжалась в силу простого человеческого фактора, навязчиво охватившего его разум. На своем веку мужчина повидал много случаев, прекрасно зная, как держаться на расстоянии, однако подобного ему наблюдать еще не приходилось. Не каждый день тому доводилось общаться с девушкой всего 27-ми лет, непосредственно, своей коллегой, что потеряла единственную родственную душу и, невзирая на всю нечеловеческую боль, первой выдвинула свою кандидатуру во вскрытии тела. Это было невероятно. И невероятно страшно. Страшно во всех проявлениях данного термина. Как бы Бутману не хотелось поддаться чувственным порывам и по-человечски поддержать того, кто буквально в этот же день пережил страшное горе, субординация и рабочая ответственность не позволяла поддаться сентиментализму. Сглотнув, мужчина сразу же поспешил прервать ее попытки переубедить его и перенапрвить следствие в иное русло. Ведь это была несчастная девушка, которая только что потеряла отца и искала любые, даже безумные оправдания его поступку. — Нет, мисс Кацен. Мы это уже обсуждали. Это не может быть убийство. Ваши коллеги, как и мои, уже подтвердили это. Здесь не может быть ошибок, — безэмоционально отчеканил он, сунув руки в карманы, и лишь данный жест выдавал в нем дискомфорт и желание избежать этого диалога. — Судебная медицина – все равно что гадание на яйцах и воде! Здесь ничто не может иметь стопроцентную вероятность! Во всем требуется тщательная и неоднократная проверка всех фактов! — девушка кинула папку на стол, тем самым оглушив себя и мужчину звонким шлепком, всплеснув руками, — Для подобного угла выстрела расположение входной раны и направление раневого канала совершенно нетипичны, как же вы не понимаете! — эмоции вновь брали верх. И пусть все указывало на самоубийство, Скарлетт все еще не могла смириться с тем, что ее отец мог совершить подобное. — Послушайте..., — следователь потер переносицу, прикрыв глаза, — Мы не нашли никаких улик, которые указывали бы на незаконное проникновение. Никаких следов чужого присутствия. Лишь ваш отец, пистолет в его руке и погром, который устроил он сам, — он ступил поближе к девушке, кладя руку ей на плечо, — Вы уже показали себя как очень сильного человека, когда настояли на том, чтобы вскрытие над вашим отцом провели лично вы, — он нервно облизнул губы, взяв короткую паузу. — Вы, черт возьми, действительно герой, как бы раздуто это для вас ни звучало. Я бы...никогда не смог так же. Это не пустая лесть или попытка вас задобрить. Я действительно искренне так считаю. Скарлетт сощурила глаза и сжала губы в тонкую полоску. Она и сосчитать не могла, сколько раз испытала рвотные позывы за прошедшую ночь. Это было тяжело. Страшно. Очень больно. Но она обязана была это сделать. Она не могла позволить никому другому притронуться к телу ее родного человека и, более того, составить определенное заключение без ее ведома. Или же она попросту ощущала себя обязанной стать последним проводником отца в мир мертвых. Она видела и вскрывала немало трупов. Но это вскрытие было несравнимо ни с чем. Мистер Бутман, после недолгого молчания, продолжил: — Вы уже выразили всю привязанность и благодарность отцу посредством проявленной смелости и приложенного усердия. Вы безумно храбры, правда. Ваши попытки всеми силами помочь следствию, себе и своему отцу в том числе, безмерно ценятся и не остаются без внимания, — он чуть сжал пальцы на ее плече, и лицо его пусть и не выказывало явных эмоций, жест этот молвил о многом, — Но это именно та причина, по которой мы боялись вешать на вас эту ответственность. Знали ведь, что станете пытаться приписать к случившемуся насильственную смерть в качестве причины. Я понимаю, почему так происходит, мне правда жаль, но... — Ничерта вы не понимаете. С этими словами Скарлетт дернула плечом, стряхивая его руку, и в мгновение ока широкими шагами направилась к выходу из кабинета. И мужчина, надо сказать, и вправду ничерта не понимал. Отдернув руку, он оставил ее в воздухе недалеко от своего лица в примирительном жесте, и выглядел тот словно кот, который растопырил пальцы. Бутман медленно, следя за каждым движением спешащей к выходу девушки, оборачивал туловище на месте, сверля взглядом ее удаляющуюся фигуру, приподняв брови. Когда дверь закрылась за ней с громким хлопком, что заставил расположенные близко к краю документы стремительно упасть на пол, мужчина сжал пальцы в кулак. На лице его выступили желваки от сильного сжатия челюстей, и тот шумно сглотнул. Была бы возможность, он бы отреагировал куда более бурно, однако все, что он мог себе позволить, это резко опустить руку, случайно или намеренно ударив себя в бедро. Следователь глухо и протяжно выдохнул, повернув голову к настенным часам, тихо выругавшись себе под нос: — Черт.

***

В столь поздний час редко можно было встретить в морге излишнее скопление персонала. По пути к уборной, девушка наткнулась лишь на одного зеваку, и тот был лишь лаборантом, который даже не обратил внимания на вездесущий ураган в ее лице, готовый снести все и вся на своем пути. Такова была работа в морге. Людей здесь мало чем можно было удивить, тем более, наблюдением чужих эмоций. Если здешние работники достаточно насмотрелись на смерть в самом жестоком ее проявлении, чего же тогда ахать над внезапным всплеском чувств? До этого никому нет дела. Как бы Скарлетт не старалась, глаза ее все равно застелила непроглядная пелена слез, и она была благодарна тому, что это случилось только тогда, когда она уже тянулась к дверной ручке уборной. Она влетела в помещение словно пуля в голову ее отца птица в стекло самолета, запирая за собой дверь, совершенно не беспокоясь о том, что кому-то помимо нее может понадобиться уборная в ближайшее время. Всем плевать на нее, так почему ей должны быть небезразличны другие? Скарлетт скатилась по двери, оседая на пол, не думая о санитарии. Единственное, что полнило ее разум - загадки, нескончаемый анализ и непроглядная агония. Ее мутило, сильно тошнило. Девушка наверняка бы опустошила свой желудок, да только знала, что было нечем. Она не ела с самого утра, а вечером, вернувшись домой, ей было уже совсем не до ужина. Судебный медик накрыла лицо ладонями, ныне уже не сумев сдержаться, и издала протяжный всхлип. Тут же она хлопнула ладонью по своему лицу, испытав стыд как перед собой, так и перед отцом. — Угомонись, Скарлетт, нельзя раскисать! Долг ждет, это твоя ответственность, черт возьми! — прошипела она, в очередной раз стукнув себя запястьем по макушке, — Ради отца, господи! — слезы текли ручьем, и уже мало что могло их остановить. Однако то и дело наносящая слабые удары по своей голове девушка, подверженная приступу аутоагрессии, не оставляла попыток успокоить себя. Она подскочила с пола и направилась к раковине, но от этой внезапности у нее потемнело в глазах, отчего ее ноги подкосились, голова закружилась, и, не удержав равновесия, она полетела прямо к зеркалу, вовремя оперевшись руками на края раковины. — Идиотка. Не хватало еще и тебе следом сдохнуть, — сухо и хрипловато прошептала Скарлетт, вот только сразу же после произнесенного ее окутал исполинский стыд за сказанное. Что же она такое говорила?... Челюсти ее сжались, и она намеренно прикусила щеку до крови, наказывая себя за проявление слабости и небрежения к отцу. «Прости, папа.» — Скарлетт смотрела в зеркало с широко распахнутыми глазами, и она трудно опознавала в отражении себя. Капиляры лопнули как в ее глазах, так и вокруг них. Темные мешки обрамляли светлую радужку, в которых уже было совсем мало жизни. Она никогда не простит себя за то, что слишком поздно пришла домой. Никогда. Девушка ведь могла бы его остановить, не задержись она сегодня на работе по собственной воле. Тогда сейчас она бы сладко спала, зная, что ее отец лежит в своей постели, а не на полу, в гостиной, с раздробленным черепом, в коем состоянии его обнаружила Скарлетт по приходе домой. Теперь ей уже было не до того, чтобы сдерживаться. Слезы градом падали с глаз, все ее существо сжималось от осознания того, что она больше никогда не увидит родную душу. Она осталась одна. Ее сердце разрывалось на мелкие части, что уже никогда нельзя будет собрать воедино, и, стоит ли говорить, какого ей было сдерживать весь поток чувств и оставаться хладнокровной, пока она вынуждена была резать собственного отца во имя справедливости? Какой след это оставит и уже оставило на ней? Желание провалиться под землю граничило с непреодолимой тягой избить себя до потери сознания, дабы заменить душевную боль физической. Быть может, она сама виновата в этом? Если бы она просто послушала отца, никогда бы не пошла в медицину, этого бы не случилось? Ее род деятельности заставлял его нервничать, и это могло быть причиной обострения симптомов болезни. Мысль об этом лишь сделало все донельзя хуже. Скарлетт не смогла сдержаться от звонкой пощечины, от которой сразу же шикнула, но когда поняла, что душевной боли это ничуть не поуменьшило, почувствовала, как горечь внутри распространяется еще пуще, сжимая и выворачивая все органы изнутри. Ей не сбежать от этого. Отец всегда был против того, чтобы Скарлетт связывала свою жизнь с медициной. Он объяснял это тем, что его собственный опыт здесь доставил ему немало душевных хлопот: "Видишь, во что это вылилось? Хочешь той же участи? Я ведь только лучшего тебе желаю, малышка Скарлетт." Причина его ухода из данной сферы была известна ей как внезапное обретение параноидальной шизофрении, вызванной его деятельностью. И еще пара причин, которые они вдвоем унесут с собой в могилу. Один из них уже это сделал. Медицина влекла ее с тех пор, как она себя помнит. Стать знаменитым доктором наук, вносить вклад в науку, наблюдать, как ее имя обсуждают массы. Всем этим детским мечтам было не суждено сбыться, ведь девушка никогда не хотела разочаровывать отца. Пойди она наперекор ему, он бы сильно расстроился. Этого ей хотелось в последнюю очередь. В конечном итоге, семья сошлась на компромиссе — судебно-медицинская экспертиза. Скарлетт работает медиком, но, в то же время, ее имя не мелькало в заголовках статей. Она работает тихо, не высовываясь, не раскрывая страшную и постыдную тайну своей семьи — шизофрению отца. Пусть это и не до конца соответствовало ее планам и амбициям, она согласилась на подобный исход. Во всяком случае, она приложила все свои возможности и усилия, чтобы закончить Шеффилдский университет на отлично и добиться успеха в своей области. Кацен на это более чем способна – преуспеть и выделиться везде, какой бы путь она ни выбрала. Впрочем, в данном случае, в наличии болезни нередко обвиняли теперь Скарлетт. Некоторые знакомые утверждали, что подобным образом она сублимирует желание убивать. Конечно - работа судмедэксперта подразумевает широкие познания в способах убийств и их сокрытия, которые не применяются на практике. Однако многие часто могут сего нераскрытого потенциала остерегаться. Ее это мало волновало. Все, что ей было небезразлично – ее собственное счастье и счастье ее отца. Родного, самого любимого и единственного близкого человека, которого не стало в 7:19 вечера сегодняшнего дня. Родного человека, что сегодняшней ночью стал просто очередным телом, которое ей довелось вскрывать. Отделять мягкие ткани от лица, словно освежевывая некий скот, вынуждая себя не думать о том, кем еще утром приходилось ей это тело перед ней. Скарлетт не хотелось думать об этом, как не хотелось думать о произошедшем как о правде. Сон, всего лишь сон. Девушка достала из кармана брюк пластинку, выдавив в ладонь таблетку оланзапина, который она нередко "одалживала" из аптечки отца. Он помогал ей держаться на плаву уже долгое время, но если бы кто из коллег прознал о ее увлечении нейролептиками, ее бы наверняка уволили. В судмедэкспертизе нет места слабонервным. Слабым. Запив пилюлю проточной водой, следом она подставила ладони под кран, ополоснув лицо. В чувство ее это не привело, как и не улучшило дрянной внешний вид, но, тем не менее, этого было вполне достаточно для того, чтобы вернуться в кабинет, собрать вещи и не слишком сильно опозориться перед коллегой своим состоянием. «Позорница. Слабачка. Убийца отца. Ты могла его спасти, но не спасла, а значит – ты его убила. Твоя вина! Твоя-твоя-твоя!» Шлепок. И этот мощный шлепок оставит на ее лице покраснение на долгое время. Нет. Минимум синяк. Она опустила голову вниз, крепко вжав дрожащие пальцы в керамогранит. Светлые волосы опали на лицо, перекрывая обзор, однако не мешая слышать, как очередная слеза капнула на раковину. Дрожали не только ее руки – дрожало все ее тело. — Сука..., — прошипела она после того, как намеренно прокусила нижнюю губу, и рот ее мгновенно наполнился солоноватым, металлическим привкусом, от которого ее более даже не мутило. Все равно это даже рядом не стояло со смрадом гниения, который почти ежедневно сопровождал ее в работе. Вновь омыв лицо ледяной водой, она в последний раз глянула на себя в зеркало. Отвращение, что она испытала, застаивло ее поморщиться и тут же оттолкнуться руками от раковины, чтобы наконец направиться к выходу. Внешний вид ее был поистине плачевным, но единственное, что беспокоило ее разум – оказаться дома, вдали от этого холодного места. Отворив дверь в свой кабинет, она даже не взглянула на следователя, что располагался в ее кресле и нервно постукивал пальцами по столу, с легким прищуром вглядываясь в деревянную поверхность. Мужчина вздернул голову при появлении коллеги, и тут было открыл рот, чтобы что-то сказать, как вдруг его прервал стальной женский голос: — Трупный аутолиз, патогенез и все остальное дерьмо прочтете сами, читать в 34 уж вроде способны. Моя работа выполнена, вынуждена удалиться, — Скарлетт схватила свою куртку с вешалки на входе, закинув ее на свое плечо. — Скарлетт, я...не хотел вас задеть. Если мои слова каким-либо образом вас... — Но вы задели. Доброй ночи, Бутман, — отрезала она, все еще не оборачиваясь, оставиляя следователя наедине со своими мыслями после того, как закрыла за собой дверь.

***

Ночь обещала быть бессонной, а потому девушка принялась сортировать вещи папы, дабы перенести их на чердак, как бы ей ни хотелось оставить их на прежних местах. Отцовская комната была обставлена подписанными коробками, и большая половина шкафа с одеждой уже была опустошена, хотя единственное, что она так и не смогла оставить без особого внимания был его мед-халат, запах которого по какой-то причине навевал на нее определенные, надо сказать, будто незнакомые ностальгические мысли. Скарлетт сидела на коленях прямо на полу, который сегодня был неестественно холодным, сжимая в руке белую ткань трясущимися пальцами и, словно огорошенная, вдыхая запах, пытаясь пропитаться им и оставить в памяти навсегда. Казалось, она никогда не смирится с тем, что это был последний раз, когда она могла почувствовать аромат кожи отца. Вся ночь проходила в дериализации и единственное, что сейчас ее беспокоило помимо самого факта смерти, было содержимое ее кармана. С самого вечера ей так и не хватило времени переодеться, а сейчас попросту не было сил, а потому маленькая бумажка все еще покоилась там, где она запрятала ее с вечера. Деталь, которую она утаила от следствия. Ото всех. Негоже им знать о подобных личных подробностях. Не выпуская халат из руки, второй она потянулась к карману, вынимая смятый клок бумаги. Развернув его, Скарлетт обнаружила, что чернила теперь смазались, однако содержимое все еще было различимо и сохраняло в себе всю нервозность и панику, с которой было выведено.

«Не доверяй никому. Избегай острова. Не высовывайся. Люблю. Навеки твой, Папа.»

И пара высохших капель его слез, пропитавших бумагу, красовались на последнем предложении, чуть размыв текст. Ладонь ее поразил предательский тремор, лицо исказилось от боли, губы неестественно скривились. Этот несчастный клок бумаги был ее последним "разговором" с отцом. Какие бы чувства он ни вызывал, скорбь не позволит девушке избавиться от него. — Как после такого я могу доверять даже тебе, пап? — прошептала она в воздух, издав протяжный, не похожий на человеческий и искаженный от агонии стон, больше походящий на рык, после свалившись набок, сжимая в руке как его халат, так и записку. Она плакала, рыдала, кричала и стонала, била кулаками пол, не находя в себе сил успокоиться. Это совершенно не помогало. Охваченная невероятных размеров болью, она знала, что ничего уже не способно ей помочь. В приступе безысходности, Скарлетт принялась то и дело дергать ногами, словно отбиваясь от самого воздуха. Ступня ее нашла прикроватную тумбочку, и ныне ей было безразлично, какую боль ей приносят эти удары. В конечном итоге единственное, до чего довело сие действо, было с громким шумом выпавшее днище тумбы, что лишь вызвало у девушки нервный смешок, но вместе с тем более менее привело в чувство, вернув в реальность. Спустя мгновение лежания в оглушительной тишине, голову Скарлетт вневзпно посетило осознание что, вроде как, конструкция этой тумбы не подразумевает никакого днища. Медленно приподнявшись на локтях, она нервно нащупала телефон на этой же самой тумбе и, включив фонарик, постаралась что-либо разглядеть. — Нихрена не вижу..., — прошептала она, и за прошедший день она весьма часто прибегала к монологам, дабы скрасить, или же, точнее, компенсировать свое одиночество. Выбора не было: Скарлетт, сама не зная чего опасаясь, медленно и осторожно сунула руку в образовавшееся отверстие под тумбочкой. Черт возьми, это и вправду было потайное отделение. Кроме некой папки и, кажется, носового, давно засохшего платка, девушка ничего не нащупала. Здесь вполне себе можно было спрятать пистолет. Чувство вины окатило ее ледяной водой за то, как слепа она была, но сейчас она не должна была забивать этим голову, ведь ее первостепенной задачей было выяснить, что же за бумаги понадобилось так тщательно прятать ее отцу. Потребовались некоторые усилия, чтобы вытянуть содержимое наружу. В ее руках оказалась не сильно объемная папка, с виду выглядящая как сборник простых выписок из истории болезни, рецептов и назначений. Однако зачем отцу было это прятать? Да и подобное Скарлетт обычно хранила у себя. Девушка потерла вспотевший затылок ладонью, неуверенно обхватив уголок обложки и медленно, страшась увидеть содержимое, открыла сей ящик Пандоры. Впрочем, то, что ей довелось лицезреть, заставило девушку лишь нахмуриться, приподняв одну бровь. — И что прикажешь с этим делать? В оглавлении титульного листа красовалось название: "Персефона". Все, что следовало далее, было перечеркнуто. Лихорадочно, болезненно, кое-где проглядывали рваные дыры от сильного нажима ручкой. Перевернув пару листов, а затем, быстро пролистав всю папку до конца, Скарлетт обнаружила, что подобное украшало каждую страницу. Записи были полностью уничтожены. Единственное, что оставалось на ее пользование - "Персефона", значение чего никак не спешило посещать ее голову. — Что, писал исследования о греческих богах, но не порадовал результат? Постыдился, что это кто-то увидит? — ее глаза блуждали по рваным и измазанным чернилами страницам, пытаясь зацепиться за любую мысль, которая могла бы привести ее к разгадке. Некоторые страницы и вовсе были разорваны в клочья, как будто они вызывали у отца самое большое негодование и следствием был такой результат. Однако голова ее была так забита пережитой горечью и болью, что все еще никуда не делись, что ей совершенно не хотелось становиться криптографом и влезать во что-то, что касалось ее отца – незажившей раны, которая останется открытой еще долгое время. — Да и плевать. Ты унес это с собой в могилу, и пускай, — Скарлетт поднялась на ноги, вдруг схватившись за голову, которую одолел приступ сильной мигрени после тяжких переживаний, — Тсс! — шикнула она от резкой боли. В глазах все закружилось, и она бросила папку на пол, обхватив свой лоб теперь и второй рукой. Вокруг нее был сплошной хаос, что устроила она сама. Убирать его или продолжать сортировку совсем не было сил. Переступая через баррикады, то и дело метаясь из стороны в сторону от сильного головокружения, девушка успокаивала себя, нашептывая под нос: — Да, плевать. Меньше знаешь – крепче спишь. По пути Скарлетт вдруг обернулась на рабочий стол, который сейчас выглядел столь расплывчато и нечетко, и взглянула на стопку писем, которую она прихватила из ящика, когда заходила в дом, и что уж всю ночь ожидала сортировки и прочтения. Девушка шикнула, словно в действительности тем самым могла обидеть письма, и, еле перебирая ногами, шатаясь и не разбирая дороги, бросила напоследок, налетев плечом на дверной косяк, когда наконец добралась до проема: — Завтра с вами разберусь.